Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 55 страниц)

Как один генерал ничего не понимал

Бенкендорф отправился к казармам конной гвардии и удостоверился, что переприсяга кавалерией принята без осложнений и недовольства. Затем поехал к Милорадовичу. Тот встретил Бенкендорфа в отличном расположении духа.

– Милый мой, как хорошо, что ты заглянул. Сейчас к Катеньке, оттуда во дворец и к Майкову на пироги! Вот я тебе праздник устрою! Погляди, какую сказочную вещицу мне преподнесла императрица Мария Федоровна.

И Милорадович протянул Бенкендорфу правую руку, пальцы которой были унизаны перстнями, как, впрочем, и пальцы левой. На указательном солнечно сиял новый перстень, массивный и золотой. Эмалевая черная полоса очерчивала медальон с рельефным портретом покойного императора. Милорадович поцеловал изображение и возвел глаза к потолку:

– Notre ange est au ciel! [55]55
  Наш ангел на небесах! ( фр.).


[Закрыть]

Бенкендорф смотрел на него молча. И этот человек командует шестидесятитысячным петербургским гарнизоном?! Но таков был выбор покойного императора. Кому же он доверил секретный надзор за жителями столицы, которую покидал часто и на длительный срок? Чудны дела твои, Господи! Чудны!

– Михайло Андреевич, поспешим к нашим обязанностям. Не ровен час…

– Да я знаю все на свете! Я Башуцкому вчера велел увеличить число разъездных полицейских и жандармов. Усилил дежурство по канцелярии. Ординарцы, дежурные офицеры и фельдъегерь начеку. Чуть что – меня и на дне моря сыщут. Я все знаю, Александр Христофорович! Башуцкий, оставь нас одних. Не серчай, голубчик! – обратился он к адъютанту.

Башуцкий вышел. Милорадович к адъютантам относился ласково и старался не обижать, тем паче что Башуцкий трудился с учетверенной нагрузкой. Граф Мантейфель отправился в Киев за унтер-офицером третьего уланского полка Иваном Шервудом, Горяйнова свалила горячка, а Гладкова пришлось отставить за небрежность. Племянник бывшего обер-полицеймейстера считал, что ему все дозволено. Башуцкий был уверен, что речь в кабинете пойдет о танцорке Катеньке Телешовой, чувства к которой переполняли грудь старого воина. Но Бенкендорф не позволил Милорадовичу сбить разговор на легкую тему.

– Михайло Андреевич, полно ребячиться! Мы с тобой не один пуд соли съели. Вспомни семеновскую ночь. Не надо ли тебе отдать дополнительно распоряжения? Как бы не пожалеть потом. У русских есть пословица: береженого Бог бережет. И вторая: надейся на Бога, а сам не плошай!

– Да я все знаю, – повторил Милорадович. – И все меры мной приняты.

– Ты храбрый воин и был любим покойным государем. И я тебя уважаю и люблю. Ты сам видишь. Однако позволь заметить, что усиление дежурства по канцелярии – мера едва ли достаточная.

– Ах, Боже мой! – воскликнул Милорадович. – Ну хорошо же, хорошо! Я распоряжусь. А сейчас отправляемся в путь.

Он обычно говорил на смеси русского с французским и часто любил повторять одни и те же выражения, звучавшие странным образом: c’est vrai или c’est drôle [56]56
  Это правда; это забавно ( фр.).


[Закрыть]. Выйдя в приемную, он обнял и поцеловал Бенкендорфа. В присутствии подчиненных они старались поддержать некоторую дружелюбную официальность.

– Savez vous, вы знаете, – се qui me fâche? que pas un seul de предрассудки, mais ce понедельник, voyez vous, мне нравится ça me déplait [57]57
  Знаете вы… что меня сердит? что ни один из… но этот… видите ли… это мне не нравится ( фр.).


[Закрыть]. Ну дай я тебя еще раз поцелую.

Бенкендорф и Милорадович опять расцеловались. Шутка ли?! Какой праздничный день! Россия получила нового государя.

– Мы ему преданы! – воскликнул Милорадович, накидывая на плечи шинель. – Господа офицеры, искренне поздравляю вас! В Нем, в Нем вся наша надежда. Бог Его благословит на подвиг. Возблагодарим судьбу! Она милостива к нам! Надеюсь, что все вы исполните с рвением свой долг!

Наконец словесный поток военного генерал-губернатора столицы иссяк, и Бенкендорф вместе с Милорадовичем покинули обиталище храброго и честного воина. А как хорош в атаке, мелькнуло у Бенкендорфа, невероятно хорош! И словом умел увлечь. Солдаты слушали затаив дыхание. Вот чего мне всегда недоставало.

Бунт военнослужащих

Толпы народа заполняли улицы. Теперь любые сомнения исчезли. Началось! Если утром Бенкендорф еще на что-то надеялся, то сейчас мятеж стал очевидностью. Прежней безъясности не существовало. Она исчезла, испарилась. Грозные признаки русского бунта оказались налицо. Народ бежал к Зимнему – на Дворцовую, Сенатскую, Исаакиевскую, и в этих быстрых волнах можно было разглядеть солдатские мундиры, которые вот-вот перемешаются с людьми в статской одежде. Лошадь Бенкендорфа часто переходила на медленный шаг. В какое-то мгновение он потерял надежду добраться до Зимнего. Но ближе к цели бегущие волны немного рассеивались, и наконец Бенкендорф выбрался на простор. Миновав караул саперного полка, он явился к императору во время доклада Нейдгардта, который находился в совершеннейшем расстройстве. Сбиваясь и путаясь, Нейдгардт докладывал:

– Sire, le régiment de Moscou est en plein insurrection; Chenchin et Frederics sont gièvement blessés, et les mutins marchent vers le Sénat, j’ai à peine pu les dévancer pour vous le dire. Ordonnez de grace, au 1-er bataillon Préobrajensky et à la garde-a-cheval de marcher contre [58]58
  Государь! Московский полк восстал; Шеншин и Фредерикс тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и конной гвардии ( фр.).


[Закрыть].

Император стоял как громом пораженный. Вот они доказательства того, о чем верные престолу люди твердили не один день. Бенкендорф обратился к императору с более спокойными словами:

– Ваше величество, разрешите преображенцам выходить, а конной гвардии седлать, но не выезжать.

Император скоро овладел собой и отдал целый ряд других распоряжений. Великий князь Михаил Павлович отправился к артиллеристам. Часть офицеров гвардейской конной артиллерии вышла из повиновения и воспротивилась переприсяге. Великий князь немедля отправился их урезонивать.

– Александр Христофорович, тебе надобно скакать к Орлову, чтобы увериться в надежности исполнения приказа.

Бенкендорф покинул Зимний. Площадь перед дворцом бурлила. В ней, как утлые лодчонки, тонули десятки экипажей, и пробиться сквозь месиво было непросто. Император выехал из двора. Толпа бросилась к нему с возгласами «Ура!». Через несколько минут император вынул из-за борта мундира бумаги и стал громко читать манифест. До Бенкендорфа доносились отдельные слова. Император сидел на лошади совершенно один, и Бенкендорф подумал, не стоит ли возвратиться. Вдали показались преображенцы. Окружающие императора люди, выслушав манифест, начали кричать:

– Батюшка! Государь! Иди к себе! Не допустим никого!

– Не дадим в обиду!

– Разнесем на клочки! Не сомневайся в детях своих!

– Размечем!

– Ступай с Богом! Мы не допустим!

– Иди к царице! К матушке, к детям!

Император что-то быстро и взволнованно говорил в ответ. Толпа целовала его сапоги, давясь и оттирая плечами соседей. Позднее, рассказывая Бенкендорфу о происшедшем, император показал, как он расцеловался о каким-то статским, прильнувшим к нему.

– Я не могу поцеловать вас всех, – вспоминая свои слова, улыбнулся император, – но вот за всех… И я приложился к нему с сердечным трепетом, какого давно не испытывал.

Бенкендорф ехал против течения. Однако добрался до конногвардейских казарм скорее, чем рассчитывал. Переговорив с Орловым и убедившись, что полк готовят без задержки, Бенкендорф пообещал вскоре возвратиться, чтобы избежать малейших случайностей. Затем решил отправиться далее, выяснив размеры волнений. В тот момент он увидел разрозненные части гвардейского экипажа, перемешанные с какими-то солдатами, которые шли вразброд, окруженные разного чина людьми и мальчишками, которые кричали «Ура!» и чуть ли не предводительствовали солдатами и статскими. Все это выглядело угрожающе. Тогда Бенкендорфу понял, что ничего иного он уже не встретит.

На Конногвардейской улице полк Орлова был выстроен и намеревался двинуться к Зимнему, где между тем произошли ужаснейшие события. У тротуара стояла карета, застрявшая в толпе. Возле стоял приличного вида господин, в котором Бенкендорф узнал Фогеля. Подъехав поближе, Бенкендорф сошел с лошади и стал расспрашивать агента Милорадовича, каково его мнение о происходящем и что он наблюдал возле Зимнего. Фогель рассказал Бенкендорфу, что видел собственными глазами – образование каре возле памятника Петру Великому, бунтующих рабочих у Исаакия и разного рода люд на площади, где застряла масса карет. Видел и несколько орудий, пробивающихся к Сенатской.

– Вот, ваше превосходительство, какие результаты пренебрежения к секретной службе. А стоило генералу обратить внимание на донесения честных и порядочных подданных, ничего подобного бы не свершилось!

Бенкендорф понял, что надо спешить и поторопить Орлова. Он прыгнул в седло и, не разбирая дороги, пробиваясь сквозь временами уплотняющуюся толпу, добрался опять до казарм. Въезжая в ворота, он вдруг заметил адъютанта Милорадовича Башуцкого, который, пятясь задом, тащил чье-то тело. Двое-трое мужчин в статских шинелях помогали. В несчастном раненом он узнал Милорадовича, чей мундир был залит кровью. Башуцкий, опустив тело генерал-губернатора на грязный снег и оборотившись, выдавил сквозь слезы:

– Посмотрите, что сделали с графом!

Бенкендорф ничем помочь не мог. Михайло Андреевич пал жертвой собственной неосмотрительности и самоуверенности. Он был в какой-то мере виновником происшедшего возмущения. Он способствовал распространившемуся в придворных кругах заблуждению о спокойствии города. Щелкнув языком, подобрав трензель и прижав шенкель, устремив взор перед собой, Бенкендорф грудью лошади раздвинул группу солдат и статских, с облегчением увидев впереди лицо адъютанта Орлова. Полк выводили из устья улицы, и Орлов возглавлял. Через несколько минут конногвардейцы поступят в распоряжение императора. Проезжая мимо Фогеля по разреженному кавалеристами пространству, Бенкендорф крикнул:

– Продолжайте выполнять свои обязанности, сударь, и советую – с еще большим рвением!

Фогель в ответ помахал шляпой. Улыбка засвидетельствовала, что слух у него отменный.

Когда Бенкендорф, взбежав по лестнице, наткнулся у поворота перил на императора, он увидел, как директор канцелярии начальника Главного штаба полковник лейб-гвардейского гусарского полка Илларион Бибиков в совершенно растерзанном виде, с каким-то синим, вероятно от побоев, лицом, докладывал о происшедшем:

– Ваше величество, я не верил глазам. Предводительствует бунтовщиками князь Оболенский. Я узнал его, хоть и переодетого в мундир унтер-офицера.

– Какой Оболенский? Первый или второй?

– Старший адъютант дежурства пехоты гвардейского корпуса. Пусть генерал-адъютант Бистром поинтересуется, где находится Оболенский, и найдет его только среди разбойников. Он первый нанес рану генералу Милорадовичу, подбежав к нему с двумя солдатами.

– Не может быть! Ах, злодей!

– Может, ваше величество. Есть тому живые свидетели.

– Хорошо, полковник, я не забуду ваши старания, – сказал император и пошел вниз по лестнице, положив руку на плечо Бенкендорфа.

– Конногвардейцы здесь, ваше величество.

– Я знаю. Стреляли в Воинова. Уговаривать их, видно, нет смысла. Это злодеи в совершеннейшей степени. Однако делать нечего! Еще попробуем. Будь при мне. Пойдем на площадь, откуда я не так давно воротился, чтоб рассмотреть положение мятежников.

– Государь, позвольте мне самому отправиться туда и доложить вам обстоятельства.

– Нет. Я должен убедиться в происходящем лично.

Император отдал приказ роте Преображенского полка под командой капитана Игнатьева отрезать сообщение с Васильевским островом, прикрыв фланг конной гвардии. Когда император и Бенкендорф выехали из дворца, их встретили выстрелами. Прежний приказ войскам собраться на Адмиралтейской площади с трудом, но выполнялся. Верная часть восставшего Московского полка во главе с великим князем Михаилом Павловичем заняла важную позицию прямо напротив мятежников. Кавалергарды и преображенцы второго батальона ждали приказаний. Император велел примкнуть к конной гвардии. Кавалергарды составляли резерв.

– Если дело пойдет круто, то я матушку, жену и детей под их прикрытием переправлю в Царское. Адлерберг! – позвал он флигель-адъютанта. – Скажи князю Долгорукому, пусть приготовит экипажи.

Генералу Воинову император велел послать Семеновский полк вокруг Исаакиевского собора к манежу и занять там мост. Павловцы были направлены по Почтовой улице мимо Конногвардейских казарм на мост у Крюкова канала и в Галерную улицу. Левашов отправился в Измайловский полк, где произошла заминка с переприсягой.

– Василий Васильевич, выводи из казарм, чего бы то ни стоило, хотя бы и против меня.

Бенкендорф и те, кто сопровождал теперь государя, двинулись на Дворцовую площадь, куда приказали следовать саперному батальону и учебному саперному батальону – частям надежным и не выказавшим колебаний. Тут император встретил идущий толпой лейб-гвардии гренадерский полк со знаменами, но без офицеров.

– Стой! – воскликнул император.

Бенкендорф хотел его удержать, но император уже оказался в гуще гренадер.

– Мы за Константина! – неслось со всех сторон.

– Когда так, то вот вам дорога! – хладнокровно ответил император и махнул на Сенатскую площадь.

Бенкендорф подивился его мужеству и находчивости. Гренадеры, обтекая лошадь императора, устремились к мятежникам.

Артиллерия наконец появилась. Однако она в настоящем виде была бесполезной. Заряды остались в лаборатории. Генерал-майор Сухозанет, начальник гвардейской конной артиллерии, с огромным трудом привел на площадь две легкие батареи. Артиллеристы были взволнованы, понимая, что их ждет пальба по своим! К возмутившимся вскоре примкнул Гвардейский экипаж в полном составе, с другой стороны стояли гренадеры. У памятника Петру собралась внушительная сила. Шум и крики достигли высшей степени. Бенкендорф доложил императору, что подошли семеновцы.

– Семеновцев привел Сергей Шипов в величайшей исправности. Стоит у самого моста на канале. Измайловцы прибыли в порядке. Ждут у Синего.

– Я не забуду! – усмехнулся император. – Ура семеновцам!

Хорошие артиллеристы

Возле памятника творилось невообразимое. Странно было видеть, как по рядам между солдатами расхаживают люди во фраках, оживленно жестикулируя и, очевидно, убеждая не подчиняться. Попытка митрополита Серафима обратиться к восставшим ни к чему не привела. Его быстро прогнали, послушав несколько минут.

– Пора принять решительные меры, ваше величество, – сказал великий князь Михаил. – Позволь подъехать и попытаться склонить их без кровопролития к исполнению долга. Моя привязанность к Константину всем известна. Вдобавок злодеи не сумеют более распространять слухи о моем отсутствии в городе, на что они вообще рассчитывали?

– Нет. В тебя могут выстрелить, как в Милорадовича. Разве ты не видишь, что они жаждут крови? Левашов и Бенкендорф! Каково ваше мнение?

– Иного выхода нет, государь. Позвольте сопровождать великого князя, – сказал Левашов. – А рассчитывали они, ваше высочество, и до сих пор рассчитывают на то, что к ним присоединятся. Без такого расчета никто никакого бунта не подымает.

– Да, иного выхода нет!

Великий князь и Левашов поскакали к мятежникам. Отсутствовали минут пятнадцать. Матросы из Гвардейского экипажа сначала встретили великого князя с вниманием, но их сбили с толку. Какой-то статский прицелился в великого князя, но то ли пистолет дал осечку, то ли кто-то из матросов отвел руку.

Объехав с Бенкендорфом вокруг собора и ободрив прибывших егерей и артиллеристов, император остановился и сказал:

– Ну что посоветуешь, Александр Христофорович? Погода из довольно сырой становится холоднее. Снегу мало и скользко. Боюсь, что лошади могут покалечиться.

Смеркалось, и морозец становился злее. В группу, где находились император, Бенкендорф и Левашов, из-за забора, который окружал Исаакий, полетели поленья.

– Надо положить сему скорый конец, – сказал твердо император. – Иначе бунт под покровом темноты обязательно распространится. Пусть атакует кавалерия. Все меньше крови. Орлов! – позвал он командира конногвардейцев.

И полк поэскадронно пошел в атаку. Мятежники стояли сомкнутой колонной. В данном случае они обладали преимуществом. Выстрелы звучали нестройно, но многих ранило, а некоторых тяжело. Васильчиков, который до сей поры молчаливо выполнял указания императора, внезапно громко произнес:

– Sire, il n’y a pas un moment à perdre; l’on n’y peut rien maintenant, il faut que de la mitraille!

– Vous voulez, que je verse le sang de me sujets la premier jour de mon régne?

– Pour sauvez votre Empire [59]59
  – Государь, нельзя терять ни минуты; ничего не поделаешь, нужна картечь!
  – Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования?
  – Чтобы спасти вашу империю ( фр.).


[Закрыть].

Это было предложение, которое давно делали другие приближенные императора, но он никак не соглашался, и сейчас отдал приказ на пальбу не сразу.

– Иван Онуфриевич, – обратился к Сухозанету, – ты сам не раз вызывался. Езжай с последним словом. Передай, чтоб образумились, что я жалею их, и если раскаются, то и спроса никакого с солдат не будет. Повинную голову меч не сечет, а заблуждения легко прощаются.

Сухозанет ускакал. В густеющих сумерках послышались крики и выстрелы. Неужели мятежники осмелятся и сейчас поступить с посланцем, как с Милорадовичем? Подробности смертельной раны генерал-губернатора стали известны. Некто Каховский, по слухам смоленский дворянин, переодетый в военный мундир будучи в отставке, прятался в толпе и подкрался к Милорадовичу, увлеченному собственной речью, с левой стороны, почти вплоть, и à bout portant [60]60
  В упор ( фр.).


[Закрыть]выстрелил в бок со спины в Андреевскую ленту над самым крестом. Пуля была направлена твердой рукой и с расчетом нанести смертельное увечье. Но этого убийце показалось мало, и он вслед пуле мгновенно запустил разряженный пистолет, который, словно в насмешку, сбил с несчастного шляпу с султаном, свалившуюся под ноги шарахнувшегося коня.

Однако Сухозанет успел уйти от пули, хотя по нему началась пальба ружейная и из пистолетов.

– Они кричали, государь: Сухозанет, разве ты привез конституцию?!

– И что ты ответил, Иван Онуфриевич?

– На мятежную дерзость, ваше величество, я повторил ваши слова, что прислан с пощадою, а не для переговоров.

– Делать нечего, – сказал государь. – Видит Бог, я не желал кровопролития. – И, пожав в безнадежности плечами, он скомандовал: – Пальба орудиями по порядку!

Картечь должна была произвести страшное опустошение в сомкнутых рядах. Бенкендорф вспомнил, быть может не к месту, как ему рассказывали в Париже о действиях Бонапарта, в два счета разогнавшего артиллерийскими залпами роялистов. Он, конечно, находился в лучшем положении. Через Сену еще не было многих мостов, и деваться противнику было некуда. Стволы орудий он нацелил на Пале-Рояль, решив стойко защищать Тюильри, в котором заседал Конвент. И когда у церкви Святого Роха собралась такая толпа, что ни одна частица снаряда не пропала бы даром, будущий Первый консул и будущий император отдал команду: «Огонь!»

Сотни убитых и раненых усеяли площадь и улицы. Картечь косила бегущих беспощадно. Революция во Франции задолго до 13 вандемьера 1795 года использовала артиллерию в гражданских конфликтах. Помог тогда Бонапарту Иоахим Мюрат – никому не известный командир эскадрона. Он взял с боем Саблонский лагерь, и к утру пушки были в распоряжении Бонапарта. Однако корсиканец не терял ни минуты и, едва людская масса уплотнилась, дал залп.

Позднее, когда на Сенатской все было закончено, император описал происшедшее матери и жене так:

– Не видя иного способа, я скомандовал: «Пали!» Первый выстрел ударил высоко в сенатское здание, и мятежники отвечали неистовым криком и беглым огнем. Второй и третий выстрелы от нас и с другой стороны из орудия у Семеновского полка ударили в самую середину толпы, и мгновенно все рассыпалось, спасаясь по Английской набережной на Неву, по Галерной и даже навстречу выстрелам из орудия при Семеновском полку, дабы достичь берега Крюкова канала. Велев артиллерии взяться за передки, мы двинули Преображенский и Измайловский полки через площадь, тогда как кавалерийский конно-пионерный эскадрон преследовал бегущих по Английской набережной. Одна толпа под командой какого-то офицера начала выстраиваться на Неве, но два выстрела картечью их рассеяли.

Выстрелов, конечно, было больше. Командовал пальбой Сухозанет. Он дал еще несколько выстрелов вдоль Невы. Тяжелые ядра разбивали лед, и многие падали в образовавшиеся промоины. Орудия затем даже придвинули к парапету и палили по Васильевскому острову, чтобы напугать спасающихся бегством и показать, что преследование неминуемо.

Васильчикова император оставил на Дворцовой со строгим приказом ловить тех, кто пытался спрятаться.

– А ты, Александр Христофорович, возьми у Орлова не менее четырех эскадронов, или, пожалуй, добавь к ним гвардейский конно-пионерный эскадрон. Два эскадрона конногвардейцев расположи на сей стороне Невы. Пусть Орлов поможет тебе блокировать Васильевский остров. Чтоб никто не ушел. Арестованных присылайте к Васильчикову под крепким конвоем. Донесения шли постоянно. Ночь нам предстоит нелегкая…

Да, ночь предстояла нелегкая и тревожная. На прощание император, обратившись к Бенкендорфу и Орлову, произнес с неясной усмешкой:

– Тяжко, что мое царствование начинается с вынужденных мятежниками деяний. Ты, Александр Христофорович, при моей семье еще до нашего с Мишелем рождения. Говорят, великая наша с братьями бабка однажды произнесла: идеи нельзя победить пушками. А я нынче замечу: можно, когда артиллерист хороший! И особливо ежели идеи ложные. Ну, с Богом!

И он отправился назад во дворец, высоко подняв голову. Свита государя, ставшая к концу дня огромной, вдруг распалась, застрявшие экипажи понемногу выбирались из толчеи, солдаты устраивали биваки, разжигали костры, приводили амуницию в порядок. Обозы подтягивались постепенно. Бенкендорф и Орлов отправились на Васильевский, осторожно переведя конницу через Неву.

– Можно не спешить, – сказал Бенкендорф. – С острова не уйти по льду.

Кровь черными пятнами расползлась по белой поверхности. Везде валялись тела погибших.

– Что за жалкие люди! – .воскликнул Орлов. – Чему их учили?! Без артиллерии и припасов кинулись в драку. Кто ими руководил? Оболенский?! Мальчишка! Кого они слушали? Статских во фраках?

– Да, никакой опытности, – отозвался Бенкендорф. – Ты давно не имел известий от брата Михаила? Как он?

– Давно. И очень тем взволнован.