Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 55 страниц)

Из журналов князя Сергея Волконского и других участников войны

Соединение первой и второй Западных армий произошло в районе Смоленска, всемерно сейчас укрепляемого. Барон Винценгероде, оставив вместо себя полковника Бенкендорфа, отправился в город Духовщину для принятия под команду Казанского драгунского и трех казачьих полков. В его задачу входило также наладить сообщение между главной армией и корпусом графа Витгенштейна, который прикрывал дорогу на Петербург. Захват фуражиров и всяческие мелкие помехи французам вызвали в отряде немедленное желание войти в соприкосновение с неприятелем по-настоящему, и барон Винценгероде повел людей встык между Поречьем и Велижем. Нервы у всех были напряжены до предела. Коварство и вероломство Бонапарта вызывали всеобщее негодование. Россия ожидала сражения с Францией с замиранием сердца. Но когда корсиканец переправился через Неман и нашествие стало историческим фактом, многие ужаснулись, поняв по начальным сводкам, сколько неслыханных бедствий оно принесет любезному отечеству.

Казачий офицер хорунжий Ревунов рассказал Бенкендорфу на марше, как он удивился, впервые увидев солдат в неизвестной форме на нашем берегу.

– Я подскочил к ним и спросил: кто вы такие? И чего вам здесь надобно?

Старший по званию, в шикарном, золотом расшитом мундире и, очевидно, поляк, гордо воскликнул:

– Разве вы ослепли? Мы – французы!

Ревунов все-таки не поверил: войны вроде никто не объявлял, а Франция, чай, не близко отсюда. Вдобавок офицер говорил на ломаном русском языке с варшавским акцентом.

– Зачем же вы пришли в Россию? – спросил Ревунов.

И тут на него посыпалось со всех сторон и по-польски, и по-французски, и по-немецки. Кое-что он разобрал:

– Воевать с вами!

– Взять Вильну!

– Выгнать царя из Москвы!

А один сапер с сумкой, из которой торчали инструменты, крикнул яростно:

– Освободить, в конце концов, Польшу, черт побери!

Ревунов повернул коня и ускакал. По нему трижды стреляли, но он спешился и кинулся в зеленую мокрую от росы рожь, отогнав коня подальше. Тем и спасся.

– У них глаза горели ненавистью, как у голодных волков, – подытожил впечатления хорунжий.

Везде виднелись следы нашествия жестокого врага. Сожженные избы, ограбленные крестьянские дворы зияли выбитыми воротами, церкви осквернялись с особой изощренностью.

– Смотри, князь, что делают культурные европейцы, – позвал Бенкендорф ротмистра Сержа Волконского.

Картина, представшая перед глазами, не могла не ужаснуть. Пятеро молоденьких девушек в исподнем лежали, зарубленные, вповалку на земляном полу. Что они пережили перед смертью, нетрудно было догадаться. Естественное отвращение к описанию надругательств не позволяет дать более полное представление об извращенности солдатни.

Волконский схватился за голову и побежал прочь. Потом он долго стоял, прижавшись лбом к седлу.

– Остынь, Серж. Война, по сути, еще не началась, – сказал Бенкендорф. – Рубили палашами – значит, драгуны!

Барон Винценгероде скомандовал построение, и они сели на лошадей. В первые же дни войны сотоварищей по флигель-адъютантству полковника Бенкендорфа и ротмистра князя Волконского втянул водоворот событий, так как они оба находились в непосредственной близости к государю. Судьба связала приятелей надолго, и они пережили вместе очень трудные дни, успев хорошенько узнать друг друга. Еще до нашествия они сошлись тесным кружком, когда Бенкендорф возвратился из Парижа при довольно романтических обстоятельствах с дамой под густой вуалью. Но романтика не помешала по приезде собрать добрых товарищей и зачитать оригинальный проект для подачи государю, основанный на впечатлениях, полученных в наполеоновской столице. Бенкендорф там увидел, какую истинную пользу приносит жандармерия, водворяя спокойствие, чистоту и порядок по всей стране.

Волконский перед чтением, опустив ладонь на эполет Бенкендорфа, произнес несколько прочувствованных слов:

– Кристальная душа Александра, светлый его ум искренне верят, что жандармерия, созданная на честных началах людьми нравственными и смышлеными, может стать полезной и царю и отечеству.

Бенкендорф в проекте утверждал, что для управления державой образование такой целой отрасли соглядатаев принесет несомненную пользу. Он приглашал присутствующих и их друзей вступить в новую когорту добромыслящих. Однако проект, представленный государю, по сути, отвергли. Серж Волконский и Бенкендорф часто возвращались к нему в недели, предшествующие войне, словно предчувствовали, с какими явлениями русской жизни вскоре предстоит столкнуться.

Волконского судьба бросила в огонь сражения едва ли не раньше, чем Бенкендорфа. Его первым государь послал доставить высочайшее повеление второй Западной армии князя Петра Багратиона – идти через Могилев и Оршу на соединение с генералом Барклаем-де-Толли. И Волконский поскакал с верными казаками и драгунами, стараясь не попадаться маячившим на горизонте французским разъездам. Руки чесались вступить с ними в стычку и захватить хотя бы одного неприятеля. Позднее Волконский узнал, что, не имея ни от него, ни от князя Багратиона никакого положительного уведомления, послал с точно таким же приказом Бенкендорфа, а за ним вдогон – генерал-адъютанта барона Винценгероде. Кто-то из трех должен был добраться. Добрались все трое, только в разное время, ибо Волконскому пришлось пропустить целую колонну французов, шедшую наперерез.

В глазной квартире князя Багратиона, когда посланцы сошлись, был избран путь, по которому следовало действовать. Государь приказал Волконскому и Бенкендорфу оставаться при Винценгероде и помочь в создании отдельного отряда, а затем идти в Смоленск и превратить его в неприступную крепость. Отряд предназначался для диверсий в тылу Великой армии. Это было Волконскому и Бенкендорфу вполне по душе, ибо предполагало немедленное без санкции начальства нападение на захватчиков. Настоящий партизан сам себе хозяин и отвечает перед Богом и государем лишь за себя.

Тут надо сделать необходимое уточнение. Миновав Сурож, тайно отряд подошел к Велижу. Ни шороха не издали, ни звука. Казаки прекрасно осуществляют такой ночной поиск. Их хлебом не корми – только приказ дай! Подобрались и замерли, наблюдают: спокойно ли, дремлет ли враг по-прежнему. Вот время подошло, и внезапно сотня гикнула впродоль большой и широкой улицы. Остальной отряд кинулся стремглав на предместья. То-то каша заварилась! В полной темноте сшибки яростнее, и нет ни секунды на обдумывание. Но казаки мыслят быстрее, чем французы. Опасность подстерегает во мраке повсюду. Ночью вообще нелегко атаковать, а днем казакам не под силу. Французов куда больше. И пушки есть на конной тяге. Но пришельцы, когда наступает мрак, сразу теряются. Неуютно им и боязно.

Бенкендорф взял с десяток драгун и, после того как казаки скрылись, выждал, пока немного успокоится, и ударил снова по той же улице вдоль, разбивая окна и бросая внутрь зажженную паклю. Крики увеличивали сумятицу врагов. Дело напомнило Бенкендорфу события под Рощуком во время русско-турецкой войны.

Девятнадцатого июня 1811 года Михайло Илларионович Кутузов перешел из Журжи вместе с корпусом генерала Ланжерона. Его цель была соединиться с генералом Эссеном и таким образом сосредоточить общие силы за Дунаем.

На другой день перед самой оранжевой зарею, какие бывают едва ли не в одной Азии, когда природа застыла в таинственном, одурманенном ароматами сне и голосистые певчие птицы на мгновение умолкли, чтобы набраться сил и с первыми острыми лучами солнца вновь грянуть утреннюю томительно-любовную песню, коварные турки, неслышно подобравшись к аванпостам, внезапно напали на дремавшую казачью цепь. Турка в коварстве перешибал казака, как казак перешибал француза. Но турка против француза – пустяк, а казак – наоборот, с казаком приходилось считаться.

Палатка Бенкендорфа, разбитая поодаль от цепи, зашаталась от поднявшейся суматохи. Пробужденный выстрелами, он велел Сурикову немедля седлать. Но, выскочив наружу и ничего не увидев дальше десяти шагов из-за поднявшегося тумана, он, на удивление младших офицеров, страшно обрадовался.

– Ребята! – крикнул Бенкендорф. – Не бойся турка! Вопи что есть мочи за двоих, а то и за троих! Вступай в бой, где застал врага!

Сумятица и вопли усилились, но это была лишь видимость неразберихи у русских. Казаки и драгуны, избавленные от необходимости искать начальство, чтобы получить от него указание, бились где придется и как придется, и вскоре все было кончено. В ближнем бою турка трудно одолеть, если не напугать. Характером он слаб, и в одиночку ему трудно сражаться. В массе турки почти непобедимы, потому что жизнью не дорожат.

– Ваше Высокоблагородие, – подбежал к Бенкендорфу Суриков, таща на аркане пленного янычара, – вот турка и по-русски понимает. Сколько, думаете, за него возьму?! Майор Храпов просит позволения ударить отбой. Турки забоялись и перестали преследовать казачков на флангах. А у нас глотки пересохли!

Сам Бенкендорф, полуодетый, в белой разодранной рубахе, отирал травой окровавленное лезвие сабли. У копыт его любимого коня Валета валялся, скрючившись, турецкий офицер в тюрбане – рыжий и голубоглазый, выплескивая изо рта толстую струю черной жидкости. Это был не первый зарубленный Бенкендорфом, но отчего-то он его пожалел сильнее прочих, подумав, что если бы не война, то мог бы с ним встретиться при совершенно иных обстоятельствах.

– Смотри, – сказал он Сурикову, – какой красивый малый. Женщины, вероятно, его любили.

– Бабы ноздреватых любят, – ответил Суриков, – и кривоногих.

Пленный янычар, сидя на земле, грустно смотрел на своего товарища, просунув два пальца под аркан, чтобы не задохнуться.

– Это сын нашего паши, – сказал он и заплакал. – Тело продайте отцу. Золота много получите, больше, чем за меня.

Когда солнце очистило воздух, перед бенкендорфовским авангардом замерла сильно поредевшая конница турецкого паши Хасана. Тогда Бенкендорф разослал ординарцев на все передовые посты и дал команду атаковать. Завязалось правильное кавалерийское сражение. Вперед пошли Ольвиопольский гусарский, Чугуевский уланский и два казачьих полка…

За действия под Рощуком, особенно за дело от 22 июля, когда он при нападении на тыл с левого фланга опрокинул во главе чугуевских улан густые турецкие толпы и перебил лучших наездников, Бенкендорф получил орден Святого Георгия четвертого класса и благодарность Кутузова.

С той поры Бенкендорф при недостаче войск полагался на солдатские глотки.

В поисках отечества

Французы встретили отряд плотным ружейным огнем, и пришлось отступить. Где наши, где неприятель, разобраться невозможно, но когда начало рассветать, Волконский с Бенкендорфом очутились друг против друга с саблями наголо и, слава Богу, только посмеялись своему неудачному наездничеству.

Попытку внезапной атаки признали потом все-таки не очень обоснованной, хотя и французам досталось порядком.

Двадцать шестого июля в Озерок был послан разъезд для обозрения вражеских сил, сконцентрированных у Поречья. В двенадцати верстах наткнулись на неприятельский патруль и захватили одного офицера и два десятка кавалеристов, ссадив их с коней. В Поречье тогда находился корпус генерала Себастиани, шедший прямиком на Москву. Он располагал двадцатью пушками. Разведка донесла о приближении русских. Не зная их количества, Себастиани отступил к Рудне. Вот тут и началось сражение под Велижем, которое получило позднее известность. Два французских батальона противостояли Винценгероде. Решили напасть на них врасплох. В авангарде двигался Бенкендорф. Барон с драгунским полком должен был ворваться в город.

Двадцать восьмого июля перед рассветом Бенкендорф у вражеских аванпостов взял влево, чтобы освободить дорогу для основного отряда Винценгероде. Но если бы поспешил прямо и не свернул, то успел бы больше. Однако французы увидели казаков и открыли ружейный огонь.

Винценгероде приказал отступить, жалея живую силу. Кавалерия кинулась им вдогон – до сотни сабель. Казаки пустились наутек и, заманив, повернули коней, рассыпаясь по полю и взяв неосторожных в клещи. Кого порубили, а кто и быстро ускользнул назад. Корм лошадям задали возле Велижа.

Особо отличились в схватке отличный казачий офицер полковник Иловайский 12-й и ротмистр князь Волконский.

Барон Винценгероде, однако, намеревался сделать поиск на Витебск. Эта мысль пришла к нему в голову давно. В Витебске провиант, аптека, обоз – словом, Витебск пошатнуть неплохо.

Неподалеку от Бабиновичей на коротком привале в расположение отряда явилось несколько здоровенных евреев в своих удивительных одеждах и сгрузили прямо на землю под копыта бенкендорфовского коня связанного французского капитана, оказавшегося кабинет-курьером, который скакал из Парижа от Савари к императору с наиважнейшими депешами. Наполеон тогда уже был под самым Смоленском. Курьера часа через три отправили под конвоем в Санкт-Петербург к государю, предварительно ознакомившись с секретной корреспонденцией.

Бенкендорф обратил внимание, что с самого начала войны евреи заняли резко антифранцузскую позицию. Вот и сейчас подстерегли кабинет-курьера, который покинул Бабиновичи не таясь и с их стороны никакой каверзы не ожидал. Эскорт ехал вольно, будто на прогулке. Как вдруг на окраине местечка Сульцы, не обозначенного даже на карте, несколько дюжих молодцов в черных длинных лапсердаках, полы которых были засунуты за опояски, молча, без малейшего шума и приписываемого всегда евреям крика схватили не успевших испугаться лошадей под уздцы, стянули рывками на землю польских объевшихся на привале улан, перекололи их обыкновенными кухонными, еще пахнувшими луком ножами, вытащили опешившего курьера из коляски и на более привычной к отечественным дорогам таратайке погнали что есть мочи к русскому авангарду, шедшему в сторону Бабиновичей, а сами бежали рядом, держась за что придется.

– Каков же по численности был эскорт? – спросил недоверчиво Бенкендорф у еле отдышавшихся от бега евреев.

Люди в лапсердаках молчали по причине дурного знания русского языка. Слово «эскорт» их поставило в тупик. Тогда Бенкендорф повторил по-французски. Предводитель евреев ответил, что по-французски разговаривать не желает. Бенкендорф заговорил по-польски и затем по-немецки.

– О, это другое дело! – воскликнул предводитель. – Господин генерал изъясняется по-немецки как настоящий немец!

Евреи наперебой ответили, помогая себе пальцами, что они прикончили с десяток улан. Предводитель являлся одновременно владельцем таратайки – малый лет сорока, крупный, мощный, мясистый.

– Ваше сиятельство, разрешите мне остаться в отряде. На территории, занятой французами, меня ждет смерть.

– Вы ведь всегда поддерживали корсиканца?! – удивился Бенкендорф. – Что же случилось сейчас?

Евреи неодобрительно залопотали, отрицательно замахали руками и даже угрожающе придвинулись поближе к стоящим возле Бенкендорфа казакам.

– Но, но! – осадил их Суриков. – Сдай назад!

Толпа все-таки была вооружена, и не только кухонными ножами. Предводитель сделал успокоительный жест:

– Ваше сиятельство, тот, которого вы называете корсиканцем, обманул нас и позволил полякам надругаться над нашими надеждами. А мы, евреи, народ свободный и давно сбросили с себя египетское иго. Распространился слух, что русский император пообещал нам покровительство. Русские хорошие, добрые люди. Они не обманут, как французы. Ученый рабби из Шклова Иошуа Цейтлин всегда утверждал, что свободу евреи получат от северного царя, а фон Цейтлин – у вас в России его называют фон Цейтлин, – так вот фон Цейтлин знал, о чем говорил, недаром светлейший князь Григорий Потемкин сделал его своим главным фактором.

– Отлично! Надейтесь! – улыбнулся Бенкендорф, – И ловите поболее кабинет-курьеров.

О фон Цейтлине он слышал давно. Известный в Санкт-Петербурге откупщик Абрам Перетц был женат на его дочери и имел сына, а друг Перетца и драматург Лев Навахович написал драму «Сулиоты, или Спартанцы XVIII века», которая шла на театре с успехом. Бенкендорф смотрел и сделал автору, с которым его познакомил князь Шаховской, два-три замечания, поскольку жил на острове Корфу с генералом Спренгпортеном, когда формировал отряды из албанцев против Наполеона, собиравшегося захватить Ионические острова.

Бенкендорф тронул шпорами коня. Еврей дотронулся до его стремени и произнес с печалью:

– Хуже, чем в ksiestwo Warzawskie [38]38
  Княжество Варшавское ( пол.).


[Закрыть], не будет. Мы дрались за свободу и что получили взамен? Мы ищем для себя отечества, в котором нас бы не преследовали.

«Действительно, что они получили взамен?» – подумал Бенкендорф, поворачивая коня и подъезжая к уже развязанному и пришедшему в себя плененному капитану, чтобы расспросить его.

Когда Бенкендорф жил в Париже, в салонах только и обсуждали Code Napoleon [39]39
  Кодекс Наполеона ( фр.).


[Закрыть]. Императора осыпали похвалами. Еще бы! Code Napoldon представлял всем народам равные права, в том числе и евреям, которые начали занимать в экономической жизни Франции важное место. Но не прошло и полугода, как император отменил собственный декрет и ввел ограничения для евреев на десять лет в северо-восточных – эльзасских – департаментах. Rada Stanu (Совет управления) в Варшаве этим воспользовался. Если в Париже можно прижать евреев, и ничего! – все терпят, то почему в ksiestwo Warzawskie не попробовать? Если Наполеон берет обратно собственные обещания, то полякам сам Бог велел. Никто уже с восторгом не вспоминал, что еврейский отряд Берека Иоселовича погиб на валах предместья Праги во время штурма фельдмаршалом Суворовым польской столицы. Старинная заскорузлая ненависть, подогреваемая клерикалами и подлыми слухами, разгорелась с новой силой.

Евреи разозлились и на французов, и на поляков и обратили свой взор на Север – к русскому царю. Царь – красавец, ухаживает за дамами напропалую и не спрашивает у них ни национальности, ни вида на жительство, ни цензового свидетельства!

Богач и ученый рабби из Шилова Иосиф фон Цейтлин обещал евреям молочные реки с кисельными берегами под ферулой правителя Северной Пальмиры. А фон Цейтлину верили больше, чем Господу Богу.

Евреев поблагодарили и отпустили с миром, а предводителя отправили в обоз, и Волконский таскал его за собой до тех пор, пока русские войска не освободили захваченную вокруг Бабиновичей французами территорию. За голову предводителя сулили тысячу франков.

Скучные военные будни

Тем временем развернулись кровавые сражения под Смоленском. Поиск на Витебск обещал удачу. Драгуны и казаки двигались параллельно большой Смоленской дороге, вылавливая фуражиров и жадных мародеров, нападающих на окрестные селения. Но самое парадоксальное состояло в том, что Винценгероде бил в хвост наполеоновской армии, которая быстро шла к Москве и была вынуждена одновременно вести и арьергардные бои, постоянно чувствуя поблизости воинственно настроенного противника.

Они скакали по скользкой, покрытой грязцой траве впереди эскадрона изюмских гусар, рассказывая друг другу забавные маскарадные происшествия с дамами, и смеялись во все горло, – не как полковник и ротмистр – флигель-адъютанты государя, а как корнеты после удачных и веселых маневров.

– Мы вколачиваем их в Москву, о стены которой они расшибутся, – сказал вдруг Волконский, сдерживая лошадь, словно что-то предчувствуя.

– Бонапарт проиграл войну. Это несомненно. И знаешь почему? – Бенкендорф наклонился к Волконскому и положил руку на плечо. – Да потому, что он не сумел установить свое правление на занятой территории. Гарнизоны стоят лишь в крупных городах. А остальное пространство – главное крестьянское пространство – свободно от постоя.

– Действительно, мы едем по земле, которая у него на карте, вероятно, закрашена синим.

Едва Волконский произнес эти слова – из-за дальнего еще поворота выскочила толпа гренадер. Они быстро заняли боевой порядок в три ряда и открыли беглый огонь по передовому разъезду изюмских гусар. Трех сбили сразу, один повернул назад, пригнувшись к луке седла.

– Бенкендорф, давай врассыпную! – крикнул Волконский, лошадь которого шарахнулась в сторону.

– Эх, дурачье! Где были ваши глаза?! Трах-тара-рах! – выругался Бенкендорф, – Сабли вон! Пол-эскадрона вправо, остальные налево! Марш!

Они начали ловко обходить стрелков по жидковатому полю, но вовремя увидели, как за перелеском прислуга вкатывает на холм два орудия, чтобы перекрыть им дорогу картечью. Если пушки заработают, в тыл гренадерам зайти не получится.

– Волконский, стой! – заорал Бенкендорф. – Накормят горохом!

Бенкендорф послал Сурикова задержать тех, кто его уже не мог услышать. А сам рискнул обернуться спиной к стрелкам и ударить через слабый перелесок по пушкам, пока неготовым к бою. Тонкие ветки хлестали по лицу, Валет грудью ломал поднявшиеся, еще не скошенные зарядами деревца. Только бы успеть!

Он безжалостно вытянул аргамака по крупу и первым влетел на плоскую вершину, достав длинной, видавшей виды зазубренной саблей ближайшего номерного. Он почувствовал, как треск от чьих-то разрубаемых костей звуком пробежал по клинку и неприятно отдался в судорожно сжатой ладони.

– Вали их в Бога душу мать!

Минута – и резня на холме окончилась. Никто не убежал: человек десять посекли, как капусту. Пора было уходить, потому что гренадеры развернулись и открыли огонь по прорвавшимся на холм изюмцам. Одному гусару пуля попала в рот и вынесла наружу весь затылок. Может быть, целились именно в Бенкендорфа? За гренадерами купчились всадники, и ясно было, что они пойдут в лобовую, увидев перед собой немногочисленного противника. Сейчас гренадеры раздвинутся и пропустят их. Ох французы и ловки на всякие тактические приемы! Да, пора было уходить! Второму изюмцу пуля угодила в грудь, и он, опрокидываясь навзничь, выпустил струю крови, хлестнувшую по руке Бенкендорфа. Целили определенно в него. Сам виноват! Всегда в блестящем мундире. Недаром Фигнер, не гнушавшийся переодеться в армяк, его ругал:

– Ты, брат, как парижский павлин! Смотри, подстрелят!

Не немцу говорить это немцу. Солдаты, когда видят блестящий мундир, боевую саблю и устремленность вперед, идут без оглядки. А казаков иначе за собой не увлечешь. Тут: или – или! Или каждый день играй со смертью, или пошел вон!

Волконский между тем спрыгнул с седла, чтобы помочь изюмцам привести пушки в негодность.

– Уходим! – скомандовал Бенкендорф. – Уходим! Ротмистр Волконский – это приказ!

Сбиваясь с шага и скользя, они бросились в распадок. Вязкая грязь не позволила французским кавалеристам на ослабевших конях догнать их.

– Противно убивать людей, – сказал Бенкендорф, счищая веткой кровь и грязь с колена, рукава и сапог. – И скучно. Скучные военные будни.

– Что поделаешь, – ответил Волконский. – Это ведь дорожное приключение. Считай, что мы защищались от напавших разбойников.

– Ты утверждал, что мы у себя дома, Серж. Войну он проиграл, конечно, но мы ее не выиграли пока и не скоро выиграем. У него трудно выиграть. Он сам любит бой и приучил солдат любить. Вот в чем его сила.

Два слова уточнения. Двадцать девятого июля Винценгероде приблизился к Усвяту. Французы ушли по Витебской дороге. В Усвяте было выгодно оставаться. Отсюда казакам и драгунам удобно делать набеги на растянутые вражеские коммуникации и брать в плен отставших. А отставших – не мало. Треть Великой армии отставала. Ее коммуникации испытывали невыносимые перегрузки. Дорогу приходилось охранять на всем протяжении. Еще в первой декаде июля Наполеон, прибыв в Кенигсберг, завершил обзор гигантских продовольственных складов и магазинов с амуницией.

– Надо все иметь с собой, – сказал он Дюроку мрачно, – вплоть до пожарных труб, ведер и насосов.

Беспрерывная бойня, которую он организовал на континенте и в которой непосредственно участвовал, развила в нем дар пророчества, что не удивительно. Много разнообразнейших ситуаций сидело в мозговых клеточках этого человека.

– Если бы в Египте я имел все с собой, то сейчас не мок бы под дождем здесь.

Отчаянные порывы балтийского ветра, пронизывающего и злобного, будто подтверждая слова великого человека, сорвали с него шляпу. Ему пришлось напялить чужую треуголку, совершенно изменившую облик. Дюрок едва удержался от улыбки.

Теперь содержимое этих складов – вдохновенный труд французских рабочих и крестьян – бездарно гибло посреди России, растаскиваемое и сжигаемое, правда, ценой немалой крови, казаками Иловайских и партизанами Винценгероде.

Страшно и больно было смотреть, как гибли плоды человеческого разума. Но еще ужаснее вообразить, что все необходимое попало бы по назначению.

Наполеон приказал после трехдневного Смоленского сражения четвертому корпусу генерала Себастиани покинуть окрестности Сурожа и присоединиться к нему. Себастиани предстояло первому войти в Москву. Винценгероде тогда направился к Витебску, а Бенкендорфа с восемьюдесятью казаками послал в Городок, чтобы очистить его от гарнизона, укрепить и открыть необходимое и регулярное сообщение с корпусом графа Витгенштейна, отвечавшего за безопасность Петербургского тракта.

Стычки принимали ожесточенный характер. Они становились все более жестокими. Пощады не было никому, да и никто ее не просил. Вот, например, что произошло в селе Самойлове, принадлежавшем княгине Голицыной – princesse Alexis. Крестьянские избы там вестфальцы подвергли жесточайшему разграблению. Жгли амбары, забирали все, что могло пригодиться, – утварь, теплые вещи, продукты. Винценгероде решил проучить мародеров. Но вестфальцы не позволили захватить себя врасплох, правильно отступили и лишь частью рассеялись. Кого-то казаки и драгуны перехватили, кто-то успел удрать на коне охлюпкой. Вестфальцы неплохие кавалеристы. Однако до сотни заперлись в большом строении с крепкими стенами у господского дома. На призывы сдаться ответили метким огнем. Убили и ранили до десятка солдат.

Тогда Винценгероде спешил два эскадрона драгун, приказал примкнуть штыки и повел их вместе с казаками на приступ.

Он шел впереди, устремив бесполезную шпагу на врага, возгласами подбадривая атакующих:

– За царя! За отечество! Смерть Бонапарту!

Волконский и Бенкендорф вломились за ним, и началась резня. Тут каждый увидел другого в смертельном бою и получил возможность оценить по достоинству.

Адъютант Винценгероде ротмистр Эльсбангер передал Волконскому приказ: взять обязательно офицера для допроса. Но никого не удалось отыскать – раненых уже прикончили штыками, остальные были мертвы. Всюду царили кровь и смерть. Драка и резня – каша и переплетение тел. Сразу не поймешь: кто – кого! Больше двухсот человек – клубок. Хруст, рев, вой, выстрелы! Ни команды, ничего! Бей, руби, стреляй. Только не промахнись. Никакой разницы между офицерами и солдатами. Грудь в грудь! Не ты – так тебя!

Ужасно, но что делать! Сначала думали выкурить огнем, но тогда какая-то часть вестфальцев спаслась бы, выпрыгнув из окон или уйдя через крышу.

Вестфальцы вели себя в Самойлове как звери. Церковь превратили в хлев. Ожесточение крестьян и солдат и их отношение к захватчикам казалось вполне закономерным. Любопытно, что в имении princesse Alexis жили католические монахи, преподававшие ранее в пансионе Николя. Серж Волконский многих из них знал как прекрасных педагогов. Но крестьяне приписали наставникам русских аристократов совершенно иную роль. Несчастные изгнанники нашли приют под крылышком княгини. А местный народ был уверен, что именно аббаты навели на Самойлово французскую рать, и в горе своем вопиял:

«Вот тебе, княгиня, и аббат Николя!»

«Вот тебе, княгиня, и аббат Соландр! И аббат Мерсье!»

Бенкендорф тоже прошел через игольное ушко аббата Николя, и если бы не горы трупов вокруг, сожженные избы и отчаяние бедных людей, лишившихся в преддверии осени и зимы крова, эти слова и обвинения вызвали бы только улыбку. Уж ненавистника корсиканского узурпатора аббата Николя никак нельзя было принять за французского шпиона.

Волконский и Бенкендорф вошли в чудом уцелевший помещичий дом и расположились в гостиной отдохнуть.

– Послушай, Серж, княгиня в молодости была недурна собой и, говорят, обожала приключения.

– Я не верю сплетням. Однако вкус у княгини отменный. Посмотри на гравюры, развешанные по стенам. Жаль, их попортили огонь и вода. Возьмем, пожалуй, на память по одной. Они нас всегда будут возвращать в этот страшный день.

– Да, день страшный. Я никогда не забуду, Серж, твоего меткого выстрела, который, в сущности, спас мне жизнь.

Волконский подошел к стене и снял две маленькие гравюрки в покоробленных обгоревших рамках:

– На память о смертельной схватке с вестфальцами.

– Они, правда, не представляют никакой художественной ценности, но зато вот этот сюжетик весьма смахивает на пережитое сегодня, – заметил Бенкендорф.

На картинке изображался эпизод из битвы при Фермопилах. Груды тел закрывали вход в узкое ущелье.

Позднее княгиня уверяла всех, что Волконский и Бенкендорф, предводительствуя казаками, дочиста ограбили ее жилище и особенно поживились произведениями искусств.

Через много лет, поздравляя Волконского со званием генерал-майора, Бенкендорф напомнил ему резню в Самойлове и комичные обвинения princesse Alexis:

– Не веришь ли ты по-прежнему сплетням?

– Нет дыма без огня, – рассмеялся Волконский, – а огня и дыма там хватало с избытком.