Текст книги "Классическая проза Дальнего Востока"

Автор книги: Юань-мин Тао

Соавторы: Сайкаку Ихара,Гань Бао,Сикибу Мурасаки,Тун-чжи Юй,Сянь Го,Сигён Отшельник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 64 страниц)

В X-XIII веках продолжается и развитие литературной новеллы. Появляются произведения о придворных дамах – фаворитке танского императора Сюань-цзуна знаменитой красавице Ян Гуй-фэй, о любви ханьского государя Чэн-ди к красавице по прозванию "Летящая ласточка". Появляются и целые сборники новелл. Один из них – "Высокие суждения у зеленых дворцовых ворот" ("Цинсо гаои") – был составлен Лю Фу где-то в конце XI – начале XII века. В произведениях, составивших сборник, заметны и следы влияния танских новелл, и следы устной сказительской стихии. Большинство новелл имеет и заголовок, и, чего не бывало ранее, подзаголовок, состоящий из длинной по числу слогов фразы. Например, переведенный для данного тома рассказ "Чэнь Шу-вэнь" имеет еще и подзаголовок: "Чэпь Шу-вэнь толкает Лань-ин, и она падает в воду". Такие подзаголовки очень напоминают как раз названия сказов (или драматических представлений), а краткость самого текста наводит на мысль о том, не пересказывал ли Лю Фу на литературном языке устные сказительские произведения.

Если местом действия танских новелл часто была тогдашняя столица Чанъань, то действие этой новеллы, как ряда сунских повестей, происходит в Бяньцзине, как именовали тогда китайцы город Кайфэн по реке Бянь, на которой он стоит. Жизнь сунской столицы резко отличалась от чанъаньской. Казалось, столица вообще не засыпала. Никто не только не запрещал жителям ходить по ночам, а, наоборот, впервые в истории страны стала процветать ночная торговля. В полночь, когда отбивали третью стражу, по улицам разносили чай, чуть забрезжит рассвет – жителей будили призывные крики торговцев пирожками и питьем. Такая бурная жизнь вольно или невольно способствовала и развитию преступности. Отсюда уже расцвет сунской судебной науки, организация суда и сыска, появление первого в мире специального трактата по судебной медицине – "Записок о смытии обиды" Сун Цы (издано в 1247 г.), подробно описывающего способы осмотра трупов. Сказать об этом здесь стоит потому, что в новелле "Чэнь Шу-вэнь" – истории двоеженца, решившего утопить одну из своих жен и завладеть ее сбережениями, не случайно говорится о том, что впоследствии, когда самого Чэня нашли убитым, власти вызвали его жену для опознания трупа и сами явно осмотрели тело. Вообще история Чэнь Шу-вэня очень показательна, если сравнить ее с танской новеллой. Вспомним "Жизнеописание красавицы Ли". Юноша, которому оказала благодеяние певичка, женится на ней, и брак этот приносит его роду только славу. Чэнь Шу-вэнь тоже женится на певице Лань-ин, женится уже не по любви, а из-за денег (у него нет средств Добраться до места, куда он был назначен после успешной сдачи экзаменов). Женится он, уже имея жену, почему в новелле и возникает, едва ли не впервые в китайской литературе, сложная психологическая и правовая коллизия. Страх перед женой и боязнь судебного дела, – сам-то герой прослужил три года помощником уездного судьи, – приводят его к преступлению, за которое его наказывает впоследствии дух погибшей певицы. Сюжетно новелла эта, пожалуй, не стала сложнее (по сравнению с историей красавицы Ли), усложнилась психологическая ситуация, деньги стали играть в жизни героя гораздо большую роль, чем естественные чувства. Совсем по-иному пошло развитие новеллы в последующие эпохи. В XIV-XVI веках, в период правления династии Мин, пришедшей на смену монгольской династии Юань, литературная новелла как бы замыкается внутри себя, в некоем ограниченном литературном мире сюжетов предшествующих эпох, главным образом дотанского времени. Городская жизнь, бытовые коллизии мало интересовали первого из тогдашних новеллистов – Цюй Ю. Его больше волновали удивительные истории о духах и привидениях, причем именно в них он достиг небывалого стилистического и композиционного совершенства. Взять хотя бы "Записки о пионовом фонаре" – страшную историю любви студента Цяо и женщины-тени. Тут есть уже все аксессуары истории о привидениях: и гроб, который раскрывается сам по себе, и напудренный белый скелет и исчезнувший маг-даос, наказывающий всех героев за их грехи, нет лишь, пожалуй, того сложного жизненного содержания, которое отличало предшествующую новеллу, хотя и в произведениях Цюй Ю есть точный исторический фон. Особо силен он в "Жизнеописании девы в зеленом", куда автор ввел исторические предания о первом министре Южносунского двора (с 1217 г., когда чжурчжэни захватили север Китая, столица была перенесена на юг в город Ханчжоу, а сама династия получила название Южная Сун) Цзя Цю-хо, прославившемся своей жестокостью и предательским отказом в помощи войскам, отражавшим нашествие монгольских войск.

Несколько иной характер носит история писателя XVI века Ли Чжэня. Книга Цюй Ю называлась "Новые рассказы у горящего светильника". Ли Чжэнь назвал свой сборник "Продолжение рассказов у горящего светильника" и непосредственно использовал многие сюжеты своего предшественника. Однако среди его новелл есть и такие, которые напоминают скорее сунскую прозу, чем удивительные истории Цюй Ю. Один из таких рассказов– "Записки о ширме с цветами лотоса" – еще одну уголовную историю, разработанную уже более подробно, чем в книге Лю Фу. Есть основания предполагать, что эта усложненность перипетий сюжета пришла в новеллу из устного бытового сказа или основанных на нем народных повестей. Кроме Ли Чжэня у Цюй Ю были и другие последователи, но никто из них по своему мастерству не превзошел первого из минских новеллистов.

Новый расцвет литературной новеллы приходится уже на следующую историческую эпоху – время господства в Китае маньчжурской династии Цин. В 20-30-х годах XVII века Китай оказался в сложном экономическом и политическом положении. Стихийные бедствия, голод, массовое разорение ремесленников и крестьян – вот характерные приметы этого времени. И как отклик на них – мощная волна крестьянских восстаний, начавшихся в 1622 году. Китайские феодалы, будучи не в силах справиться с повстанцами, призвали на помощь войска маньчжуров, стоявших на северной границе страны и давно мечтавших захватить богатый Китай. Летом 1644 года маньчжуры заняли столицу Пекин и постепенно овладели всей страной. Начался период расправы с непокорными, – а таких было много, – время репрессий и казней. Казнили литераторов, например, известного писателя и издателя средневековых романов Цзинь Жэнь-жуя, началось уничтожение книг, так называемая "литературная инквизиция". Все эти репрессии, однако, не смог ли приостановить развитие китайской литературы, хотя и затормозили ее поступательный ход. В этой обстановке гонений на свободную мысль в Китае появился новеллист поразительного масштаба. Звали его Пу Сун-лин, он происходил из уже достаточно старого рода Пу в Шаньдунь, который, как предполагают некоторые исследователи, пошел от приехавшей во второй половине XIII века в Китай арабской семьи и получившей китайскую фамилию Пу. Существуют сведения о том, что родовой храм семьи Пу на родине писателя был ранее посвящен семи мудрецам, то есть семи мусульманским пророкам. Известно, что сам Пу Сун-лин родился в обедневшей чиновничьей семье, где особо ценился "аромат книг". С детских лет Пу Сун-лин готовился к сдаче экзаменов, надеясь потом получить чиновничий пост. Но каждый раз оказывался в списках непрошедших, и только в семьдесят один год он удостоился степени суйгуна (нечто вроде "действительного студента" в дореволюционной России). Пу Сун-лин зарабатывал на жизнь частными уроками, а все свободное время отдавал литературному творчеству. Он писал в разных жанрах, но обессмертил свое имя литературными новеллами, собранными в книгу, названную "Ляо-чжай чжи и" или "Описание удивительного из Кабинета Ляо". В книге более четырехсот новелл. Развернутые новеллы с глубоким общественным содержанием перемежаются в сборнике Пу Сун-лина коротенькими историями, представляющими собой мастерски воспроизведенный удивительный случай в духе рассказов о необычайном III– VI веков. Вообще Пу Сун-лин, стремясь создать свою манеру повествования, вновь обращается к истокам жанра, к раннесредневековым рассказам, как бы минуя достижения танской и особенно минской новеллы. По своей тематике новеллы Пу Сун-лина весьма разнообразны. Тут и истории о дружбе и любовной связи с духами, божествами, оборотнями, лисами, разными тварями и даже растениями, описания всяческих чудес, удивительные случаи из жизни: раскрытие запутанных судебных дел, истории, связанные со сдачей экзаменов. Но, конечно, истории фантастические превалируют в его собрании, а среди них самое большое место занимают новеллы о любви ученого неудачника, вечного студента, к прекрасной неземной красоты деве, оказывающейся лисицей-оборотнем.

Объединив мир реальный и мир чудес в нераздельное единство, писатель построил свои новеллы так, что столкновение с волшебством у него усиливает критику действительности и как бы оттеняет обычную бытовую ситуацию. Лисы, существа более прозорливые, чем люди, в новеллах выносят суд над "ясными, как плоскости, людьми". Недаром, например, в новелле "Лис из Вэйшуя" старик лис, с удовольствием водивший дружбу с местными жителями и знатью, отказывается познакомиться с правителем области, поясняя, что тот "в предыдущем рождении был ослом. Хотя в настоящую минуту он и сидит торжественно над нами, но он из тех, кому какую дрянь ни давай, все выпьют. Я, конечно, другой породы и стыжусь с такими якшаться".

Еще танские новеллисты заключали свое повествование авторскими резюме в которых они, подобно историографам, давали свою личную оценку описанным событиям. Лю Фу в своем сборнике продолжил эту традицию, введя особый трафарет, отмечающий начало такого резюме. Потом эта традиция прервалась. Пу Сун-лин возродил ее вновь. Он заключал свои новеллы словами: "Историограф удивительного скажет так... " Резюме у него были уже столь важны и серьезны, что в отдельных случаях их размер чуть ли не равен описанию самого удивительного случая. В них писатель высказывал прямо свои взгляды, которые едва ли могли понравиться тогдашним правителям. Так, новелла "Сон старого Во" кончается у него словами: "Отмечу с сожалением, что повсюду в Поднебесной крупные чиновники – тигры, а слуги – волки. Если крупный чиновник не тигр, то слуга его наверняка волк, и даже более свирепый, чем тигр!" Вот, видимо, почему сборник удивительных историй Пу Сун-лина был впервые напечатан в 1766 году – через пятьдесят лет после смерти автора, а до этого распространялся в списках.

Пу Сун-лин был прекрасным повествователем, соединившим, как указывали еще авторы старинных предисловий, в своем сборнике "простонародное" начало ("су") и возвышенное, классически-изысканное ("я"). "Простонародное" начало выразилось в самом материале новелл, сюжеты которых близки фольклору. (По преданию, Пу Сун-лин имел обыкновение ставить у дороги столик с чашкой чая и трубкой, останавливал прохожих и просил рассказать что-либо интересное и удивительное.) Классически-изысканным был изящный стиль, каким, пожалуй, никто до него не писал новеллистических произведений.

Как большой писатель, он вызвал к жизни немало продолжателей. Из их числа в нашей книге приведены образцы прозы Юань Мэя и Цзи Юня – известных писателей уже XVIII века. Если Юань Мэй, известный поэт и теоретик поэзии, создал свой сборник "О чем не говорил Конфуций" (а Мудрец Конфуций, как известно, не говорил о потустороннем мире) как простое собрание удивительных историй, носившее развлекательный характер, то ученый сановник Цзи Юнь принципиально пытался создать вещь серьезную, не допускающую усложненности сюжетов и противостоящую стилю и манере Пу Сун-лина. Он тоже обратился к опыту дотанских писателей, но ставил себе иные цели, более познавательные, чем художественные. В отличие от Пу Сун-лина, как считают исследователи, он критиковал не столько социальную несправедливость, сколько испорченные, с его точки зрения, нравы и моральные качества отдельных людей.

Параллельно с развитием новеллы на классическом литературном языке в Китае, как уже говорилось, с XI-XII веков шло развитие жанра народных повестей, рассчитанных на демократического читателя. Особую популярность они получили на рубеже XVI и XVII веков, когда многие явления художественного творчества, существовавшие до этого главным образом в устной традиции, входят в литературу и становятся фактом письменного слова и печатной продукцией издателей, причем продукцией явно массовой. Писатели в это время не только активно собирают фольклор, но и пытаются имитировать его формы, создавая свои собственные произведения в подражание фольклорным, нередко обрабатывая сказительские варианты, исправляя и шлифуя их. Расцвет городской повести падает на 20-е годы XVII века. В начале этого десятилетия вышел в свет первый сборник повестей Фэн Мэн-луна "Рассказы о древности и современности" (или "Слово ясное, мир наставляющее"), в 1624 году второй – "Слово доступное, мир предостерегающее" и в 1627 году третий – "Слово вечное, мир пробуждающее". Все три книги впоследствии получили название "Сань янь" – "Три слова. В том же 1627 году другой писатель – Лин Мэн-чу начинает издавать свои "Совершенно удивительные рассказы". В этих книгах было представлено двести повестей: любовных, волшебных, героических, авантюрных, судебных. Повести судебные, как показал в своих исследованиях их переводчик Д.Н. Воскресенский, обладают вполне определенной устойчивой композицией: они резко делятся на две части, в первой описывается само преступление, а вторая посвящена его раскрытию, в них чрезвычайно ярко проявляется черта, характерная для всего жанра повестей, -увлекательность и сложность фабулы, динамизм в развитии сюжета.

Обе повести, помещенные в нашем томе: "Сапог бога Эр-лана" или полностью – "Повесть о том, как расписка за сапоги помогла распознать бога Эр-лана" и "Глиняная беседка", или "Повесть о том, как с помощью глиняной беседки свершилась месть Вань Сю-нян", – типичные образцы позднесредневековой народной повести из второго и третьего сборников Фэн Мэн-луна. Они сохраняют почти в неприкосновенности характерные черты китайского устного сказа. Возьмем для примера повесть о сапоге бога Эр-лана. Она начинается со стихов, точно так же, как и рассказы сказителей, которые начинали выступление "зачинными стихами" – "кайчанши". За ними полагалось давать объяснение стихов, – так создавался своеобразный зачин – жухуа, иногда связанный с событиями непосредственно или через аналогию, а то и противопоставление. Этот ввод нужен был рассказчику, чтобы дать возможность слушателям собраться вокруг него и чтобы подошедшие чуть позже не оказались бы в положении людей, не понимающих, о чем идет речь. Такого рода зачин есть и у нашей повести. Характерной чертой сказительского повествования были стихотворные вставки – своеобразные резюме, однообразно вводимые словами "Чжэн ши" – "Воистину", от устного сказа перешла в повесть и манера подробного описания костюма, внешнего облика персонажей и т. п. Все эти описания даны только через зрительное восприятие героев (может быть, это реликт того, что некогда повествование велось по картинам), причем описания эти сделаны не простой прозой, а ритмической, похожей по организации на стихи, но не скрепленные регулярной рифмой и допускающие перебивы ритма. Начав свое выступление со стихов, сказитель обычно и заканчивал его стихотворной тенцией. Прочитайте повесть о боге Эр-лане и вы найдете в ней все эти признаки китайского прозаического сказа, признаки, перенесенные в литературу письменную и закрепленные в ней традицией.

Сам сюжет повести о боге Эр-лане – история ловкого обмана, когда человек добивается близости с женщиной, выдавая себя за бога, – достаточно хорошо известен мировой литературе. Едва ли не впервые он разработан в древнеиндийской книге рассказов "Панчатантре", где есть история о ткаче, который прилетал к своей возлюбленной – дочери царя на деревянной птице и выдавал себя за бога Вишну. Впоследствии этот сюжет был использован арабскими писателями, – вспомним "Тысячу и одну ночь", где некий плотник мастерит летающий стул и, выдавая себя за ангела смерти Азраила, добивается руки дочери султана. Скорее всего, что именно арабская сказка подсказала эту тему Боккаччо, включившему в свой "Декамерон" новеллу о монахе Альберте, который уверяет одну женщину, что в нее влюблен ангел, и в его образе несколько раз соединяется с нею. Исследователи считают эту новеллу возможным источником пушкинской "Гаврии-лиады". Пришел этот индийский сюжет в танскую эпоху и в Китай. Однако из двух основных мотивов – полет на искусственной птице к возлюбленной и попытка добиться любви, выдавая себя за божество – танские авторы заимствовали как раз первый. История о хитром обмане женщины с целью добиться успеха в любви появляется в китайской литературе только к XVI веку в жанре повести и уже едва ли связана с древнеиндийским сюжетом. Если сравнить повесть о сапоге бога Эр-лана с новеллой Боккаччо, то легко заметить их принципиальное различие. Сюжет вроде бы и схож, но у Фэн Мэн-луна он разработан гораздо детальнее и усложненнее, – ведь любовная коллизия у него составляет только часть повествования, усложненного детективным элементом. Родственники мужа наивной дамы из итальянской новеллы просто подкарауливают любовника и пытаются его схватить, в китайской же повести найти того, кто, выдавая себя за бога Эр-лана, ходит по ночам к государевой наложнице, гораздо труднее. Этим занимается целый штат сыщиков, и в этом-то поиске, пожалуй, и заключен основной смысл повести. То, что сюжет китайской повести сложнее, чем новеллы Боккаччо, не должно нас удивлять, – за плечами Фэн Мэн-луна стояла уже почти тысячелетняя традиция устного сказа, на которую он опирался. Иное в области мировоззренческой. У Боккаччо эта история – одна из многих о ловких соблазнителях чужих жен, высмеивающая и наивную глупость красавицы, и притворную святость монаха Альберта, ловкого любовника и плута. У китайского автора вся повесть носит серьезный и даже трагический характер, вызванный грустным положением императорской наложницы, к которой государь никогда не приближался, ее несбыточной мечтой о собственном счастье и семье. Повесть эта лишена ренессансного жизнелюбия, которым проникнута книга итальянского новеллиста. Средневековый характер носит и вторая повесть из собрания Фэн Мэн-луна, "Глиняная беседка", сюжет которой – история похищения дочери богатого торговца, – как предполагают, сложился в творчестве народных рассказчиков еще до XIII века. Таковы образцы повествовательной прозы китайцев, включенные в эту книгу.

Было бы, однако, неверно представлять себе китайскую классическую прозу только как прозу повествовательную. Кроме нее, существовала и проза бессюжетная. Причем именно она была почитаема официально, ею интересовались критики, ее изучали в школах и училищах. Эта высокая изящная проза носила во многом еще функциональный характер, она имела деловую или обрядовую предназначенность. То были доклады трону, жертвенные речи, обращения государя к народу, записки об отдельных событиях, жизнеописания знаменитых людей и десятки других разновидностей прозы, обеспечивающей средневековый государственный обиход. Причем все это писалось изящнейшим и весьма архаизованным стилем. Но вместе с тем именно в этих жанрах чаще всего выражались новые общественные идеи, давалась критика корыстолюбивого чиновничества, выражался протест против угнетения и неравенства. Из всего безбрежного моря эссеистической и деловой прозы мы выбрали для нашего тома лишь наиболее известные образцы прозы самых знаменитых стилистов: Хань Юя и Лю Цзун-юаня, творивших в эпоху Тан, Оуян Сю и Су Ши, живших в период Сун и некоторых авторов более позднего времени. Все эти авторы писали о своем месте в обществе, о долге чиновника перед государем и перед народом, они нередко критиковали нелепые обычаи и корыстолюбие, подлость и обман. Они говорили часто от первого лица, писали о себе, но, однако, не говорили никогда о семье и доме, об интимных сторонах своей жизни. Это было не принято. Едва ли не впервые в китайской литературе о самом себе просто и без прикрас рассказал художник Шэнь Фу, живший в конце XVIII века. Он написал "Шесть записок о быстротечной жизни", в которых поведал и о трогательной любви к своей рано умершей жене (в главе "Невзгоды и печали"), и об увлечениях певичками (в главе "Радость странствий"), и о своих странствиях по красивейшим местам Китая. Его "Записки" были найдены в 1877 году через семьдесят лет после его смерти, на книжном развале, и опубликованы литератором Ян Инь-чуанем. Они, пожалуй, так и остались уникальным фактом в истории китайской прозы, знаменуя собой переход к новому изображению глубоко личных переживаний человека.

Б. Рифтин