Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"

Автор книги: Юрий Щеглов

Никогда почитаемый во всей Германии поэт Иоганн Вольфганг Гёте не воспринимал сообщения из России с такой радостью, как весть о падении Варны под напором войск императора Николая Павловича. О непобедимости и неприступности этой крепости в чисто восточном стиле, то есть весьма напыщенно и витиевато, возвещали красиво выбитые на мраморных досках тексты, которые были вделаны турками в стены военных сооружений. Ни молитвы, ни ядра, однако, не помогли, и Варна сдалась на милость победителей. Этому наиважнейшему событию русской истории в 1828 году предшествовали более мелкие происшествия, так или иначе связанные с мнением великого немца.

Гёте всегда пристально следил за тем, что происходит в России. Он с удовольствием принимал гостей из далекой северной страны и с каждым имел продолжительную беседу. В декабре 1818 года приют поэта в Веймаре посетила вдовствующая императрица Мария Федоровна. Президент Академии наук Сергей Семенович Уваров долгие годы поддерживал самые тесные отношения с великим немцем. В декабре 1826 года Гёте, в числе других европейских знаменитостей, избрали почетным членом академии. Особая дружба связывала поэта с Василием Андреевичем Жуковским. Он высоко оценивал то, что делал Жуковский для пропаганды европейской культуры в России. Вслушиваясь в переводы на чужом языке и отбивая такт ногой, он часто восклицал:

– Прекрасно! Но не немец ли Василий Андреевич?

И когда узнал от своего друга канцлера фон Мюллера, который покровительствовал всему русскому, что Жуковский наполовину турок – смеялся над собственной оплошкой до слез. После мятежа на Сенатской ему прислали экземпляр «Донесения Следственной комиссии», и он весьма внимательно с ним ознакомился. Встречи с генералом Бенкендорфом он специально отмечал в дневнике. Любопытство к России и русским вызывалось многими причинами, из которых династические все-таки были не самыми главными, хотя внешне играли ведущую роль. Веймарский гросс-герцог Карл Август, омрачивший 1828 год – год падения Варны – своей смертью, был женат на родной сестре первой жены императора Павла Петровича – Вильгельмине, принцессе Гессен-Дармштадтской. Гёте знал об отношениях Вильгельмины с графом Андреем Разумовским. Его подробная запись о событиях в марте 1801 года свидетельствует, что он имел достаточно глубокое представление о том, что произошло злосчастной ночью в Михайловском замке. С дочерью убитого властелина – убитого при неясных обстоятельствах – великой княгиней Марией Гёте находился в дружеских отношениях до дня своей смерти и пользовался ее покровительством. Наследник веймарского гросс-герцога Карл Фридрих женился на Марии в самом начале века. Приданое будущей гросс-герцогини привезли в Веймар на восьмидесяти подводах, что вызвало немалое восхищение поэта.

– Россия невероятно богатая страна, и, кажется, не только талантами.

Во время наполеоновских войн и позже – в двадцатых годах – он говорил почти каждому гостю из России:

– Жаль, что возраст не позволяет мне совершить столь дальнее путешествие. Но зато я сохраняю очарование фантастических представлений о вашей стране. Поверьте, что для человека моих занятий это немало.

Интерес к России, впрочем, отличался холодностью, которую иногда канцлеру фон Мюллеру удавалось растопить. Он был видной фигурой при дворе гросс-герцога Карла Августа и оказал Веймару большие услуги в период наполеоновских войн, стараясь склонить русских на сторону, и не только Веймарского гросс-герцогства. Но жизнь есть жизнь, и постепенно эпоха высокой литературной славы Гёте невольно ограничила его восприятие и даже возможности. Он всегда пренебрегал вторичным и предпочитал получать исторические сведения не из описаний, а из первых рук. Он деликатно расспрашивал великую княгиню Марию Павловну об ужине 11 марта, на котором она присутствовала в Михайловском замке вместе с женой главного заговорщика статс-дамой фон дер Пален и ее дочерью, фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Что поведала великая княгиня Гёте, останется навеки тайной, но то, что беседа на эту тему состоялась, не подлежит сомнению. По крайней мере двое из присутствующих знали о заговоре и были уверены, что переворот должен состояться через час-другой. Не вызывает вопросов и внутреннее отношение Гёте к императору Александру Павловичу, всю жизнь болезненно реагировавшему на малейшие подозрения, высказанные в его адрес. Иногда его отношение к человеку определялось позицией, занятой им при оценке событий мартовской ночи в Петербурге. Он никогда не простил Наполеону замечания в талейрановском письме по поводу протеста России в связи с расстрелом герцога Энгиенского: «Если бы в то время, когда Англия замышляла убийство Павла I, знали, что зачинщики заговора находятся в расстоянии одного лье от границы, неужели не постарались бы схватить их?» Именно эти слова вызвали вечную ненависть императора Александра к Наполеону, и он добил его, не соглашаясь ни на какие компромиссы, и, быть может, вопреки исторической целесообразности. Он не очень жаловал Михаила Илларионовича Кутузова именно потому, что фельдмаршал и будущий герой Бородина присутствовал на ужине и был один из немногих, кто видел отца живым и помнил подробности беседы, которая велась за столом.

Гёте не мог относиться к императору Александру как к слабому и лукавому властелину. Покоритель Европы и победитель Наполеона обладал сильным характером и умел использовать свою мощь вопреки мнению позднейших историков, впрочем, как и современников. Вот почему Гёте прежде всего с холодностью относился к сыну императора Павла Петровича. Тот платил великому поэту такой же монетой. Однако Гёте проявлял осторожность и не демонстрировал своих чувств, между тем косвенно выражая свое отношение в злобной иронии по адресу баронессы Крюденер, которая пользовалась невероятной славой во времена Венского конгресса и Священного союза. Не сумев привлечь внимание Наполеона, она с успехом овладела фантазией русского государя и стала соавтором мистической декларации, датированной 26 сентября 1815 года и подписанной учредителями Священного союза. Она считала императора ангелом, ниспосланным на землю для выполнения воли Всевышнего. Переписка между ними была настолько интенсивна, что привлекла внимание агентов различных европейских дворов. Баронесса даже хвасталась полученными посланиями от императора. До 1818 года она оказывала определенное влияние на события, вызвав своими проповедями Евангелия по всей Германии и Швейцарии волну энтузиазма не очень ясного происхождения. Первым ее гонителем стал князь Меттерних. Гёте презирал баронессу, сочинив эпиграмму, которая лучше остального характеризует его истинные чувства по отношению к Крюденер и императору Александру:

 
Встарь довольно было шлюхам
И монахиням-старухам
Чудеса творить с попами
За келейными стенами.
А теперь им тесно стало —
Для чудес Европы мало!
При дворе танцуют львицы,
Шимпанзе, медведи, псицы,
И под писк волшебной дудки
В пляс пророчат проститутки.
 

Если вспомнить, что Венский конгресс окрестили танцующим и что император Александр пригласил баронессу ко двору, легко себе вообразить, как Гёте относился к мистическим увлечениям северного властелина.

И вот здесь начинается самое главное. Баронессе пришлось удалиться в лифляндские поместья, где ей продолжал оказывать покровительство император. В России она сблизилась с княгиней Анной Сергеевной Голицыной, супругой адъютанта великого князя Константина Павловича полковника Голицына, известного в петербургских кругах под именем Jean de Paris. Второй подругой и наперсницей стала некая особа-графиня де ла Мотт-Гаше. Такой тройственный союз переполнил чашу терпения императора, который многое прощал баронессе Крюденер и смотрел сквозь пальцы на то, чем она занималась в России. Крюденер не до конца утратила влияние. Между тем приятельница де Гаше каким-то таинственным образом познакомилась с мистрис Бирх – любимой камеристкой императрицы Елизаветы Алексеевны. Девичья, фамилия камеристки была Casalet, и с ней графиня будто бы встречалась до замужества, возобновив отношения в России, куда де Гаше приехала после долгих скитаний по Европе в 1812 году. Император Александр, утомленный слухами о проделках баронессы, которые сотрясали Петербург, предложил ей покинуть столицу. Рассуждать повелитель Северной Пальмиры долго не любил, и бедную баронессу вместе с дочерью, тоже баронессой Юлией Беркгейм, прямо от Калинкина моста на барке, правда, с пересадкой в Кронштадте, отправили в Крым. Графиня де Гаше якобы после свидания с императором поехала туда же, приглашенная княгиней Голицыной в ее имение Кореиз. В Крыму Крюденер вскоре заболела и, несмотря на теплый прием, оказанный ей тамошней публикой, благополучно скончалась в Карасубазаре.

Наводнение поздней осенью 1824 года, подготовка к поездке в Таганрог, серия доносов, полученных императором Александром, события на Сенатской, допросы мятежников и их казнь, приготовления к коронации императора Николая Павловича заняли все внимание властей. Им было не до какой-то графини де ла Мотт-Гаше. Однако, получив известие из Крыма, чиновники новоиспеченного III отделения переполошились и забегали по Петербургу, собирая сведения об упомянутых дамах. Времени у них оставалось мало, потому что Бенкендорф вместе со всей свитой отбывал в Москву. Он торопил фон Фока, а фон Фок наседал на Фогеля, Фабра, Фукса, Наумова, Крыжова и других агентов, которые работали еще при графе Милорадовиче. Фогель упирался и капризничал, однако необходимые подробности добыл. Фон Фок кое-что узнал и от чиновников Министерства внутренних дел, где он возглавлял канцелярию при графе Кочубее и Ланском. На него компромат не произвел большого впечатления, но Бенкендорфа поставил в тупик, и он несколько дней не мог собраться с мыслями и сделать доклад государю.

– Княгиня Голицына – дама своеобразная, – начал издалека фон Фок. – Она урожденная Всеволжская и владеет имением в Сергачском уезде Нижегородской губернии.

– И на меня она производила странное впечатление. Говорят, она там у себя ходит в сюртуке, суконных панталонах и с плетью. Курит не переставая. Не женская будто бы мода, – сказал Бенкендорф. – Что ее связывало с Крюденер и де Гаше?

– Затруднительно ответить. Болтают разное, в том числе и неприличное. О Голицыной ходит легенда, что по совершении брачного обряда в церкви она прямо у выхода отдала князю Ивану Александровичу портфель с бумагами на половину собственного состояния и сказала, что между ними все кончено. Но зато она теперь княгиня Голицына!

– Ну и что предпринял, очевидно, ошеломленный князь?

– Да ничего! Взял портфель. Недаром же его прозвали Jean de Paris.

– Но дальше, дальше, дальше! Я пока не вижу никакой связи. Кто сообщил в Петербург о смерти мадам де Гаше? И какое нам вообще до нее дело? Как сюда вмешана покойная императрица Елизавета Алексеевна?

– Едва Гаше скончалась, как камеристка мадам Бирх потребовала, чтобы ей доставили какую-то шкатулку, и обратилась прямо к императору. И завертелась карусель! Но вот в чем здесь загвоздка. О графине де ла Мотт-Гаше шел слух, что она та самая Жанна де ла Мотт – главное действующее лицо L’affaire du collier de la reine! [69]69
  Дело об ожерелье королевы ( фр.).


[Закрыть]

– He может быть! – воскликнул пораженный Бенкендорф. – Не может быть!

– Может! – засмеялся фон Фок. – В России все может быть! Покойный император Александр удалил ее из Петербурга по двум, как я понимаю, причинам. Во-первых, она приблизилась ко двору и встречалась с мистрис Бирх, хотя камеристка уверяет, что ничего не знала о ее прошлом. Во-вторых, его величество король Людовик XVIII, несмотря на то что не любил австриячку, мог потребовать выдачи подлинной или фальшивой де ла Мотт с единственной целью – оправдать брата короля Людовика XVI и доказать, что королевская фамилия стала жертвой шантажа, хотя он обливал грязью Марию Антуанетту и вовсе не возражал, когда по Европе распространились писания де ла Мотт, во всем обвиняющие королеву.

– Совершенно с тобой, Максимилиан Яковлевич, согласен, – сказал Бенкендорф. – Ты прав. Это дело не подлежит огласке. Карл Десятый тоже мог бы потребовать выдачи или, во всяком случае, поинтересоваться бумагами.

– Гаше утверждала, что император Александр Павлович знал, кто она, и обещал защиту и покровительство. Эти сведения сейчас идут от камеристки мистрис Бирх.

– Зачем ей какая-то шкатулка, увезенная в Крым?

– Возможно, там хранятся какие-то письма покойного государя, которые перешли к Гаше от подруги баронессы Крюденер?

– Вполне! Государь сейчас старается собрать все бумаги, касающиеся брата. Я думаю, что они будут уничтожены. Мало ли какие подделки ходят по Петербургу и Москве. Ну и что ты полагаешь по этому поводу? Кто такая Гаше? Авантюристка, мошенница?

– В любом случае и авантюристка, и мошенница. Я видел ее года три назад. В министерство поступали о ней данные. Старушка среднего роста, довольно стройная, со следами былой привлекательности. Носила серый редингот, тщательно завитые седые волосы прятала под черным бархатным беретом с разноцветными перьями и пряжкой. Говорила на изысканном французском. Физиономия смышленая, с живыми, не утратившими блеска глазами. Люди, которые с ней общались, отмечали ровную любезность и тут же пренебрежительное отношение к низшим. Говорила, или, скорее, намекала, что граф Калиостро, граф Прованский и граф д’Артуа ее близкие знакомые. А герцог де Роган, князь Станислав Понятовский и министр финансов де Калонн – покровители. Девичья фамилия – де Сен-Реми Валуа.

– Должен тебе сказать, что в юности я читал какую-то брошюрку с довольно подробным описанием этого скандала. Там ее обвиняли в краже ожерелья без всяких экивоков. И еще больше мужа, Николя де ла Мотта, кстати, жандармского офицера из роты бургиньонцев. Мне дали ее почитать на одну ночь, и никогда не догадаешься кто. Платон Зубов!

– Сейчас о мошеннице создали целую литературу. Гёте написал «Великий Кофта», Шиллер «Духовидец», а Томас Карлейль «Бриллиантовое ожерелье». И сколько еще напишут.

– Словом, поступим нижеследующим образом. Я доложу государю. Через несколько дней двор должен быть в Москве. Ты продолжай поиски и все-таки выясни, чем она занималась в России. Учти, что надвигается война с Портой. Начальнику Главного штаба генералу Дибичу поручено составить план кампании. Де Гаше жила в Крыму. Нет ли тут какого-нибудь шпионства? Ведь эта безродная публика на все готова за деньги. Кроме того, у нее выработан, очевидно, определенный почерк. Возвратимся из Москвы – продолжим. Бумаге не доверяй! Пошли человека с тайной миссией в Крым, независимо от действия официальных властей. Выяснить надо все, что только возможно, хотя и Гаше и Крюденер уже на том свете.

Доклад о графине де Гаше Бенкендорф представил государю в Москве в первых числах августа.

Выслушав Бенкендорфа, государь сказал:

– Что ты думаешь обо всей этой истории? И не соотносится ли она с нашими действиями против Порты?

– Полагаю, что нет. Однако бумаги отыскать надо и изъять.

– Хорошо. Я велю Дибичу написать таврическому гражданскому губернатору. Кто там сейчас?

– Нарышкин, ваше величество. Три отвратительные бабы, а шуму-то!

– Пусть напишет Дибич и вытребует шкатулку. А ты пошли туда верного человека: пусть проследит. Дибич мой начальник штаба. Если впутать полицию, можно спугнуть.

Государь вызвал Дибича и в присутствии Бенкендорфа объяснил, в чем дело. На следующий день в Крым умчался курьер.

Из Москвы в Крым путь нелегкий.

После коронационных торжеств составление плана войны против Турции пошло энергичнее. Император Николай вовсе не стал миндальничать и брать пример со старшего брата, который в Лайбахе отказался поддерживать Грецию. При нем Порта опустошала Молдавию и Валахию. Даже баронесса Крюденер не согласилась с Благословенным и призвала к крестовому походу против султана Махмуда, повесившего в первый день Пасхи у ворот дворца константинопольского патриарха в полном облачении. Многие события принудили императора Александра переменить позицию и выставить ультиматум Блистательной Порте. В южных губерниях России начали концентрироваться войска. Греция обрела новую надежду. Теперь события в какой-то степени повторились. Император Николай еще до казни мятежников выставил турецкому султану ультимативные требования: восстановить княжества Молдавия и Валахия, освободить сербских депутатов и дать Сербии учреждения согласно Бухарестскому договору, заключенному в середине 1812 года, прислать делегатов на русскую границу для переговоров. В правоте собственных поступков он убедился через три года, когда в Веймаре Гёте сказал ему:

– Ваше величество, политическое будущее России – это восточный вопрос и, возможно, польский. Но главное для вас сейчас – это Восток!

Султан Махмуд подписал соглашение и принялся готовиться к войне. Политическая и отчасти военная борьба с Турцией заняла почти весь 1827 год. Действия графа Паскевича против персов и продвижение к центру Армении, с одной стороны, насторожили Европу, а с другой – восхитили. Персидский шах опять готовился к войне, отказавшись ратифицировать невыгодный для него мир с русским императором.

Да, действительно, будущее России в те годы решалось на Востоке.

Для Бенкендорфа 1827 год – год напряженного формирования высшей наблюдательной полиции. Страна была разделена на семь округов во главе с генералами и штаб-офицерами. Была образована сеть тайных агентов, которые подчинялись жандармским офицерам и обязаны были поставлять необходимые сведения. Как комендант главной императорской квартиры, Бенкендорф значительно расширил полномочия и одновременно показал обществу, что III отделение и корпус жандармов не являются какими-то новыми полицейскими ведомствами вроде прежних министерств, а становятся силовой сутью управления страной, воплощающей в жизнь повеления монарха. Именно III отделение и корпус жандармов заботятся об исполнении законов, поддерживая тесную связь с Министерством внутренних дел и Министерством юстиции. Это структурное изменение общество должно было понять. На фоне оригинальной концепции, выдвинутой Бенкендорфом и поддержанной государем, действия мелких агентов вроде Шервуда, получившего в качестве главной награды приставку «Верный», кажутся мелкими и незначительными. Раздутые будущими историками, они исказили общую картину николаевской России, выдавая мелкое и частное за общее и определяющее.

Коронационные торжества и маневрирование гвардейцев и гренадер, составивших сводный корпус, вызвали восторг у маршала Мармона – посланца короля Карла X. Герцог Рагузский спросил у императора:

– Правда ли, что похитительница ожерелья Марии Антуанетты скрывается в России?

– Я слышу об сем впервые, – ответил государь и тут же поинтересовался у Дибича, послан ли курьер в Крым?

В день коронации мятежникам вышло очередное послабление. Присужденным на каторжную работу вечно срок сокращался до двадцати лет. По истечении его они переводились на поселение. Бенкендорф сделал собственноручную надпись для памяти на печатном экземпляре манифеста, из которой следовало, что закончившие срок селятся в Сибири в качестве вольных жителей, а не поселенцев, и могут быть приписаны в какой-нибудь цех или гильдию, но в Россию возвращаться им не позволено, так как они остаются политически умершими для страны. Его слова, в сущности смягчающие участь сотен людей, позднее использовались для обвинений Бенкендорфа в чрезмерной жестокости.

Рутинная работа отнимала у Бенкендорфа массу времени. Каждую свободную минуту он знакомился с разного рода донесениями, которые показывали, что источник беспокойства все-таки не устранен. В сентябре он написал Воронцову, что молодежь снова принимается за танцы и уже значительно менее занимается устройством государства, политикою обеих полушарий и мистическими бреднями. Однако не все выглядело так благостно. Ордынский докладывал:

– О войсках, Александр Христофорович, болтают разное. Многое совершенная бессмыслица. Надзор все-таки надо поручать образованным и неглупым агентам. Вот, например, что пишут о преображенцах. Они, дескать, преданы государю, но в них стараются вселить любовь к цесаревичу Константину и ненависть к императрице Марии Федоровне. Цесаревич будто бы просил уменьшить гвардейцам срок службы до пятнадцати лет, государь согласился, а императрица воспрепятствовала. Теперь цесаревич обиделся на государя и не общается с ним. В чьих руках надзор, Александр Христофорович?! Этак мы далеко зайдем.

– Тут ты ошибаешься, Ордынский. Подобные сведения должны быть зафиксированы, однако отнесены к категории слухов. Мы обязаны знать как можно больше, если не все, и уже наше дело оценить собранные факты, очистив от наносного.

– Я полностью с вами согласен, Александр Христофорович, но агент обязан и сам разбираться, что нести в клюве.

Накануне нового 1827 года Бенкендорф отправил фельдъегеря в Крым с приказом отыскать бумаги графини де ла Мотт-Гаше, которые, вероятно, были похищены лицами, находящимися с авантюристкой в дружеской связи. Документы, не обнаруженные в темно-синей шкатулке, безусловно заслуживают особенного внимания правительства. Необходимо опросить слуг, знакомых и чиновников. Даже городского голову и членов ратуши надо привлечь к дознанию. В феврале фон Фок доложил Бенкендорфу:

– Вот вам, Александр Христофорович, и результат. Курьера сгоняли, деньги потратили, шуму наделали. В дело втянули феодосийского градоначальника и земский суд. А все кончилось пшиком. Бумаг нет как нет. Прислали рапорт какого-то титулярного советника Браилки, пару пустяковых бумажек и протоколы допросов, где спрашиваемые отнекивались. А ведь речь шла о лицах, небезразличных высшим властям! Баронесса Крюденер, княгиня Голицына и международная авантюристка де ла Мотт. Копия свидетельства о ее смерти то ли после развратной оргии, то ли от собственной руки имеется у французского вице-консула Луи Бертрена. Вытребовано им из Лондона. А мы – ничего! Какой-то Браилка, какой-то Мейер! Ни губернатор Нарышкин, ни управляющий Новороссийскими губерниями граф Пален не имеют специальных навыков при расследовании подобных казусов. Надо посылать опытного следователя и жандармского офицера – тогда и толк будет. А все это денег стоит! Розыск – вещь дорогая! Между тем задумаемся, как эта особа через камеристку к покойной императрице Елизавете Алексеевне проникла?! Шутка ли! И государь тоже удостоил ее будто бы беседы. Интересы охраны требуют выяснения мельчайших обстоятельств! А мы иногда занимаемся пустяками. Что там поэт Пушкин начирикал или куда его превосходительство поэт Василий Андреевич Жуковский отправился.

– Ну тут ты не совсем прав, Максимилиан Яковлевич. Следствие по делу Пушкина должно быть продолжено, чтобы политически неблагонадежные и развратные стихи не имели хождения более. Кстати, флигель-адъютант полковник Адлерберг прислал именной список по алфавитному порядку лиц, о которых собирала сведения Следственная комиссия. Он тебя не удовлетворил и меня тоже. Надо затребовать список с подробностями, чтобы в любой момент навести справку. Требование государя справедливо. Он получил таковой недавно. Но нам тоже нужен! Как мы без него? Напиши дежурному генералу Главного штаба Потапову: пусть в III отделение доставят копию. Они нас игнорируют и все дело хотят пустить через Главный штаб. Сего допускать нельзя. Сочини что-либо поязвительней, позабористей. Какие я им еще верительные грамоты обязан представить, коли государь о моем требовании знает?!

В конце июня 1827 года такой «Алфавит» был представлен Потаповым в III отделение.

– Отлично переплетен и составлен с тщанием, – доложил Бенкендорфу фон Фок. – Мастерски Боровков выполнил порученное. А нельзя ли нам его причислить к нашему ведомству? Я на свой страх и риск послал чиновника барона Дольста в Крым добрать сведения о Гаше.