Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 55 страниц)

Березина и Вильна

Еще в Смоленске Бенкендорф получил распоряжение поступить под команду генерал-лейтенанта графа Голенищева-Кутузова и во главе отдельного отряда преследовать французов до Немана и дальше, перекрывая пути отступления маршалу Макдональду и по возможности быстрее идти к Тильзиту.

Зима 1813 года выдалась чрезвычайно суровой. Великая армия пришла в полный упадок после отступления из России и оказывала сопротивление из последних сил. Сам корсиканец чувствовал себя дурно. А это действовало на его маршалов, генералов и солдат расслабляюще.

Великая армия держалась на одном человеке, и если бы судьбе было угодно отдать Наполеона в руки адмирала Чичагова на Березине, война тут же окончилась бы и беспорядочные толпы разбитого и истощенного войска затопили бы Европу.

В Орше наступил перелом – некогда непобедимый, а сейчас сломленный усталостью и морозами Наполеон сжег собственный архив, понимая, что история его жизни приняла иной оборот. Он боялся быть схваченным и не желал, чтобы драгоценные документы попали к императору Александру. Адмирал Чичагов получил полную возможность взять корсиканца в плен, успев раньше французов подойти к Березине, захватить мосты, переправы и овладеть левым берегом. Надо отдать должное корсиканцу – он приблизился к последней черте в авангарде отступающих войск, пешком, опираясь на палку, совершенно не думая о том, что через несколько дней оставит армию и стремглав бросится в Париж.

Соединения Кутузова и Витгенштейна, охранявшего дорогу на Петербург, а теперь со свежими силами начавшего наносить удары по французам с тыла, довольно быстро отгоняли наполеоновскую армию к реке, которую он надеялся перейти по льду. Но и здесь русская зима подвела. Лед недостаточно окреп, чтобы выдержать не только лошадей и повозки, но и сильно исхудавших солдат.

То, что произошло на Березине, остается до сих пор тайной. Превратив капитанов и полковников в солдат, предав огню награбленное и даже жалкие припасы, которые отягощали предполагаемый рывок «Священного эскадрона» во главе с Груши и Себастиани, нынешними своими спасителями, корсиканец чуть ли не в последний раз испытывал судьбу.

События у Березины обычно изображаются как торжество военного гения Наполеона, которому удалось обмануть адмирала Чичагова и вырваться на Виленскую дорогу через незамерзающие болота, окружившие Зембин. Описание военной хитрости корсиканца делалось десятки раз, и детали ее хорошо известны. Бездарный маневр адмирала Чичагова, который пренебрег элементарными правилами войны, трудно отнести к триумфам русской армии, но вместе с тем нельзя не заметить, что Березина – последняя точка в русской кампании, которая определила многие дальнейшие события. Именно здесь Наполеон почувствовал себя униженным и разбитым, именно здесь он понял, что возврата к старому нет, именно здесь до него дошло, что над Францией нависла смертельная угроза, именно здесь европейская политика приняла иное направление, именно здесь был окончательно подорван боевой дух, когда солдаты Удино и Виктора, ожидающие своих комрадов, увидели, во что превратилась Великая армия, отступающая от недавно захваченной русской столицы.

Да, адмирал Чичагов был обманут, Наполеон и разрозненные части оккупантов сумели ускользнуть. Но сколько погибло на берегах злополучной реки! Какие потери понесла французская армия! Какое опустошительное действие произвела артиллерия корпуса Витгенштейна! Русские ядра разрывали скученную, бегущую к мосту массу, образовывая в ней огромные кровавые промоины. Французские мародеры и потерявшие человеческий облик дезертиры довершали то, что не успевали довершить русские канониры. Неизвестно, на чей счет больше записать жертв. Товарищи по оружию прокладывали себе путь назад в Европу штыком и саблей. Упавший погибал. Гражданская война развернулась на берегах именно этой реки. Дивизия генерала Жерара, не считаясь ни с чем, буквально сносила все и всех на своем пути, чтобы перебраться на другую сторону. Военная хитрость Наполеона обошлась Великой армии дорого. Если бы он не дезертировал, убежав от возмездия, конечно, не допустил бы подобного хаоса, упорядочив эвакуацию.

События на Березине стали началом конца наполеоновского воинства и показали полный развал некогда прочно скроенной армейской машины. Сцены грабежа, разбоя и мародерства окончательно подорвали боевой дух солдат и офицеров, которые смирились с поражением и теперь думали только о спасении. А русская армия здесь продемонстрировала черты благородства, не так часто проявляемые победителями. Вот что показала Березина, вошедшая в анналы военной истории как пример бездарного руководства. Личное поражение адмирала Чичагова, однако, ни в коей мере не должно заслонять решительного торжества тактики и стратегии командования, и в первую очередь фельдмаршала Кутузова.

Вильна стала другой могилой для отступающих захватчиков. Здесь остатки Великой армии были добиты. Мародерская утроба наполеоновской военной машины разоблачила сама себя, вывалив наружу несметные богатства, увезенные из России и обнажив варварскую сущность нашествия.

Русская армия захватила накопленные в Вильне припасы из-за слабости и нераспорядительности французской военной верхушки, из-за трусости и жадности ее высших начальников.

Освобожденный город произвел на Бенкендорфа ужасное впечатление. Никогда и нигде он не сталкивался с такими проявлениями низости и зверства. Картины сожженной и разграбленной Москвы отступили на задний план, вытесненные другими сценами, когда захватчики ради собственного спасения уничтожали друг друга и ругались над погибшими товарищами в приступах гротескового отчаяния.

В первые месяцы 1813 года Бенкендорф буквально не покидал седла. После сражений под Тильзитом с отступающими отрядами Макдональда, спешно покинувшим Ригу и устремившимся вслед за Наполеоном на Запад, Бенкендорф во главе отдельного отряда вел тяжелые бои между Берлином и Франкфуртом-на-Одере. За победу у Темпельберга, где он разгромил конноегерский полк и пленил до полусотни офицеров и семьсот пятьдесят солдат, император Александр наградил его орденом Святого Георгия третьего класса. Атака на Берлин увенчалась полным успехом. Вместе с генералами Тотенборном и генерал-адъютантом Чернышевым он занял столицу Пруссии.

Второй орден Святой Анны первого класса он получил, когда под началом генерала Дернберга вместе с Чернышевым участвовал во взятии Линсбурга. В качестве трофеев ему досталось двенадцать орудий и два полковых штандарта. Несколько тысяч солдат попали в плен.

Под Ютерброком он командовал большим отрядом, который получил под начало после сражения при Гросберне. Павлоградские гусары, волынские уланы и казаки захватили в плен около двух с половиной тысяч неприятельских солдат. Стычки с кавалеристами из корпуса Удино, трехдневные бои прикрытия и, наконец, сражения на аванпостах под общим руководством графа Воронцова были отмечены золотой с алмазами шпагой.

«Ночной дозор»

Русская армия вела успешную войну на пространствах Европы. Солдаты и казаки чувствовали себя освободителями, что придавало армии дополнительные силы. В «Битве народов» под Лейпцигом барон Винценгероде поручил Бенкендорфу командовать левым крылом кавалерии корпуса, а по дороге от Касселя увеличенным до нескольких сот штыков и сабель авангардом. Теперь к его отряду присоединили Тульский пехотный, два егерских и пять казачьих полков. Перед взятием Утрехта отряд представлял значительную боевую единицу, способную решать самостоятельные задачи.

Барон Винценгероде с корпусом находился в Бремене. Части Бенкендорфа – в Оснабрюкке. Император поставил перед ними задачу войти в Голландию, занять Амстердам и вытеснить оттуда французов. Бенкендорф направился к Винценгероде, чтобы выработать детали операции. Они располагали недостаточными силами и не могли атаковать Амстердам с суши.

– Надо перехитрить неприятеля. Пошли вначале с тремя казачьими полками генерала Сталя. По моим сведениям, голландцы настроены воинственно. Агенты донесли, что они хотят поднять восстание, – сказал Винценгероде. – Я поручаю тебе захватить город и держаться до подхода корпуса.

– Ко мне явилась депутация с предложением поднять восстание в самом Амстердаме, – подтвердил Бенкендорф. – Я послал две сотни казаков во главе с майором Морклаем, чтобы уточнить обстановку.

– С Богом. Действуй осторожно.

Ночью Бенкендорф возвратился в расположение отряда. Он послал гусарский полк и батарею конной артиллерии к генералу Сталю и полковнику Нарышкину, которые завязали бой в предместьях Амстердама. Через некоторое время генерал Сталь, полковник Нарышкин и прибывший к ним на подмогу генерал Жевахов вынуждены были все-таки отойти. Сопротивление французов было сильным, а корпус Винценгероде находился еще далеко.

Вечером 22 ноября Бенкендорф занял Гардервик и затем распорядился посадить отряд на малые суда. Воспользовавшись попутным ветром, голландские моряки доставили русских утром в Амстердамскую гавань, обманув крейсировавшие вдоль побережья корабли адмирала Верпоэля. После короткого боя отряд Бенкендорфа занял Амстердам. В плен попало до тысячи неприятельских солдат и три десятка артиллерийских орудий.

Бенкендорф обосновался в городской ратуше в ожидании принца Оранского, который должен был именно здесь провозгласить свое восшествие на трон. Успех был полным, хотя впереди лежала неприступная Бреда и Роттердам. Весь день прошел в суматохе. Бенкендорф распорядился сделать необходимые приготовления к встрече принца. Но до этого следовало подписать торжественный акт о восстановлении Голландии как суверенного государства.

Словно по мановению волшебной палочки, кварталы оказались украшенными разноцветными флагами. Откуда-то появилась масса уличных торговцев. Вино из бочек разливали бесплатно. Народ ликовал и носил на руках русских солдат, чествуя их как избавителей. Всеобщая ненависть была обращена против французов, и когда на ступенях ратуши появился принц Оранский, стало ясно, что Голландия навсегда сбросила иноземный гнет.

Целый день продолжались празднества. Но Бенкендорф удалился в дальние помещения, приказал подать карту Роттердама и окрестностей и донесения разведчиков, побывавших в крепости Бреда. Именно она представляла для отряда Бенкендорфа наибольшую трудность. Ночью он не мог заснуть – столь велико было пережитое напряжение. Он понимал, что французы, несмотря на тяжелые поражения, не собираются сдаваться. Он разбудил полковника Нарышкина и вместе с ним отправился проверять посты.

Улицы Амстердама уже стихли. С моря долетал тревожный, острый по-зимнему ветерок. Он напомнил Бенкендорфу ненастные дни в Ревеле. Тихо цокали копыта лошадей по мощенной камнем мостовой.

– Как здесь все напоминает мне детство, – сказал Нарышкин. – Недаром на Петра Великого Голландия произвела самое большое впечатление. Он чувствовал здесь что-то сходное с Россией. Амстердам помог ему угадать Петербург.

– Этот город и мне пришелся по душе, – ответил Бенкендорф.

– И неудивительно. Ведь ты жил в Риге и Ревеле.

– Да, но здесь есть кое-какая тонкость. Прибалтийские города носят отпечаток рыцарства. Они возникли как крепости. А Амстердам – это произведение скорее купеческого и ремесленного ума. И только во вторую очередь его строитель думал о военной стороне дела. Для Амстердама главное гавань. Он живет морской торговлей. Рига и Ревель вцепились зубами и отвоевали свою землю. Это остается навеки.

– Ну что ж, пожалуй, – согласился Нарышкин.

Драгуну, который сопровождал их, Бенкендорф велел поднять смоляной факел повыше. Они ехали верхами по узкой кривоватой улочке, терявшейся в тумане, осеребренной луной. Через каждые две-три сотни шагов попадались патрули. Они состояли из русских кавалеристов и граждан освобожденного Амстердама, вооруженных холодным оружием, старинными пиками и алебардами. Костюмы на них были по большей части тоже старые, пролежавшие в сундуках несколько десятилетий.

Когда голландцы узнавали в Бенкендорфе и Нарышкине русских военачальников, то приветствовали их громкими возгласами:

– Да здравствует император Александр! Да здравствуют русские!

На мосту через канал навстречу шел патруль, окруженный жителями. Бенкендорф и Нарышкин остановились и заговорили с ними по-французски. Один из голландцев протолкался к ним и громко произнес на ломаном русском языке:

– Господа, говорите по-русски. Мы не признаем Франции. Я работал на верфях в Петербурге. Я могу служить вам толмачом.

Грубое, будто вырезанное из дерева лицо излучало преданность и благодарность.

Когда патруль миновал, Нарышкин удовлетворенно улыбнулся:

– Эк разобрало! Видно, наполеоновский братец не сахарная конфетка. Ничего не желают французского.

В другом месте Бенкендорф спросил у драгунского унтера:

– Ну что скажешь, братец, нравится ли тебе здесь?

– Очень рыбу вкусно жарят. И булка хороша. А так будто и не выступали из столицы-матушки. Добрый народ и крепкий. Ну, виноваты перед нами немного.

Возвратившись к рассвету в ратушу, Бенкендорф хотел было прилечь и отдохнуть, но Нарышкин и Жевахов позвали его в один из небольших залов, где в беспорядке на столах лежали разные предметы обихода из серебра.

– Боялись бомбардировки – вот и стащили сюда, – объяснил Жевахов.

Возле стен стояли картины в тяжелых рамах, на них разные сцены городской жизни. Вдруг взор Бенкендорфа остановился на одной из картин, изображавшей толпу вооруженных людей, идущих, очевидно, по улице, однако оставалось непонятным прежде всего, в какое время дня или ночи происходит действие. Освещение картины было явно праздничным, а праздника вокруг не ощущалось. Если эти люди – амстердамские стрелки, объединенные в гильдию, спешат туда, где разгорелся какой-то военный конфликт, то почему они захватили с собой маленькую карлицу, наряженную в шелк и украшенную золотом, будто она оставила сказочный мир, чтобы возникнуть здесь среди шумной и угрожающей толпы?

– Что ты думаешь по поводу вот этой картины? – спросил Бенкендорф Нарышкина, указывая на творение Рембрандта, не имея, естественно, никакого понятия ни об имени художника, ни о сюжете полотна.

– Ничего не думаю, – ответил Нарышкин. – Феерия какая-то. Посмотри на колонны – они увешаны зеркалами.

– Да, зеркала… Непонятно! Но лица, лица! Вон тот – справа… Какой взгляд! Сколько в нем живости!

Бенкендорф довольно долго стоял у картины, разглядывая ее в серебристом свете поднимающегося утра. Что-то притягивало к ней, и вечером он снова возвратился в зал, чтобы взглянуть на холст. Как человек военный, он попытался определить: кто же возглавляет то спешащий, то как-то застывающий на ходу отряд? Опытный глаз Бенкендорфа выделил начальника. Капитан стрелков Баннинг Кок показался ему замкнутым, самовлюбленным и жестким, если не жестоким человеком. Вероятно, центральному персонажу картины не понравилось собственное изображение. Он хотел бы лицезреть что-то более добропорядочное и возвышенное. Художник умудрился вывести на поверхность то, что таилось в тайниках души и о чем люди предпочитают умалчивать. Он буквально вывернул каждого наизнанку и заставил говорить о себе. Напрашивалось сравнение с Шекспиром, когда каждое слово и каждое движение актера, даже неискреннее и обманное, обнажает правдивую сущность того человека, которого он представляет.

Мадемуазель Жорж всегда утверждала, что именно здесь – в подобном свойстве – и состоит величие и мощь шекспировской лепки характеров.

Бенкендорф с детских лет привык рассматривать картины. Их было много в Риге и Ревеле. В апартаментах государя Павла Петровича и Марии Федоровны живописных полотен – сотни. Иногда они вызывали у юного флигель-адъютанта любопытство, иногда – раздражение. Редко он мог расшифровать сюжет, взятый художником, и потому приучил себя любоваться красками или просто рассматривать пейзажи и портреты. Холст, стоящий перед ним, представлял коллективный портрет, и особенность его заключалась в том, что каждый как бы концентрировал в себе одну лишь главную черту, свойственную человеческим натурам.

Утром следующего дня Бенкендорф посетил принца Вильгельма Оранского и прусского генерала Бюлова. Вечером он уезжал в Роттердам, оттуда предполагал идти на крепость Бреду и захватить ее. Затем освободить Малин и Лювен.

Он выехал в сумерках в сопровождении большого казачьего отряда. В западной части города на одной из улиц его задержала толпа голландцев, радостно приветствовавших русских кавалеристов. Бенкендорф распорядился ответить на приветствия, но долго не задерживаться.

– Мы уже где-то встречали похожих людей, – сказал он Нарышкину.

– Они просто сошли с картины, которую мы рассматривали в ратуше.

Нынешние горожане чем-то напоминали амстердамских стрелков, изображенных Рембрандтом. Вооружением, даже костюмами и шляпами, но не лицами.

Бенкендорф снова сел на коня и покинул благословенный город, чтобы принять участие в затяжной битве за Бреду и после громкой и получившей широкую известность победы покинуть освобожденную им Голландию. Недаром же император Александр наградил его орденом Святого Владимира второго класса, а шведский король орденом Меча Большого креста. Особенную радость Бенкендорфу доставил прусский орден «За заслуги». Земляки оценили его вклад – изгнание французов из Берлина.

Возвращение

Бенкендорфа тянуло домой, хотя дома как такового у него никогда не было. Он устал от войны, бесконечных переходов, вылазок, стычек и сражений. Ему надоело отдавать приказы и подчиняться. Надоели ботфорты, коробом стоящий мундир, тяжелая зазубренная драгунская сабля и пахнущие смазкой и порохом пистолеты. Он все чаще и чаще вспоминал лицо женщины, с которой случайно познакомился в Летнем саду в последний день перед отъездом в Южную армию. Он знал, что теперь она овдовела. Муж, генерал-майор Бибиков, недавно погиб, оставив двух дочерей.

Елизавета Андреевна Донец-Захаржевская принадлежала к знатному малороссийскому роду, владевшему имениями в окрестностях Полтавы. Она чем-то напоминала Бенкендорфу мадемуазель Жорж: такая же крупная, сильная, с властным характером. Он не смог бы ответить, с какого времени все чаще и чаще возвращался мыслями к встрече в Летнем саду. Может быть, действительно пора пришла жениться, создать семью и начать вести оседлый образ жизни?

Война уже ничего ему не давала – ни ощущения порыва, ни торжества победы, ни захватывающего чувства подъема. Он слишком хорошо ее узнал. Сухие строки формуляра затушевывают ежедневный и монотонный ратный труд, чередовавшийся с кровавой сечей, в которой человеческая жизнь недорого стоила.

Император Александр внимательно следил за всеми своими генералами и всегда останавливался на фамилии Бенкендорфа.

– Хорошо служит, черт побери! – сказал он однажды Аракчееву.

Но Аракчеев, давно угадавший истинное отношение императора к семейству Тилли, ответил:

– Не отнимешь, государь-батюшка, – в тысячный раз подтвердив мнение повелителя, раз навсегда сложившееся: Алексей Андреевич человек справедливый и служит только ему и России, а не своим пристрастиям.

Итак, к концу войны формуляр Бенкендорфа выглядел достаточно внушительно: «В первый день сражения под Лаоном был отряжен с кавалерией для подкрепления левого фланга прусской армии и тем помог сделать наступательное движение. Находился при занятии корпусом генерала Винценгероде города Реймса. Под Сен-Дизье во время сражения командовал сначала левым флангом, а потом арьергардом до Шалона, за что был награжден алмазными знаками ордена Святой Анны. В том же 1814 году получил от короля Прусского орден Красного Орла 1-й степени, а от короля Нидерландского золотую шпагу с надписью «Амстердам и Бреда».

Англичане его наградили золотой саблей, на клинке которой было выбито: «За подвиги в 1813 году».

В начале 1815 года император Александр назначил Бенкендорфа командиром второй бригады первой уланской дивизии, которая в составе гвардейского корпуса выводилась в район Ковно. Здесь его застало окончание войны. Конечно, продвижение по службе шло не так быстро, как он того заслуживал. Он чувствовал, что только усердие и рвение, храбрость и преданность, но не счастливая удача и высокое покровительство доставляли ему ордена и командные должности. А многого ли в России достигнешь собственным потом и кровью?

Да, император Александр не испытывал к нему большой симпатии, и лишь благодаря влиянию императрицы Марии Федоровны он получал то, что заслужил по справедливости. Такое положение Бенкендорфа угнетало, но по совести он не мог найти истинной причины скрытого недоброжелательства, волнами исходящего из главной квартиры. В чем его подозревал император Александр? И давал ли к тому он хотя бы малейший повод? Он даже подумывал обратиться с письмом к государю с вопросом: чем заслужил высочайшее неудовольствие? Но едва он намеревался осуществить желание, как очередное, весьма, впрочем, небольшое, отличие отнимало и эту возможность. Оставить службу он не смел: боялся вызвать раздражение императрицы-матери – единственной его опоры при дворе. Позднее в Петербурге близкие отмечали это странное его положение. Он часто делился с князем Шаховским, не скрывая разочарования.

– Как странно и как нелепо складывается человеческая жизнь, – говорил он с горечью. – Люди, обладающие государственными идеями, делом доказавшие преданность трону, отстранены. Но кто торжествует победу? У кого спрашивают совета?

И граф Толстой несколько охладел к Бенкендорфу.

В гвардейском корпусе не он один испытывал недовольство собственным положением и тем, что увидел в России после возвращения. Прежде этот контраст между жизнью в отечестве и европейской жизнью почему-то не столь бросался в глаза. Ему перевалило за тридцать. Оглядываясь назад, он отчетливо ощущал, что сумел бы сделать куда больше, если бы не встречал противодействия и те, от кого зависела его судьба, действовали бы, сообразуясь не с личными симпатиями или антипатиями, а в соответствии с естественными законами права и целесообразности. Неужели он способен только командовать уланской бригадой? Странно, ей-богу! Барон Винценгероде не раз его отмечал, и не только в приказах. Он ставил в пример Бенкендорфа другим офицерам и чуть ли не при каждом свидании с государем напоминал о нем, особо отмечая организационные таланты генерала:

– Государь, флигель-адъютант Бенкендорф немало содействовал возрождению древней столицы.

Ясноокий и холодный взгляд вынуждал Винценгероде больше не настаивать. Император Александр был обременен устройством европейских дел, его плотным кольцом окружала толпа высокопоставленных особ разного рода, и представления Винценгероде просто тонули в потоке других просьб и предложений. Чтобы подсластить очередной молчаливый отказ, Винценгероде, улыбаясь, шутил:

– У вас есть теперь время, мой друг, устроить свою жизнь, и мой вам совет – женитесь! Женитесь – ведь вы влюблены!

Да, он, кажется, был влюблен. Но настолько ли, чтобы забыть о службе? Ну что ж! Человек проходит разные периоды бытия. Войны научили его ценить жизнь. Как только Елизавета Андреевна перестанет носить траур, он сделает официальное предложение. Прошлое отступит, и начнется новая жизнь. Появится свой дом, своя семья. Предмет его увлечения обещал спокойное существование без особых тревог и волнений. Дочери Бибикова найдут в нем отца – он знал, как пагубно действует на детей отсутствие родителя. Он знал, как трудно входить в бурный поток петербургского быта без отеческого и материнского совета. Он не принадлежал к числу сухих или злых людей. Друзья отмечали его добрый нрав, и война его не ожесточила. Наоборот, ужасные страдания пробуждали отзывчивость, стремление протянуть руку ближнему, никого не отталкивая. Суровое прошлое тяготело над ним, и он научился ценить дружбу, ибо сам зачастую нуждался в поддержке и искал ее. А между тем он страдал от одиночества и оскорбленного самолюбия. Он стал более внимательно присматриваться к окружающему миру. Россия была разорена. Москва лежала в руинах. Он лучше других знал, сколько труда надо будет положить на восстановление сотен сожженных сел. Вильну, Смоленск и Москву за два-три года не отстроишь. Жители еще долго будут ютиться в землянках и подвалах, и сосредоточенность государя на европейских делах отрицательно скажется на усилиях людей восстановить порядок и построить нечто новое на месте разрушенного нашествием Наполеона.

Почему государь не стремится возвратиться в Россию и осесть здесь прочно, взяв в руки бразды правления? Зачем ему Европа? Почему он пренебрегает священной обязанностью воодушевлять и направлять народ, который, не жалея единственного достояния – жизни, спас страну от рабства?

Так думал не он один. Спасти Россию могли только энергичные, умные, понимающие значение общественного порядка чиновники, опирающиеся на строгую организацию и разумную военную силу. Но как мало таких вокруг! Объединившись, они, однако, сумеют преодолеть любое препятствие, и разве государь станет запрещать действия, направленные во благо, а не во вред отечеству?!