Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"
Автор книги: Юрий Щеглов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 55 страниц)
Ноябрь в Петербурге чуть ли не самый отвратительный месяц. Сек мелкий упрямый дождик – холодный и острый. Он заполнял собой пространство, мешая дышать и искажая контуры домов и деревьев. Наперерез мчащейся по Малой Морской коляске фон Фока метнулся черный промокший жандарм и, не узнавая, схватил под уздцы лошадь. Кучер Вильгельм со зла хотел перетянуть кнутом. Узнав наконец фон Фока, жандарм вытянулся и пропустил. У подъезда под козырьком стояли и дымили трубочками два унтера, чувствуя себя по сравнению с наружной охраной даже уютно. Они удивленно взглянули на фон Фока и, сообразив, что произошло какое-то чрезвычайное происшествие, засуетились и принялись ключом открывать тяжелые, обитые медными полосами двери. В такое время фон Фок здесь побывал лишь однажды, когда провожал Бенкендорфа в Петропавловскую крепость накануне казни декабристов. Александр Христофорович тогда не спал двое суток напролет.
На лестнице появился адъютант Бенкендорфа ротмистр Алексей Львов. После дежурства он всегда оставался ночевать.
– Что случилось, Максимилиан Яковлевич? – спросил он, впрочем, без особого волнения. – Нева вышла из берегов?
– Хуже! – воскликнул фон Фок. – Польша!
Они вошли в спальню Бенкендорфа, отодвинув полуодетого камердинера Готфрида. Елизавета Андреевна всегда почивала на своей половине. Бенкендорф сразу открыл глаза и поднялся:
– Плохо?
– Еще как! Убит Любовицкий!
– Кто это? Должности не помню.
– Вице-президент Варшавы. Наповал застрелили генерала Жандра. Погибли генерал Трембицкий и генерал князь Станислав Потоцкий. Причем несчастного Потоцкого зарубили, не опознав. И страшно произнести: ужасной смертью кончил дни Гауке!
– Не может быть! Гауке?! Военный министр!
– Все может быть, Александр Христофорович! Теперь все может быть! Цесаревич, слава Богу, жив. Княгиня Лович с ним в Вержбне.
– А Николай Николаевич?
– Новосильцев спас себя и семью. Генерал Рожнецкий и генерал-адъютант граф Красинский уцелели. Рожнецкий на пути в Петербург.
Бенкендорф опустился на постель, сжимая виски ладонями и стараясь прийти в обычное состояние.
– Верны ли, Максимилиан Яковлевич, сведения?
– Абсолютно! Сахтынский прислал ротмистра Халецкого.
– А курьер от цесаревича? Не может быть, чтобы императору не доложили. Где Халецкий?
– Лежит у меня в кабинете бездыханный. Сообщил устно, отдал короткую записку Рожнецкого и упал прямо передо мной на пол.
– Алексей Федорович, – обратился Бенкендорф к Львову, – скачи к Лерху, пусть приведет в чувство беднягу. Но ни слова никому! Лерха не отпускай – и сюда вместе с Халецким. Передай ему, что я не забуду! И передай, что молодец!
– Курьер от цесаревича опоздает не меньше чем на сутки. Халецкий службу знает. Две лошади пали, а сам ни стоять не может, ни сидеть. Сахтынский его из города вывел тайно.
– Значит, ехать к государю? Не сомневаешься?
– Александр Христофорович, зря медлите! Если бы не подпись Сахтынского на обратной стороне записки, я сам бы усомнился. Но я руку Сахтынского хорошо знаю. Он цесаревичу не сказал, что послал в Петербург ротмистра. Напрасно медлите, Александр Христофорович. Варшава восстала! Варшава в огне!
Бенкендорф крикнул Готфрида:
– Одеваться! Коня! В Аничков!
– А бриться, Александр Христофорович?
– Какое тут бриться?! Давай поскорее!
С Готфридом он говорил по-русски. Камердинер давно забыл родной язык. Буквально через пять минут Бенкендорф, отдав на ходу распоряжения фон Фоку, слетел по лестнице вниз, застегнул шинель и прыгнул в седло так резво, как в молодые годы.
Государь поднимался с рассветом, однако появление Бенкендорфа во дворце в столь ранний час его удивило. Выслушав сообщение полуодетым, император спокойно произнес:
– Не ты ли мне клялся, что я могу рассчитывать на польскую армию, как на Преображенский полк? Я слушал тебя в последний приезд как оракула. Стал на сторону Сената в его борьбе с Константином, выделил деньги на реставрацию древнего замка королей польских в Кракове, позволил возобновить мавзолей Яна Собесского в Варшаве, ободрил Сейм, оказал покровительство фабричной промышленности в ущерб России! И что же?! Мы готовимся к походу на Париж, польскую армию я предназначаю в авангард, мой главный советник и тайный страж уверяет в абсолютной верности, а между тем мятеж готовится полным ходом, невзирая на милости и знаки благоволения! Это возмутительно! Россия никогда не простит Польше подобного коварства!
– Ваше величество, дождемся эстафеты от цесаревича. Что касается необходимых приготовлений, то сей же час отправлю фельдъегерей Дибичу и Чернышеву, предварив их.
– Не стану тебя упрекать, Александр Христофорович. Действуй, однако без паники. И никому ни слова. Дибича и Чернышева пригласи к завтраку. Вышли подставу на Пулковскую дорогу. Курьера оттуда ждать! Ну поляки! Ну сукины сыны! – Последние слова император произнес по-русски. – Устроили-таки очередное варшавское восстание.
– Фон Фок уже распорядился. Не захотите ли вы лично поговорить с Халецким?
– Когда придет в себя. Каково поведение нашей Колеры Морбус? Есть новости?
При каждом докладе император справлялся, как ведет себя холера. Не поутихла ли? Одиннадцать дней они отсидели в Твери, заняв целый этаж во дворце великой княгини Екатерины Павловны и ее супруга герцога Ольденбургского, перед тем побывав почти две недели в Москве, куда Бенкендорф приехал по вызову прямо из Фалля, где проводил отпуск. В начале 1830 года они славно попутешествовали, несмотря на тревожные вести из Франции. В мае император и Бенкендорф посетили Варшаву. Город купался в роскоши. Рестораны, клубы, маскарады, балы… Знать веселилась и прожигала жизнь. Никогда Варшава не выглядела столь богатой и счастливой. А между тем сливки общества выражали недовольство цесаревичем Константином, ругали Россию и русских, но речи не шло о том, чтобы взяться за оружие. Генерал Рожнецкий докладывал, что ничто не предвещает взрыва национальных страстей. Польша наконец обрела покой под российским скипетром.
Бенкендорф жил в Бельведере и ежедневно общался с цесаревичем и княгиней Лович, которая оказалась на редкость умной и обаятельной женщиной, лишенной недостатка, присущего польским дамам, – надменности. Она была заботлива и внимательна, распространяя очарование не только на мужа, но и на окружающих, независимо от их положения. С садовником, лакеем, горничной и генерал-адъютантом она обращалась одинаково предупредительно. Странное качество в среде несдержанной и гонористой шляхты.
Возвратившись в Петербург, император решил провести июль в Царском Селе. Единственно, что тревожило, – это майские волнения в Севастополе. Матросы и жители Корабельной слободы возмутились ограничительными мерами карантина против чумы, проникшей из Турции. Никто не хотел сниматься с насиженных мест. Вспыхнул стихийный бунт. Толпа набросилась на дом временного военного губернатора города генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Столыпина, растерзала его, убила несколько чиновников и полковника Воробьева, который пытался усовестить заблудших. До тысячи человек привлекли к следствию, семерых зачинщиков и убийц расстреляли. В июне холера полыхнула по всему югу. Из Бухары и Хивы она коварно переползла на Кавказ, затем опустошила Астрахань и оттуда вверх по Волге просочилась в Москву, захватив сплошняком европейскую часть России. В конце июня стало ясно, что началась настоящая эпидемия.
Колера МорбусИ через месяц – в июле 1830 года – пришли неутешительные известия из Франции. Париж восстал на законного монарха. Рабочие булыжниками, выбитыми из мостовых, разогнали швейцарскую гвардию Карла X. Кабинет министров Полиньяка упрятали в Сен-Пелажи. Торжествующая буржуазия предложила трон Людовику Филиппу, герцогу Орлеанскому. Государю пришлось признать де-факто происшедшие перемены. Он хотел поступить решительнее и выслать из столицы французское посольство, но Бенкендорф отговорил. Чернышев, Дибич и Орлов настаивали на интервенции. Войска постепенно продвигались к границе. Государь вместе с Бенкендорфом уехал в Финляндию, где им оказали радушный прием. Не успели они отдышаться от путешествия – государь в Царском Селе, Бенкендорф – в Фалле, как пришла эстафета из Москвы в конце сентября – Колера Морбус унесла первые жизни.
Государь бросился в Москву. Майские волнения в Севастополе показали, на что способны возбужденные массы. Если древнюю столицу бросить на произвол судьбы, то несчастья не избежать. У Иверских ворот люди кричали:
– Надежда-государь с нами!
– Теперь сам черт не страшен!
– Мы знали, что ты будешь!
– Где беда, там и ты!
Бенкендорф шел впереди лошади государя, придерживая за повод и вровень с толпой. У стремени – с одной стороны твердо шагал граф Толстой, с другой – генерал-адъютант Храповицкий. Группу замыкали флигель-адъютанты Кокошкин и Апраксин. Генерал-адъютант Адлерберг вел запасного коня.
– Ура! Теперь не пропадем, братцы! Ура!
Государь сошел на землю и приложился к образу, за ним – остальные. Доктора Арендт и Ерохин попеременно выглядывали в ужасе из окна кареты. Они знали, чем это может кончиться. Однако и народ следил за поведением государя. На ступеньках Успенского собора в Кремле приехавших встретил митрополит Филарет. Со слезами на глазах произнес среди примолкшей толпы:
– Такое царское дело выше славы человеческой, поелику основано на добродетели христианской… С крестом встречаем тебя, государь! Да идет с тобой воскресение и жизнь!
Однако молитвы помогали плохо. Видно, москвичи чем-то сильно прогневили Бога. Количество жертв увеличивалось с каждым днем. Никакие лекарства, окуривания и заговоры не действовали. Колера Морбус сметала все на своем пути. Она пробила дорогу и в кремлевские покои. Его личный лакей умер, промучившись несколько часов, а ведь он служил при собственной комнате государя. Во дворце через несколько дней умерла горничная. Однако ощутимые угрозы не вынудили императора отступить. Он утром уезжал то с Бенкендорфом, то с Толстым, то с Адлербергом в город, посещая больницы, наблюдая за устройством карантинных бараков и проверяя поступление лекарств. Бенкендорф, знавший хорошо Москву и москвичей с времен войны, сказал государю:
– Надо выставить оцепление. Если столицу не возьмем в кольцо, эпидемию не победим. И зима не поможет. С холодом поутихнет, однако лишь солнце пригреет – опять полыхнет.
На улицах жгли костры, тащились телеги с больными и умершими. Колокольный звон печалил души. Каждый день встречали с надеждой. Арендт и Ерохин обещали некоторое улучшение к середине октября. Но им было суждено показать свое искусство намного раньше. За обедом император внезапно почувствовал сильное недомогание и вынужден был прервать трапезу. Хотя он и велел остальным оставаться за столом, но никто не желал продолжать беседу. Государя отвели в спальню. Его тошнило, трясла лихорадка. Арендт с удрученным видом сообщил через некоторое время:
– Господа, открылись первые симптомы болезни. Прошу вас: будьте внимательны к собственным ощущениям. Своевременное обращение к врачу – половина успеха.
Бенкендорф помогал лекарям и камердинеру государя Малышеву делать больному ванны, подносил лекарства, отирал пот со лба, переменял белье. Государь охотнее принимал питье из его рук. Слабость мучила только в первые дни. Однажды утром он встретил Бенкендорфа шуткой:
– Выйдешь в отставку – зачислю тебя лейб-медиком. Будешь получать вдвое против Арендта. Знаешь, что я подслушал? Он велел Малышеву послать за тобой. Проснется государь, пусть Бенкендорф дает питье. Горечь из рук Александра Христофоровича легче принимает! Так что тебе прямая дорога в лейб-медики!
С того дня началось выздоровление.
– Отправь в Тверь фельдъегеря. Пусть приготовят для нас покои во дворце сестры, – приказал государь.
Тверь приняла их сумрачно. Холера здесь, правда, не бушевала. Прибывших врач осмотрел в особой комнате. Император и Бенкендорф попали на прием вместе. Бенкендорф посмотрел на обнаженный торс государя и подумал, что болезнь отзывается на Божьих помазанниках так же, как и на простых смертных. Государь похудел и делал усилия, чтобы казаться бодрым. Арендт и Ерохин с помощью местного эскулапа лекаря Граве окурили хлором.
Дворец и сад были оцеплены солдатами, которых на ночь отводили в специально предназначенное и тоже охраняемое здание. Конечно, в Твери они скучали бы, если бы не бесконечные вечерние беседы. Бенкендорф знал отношение государя к великой княгине Елене Павловне. Когда император Александр умер, государь послал Бенкендорфа разбирать архив в Царском Селе. Ни один документ не миновал рук будущего начальника III отделения. Часть бумаг после просмотра государь велел уничтожить, и среди них переписку с великой княгиней Еленой Павловной. Но два-три письма к сестре с поразительными откровенностями оставил и бережно хранил в шкатулке под замком. Однажды показал Бенкендорфу страницу, заполненную рукой покойного брата: «Helas! Je ne sais profiter de mes anciens droits (il s’agit de vos pieds, entendez vous) d’appliquer les plus tendres baisers dans votre chambre à coucher à Twer» [70]70
Увы! Я не могу воспользоваться своим старым правом осыпать ваши ножки самыми нежными поцелуями в вашей спальне в Твери ( фр.).
[Закрыть].
– Он был к тебе несправедлив, – сказал государь. – Я помню: ты писал к нему – он даже не ответил. Я его часто не понимал, как, впрочем, и сестру.
Бенкендорфа поразило письмо, как и многие другие поступки покойного императора. Сейчас он предпочел промолчать. Но государь спросил:
– Правда ли, что мои друзья четырнадцатого декабря не возражали, если бы престол перешел к сестре?
– Тогда ходили такие слухи. Великая княгиня чуть не стала королевой Франции.
– Как бы повернулись тогда события?
– Так же, – ответил Бенкендорф.
Утром государь стрелял ворон из английского карабина, Бенкендорф и Толстой мели садовые дорожки. Адлерберг подрезал ветки кустов и жег костер из сухостоя. До обеда государь принимал работу. Иногда бывал и недоволен. Храповицкий раскладывал пасьянс и читал вслух. Кокошкин и Апраксин рубили дрова.
Отобедав, отдыхали в комнатах, вечером собирались на государевой половине для карт. Не склонный к мистическим увлечениям покойного брата, государь однажды заметил:
– Крюденер, несмотря на то что иссушала, говорят, свою плоть, хорошо играла в карты. Ей везло, и злые языки утверждали, что она много выигрывала. Не помогали ли ей темные силы? В молодости она обладала привлекательной внешностью.
– Она имела странный облик, – ответил Бенкендорф.
– Она нравилась многим мужчинам. Правда, Бонапарт ее не терпел и велел к себе не пускать, – сказал Толстой, припоминая парижские сплетни.
– Она мошенница, – сказал веско государь. – Она вечно путалась с какими-то подозрительными сектантами. Среди ее поклонников находились и моравские братья. И она умела проникать к сильным мира сего, беря просто на абордаж. То, что она подружилась на закате жизни с графиней де Гаше, вполне в ее духе. А Гаше в любом случае мошенница. Если только выдавала себя за де ла Мотт, то она авантюристка, если же действительно та, за которую себя выдавала, то вдобавок и воровка.
– Из Крыма доносят, что до сих пор ходят слухи о похищенных из темно-синей шкатулки бриллиантах, – сказал Бенкендорф. – Непонятно, отчего де Санглен не обыскал графиню при высылке из Петербурга. Если бриллианты она привезла в Россию, то есть о чем пожалеть. Ювелиры Бомер и Босанж гранили их для дю Барри, и стоили они до двух миллионов франков. Между тем за Сен-Клу уплатили пятнадцать миллионов, а за Рамбулье – четырнадцать. За один бриллиант из ожерелья королевы можно было бы купить имение Голицыной, где жили Крюденер и Гаше. Людовик XV не вовремя умер. Расплатившись с Бомером и Босанжем, он превратил бы дю Барри в самую состоятельную женщину Франции.
Парижский кентаврВ подобных беседах в саду и за карточным столом император, Бенкендорф, Толстой и прочие провели в Твери одиннадцать дней и только в самом конце октября появились в Петербурге. Отпуск Бенкендорфа был безнадежно испорчен! Возвратиться в Фалль он не мог.
Июльские события получили огромный резонанс в России. Они занимали в столице не только знать и чиновничью элиту. Почта шла из Парижа морским путем более десяти дней. Сведения достигали Зимнего с большим опозданием. На обдумывание политических решений не оставалось времени. Фон Фок регулярно подавал сводки, но парижские газеты приходили нерегулярно. Так, долгое время невозможно было разыскать знаменитую речь Шатобриана в Journal des Débats от 8 августа. Возвратившийся из Франции в Петербург известный гравер Уткин был на приеме у короля Карла X как раз в день возмущения. Он с присущей художникам наблюдательностью и живостью рассказывал о том хаосе, который царил в Сен-Клу. Беспечность короля стоила ему трона. В холерной Москве и в карантинной Твери ужасающие события в Европе воспринимались как не очень существенное осложнение, и лишь в Петербурге они приняли свои истинные контуры. Священный союз распадался, и теперь каждая страна должна была искать собственный путь. Курьер из Парижа доставил фон Фоку афишку, в которой с одобрения старого маркиза де Лафайета, сражавшегося в прошлом веке за независимость Соединенных Штатов от британской короны, уберег голову от гильотины на Гревской площади, отверг наполеоновские посулы и вот теперь вновь возглавил революционные отряды, – с его одобрения и одобрения молодого роялиста Тьера было напечатано кредо тех, кто требовал изгнания Бурбонов: «Карл X не может более оставаться в Париже: он пролил народную кровь. Республика повлечет ужасный раскол в наших рядах. Она рассорит нас с Европой. Герцог Орлеанский предан делу революции. Герцог Орлеанский никогда не сражался против нас. Герцог Орлеанский был при Жеммапе. Герцог Орлеанский в бою носил национальные цвета. Только герцог Орлеанский снова может их носить. Мы не хотим других цветов. Герцог Орлеанский согласился – он принимает Хартию, какую мы всегда требовали. Свою корону он получит от французского народа!»
– Никогда! – воскликнул государь, бросив с возмущением афишку на стол. – Летом я сказал: господа офицеры, седлайте коней – в Париже революция. Сегодня мы двинем польскую армию к границе! Фельдмаршал Дибич станет руководить всеми вооруженными силами, предназначенными для вторжения в Европу. Пруссия и Австрия нас поддержат. Я вчера отдал приказ Чернышеву усилить подготовку к походу на Париж! Ты призываешь меня к осторожности?! – обратился он к Бенкендорфу. – Но я тебе отвечу: если революцию не задушить там, в ее колыбели, она появится здесь в своем ужасающе кровавом облике или хоть в облике Колеры Морбус!
Бенкендорф привык к подобным вспышкам. В ноябре прошлого года император тяжело болел на почве острого переутомления, и раздражительность его до сих пор не покидала. Длительные поездки, недомогание в Москве, карантин в Твери лишь увеличили нервное напряжение. Республиканская монархия и король-зонтик, как дразнили новоиспеченного короля Луи Филиппа парижские гамены, может на какое-то время устроить Россию. Посол во Франции генерал Поццо ди Борго передал в депеше диалог между Лафайетом и Луи Филиппом. Красный маркиз заявил:
– Французскому народу необходим в настоящее время народный трон, окруженный республиканскими учреждениями.
На что получил согласие революционного короля:
– Таково и мое мнение.
– Один ты меня призываешь к осторожности, – недовольно ворчал государь. – Орлов, Дибич и Чернышев настаивают на решительных действиях. Граф Нессельроде склоняется на их сторону.
– Россия устала от войны, – сказал Бенкендорф. – Мы еще не успели переварить Туркманчайский мир. Надо использовать унижение Персии. Миновало чуть более года, как Хозрев-Мирза ползал здесь на коленях, выпрашивая прощение за разгром нашей миссии в Тегеране. Я имею точные данные о настроениях в обществе. Даже крайние либералы, такие, как поэт Пушкин, с презрением относятся к новому королю, но вместе с тем настаивают на невмешательстве. В Европе, государь, неспокойно, и концентрация войск на границах целесообразна, но пока лишь как угроза, как инструмент давления. Однако не заблуждайтесь насчет революционного короля – он волк в овечьей шкуре. Агенты доносят, что он умеет добиваться поставленных целей. Когда народу нечего есть и он понимает, что кровавая бойня его не накормит, то быстро соглашается на любые условия, в том числе и республиканскую монархию – эту ублюдочную форму правления. Король-зонтик – просто парижский кентавр, один из монстров Сен-Жерменского предместья. Он кончит дурно, но, к сожалению, не скоро. У кентавров крепкие ноги, и они резво скачут.
Через две недели после достопамятной для Бенкендорфа беседы фон Фок на рассвете пришел в его спальню с известием о восстании в Варшаве.
