Текст книги "Классическая проза Дальнего Востока"
Автор книги: Юань-мин Тао
Соавторы: Сайкаку Ихара,Гань Бао,Сикибу Мурасаки,Тун-чжи Юй,Сянь Го,Сигён Отшельник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 64 страниц)
Ли Фу-янь [9]9
Гуляка и волшебник
Ли Фу-Янь (IX в.)
Перевод новеллы (в оригинале "Ду Цзы-чунь") дается по книге "Гуляка и волшебник" с небольшими изменениями.
83. ... на смену династии Северная Чжоу пришла династия Суй– то есть в конце 80-х годов в VI в.
... у западных ворот...– Рынки в Чанъани имели по двое ворот с каждой из четырех сторон. Одни западные ворота вели к увеселительному кварталу Пинканли, другие – к соседнему кварталу Сюаньянли.
84. ... у Подворья персов.– В Чанъане в ту эпоху жили тысячи персидских купцов, торговавших своими товарами и державших свои харчевни и подворья. Были там и зороастрийские храмы.
Ши Цзи-лунь(или Ши Чун) – знаменитый богач, живший в IV–V вв.; И-Дунъ – прославленный богач, живший в древности.
85. ... в Заоблачную беседку.– Заоблачная беседка, стоящая на вершине горы Хуашань, до сих пор является одной из достопримечательностей тех мест.
Девять Яшмовых дев– богини времени в даосской мифологии, им подвластны годы и дни соответствующих циклов.
Зеленый дракон и Белый тигр.– Зеленый дракон – символ востока, а в китайской алхимии – киновари; Белый тигр – символ запада, а в алхимии – свинца.
87. ... его высшие и животные души предстали перед Ямараджей.– Речь идет о душах хунь и по, одна из которых, по представлениям древних китайцев, после смерти покидает тело, а вторая остается при трупе. Яма-раджа – китайское Яньлован – владыка Преисподней, образ которого китайцы заимствовали из буддизма.
88. ... жена советника Цзя.– Герой имеет в виду историю, приведенную в древней «Летописи Цзо»: "В прошлом некий вельможа Цзя, будучи уродлив, взял в жены красавицу. В течение трех лет он не мог добиться от нее ни слова, ни улыбки. Как-то он отправился с ней в пойму реки на охоту. Подстрелив фазана, Цзя принес его жене, и тут в первый раз она улыбнулась и заговорила. Увидев это, вельможа сказал: «Поистине не следует пренебрегать никакой своей способностью. Ведь не умей я стрелять, ты бы так никогда и не улыбнулась мне и не заговорила со мной» (перевод И. И. Соколовой).
89. ... лишь одну любовь не смог ты побороть.-По даосским представлениям, чтобы стать бессмертным, необходимо начисто отрешиться от семи эмоций: радости, гнева, скорби, страха, любви, ненависти и вожделений.
[Закрыть]
В те годы, когда на смену династии Северная Чжоу пришла династия Суй, жил некий Ду Цзы-чунь.
Молодой повеса и мот, он совершенно забросил дела семьи. Не знал удержу в своих прихотях, проводил время в кутежах и буйных забавах и очень скоро пустил по ветру все свое состояние. Попытался Цзы-чунь искать приюта у родственников и друзей, но не тут-то было: всякий знал, какой он бездельник.
В один из холодных зимних дней, оборванный, с пустым брюхом, шатался он по улицам Чанъани. Настал вечер, а поесть ему так и не удалось. И вот, сам не зная, зачем он сюда забрел, оказался он у западных ворот Восточного рынка. Жалко было смотреть на него. Голодный, измученный, стоял он, глядя на небо, и время от времени протяжно вздыхал.
Вдруг перед ним остановился, опираясь на посох, какой-то старик и спросил:
– Что с тобой? Отчего ты все вздыхаешь?
Цзы-чунь открыл ему душу, негодуя на родственников и друзей за их бессердечие. Лицо юноши красноречивее слов говорило о его страданиях.
– Сколько ж тебе надо, чтобы жить безбедно? – спросил старик.
– Да тысяч тридцати – пятидесяти, думаю, хватит, – ответил Цзы-чунь.
– О нет, мало! – воскликнул старик.
– Сто тысяч.
– Нет.
– Ну так миллион.
– Нет, и этого мало.
– Три миллиона.
– Трех миллионов, пожалуй, хватит, – согласился старец.
Он вытащил из рукава связку монет и, отдавая ее Цзы-чуню, сказал:
– Вот тебе на сегодняшний вечер. Завтра в полдень я жду тебя у Подворья персов на Западном рынке. Смотри не опаздывай. Цзы-чунь явился точно в назначенный срок и в самом деле получил от старца целых три миллиона. Старик ушел, не пожелав назвать ни имени своего, ни фамилии.
А Цзы-чунь, получив в свои руки такое богатство, принялся за прежнее. Казалось ему, что дни невзгод навсегда миновали. Он завел добрых коней, щегольские одежды и с компанией прихлебателей не вылезал из домов певиц, услаждая свой слух и взор музыкой, пеньем и танцами, а делом заняться и не думал. За два года он спустил все деньги.
На смену роскошным одеждам, экипажам и лошадям пришли одежды и лошади попроще и подешевле. Лошадей сменили ослы, а когда и ослы исчезли со двора, пришлось ходить пешком. Под конец Цзы-чунь снова впал в прежнюю нищету. Не зная, что предпринять, очутился он у рыночных ворот и хотел было снова дать волю жалобам. Но не успел он и слова вымолвить, к нему подошел тот же самый старик.
– Как! Ты опять в таком состоянии? – удивился он, взяв Цзы-чуня за руку. – Сколько же тебе нужно на этот раз?
Устыдившись, Цзы-чунь ничего не ответил. Старик настой-чиво продолжал спрашивать его. Однако Цзы-чуню было так совестно, что он поблагодарил старика и отказался.
– Ну ладно, завтра в полдень будь на старом месте, – велел ему старик.
Как ни мучил стыд юношу, он все же явился к месту встречи и получил десять миллионов монет.
Пока у него не было денег в руках, Цзы-чунь сурово упрекал сам себя, всячески клялся употребить их с пользой и прибылью, да так, чтоб превзойти прославленных богачей Ши Цзи-луня и И-дуня. Но получил он деньги – и все добрые намерения пошли прахом. Соблазны одолели его, и он зажил по-старому. Не прошло и двух лет, как сделался он беднее прежнего и снова пришел, голодный, к воротам рынка. И опять, все на том же месте, он повстречал старика. Сгорая от стыда, Цзы-чунь закрыл лицо руками и хотел было пройти мимо, но старик ухватил его за полу халата.
– Плохо же ведешь ты свои дела! – с упреком сказал старик и, вручая ему тридцать миллионов монет, добавил: – Если и они не пойдут тебе впрок, стало быть, тебе на роду написано прожить в бедности.
"Когда я, беспутный повеса, промотал свое состояние и пошел по миру, никто из моих богатых родственников не позаботился обо мне. А этот чужой старик выручил меня уже три раза. Чем могу я отплатить ему?" – сказал сам себе Цзы-чунь и обра-тился к старцу:
– Я больше не растрачу попусту денег, которые вы так щедро мне подарили. Нет, я устрою все свои семейные дела, дам хлеб и кров моим бедным родственникам, выполню все свои обязательства. Я полон к вам такой глубокой привязанности, что решил, покончив с делами, отдать себя в полное ваше распоряжение.
– Этого я и хотел, – сказал старик. – Когда ты устроишь свои дела, приходи повидать меня. Я буду ждать тебя через год в пятнадцатый день седьмой луны возле двух священных деревьев Лао-цзы на горе Хуашань.
Почти все бедные родичи Цзы-чуня жили в местах, расположенных к югу от реки Хуай, и потому он купил в окрестностях Янчжоу большой участок земли размером в добрую сотню цинов, построил в пригороде отличные дома, открыл сотню с лишним гостиных дворов возле проезжих дорог. И дома и земли он роздал своим бедным родичам. Потом переженил племянников и племянниц и перевез на родовое кладбище прах своих близких, захороненных в чужих краях. Он расплатился со всеми, кто был к нему добр, и свел счеты с врагами. Едва он устроил свои дела, как подошло время встречи.
Цзы-чунь поспешил к условленному месту. Старик уже поджидал его в тени двух кедров, что-то напевая. Вместе они поднялись на вершину горы Хуа в Заоблачную беседку. Пройдя более сорока ли, увидели чертоги, которые, верно, не могли принадлежать простым смертным. Сверкающие облака парили над высокими крышами, в небе кружились аисты.
В середине главной храмины, воздвигнутой на самой вершине горы, стоял котел для приготовленья пилюль бессмертия. Был он огромен, более девяти чи вышиной. Пурпурно-лиловые блики пламени ложились на окна и двери. Вокруг него стояли девять Яшмовых дев, а спереди и сзади Зеленый дракон и Белый тигр. День начал склоняться к закату. Старец, сбросив мирскую одежду, предстал перед Цзы-чунем в желтом уборе и платье священнослужителя. Взяв три пилюли из белого камня и чарку вина, он подал их Цзы-чуню и велел тут же растворить их в вине и выпить. Затем расстелил у западной стены тигровую шкуру и, усадив на ней Цзы-чуня лицом к востоку, приказал ему:
– Остерегись произнести хоть слово! Что бы ни предстало пред взором твоим: высокие боги, мерзкие черти, ночные демоны, дикие звери, ужасы ада, твои близкие, связанные и изнемогшие в пытках, – знай, это все лишь наваждение, морок. Не издавай ни звука, храни спокойствие и не пугайся: они не причинят тебе вреда. Крепко запомни мои слова!
Сказав это, он удалился. Оглядевшись вокруг, Цзы-чунь ничего не заметил, кроме корчаги, до краев заполненной водой. В огромной храмине было пусто.
Но едва даос исчез, как вдруг горные кручи и долины покрылись множеством колесниц и тьмой всадников. Запестрели знамена, засверкали боевые топоры и воинские доспехи. Крики сотрясли небо и землю. Среди всадников был один, по всему видно – главный предводитель. Был он великан, ростом более чжана. Его доспехи и броня на его коне слепили глаза блеском чистого золота. Он ринулся прямо в храмину с яростным криком;
– Кто ты, дерзнувший не склониться предо мной?
Сотни воинов, вооруженных мечами и луками, обнажив клинки, устремились вперед, на Цзы-чуня, и стали грозно вопрошать, что он здесь делает и как его зовут. Цзы-чунь упорно молчал.
Воины пришли в неистовое бешенство, они кричали, что надо отрубить ему голову, спорили, кому поразить его стрелами. Голоса их были подобны грому. Цзы-чунь не отвечал. Полководец впал в крайний гнев – и исчез. Вдруг явились в великом множестве свирепые тигры, смертоносные драконы, грифоны и львы, гадюки и скорпионы. С рыком и ревом они заметались перед Цзы-чунем, грозя схватить и растерзать, сожрать и растоптать его. Ни единый мускул не дрогнул в лице Цзы-чуня. Мгновенье – и все рассеялось.
Затем хлынул страшный ливень, грянул гром, и молнии разорвали тьму, будто огненное колесо прокатилось по небу. Одна молния сменяла другую. Они так ослепительно сверкали, что Цзы-чунь не мог даже глаз открыть. Миг – и вода залила двор и стала быстро подниматься. Потоки, стремительные, как вспышки молний, ревели, подобно раскатам грома. Казалось, рухнули горы, реки покинули русла и ничто не остановит потопа. В мгновение ока волны нахлынули на Цзы-чуня, но он продолжал сидеть, словно ни в чем не бывало.
Тут вдруг снова появился полководец, ведя за собой служителей Ада с буйволиными головами, демонов с устрашающе злобными мордами. Они принесли кипящий котел и водрузили его перед Цзы-чунем. Вокруг котла стали демоны с длинными копьями по два зубца на каждом.
– Назови свое имя, и ты свободен! – крикнул полководец. – А не назовешь, берегись! Эти демоны вырвут твое сердце из груди и бросят тебя в кипящий котел.
Цзы-чунь продолжал хранить молчание. Тогда привели жену Цзы-чуня и бросили ее, связанную, у подножья ступеней.
– Назови свое имя, и ты спасешь ее! – крикнул полководец.
И опять Цзы-чунь не проронил ни звука. Демоны били его жену и пороли кнутом, пускали в нее стрели и метали ножи, варили в котле и жгли огнем. Она исходила кровью и, не в силах вынести мучений, вскричала:
– Я уродлива и тупоумна и, конечно, не стою вас. Но вы позволили мне прислуживать вам с полотенцем и гребнем, и я честно служила вам десять лет. Теперь я во власти демонов и терплю страшные муки. Я бы не осмелилась вас просить, если б это стоило вам унижений, но одно ваше слово – и они пощадят меня. Кто сравнится с вами в жестокости? Вы можете спасти меня одним словом – и молчите!
Она кричала и молила, проклятья и упреки прерывались слезами. Видя, что этим его не пронять, полководец сказал Цзы-чуню:
– Может, ты думаешь, мы остановимся перед убийством твоей жены?
Он приказал принести топор, которым разрубают мясные туши, и начал медленно рубить жену Цзы-чуня на куски, начиная с ног. Она испускала дикие вопли, но Цзы-чунь и не взглянул на нее.
"Этот негодяй весьма поднаторел в дьявольском искусстве, – решил полководец. – Нельзя оставить его в живых".
И он приказал своим приближенным убить его. Когда Цзы-чунь был умерщвлен, все его высшие и животные души предстали пред Ямараджей.
– Это и есть дьявольское отродье с горной вершины Заоблачная беседка? Схватить его и низвергнуть в преисподнюю, – повелел Ямараджа.
Ему лили в глотку расплавленную медь, секли его железными батогами, колотили вальками, молотили жерновами, клали на огненную лежанку, варили в котле, гнали. на гору, сплошь утыканную ножами, заставляли взбираться на деревья, ощетинившиеся острыми копьями, – не было пытки, которой бы его не подвергли. Но, твердо храня в сердце слова даоса, Цзы-чунь все стерпел, не проронив ни звука. Служители Ада доложили своему владыке, что у них в запасе нет новых пыток, все исчерпаны.
– Этот мерзавец с черной душой, – изрек свой приговор Ямараджа, – не достоин родиться мужчиной. Быть ему в новом Рождении женщиной и явиться на свет в семье Ван Цюаня, Управителя уезда Даньфу области Сун.
И Цзы-чунь родился девочкой. Она была слабенькой и много хворала. Не проходило и дня, чтоб ее не кололи лечебной иглой или не пичкали каким-нибудь снадобьем. То упадет в огонь, то свалится с кровати... Но, как бы ни было ей больно, она ни разу не вскрикнула. Девочка выросла и стала редкой красавицей, но никто никогда не слышал от нее ни единого слова. В семье все считали ее немой. Нередко девушке чинили всякие обиды и притесняли ее, а она все молчала.
Один ученый-цзиныни из их краев по имени Лу Гуй прослышал о ее красоте и прислал к ней сватов. Семья было отказала, заявив сватам, что девица нема, но Лу Гуй заупрямился:
– Разве нужен язык, чтобы стать хорошей женой? Она еще будет примером для иных длинноязыких.
Семья согласилась, и Лу женился на девушке, совершив все положенные по обычаю обряды. Супруги зажили в любви и согласии. Спустя сколько-то времени жена принесла сына. Мальчику едва сравнялось два года, а он был смышлен и разумен не по летам.
Но в глубине души Лу не верил, что жена его в самом деле нема. И вот однажды, взяв сына на руки, он заговорил со своей женой. Она молчала. Так и эдак пробовал он вытянуть из нее хоть слово, но напрасно.
Лу пришел в великую ярость и закричал:
– В прежние времена жена советника Цзя так презирала его, что он не мог добиться от нее ни слова, ни улыбки. Но как-то раз увидела она, сколь ловко муж ее стреляет фазанов, улыбнулась и заговорила... Я же не так уродлив, как этот Цзя. И что он умел? Только стрелять фазанов, а я владею литературным даром.
Но ты все же не снисходишь до разговора со мной. Мужчине не нужен сын, рожденный матерью, что так презирает его отца!
Взяв ребенка за ножки, он хватил его о камень. Ребенок ударился головкой и убился, кровь забрызгала все вокруг. Мать любила ребенка всем сердцем. Позабыв о запрете, она, не помня себя, закричала отчаянным криком.
Не успел крик замереть, как Цзы-чунь уж сидел на прежнем месте. Перед ним был даос. Шла пятая стража. Пламя вдруг огромным снопом вырвалось через крышу наружу и охватило дом со всех четырех сторон, грозя обратить его в пепел.
– О, как глубоко я ошибся в тебе! – со вздохом молвил даос.
Схватив Цзы-чуня за волосы, он сунул его в котел с водой.
Мгновенье – и пламя погасло.
– Твое сердце, сын мой, – сказал даос, – отрешилось от гнева и радости, скорби и страха, ненависти и вожделений. Лишь одну любовь не смог ты побороть. Это было последнее испытанье.
Не исторгни гибель ребенка крика из уст твоих, мой эликсир был бы готов и ты бы стал бессмертным. Воистину труден путь к бессмертию. Правда, я могу вновь приготовить мой эликсир, но жизнь твоя слишком крепко привязана к этому бренному миру. Что же! Живи человеком!
И он указал Цзы-чуню путь назад, к людям. Цзы-чунь с усилием встал на ноги и заглянул в котел. Огонь погас. Внутри котла лежал железный стрежень толщиною в руку, длиною в несколько чи. Сбросив с себя верхнюю одежду, даос начал резать стержень ножом.
Вернувшись домой, Цзы-чунь горько упрекал себя за то, что не сумел сдержать клятвы, и решил попытаться исправить свою ошибку.
Спустя немного времени Цзы-чунь еще раз поднялся на эту горную вершину, но все на ней было дико и пусто. Вздыхая от напрасных сожалений, возвратился он домой.
Из книги «Высокие суждения у зеленых дворцовых ворот»
Чэнь Шу-вэньЛю Фу [10]10
Лю Фу (XI-XII вв.)
Перевод выполнен по изданию: Лю Фу. Цин со гао и. Шанхай, 1958.
89. ... уроженцем столицы.– При династии Северная Сун (960– 1127) столицей Китая был город Бяньлян (нынешний Кайфэн).
... выдержал экзамен на знание классиков.– При династии Сун один из экзаменов был специально посвящен вопросам по тексту конфуцианских классических книг.
90. ... вниз по реке Бяньшуй.– Река Бяньшуй, связывающая реки Хуанхэ и Хуайхэ, на которой стояла тогдашняя столица, была тогда важнейшей водной артерией, связывающей север и юг страны.
Праздник Дунчжи.– При династии Сун день зимнего солнцестояния считался одним из важнейших праздников. В этот день жители столицы, нарядившись в новое платье, приносили жертвы духам предков.
... к храму Сянского князя.– Один из самых больших и знаменитых буддийских храмов северосунской столицы, построенный еще в VI в., был восстановлен в 710 г., когда на танский престол взошел Жуй-цзун, прежде носивший титул Сянского князя. Став государем, он пожаловал храму
[Закрыть]
Чэнь Шу-вэнь толкает Лань-ин, и она падает в воду
Чэнь Шу-вэнь был уроженцем столицы. Он предался чтению классических книг и выдержал экзамен на знание классиков, а при получении должности, в соответствии со своими способностями был назначен на место чжубо – помощника судьи – в уезде Исин округа Чанчжоу. Дом Чэня дошел до крайности в бедности и нужде, не было припасов хотя бы на несколько дней, и Чэнь не мог поехать к месту службы. Чэнь был пригож и статен собой, но только очень удручен невзгодами. Вот как-то, праздный, сидел он в доме певицы Лань-ин и рассказал ей, что уже получил должность, но из-за бедности не может ехать. Лань-ин и скажи ему: «В кошеле у меня найдется не одна тысяча связок монет. С вами, господин, я не знакома исстари, но если у вас нет супруги, я бы пошла за вас, ибо давно хочу выйти замуж». Чэнь ответил: «Я еще не женат, а если так, то это славное дело». Не откладывая, они заключили свадебный договор.
Чэнь воротился домой и обманул жену, сказав ей: "Бедность наша такова, что у меня нет средств на дорожные расходы, и мы не можем ехать вместе. Я поеду один, а как получу жалованье, помогу тебе деньгами". Супруга согласилась с его словами.
Чэнь и Лань-ин вместе поплыли на восток вниз по реке Бянь-шуй. Они замечательно слюбились друг с другом. Время от времени Чэнь посылал жене что-нибудь из вещей. Ровно через три года истек срок его службы. Чэнь и Лань-ин сели в лодку и поплыли вверх по течению реки Бяньшуй. Чэия одолевали думы о своем: "В кошеле да шкатулках у Лань-ин не меньше тысячи связок монет, она облагодетельствовала меня и не знает, что у меня есть жена, а жена не ведает про Лань-ин, так что обе не подозревают друг о друге. Вернешься, увидят одна другую, и заварится судебное дело". День и ночь он строил разные сметы, стараясь найти выход, и надумал, что нет иного средства, кроме как убить Лань-ин, – если не избавиться от нее, не оберешься после хлопот. Не медля он принялся вместе с Лань-ин пить вино, и оба до чрезвычайности опьянели. А на исходе первой стражи он столкнул Лань-ин в реку, а вслед за ней и служанку. Чэнь стал голосить и лить слезы: "Моя жена нечаянно оступилась и упала в реку, служанка хотела ее спасти и вместе с ней потонула". Стояла кромешная тьма, вода в реке Бяныпуй стремительна, словно стрела, лодочник пытался выловить женщин у берега, но так ничего и не увидал.
Чэнь прибыл в столицу и стал жить со своей прежней женой. А как стали сообща обсуждать дела, то Чэнь сказал ей так: "Дом наш в крайней нужде, к счастью, есть у меня в коробе две-три тысячи связок монет, потому незачем мне служить". Тогда же он построил амбар и стал брать вещи под заклад. Минул год, и на этом деле Чэнь основательно разбогател. Наступил праздник Дунчжи – День зимнего солнцестояния, и Чэнь с женой пошел поглазеть на даосские храмы. Подошли они и к храму Сянского князя, от толпы отделились две женщины и последовали за ними по пятам. Чэнь обернулся, поглядел – вроде бы Лань-ин со служанкой. Вдруг одна из женщин забежала вперед и поманила Чэня рукой. Сославшись на какие-то обстоятельства, Чэнь отослал жену, чтобы та пошла далее одна. Чэнь и Лань-ин присели па каменные ступени галереи. Он спросил: "Как поживаешь?" Лань-ин ответила: "В прошлый-то раз попалась я на вашу уловку, обе мы угодили в реку. В обнимку вместе мы проплыли одно или два ли, то погружались в воду, то всплывали, пока не попалось нам бревно, оно-то и не дало нам уйти под воду. Мы кричали и звали вас на помощь". Чэнь покраснел от стыда, залился слезами и сказал: "Ты упилась вином, стояла на носу лодки, оступилась и упала в воду, твоя служанка хотела тебя спасти и бросилась вслед за тобой". Лань-ин сказала: "На что старое вспоминать, только себя тревожить. Я осталась живой, и нет у меня на вас обиды. Я давно обитаю в здешних местах, дом мой как раз за рыбным переулком подле городской стены. Завтра днем господин непременно придет навестить меня, а не придет – подам жалобу властям. Тогда уж наверняка возбудят уголовное дело и велят вас стереть в порошок". Чэнь сделал вид, что согласен, и каждый пошел своей дорогой.
Чэнь воротился домой в тоске и страхе. При входе в переулок жил некто Ван Чжэнь-чэнь, он набирал детей и учил их. Чэнь подробно изложил ему свое дело, прося дать совет. Чжэнь-чэнь сказал: "Если не пойти, непременно начнется судебное разбирательство, а это вам не выгодно". Тогда Чэнь пошел на базар, купил баранины, фруктов, чайник вина и из опасения, что домашние узнают слишком много, снял для себя помещение в другом переулке и велел мальчику отнести вещи. Сам же направился к городской стене. Обе женщины уже встречали его йодле городских ворот. Шу-вэнь вошел с ними. Стало смеркаться, а он все не выходил. Носильщик остался стоять за воротами, из-за ворот не доносилось ни звука. Кто-то спросил: "Что это вы так долго здесь стоите? На дворе темно, а вы все не уходите?" Носильщик сказал: "Я был нанят одним человеком, он сейчас в этом доме, еще не выходил, вот и жду". Кто-то из местных жителей сказал: "Этот дом пуст". Взяли свечу и все вместе вошли внутрь дома: на полу были разбросаны бокалы и блюда, сам Чэнь лежал на земле лицом вверх, руки его были сцеплены за спиной, будто связаны, а вид таков, как если бы он понес наказание и принял смерть. Доложили властям, позвали жену опознать труп. Поскольку никаких повреждений на теле не обнаружили, велели отнести труп домой и захоронить.
В рассуждение скажу так. Об этом деле прослышали все жители столицы. Говорили, что тот человек нанес обиду одной женщине, избежал наказания по закону людей, но был казнен гуем – неуспокоенной душой усопшей. Восторжествовала их справедливость, однако до чего все странно!
Записки о Сяо-лянь [11]1192. ... в годы Цзя-ю...– то есть между 1056 и 1063 гг.
... перед посланцем бога земли.– Как уже говорилось, по представлениям китайцев, в каждой местности было свое божество земли – туди, которое следило за выполнением всех указов Небесного владыки и доносило ему обо всех происшествиях.
94. ... в круговороте превращений.– Согласно буддийским понятиям, душа человека после смерти принимает облик другого живого существа; тому, кто вел себя праведно, дано возродиться вновь человеком, за проступки полагается наказание в виде возрождения в облике низших существ. Этот процесс идет беспрерывно, одно рождение сменяет другое.
[Закрыть]
Лиса-оборотенъ Сяо-лянь завлекает ланчжуна
Некий человек, прозывавшийся Ли-ланчжуном, (забыл его фамилию и имя), был уроженцем столицы, происходил из могучего рода, из которого вышло немало правителей областей. Ли был человек удивительный и выдающийся, большого притом щедролюбия; сам почтительно питал родителей.
В середине годов Цзя-ю он купил девочку-рабыню, лет ей было как раз полных тринадцать. Начал учить ее музыке – нет таланта, стал приучать к женской работе – не разумеет. Прошло несколько дней, решил вернуть ее старой хозяйке. Сяо-лянь залилась слезами, сказала: "Если возьмете меня на попечение и под свой кров, когда-нибудь непременно отблагодарю вас". Ли изумился.
Шло время, понемногу она обучилась пению и танцам, между тем красота ее день ото дня расцветала.
Ли пожелал было взять ее в свои покои, но она как могла уклонялась. В другой раз стал искушать ее ласковой речью, но лицо ее было бесстрастно, движенья стыдливы, держалась твердо, не давала переступить черту. Наконец, мысли его разгорелись: напоил вином и всю ночь с нею блудил.
Наутро она стала просить прощения, говоря: "Разве я, недостойная, посмела бы и прежде противиться вам? Просто думала, не сумею насытить буйную страсть господина". Сказала и вновь поклонилась.
С той поры он полюбил ее непомерно. Супруга князя, урожденная Сунь, была женщиной совершенномудрой и не ставила мужу препон.
Как-то вечером – то было в последний день луны – Сяо-лянь прислуживала князю у ложа, а среди ночи исчезла. Ли испугался, взял свечу, пошел искать. Ни на кухне, ни у колодца, ни в отхожем месте не было. Тогда решил, что у нее тайная любовь, и впал в ярость.
На рассвете Сяо-лянь пришла, Ли был охвачен гневом. Избил плетьми, стал допытываться, где была она. Сяо-лянь говорит: "Досада! Хотела все быстро успеть, а теперь придется, видно, открыть потайное господину".
Ли повлек ее в укромный покой, велел отвечать. Сяо-лянь сказала: "Не повезло мне сегодня, обнаружилась моя природа, и более не смею утаивать правду, ибо, как говорят, "и руки и ноги наружу". Ваша наложница не человек сего мира, но и не гуй – неприкаянная душа. Терпение ваше прервется, пока я расскажу сполна о всех поворотах моей судьбы. Мне заранее стыдно, – ведь, наверное, господин прогонит меня! Но если он явит милосердие и жалость и не станет меня выспрашивать, буду вечной ему опорой и отблагодарю за щедрость".
Ли сказал: "Все иное прочее можно бы и простить, а вот куда ты ходила, мне не сказавшись?"
Сяо-лянь в слезы: "Далеко ходить я не смею, но в последний день каждой луны должна я предстать перед посланцем бога земли. Если не явлюсь, обвинят и тебя и родню. Это все равно, как если бы я числилась в списках крестьян-земледельцев, так уж у нас заведено".
Ли все не мог поверить.
Но вот настал последний день луны, Ли устроил пированье, напоил Сяо-лянь густым вином допьяна, она и уснула. Он засветил вокруг ложа высокие свечи, стал караулить.
Перед рассветом тревожно встрепенулась, поднялась: "Господин милосерден, сам сторожит, чтобы я не ушла, но из-за него я буду наказана". И на другую ночь она все же исчезла, а на рассвете пришла. Ли хотел было вновь расспросить, Сяо-лянь приспустила одежду, показала ему – спина в синих шрамах. Ли попросил у нее прощения.
С тех пор на скончанье луны Сяо-лянь исчезала, и Ли не гневался.
Как-то он занемог. Сяо-лянь сказала ему: "Не зовите лекаря! Вы любите красный перец, от него воспалилась грудина. Пусть приготовят отвар из носорожьего рога и корня жэньшэня да добавят румян и белил и – толику белых квасцов. Примите – и сами без лекаря, выздоровеете". Так все и было. И потом всяк захворавший следовал ее советам и выздоравливал. Иной раз предсказывала она удачу или злосчастие, и не было случая, чтоб не сбывалось. Ли полюбил ее еще больше и доверился до конца. Однажды она известила, что некий родич его, согласно скрижалям судьбы, умрет в такой-то день. Он умер. В другой раз: "Тогда-то получите повеление, станете правителем области". Сбылось. Получил. Собрался в отъезд. Она заплакала: "Я приписана к здешним местам, не смею следовать за вами. В груди моей привязанность и любовь, на сердце – тоска и печаль. Не забывайте былое, вспоминайте меня!"
Ли твердо хотел ехать с ней. Но она сказала: "Помните, как-то ночью я не явилась к сроку и тяжко была наказана. Если уеду и пропущу год, казнят смертью!" Ли понял и более не настаивал. Настал день отъезда, Сяо-лянь провожала его. Взяла за руку, молвила: "Исполнится год службы, супруга ваша преставится. Еще пойдут раздоры с чиновником, что ведает доставкою хлеба в столицу, вы падете духом и вернетесь домой. Я приду к вам, но соблюдайте осторожность, храните тайну!"
Ли прибыл к месту службы. Минул год, и опочила его супруга. Прибыл в те края дурень-чиновник и обвинил Ли в утаивании Денег, зерна, в проволочке казенных дел. Ли оправдывался, но его не желали слушать и отстранили от дел. Так кончен был его путь правителя области.
Жена Ли умерла, и он был безутешен. Поехал в столицу, но служить более не захотел. Вышел в отставку и жил затворником в собственном доме. Вот как-то сидит он, глядя перед собой, вдруг – стук в дверь. Вышел – Сяо-лянь. Обрадовался, просит присесть. Расчувствовался, облился слезами, промолвил: "Все вышло, как ты и сказала!"
Он расставил вино, еду, велел Сяо-лянь танцевать, весь день радовался. Стала она жить в его доме. На скончанье луны собралась уходить. Со слезами на глазах поклонилась, сказала: "Есть у вашей наложницы тайная просьба – хотела бы умереть в этом обличье". Ли спросил: "Отчего ты так говоришь?" – "Ваша Сяо-лянь, – отвечает, – не человек сего мира, а лиса с городской стены. В прежнем рожденье жила в некоем доме наложницей, плела лукавые речи на сто ладов, чтобы оговорить хозяйку, капала ложью, пока хозяин не прислушался. Одной мне стал расточать ласки и любовь, а жена умерла от печали и гнева. Пожаловалась на меня судьям из мира мрака, и судили те быть мне лисой. Теперь истекли мои луны и годы, за деянья свои буду я растерзана соколами и псами. Тогда меня кинут в жертвенный треножник, и я стану усладой людской утробы, и застряну в ней, и не смогу возродиться в круговороте превращений. Потому прошу вас в означенный день выйти за столичные ворота. Увидите там охотника с лисами, посулите ему хорошие деньги, скажите: "Желал бы купить лису для целебного снадобья". Возьмите ту, у которой в ушах тонкий, в несколько цуней длиной, пурпурный волос! Потом обрядите ее в платье из северной бумаги, постройте гроб из древесной коры и захороните на высоком холме, – и благодарность моя будет вечной!" Она снова поклонилась и опять залилась слезами. Затем вынула два золотых слитка "на похороны", чтобы не думали, будто у тех, "кто отличен от людей, нет чувств".
Ли с жаром все обещал. Он оставлял ее в доме, Сяо-лянь воскликнула: "Господин узнал о моих нечестивых делах, он должен был возненавидеть меня". Но он не отпускал ее. На другой день с поклоном простилась: "И в мире мрака всему – свой срок. Не печальтесь! Когда-нибудь и я возвращусь к жизни! Быть может, господин не запамятует тогда о прежних счастливых днях". Скорбно поникнув, она удалилась, ушла.
В означенный день Ли ступил за городские ворота, пошел к северу и вправду увидал человека с убитыми лисами за спиной. Он выбрал лису с пурпурным волоском, купил ее и воротился домой. В надлежащий день схоронил, сам написал для нее поминальное слово. Схоронил по людскому обычаю – к югу от городской стены и от лавок. Место сие и поныне называют Лисья гора.
