Текст книги "Классическая проза Дальнего Востока"

Автор книги: Юань-мин Тао

Полюбовавшись природой, юноша двинулся дальше и за поворотом дороги увидел рисовые поля, на которых работали крестьяне; одни пахали, другие высаживали рассаду. Все напоминало те счастливые времена, о которых поется в песне игрока в биту.

 
"Крестьяне мы. В дни мира и затишья
Пахать поля, сажать рассаду вышли.
О чем в полях поют крестьяне – встарь
Любил послушать Яо-государь.
Был мир, и пели пахари об этом.
Мы тоже Яо следуем заветам.
Оль-ноль-ноль-сансадэ!
Крестьянин – сыт, крестьянин – весельчак...
И десять тысяч лет да будет так!
Оль-ноль-ноль-сансадэ!
Шунь-государь посуду сам лепил,
Сам землю на горе Лишань рыхлил.
Шэнь-нун принес крестьянам облегченье:
Плуг, говорят, его изобретенье.
Был царь похож на пахаря во всем...
Мы ж с голоду язык во сне сосем!
Оль-ноль-ноль-сансадэ!
Циновкой служит нам простой мешок,
Сосновый сок нам – лотосовый сок!
Оль-ноль-ноль-сансадэ!"
 

Пока они пели, ревизор прикрывал веером лицо, а как только песня кончилась, он окликнул крестьян:

– Эй, мужички, мне бы надо поговорить с вами кое о чем!

Крестьяне оставили работу и распрямили спины, а один подошел к нему.

– Горы здесь дикие, откуда ты взялся? Чего тебе надо? Ух, какой страшный, будто под скалой валялся.

Тем временем другой крестьянин предостерегал своих собратьев:

– Я слышал, будто в наши края послан ревизор. Вы лучше не грубите этому человеку. По-моему, он совсем не так уж прост. Надо бы говорить с ним поучтивее!

Ли, услышав это, отметил про себя: "Старый догадлив!"

– Ну, а как у вас правитель правит? – снова спросил он у крестьян. – Не чинит ли зло народу? А еще, правду ли говорят, будто он сластолюбив и взял к себе в наложницы Чхунхян?

Крестьянин разозлился.

– Плохо ли, хорошо ли правит наш правитель, но попробуй-ка сломать этот дуб!

– А что слышно о делах в управе?

Крестьянин громко расхохотался.

– Да они там, в управе, все друг друга покрывают. А сам правитель, уж не знаю, жаден он или нет, да только у народа отбирает и рис и хлопок. А еще он развратен, но Чхунхян, стойкая, как железо и камень, не пошла к нему в наложницы и за это жестоко наказана. Сын-то прежнего правителя уехал – и никаких вестей. Хотел бы я знать, куда этот негодяй запропастился?

– Нечего болтать! Что ты знаешь о чужих делах? – рассердился Ли и отвернулся. А крестьянин подумал: "Что-то уж слишком разобиделся господин".

Юноша отправился дальше, а крестьяне снова взялись за мотыги и запели песню "Цветы в горах":

 
"Кому наказанье – судьба,
а кому – и награда:
Достаток в еде и одежде,
безделье, утехи;
За вины из прошлых рождений
платить им не надо...
Другим выпадают
четыре злосчастные вехи,
Весь век не избавиться им
ни от бед, ни от мук.
Богатство, и бедность,
и радость, и горе вокруг!"
А молодые парни пели такую песню:
 
 
"Наша-то девчонка – загляденье
Парню из соседнего селенья!.. "
 

Да, удивительны дела людские под этим равнодушным небом! Юноша стоял и рассуждал сам с собой: «Вон того мальчишку кормилица еще кашей кормит, а этот еще не женат, работает вовсю!»

Он посмотрел вдаль: там воды реки Хванхасу вливаются в реку Хансу. Соединяясь в бурливом кипении, они, грохоча, низвергаются водопадом. Цветы распускаются и опадают, под порывами ветра облетают листья. Разве все это не удивительно?

Он еще прошел по дороге. За поворотом у харчевни сидел пожилой человек лет пятидесяти, плел веревки из травы и пел песню "Полжизни прошло":

 
"Полжизни минуло,
уж молодость мне не вернуть,
Но мне не по нраву
и дряхлости близкой картины.
На волосы гляну -
«Еще постарел ты чуть-чуть», -
Все снова и снова
нашептывают мне седины".
 

Веревочки он плел тонкие-тонкие. Ли попробовал заговорить с ним, но старик не отвечал, а только оглядывал его с ног до головы. Допев до конца песню, он проговорил:

– Послушай-ка, в пословице сказано: "При дворе первое Дело – чин, а в деревне – старшинство". Смотрю я на тебя, ты что же, не знаешь, что полагается здороваться?

– Простите, пожалуйста. Я только хотел спросить у вас об одном, – стал оправдываться юноша. – Мне вот довелось услышать, будто здешний правитель сластолюбив, взял к себе в наложницы Чхунхян, и та живет вольготно. Правда ли это?

Старик сделал недовольное лицо:

– Не смей пачкать такой сплетней нашу Чхунхян, стойкую, как сосна и кедр. Что и говорить, правитель, конечно, развратен, но Чхунхян не пошла к нему в наложницы и за это брошена в темницу. Наверное, скоро духом станет. А молодой господин Ли – этот сын разбойника – бросил такую девушку и даже не придет ее проведать. Разве сыщешь на свете таких сыновей крысы, сыновей кошки?

Юноша выслушал старика, и думы о Чхунхян стали еще больше мучить его. Один час стал для него все равно что три осени. Он быстро одолел оставшуюся часть пути и вошел в Нам-вон. Прислушался, о чем шептались люди на улицах. Среди чиновников поднялся переполох. Даже в дуновении ветра им слышалось: "Ревизор приехал!" В управе спешно приводили в порядок давно забытые книги с записями податей и рисовых ссуд и теперь с участка земли в четыре кёль брали по одной мере зерна, а с шести кёль – по три меры. На западных и восточных складах ни с того ни с сего стали раздавать в долг рис, войлок и бумажные ткани, а ведающий чинами и казначей, трясясь от страха, исправляли в книгах неправильные записи.

Разузнав обо всем, Ли отправился к дому Чхунхян. Ступени его поросли зеленой травой, она стелилась вдоль перил, платан, росший в садике, изъели черви, изгородь повалилась, наружные постройки обрушились, внутренние покосились, и стропила торчали наружу, а двор так зарос, что не видно было дорожек. У кого не защемит сердце при виде такого запустения? Ли заглянул во двор: мать Чхунхян варила похлебку в котле и лила слезы.

– Что за горькая у меня доля! Я рано осталась сиротой, потом потеряла супруга, а на старости лет лишилась и дочери. Доверилась этому проклятому молодому Ли! Отчего все так получается? О Небесный владыка, обрати же на нас свои взоры!

Юноше Ли стало жаль ее, и он со вздохом проговорил:

– Сейчас у вас такая беда, но разве не настанут добрые времена? – И он окликнул мать Чхунхян. Та встрепенулась.

– Кто это? Кто пришел ко мне в такую трудную пору?

Она вышла посмотреть.

– Видно, нищий. Слепой он, что ли? Не видит разве, какая здесь бедность? Была у меня единственная дочь, и ту бросили в темницу, вот и пришлось все распродать. Нечего мне подать, проходи мимо!

Юноша усмехнулся и снова окликнул.

– Что же это, мамаша не узнает меня?

– Да кто ты такой? Ким Гвоннон, что ли? Покажись хоть! Не пойму, кто это.

Тогда юноша сказал:

– Это молодой господин Ли пришел.

Мать Чхунхян стала пристально всматриваться и вдруг спохватилась.

– Лицом и на самом деле молодой Ли, но по платью – нищий из нищих! Очень странно. Что случилось? Ох, беда! Кому покажешься в таком виде? Будто синее море стало тутовым полем, а тутовое поле превратилось в синее море! Отчего так все переменилось? Вот беда-то! Теперь из-за вас моя дочь Чхунхян умрет в темнице. Дни и ночи мы с ней надеялись на вас, господин Ли, только вас и ждали, а вы являетесь в таком виде! Что же с нами теперь будет?

Юноша прикинулся, будто ничего не знает, и стал расспрашивать, что случилось. Мать Чхунхян расплакалась и принялась рассказывать все по порядку.

– Так быстро все переменилось! И моя судьба оказалась несчастливой. Экзаменов я не сдал, и дела мои весьма плачевны. Вот я и решил отправиться в путь, теперь пришел к вам, как говорится, "не посчитав далеким путь в тысячу ли". Пойдемте к Чхунхян!

Матери ничего не оставалось, и она отправилась вместе с юношей. Невыносимо смотреть, как он едва плетется по краю дороги, в рваной шляпе и соломенных сандалиях! Он даже от ветра качался, словно больной. Они подошли к воротам тюрьмы и позвали Чхунхян.

– Вот беда-то! Мы все надеялись, а вон что вышло. Смотри, к тебе нищий с Колокольной улицы пришел! Посмотри, глупая девчонка!

Тут юноша рассердился и прогнал мать. Он подошел ближе к темнице и снова окликнул Чхунхян.

А Чхунхян совсем упала духом, положила голову на кангу и задремала, но, когда ее позвали, встрепенулась.

– Кто это меня ищет? Может быть, это Чао-фу и Сюй-ю – отшельники с реки Иншуй – пришли побеседовать о мирских делах? Или это духи знатоков вина приглашают меня разделить с ними застолье? А может, это Бо-и и Шу-ци, что жили в горах Шоуяншань, призывают меня умереть, сохранив верность, или Э-хуан и Нюй-ин зовут меня вместе пойти к супругу Шуню? А может, Ли Тай-бо желает побеседовать со мной о стихах, или ищут меня четыре седовласых старца с гор Шаншань, чтобы в шашки поиграть? Может быть, это фея Ма-гу со священной горы Тайшань хочет, чтоб я окликнула Сукхян? Кто же зовет меня?

Тут юноша снова позвал ее. На этот раз Чхунхян узнала его голос и опьянела от счастья. Она с трудом поднялась и расчесала волосы.

– Во сне это или наяву? – волновалась она. – Как он разыскал меня здесь? Может, он спустился с небес? Или прилетел на облаке? Может быть, он все время был занят по службе и потому не приходил? Говорят,

 
"Летом облака узорные
похожи на вершины горные... "
 

Может, вы не приходили, потому что те горы слишком высоки?

 
"Весною от разлившейся воды
вздуваются и реки и пруды... "
 

Может, вода преградила вам путь? Почему от вас даже весточки не было? Ведь я могла умереть, и тогда мы встретились бы только на том свете. Теперь мы свиделись, и радость моя безмерна, счастью нет границ! Словно пролился дождь во время Семилетней засухи, словно засияло солнце во время Великого потопа. Какая радость! Ваши слова вернули меня к жизни.

С трудом переставляя ноги в колодках, она подошла к тюремной двери и попыталась выглянуть наружу.

– О, желанный меня зовет! Сейчас увижу лицо любимого!

Юноша Ли подошел ближе. Чхунхян приникла к щели в дверях. Она вздыхала, проливая слезы.

– Неужто это мой любимый? Почему вы в таком виде? Вы теперь нищий, а я умру и стану духом. Отчего Небо так безжалостно ко мне?

– Моя судьба тоже сложилась неудачно, – ответил ей юноша, – мне не повезло на экзамене, вот я и стал таким. На кого посетуешь? Но союз наш крепок, я не посчитал далекой дорогу в тысячу ли и пришел к тебе. Зачем горевать? У нас с тобой судьба несчастливая, поэтому все так и получилось, но вот увидишь, наступят и хорошие времена! Не печалься, будь спокойна!

– Какое горе! Какое горе! – сокрушалась Чхунхян. – Почему я так несчастна? – Она позвала мать.

– Чего уж меня звать! – сказала та. – Дни и ночи я надеялась, а теперь и надеяться не на что. Зря мы ждали. Разве случалось еще с кем-нибудь такое несчастье?

– Не надо так говорить, – сказала ей Чхунхян, – в пословицах сказано: "Пусть даже небо обрушится, все равно можно найти лазейку, чтобы спастись!", "И от смертельной болезни есть снадобье!". Не надо так убиваться, сделайте лучше то, о чем я вас попрошу, возвращайтесь домой и ухаживайте за господином. Приготовьте ужин, как следует его угостите, а потом постелите ему постель в спальне и убаюкайте, как баюкали меня в детстве. Продайте оставшиеся у меня вещички– шпильки, куски шелка и справьте господину хорошее платье. А вы, – обратилась она к юноше, – идите, пожалуйста, ко мне домой и отдыхайте спокойно. Завтра будет день рождения правителя, и, когда кончится пир, меня казнят…

Голова ее в канге задрожала, а Ли, утешив ее как мог, ушел вслед за матерью. Когда они миновали поворот дороги, мать спросила его:

– Что вы собираетесь делать?

А юноша ей в ответ:

– Хоть вы и плохо обо мне думаете, но я все же переночую у вас, а завтра куда-нибудь уйду. Так что не беспокойтесь.

Он пришел в дом Чхунхян, переночевал, а на следующий день на рассвете отправился к воротам управы.

А там вовсю шла подготовка к празднику. Посмотрите, как распоряжается начальник стражи. Он велел прибрать комнаты в управе и высоко натянуть тент, похожий на облако. Вынесли ширмы с нарисованными на них пейзажами, зверями и птицами, расстелили циновки, затканные цветами и травами, расставили лампы под шелковыми абажурами, посуду для вечерней трапезы, плевательницы и пепельницы. Первыми прибыли на торжество высшие чиновники из ближайших уездов, потом появились старые кисэн в сопровождении молоденьких учениц в пестрых платьях. Столики были заставлены угощениями, и отовсюду, словно звон нефритовых подвесок, неслись звуки гуслей, цитр и других инструментов. Кисэн исполнили танец "ипчхум", потом – танец с мечами. Комунго напоминали лодки, и, когда музыкантши играли, инструменты слегка покачивались, словно лодки на волнах.

Юноша тоже захотел войти в зал, где происходило пиршество, но его вытолкали за дверь.

– Ваше веселье кончится слезами, – проворчал он, – ну а пока веселитесь вволю! Ловко я вас проведу! В штаны от страха наложите! – И он усмехнулся.

Вскоре послышался стук – начали играть в ют. Юноша сердитый бродил вокруг управы, а тем временем стражник, что стоял у ворот, отлучился по малой нужде. Ли воспользовался этим, прошмыгнул внутрь и вошел в зал. Правитель, заметив его, рассердился и, подозвав стражника, приказал выгнать вон. Тотчас выскочили стоявшие неподалеку стражники, схватили юношу за Шиворот и поволокли наружу. Сдержав свой гнев, юноша снова стал прохаживаться возле ворот управы, соображая, как бы ему пробраться внутрь. Тут он заметил позади управы отверстие в ограде, закрытое мешком из-под риса. Он тихонько пролез туда и, поднявшись во флигель, обратился прямо к правителю:

– Я оказался в вашем городе случайно, нельзя ли мне отведать кушаний с вашего великолепного стола?

Правителю это не понравилось, а военачальник из Унбона засмеялся:

– Я ничего не имею против, если вы сядете слева.

Юноша Ли уселся и быстро очистил весь поднос.

Тогда военачальник из Унбона приказал принести столик с вином и подать Ли. Слуга налил вина и подал юноше, но тот не взял.

– Пусть какая-нибудь из здешних кисэн споет "Застольную"! Не интересно пить вино без застольной песни. Я человек холостой, выберите-ка мне среди кисэн самую хорошенькую!

Правитель, услыхав это, возмутился.

– Экий мерзавец! Из-за унбонского военачальника приходится смотреть на этого противного оборванца.

А военачальник засмеялся и велел одной из кисэн подойти к нищему. Та неохотно поднялась и приблизилась к юноше.

– Начинай-ка, – сказал ей юноша, – у меня без застольной песни вино в глотку не лезет!

Кисэн налила вина и запела:

 
"Выпейте, выпейте
полную чашу вина -
Тысячелетия
ваша продлится весна,
Тысячелетия
будут у вас впереди:
Влаге живительной
рад был и ханьский У-ди.
Не оставляйте же,
выпейте это вино.
Сладкое, горькое ль -
пейте его все равно... "
 

– Прекрасно! – воскликнул юноша Ли, – спой еще!

И она снова запела:

 
"Твои дела разъединили нас,
Одна в постели я не сплю – дрожу!
Я без тебя тоскую каждый час,
Кому о чувствах горьких расскажу?
* * *
Луна взошла на небосклон,
Был ею Ли Тай-бо пленен.
Давно в живых поэта нет,
Зачем, луна, струишь ты свет!
* * *
Я не рано очнулась
от весеннего сна,
Плотный шелк занавесок
убрала от окна.
Распустились цветы,
ярко двор расцветив,
И застыли в них бабочки,
крылья сложив.
Густо ивы у скал
над рекой разрослись,
И зеленый покров
над потоком повис.
* * *
Седовласый рыбак
поселился у самой воды.
Говорит, что привольнее здесь,
что в горах, мол, тесней...
Быстро лодку спускай,
принимайся в отлив за труды,
Скоро станет вечерний прилив
все слышней и слышней.
Чи-гук-чхон, чи-гук-чхон,
оса-ва!..
Вот он лодку толкает,
упираясь ладонями в нос.
И плечо рыбака высоко над другим поднялось.
* * *
Не стану ловить тебя, белая чайка,
не улетай от меня.
Увы, государь от меня отвернулся,
лишь ты – утешенье мое.
Па белом коне с золотою уздечкой
среди цветов поскачу.
У пяти зеленеющих ив прекрасна
в пышном цветенье весна.
* * *
Среди молчаливых зеленых гор,
У хлопотливых лазурных вод,
В порывах свежего ветерка,
Под ярким светом вольной луны,
Все хвори и немочи миновав,
Спокойно до старости доживу.
* * *
Всем звездам Большой Медведицы
На тоску, на разлуку жалуюсь,
Только звезды не отвечают мне,
Встречу ль я моего любимого.
А рассвет все близится, близится,
Я в стихах изливаю жалобы.
Может, другом моим, утешителем
Станет утренняя звезда... "
 

После того как она пропела песни, гостям подали яства. Перед Ли поставили покосившийся столик с отломанными углами, на котором стояла миска лапши и лежали кусок хлеба, кусок говяжьей грудинки, жужуб и каштан. Ему подали почтительно, как министру, но он разобиделся и обеими ногами опрокинул столик. Все почувствовали себя неловко, но юноша разошелся, он размазал рукавом пролитое вино и стряхнул прямо на столик сидящим слева. Какой ужас! Все лицо правителя оказалось забрызганным. Правитель поморщился.

– До чего же отвратительны люди! Это из-за унбонца меня так оскорбили. Зачем я только послушался его?

Но тут заговорил Ли:

– Родители позаботились обо мне и обучили грамоте. Я славно попировал здесь, и с моей стороны было бы невежливо уйти просто так. Вы ничего не имеете против, если я по заданной рифме сочиню стихотворение?

Сидящие слева назвали рифму:

– Плоть – знак "ко", высокий – знак "ко".

Ему дали тушь и кисточку. Ли тотчас написал:

 
"В кубках точеных искрятся вина,
кровью людской отливая.
Множество яств на нефритовых блюдах -
это же плоть живая!
Капает воск со свечей горящих -
слезы народные льются,
Громкие песни звучат повсюду -
стоны людей раздаются!"
 

Сидящие слева прочитали стихотворение и принялись размышлять, а военачальник из Унбона только взглянул, как сразу догадался, в чем его смысл: «Прекрасное вино в золотых чашах – это кровь десяти тысяч людей, роскошные кушанья на нефритовых блюдах – это плоть тысячи людей, воск, капающий со свечей, – это слезы народа, а там, где громко распевают песни, громко ропщет народ».

"Критикует правление и печется о народе – это подозрительно. Некогда Чжоу-синьлан оказался первым среди тридцати шести надо бы и мне пораньше улизнуть", – решил он и сказал правителю:

– Завтра у меня день раздачи риса крестьянам. Я не могу больше веселиться с вами, мне нужно идти, – и ушел.

Тут слуга ревизора вынул ревизорский знак и, забарабанив в ворота, гаркнул:

– Прибыл тайный ревизор!

Вся управа всполошилась. Началась паника. Ломали хэгымы, флейты, перебили комунго и барабаны. Высокие чиновники, словно мыши, бросились врассыпную. Правитель Имсиля, пытаясь надеть шляпу вниз донышком, завопил:

– Кто заткнул отверстие в шляпе? – и как бешеный выскочил наружу. Правитель Чонджу в этой неразберихе уселся на лошадь задом наперед и заорал слуге:

– Куда девалась голова у лошади?.. А... наплевать, поехали быстрее!

Правитель Ёсана до того напугался, что схватил себя за чуб и принялся сам себя тузить.

– Ой, меня кто-то поймал, – кричал он. – Бежим скорей!

Поднялась страшная суматоха. Правитель Чоксона наложил в штаны, ведающий чинами упал в обморок, а уездные чиновники обмочились. Сам правитель Намвона затрясся от страха и, бормоча: "Того гляди, и у меня голова кругом пойдет. Мы тут все потонем в дерьме", – выскочил вон.

А тем временем ревизор отправил во дворец донесение, а намвонского правителя отстранил от службы. После этого он все в управе привел в порядок, разобрался в делах правления, а потом приказал привести узников, и прежде всего – главную преступницу Чхунхян.

Тюремщик привел Чхунхян. Она держалась за кангу и громко причитала:

– Я так просила молодого господина хоть сегодня подержать мне кангу, но он, видно, замерз и куда-то ушел. Сейчас будут решать, жить мне или умереть, а его нет. Не случилось ли с ним какой-нибудь беды? – И она опять заплакала в голос.

Стражник подошел к Чхунхян и сказал:

С сегодняшнего дня ты по приказу правителя поступаешь к нему в наложницы. Приготовься к этому!

– У меня брачный союз на сто лет с сыном прежнего правителя, – возразила ему Чхунхян, – я не подчинюсь его приказу!

Тогда к ней обратился ревизор:

– Гулящая девчонка, как говорится, "ива при дороге, цветок у ограды", а хочет быть целомудренной! Интересно, отчего это ты, подлая кисэн, поверила молодому господину и теперь хранишь ему верность. Станешь моей наложницей! И разговаривать нечего!

– Какой бы я ни была подлой, – возразила ему Чхунхян, – не пойду наперекор самой себе, особенно теперь, после такого жестокого наказания! И вы, правитель, даже не пытайтесь меня сломить! Воля моя неизменна!

– Разве не прекрасна твоя верность?! – воскликнул ревизор и приказал кисэн, что стояли поблизости, снять с нее кангу.

Разве кто-нибудь осмелится не повиноваться его приказанию? Кисэн подбежали и разломали кангу.

– Подними голову и взгляни на меня! – обратился к ней ревизор.

– Не стану я смотреть на вас, – промолвила Чхунхян в ответ, – и говорить больше не буду, лучше убейте меня! Исполните последнее желание несчастной!

Ревизор пожалел ее.

– Как бы тебе ни было противно, подними глаза хоть на мгновение и взгляни на меня.

Чхунхян прислушалась к его голосу, заколебалась и, подняв голову, взглянула: да это молодой господин Ли! В порыве радости она подбежала к нему.

– Какое счастье! Разве случалось когда-нибудь такое? Правда, в древности Хань Синь жил на средства прачки и терпел лишения, а потом стал полководцем при династии Хань. Кто мог заранее это предвидеть? Цзян-тайгун тоже бедствовал восемьдесят лет и удил рыбу на берегу реки Вэйшуй, а потом стал первым министром при государях Чжоу. Разве можно о таком знать заранее? Кто же мог подумать, что любимый, явившийся в облике нищего, окажется ревизором? А могла ли я знать, томясь в темнице, что нынче встречусь с любимым и увижу белый свет? Какое счастье! Мой супруг – ревизор! Не сон ли это? Радость моя бесконечна, и вы, любимый, тоже радуйтесь! Вчера нищим приходил на меня посмотреть, а сегодня стал ревизором – разве могла я об этом знать заранее?

Она плясала и прыгала от счастья. Тут пришла ее мать с рисовым отваром.

– Если уж так обернулось дело, – сказала она, – может, и мое имя занесут в книгу хранивших целомудрие? Ох-ох, досада-то какая! Случались ли у кого-нибудь такие неприятности. Некогда верноподданный Цюй Юань, потерпев неудачу в своих надеждах, бросился в реку Мило и погиб. Бессмертные Бо-и и Шу-ци, храня верность, умерли голодной смертью в горах Шоуяншань. Если б ты последовала их примеру, тоже стала бы знаменитой женщиной. Лучше бы ты бросилась в реку Сян и погибла! – И она с плачем подошла ближе. Тут все чиновники, увидев ее, бросились поздравлять,

– Какое счастье! Какое счастье!

– Что случилось? – спросила с удивлением мать Чхунхян и заглянула в щель в воротах. Тут она подпрыгнула от радости, миску с рисовым отваром отбросила чуть ли не на десять ли и захлопала в ладоши.

– Вот здорово! Когда еще под небесами случались такие необыкновенные дела? И я-то, старая, ни к месту затесалась сюда, вроде коралловых бус, нанизанных на нитку для янтаря, или красных бусин в прическе старика, будто ячменное зерно в треснувшей ступе, словно суп в дырявом котле! Чхунхян попала в ревизорши! А мать Чхунхян – теща ревизора! Правда это или нет? Какое счастье! – В безумной радости она пустилась в пляс. – Вот здорово! Какая радость! Как хорошо! Сначала покинул мою Чхунхян и уехал, а теперь вернулся. Радость мою не измерить, счастье – бесконечно! Пусть у каждого из вас так оставляют дочерей! А если ваши дочери так же преданны, как моя, то и вы скажете, что справедлива пословица: "Не радуйся рождению сына, а радуйся рождению дочери".

Пока она веселилась, намвонскому распорядителю церемониями приказали приготовить все для пира. Все были довольны и поздравляли Чхунхян. Ревизор рассказал ей, как он учился, Как сдал экзамен и пожелал стать ревизором. Чхунхян поведала ему о своих страданиях. Пировали весь день. А потом ревизор призвал слепого и дал ему много золота да похвалил за то, что

правильно нагадал, тюремщика за усердную службу наградил провизией. На следующий день после пира он закончил все оставшиеся дела и отправился с ревизией дальше. Государь, прослышав об этих событиях, порадовался.

– В древности много было таких, кто хранил верность, нынче же это случается очень редко. Какая прекрасная история!

Государь возвеличил Чхунхян и пожаловал ей титул "верной жены". А ревизора похвалил за усердную службу и щедро наградил. Сто раз поклонившись государю и поблагодарив его за милости, ревизор вместе с Чхунхян покинул столицу. Родились у них сыновья и дочери, и вместе они прожили в радости сто лет.

Вообще необыкновенная верность и у замужних-то женщин встречается крайне редко, а тем более у певички – вот что здесь главное! Я записал вкратце эту историю для того, чтобы такая удивительная верность служила назиданием для потомства. А еще, те мужи, что служат государю, ни в коем случае не должны забывать о своих обязанностях!