Текст книги "Классическая проза Дальнего Востока"
Автор книги: Юань-мин Тао
Соавторы: Сайкаку Ихара,Гань Бао,Сикибу Мурасаки,Тун-чжи Юй,Сянь Го,Сигён Отшельник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 64 страниц)
Наказан был не один дайнагон, многих постигла тяжкая кара. Преподобного Рэндзё сослали на остров Садо, Мотоясу, правителя земли Ямасиро, – в край Хооки, Нобуфуса – в край Ава, Сукэ-юки – в край Мимасака...
В эти дни Правитель-Инок пребывал в своей вотчине, в Фуку-хара; в двадцатый день той же шестой луны отправил он Мото-дзуми, одного из вассалов, к брату своему сайсё с посланием: "Без промедления доставь сюда зятя твоего Нарицунэ, ибо в том возникла необходимость".
– Скорее бы уж все это кончилось, я бы постарался смириться! – воскликнул сайсё. – Нет сил снова переживать эту муку!
И он приказал Нарицунэ отправиться в Фукухара. Тот покорно стал собираться, горюя и плача.
Женщины, в слезах, приступали к сайсё:
– Не говорите нам, что это невозможно, попытайтесь еще раз замолвить слово за Нарицунэ!
– Все, что я мог, я уже однажды сказал, – отвечал сайсё, – сверх того мне нечего больше добавить... Разве лишь то, что теперь я твердо решил удалиться от мира. Обещаю вам только – если я сам буду жив, навещу Нарицунэ, как бы далеко его ни сослали!
У Нарицунэ был малютка-сын, ему скоро должно было исполниться три года. В молодости люди редко чувствуют особенно пылкую любовь к детям; так и Нарицунэ до сих пор не проявлял заметной привязанности к ребенку. Но в миг тяжкой разлуки он, как видно, остро ощутил отцовское горе, ибо сказал:
– Я хочу еще раз его увидеть!
Кормилица принесла ребенка. Нарицунэ посадил мальчика на колени и со слезами на глазах, погладив его по волосам, промолвил:
– А я-то мечтал: вот исполнится тебе семь лет, после обряда совершеннолетия отдам тебя на службу во дворец... Да что пользы теперь толковать об этом! Если суждено тебе вырасти и уцелеть, ступай в монастырь и молись за упокой моей души!
И ребенок согласно кивнул головкой, хотя младенческим умом своим не мог, конечно, понять слова Нарицунэ. При виде этого и сам Нарицунэ, и мать дитяти, и кормилица, и все, кто находился при этом, – и слабые, и сильные духом, – все невольно оросили рукава слезами.
Между тем посланец из Фукухара торопил:
– Скорее! Скорее! Нам нужно засветло быть в Тоба!
И тогда сказал Нарицунэ:
– Я не собираюсь оттягивать свой отъезд, но, может быть, можно мне хоть одну ночь еще провести в столице?..
Однако посол торопился, так что в тот же вечер Нарицунэ покинул дом и прибыл в Тоба. Тесть его сайсё, совсем упав духом, на сей раз не поехал с ним.
На двадцать второй день той же луны прибыли они в Фукухара, и Правитель-Инок повелел сослать Нарицунэ в край Биттю, поручив его вассалу своему Сэноо Канэясу. Тот, опасаясь, как бы до сайсё не дошли неблагоприятные о нем слухи, в пути всячески ухаживал за Нарицунэ, стараясь его утешить. Но Нарицунэ был безутешен. Днем и ночью непрерывно твердил он имя Будды и молился о смягчении участи своего отца.
Дайнагона сослали на остров Кодзима, однако самурай Цунэ-тоо, которому его поручили, решил самолично, что место не годится для ссылки – слишком близко имелась большая гавань, куда заходили корабли. Он увез дайнагона с острова и поселил его в горах, в уединенном храме Арики, в уезде Нивасэ, неподалеку от границы, разделяющей земли Биттю и Бидзэн. Менее десяти тё отделяли владения Канэясу Сэноо в краю Биттю от храма Арики – в Бидзэн. Оттого-то Нарицунэ, живший в поместье Канэясу, с нежностью встречал даже порывы ветра со стороны Арики.
Однажды он решился спросить Канэясу:
– Сколько дней пути отсюда до Арики, в краю Бидзэн, где живет мой отец?
– Тот, рассудив, как видно, что говорить правду не следует, ответил:
– Ближним путем будет дней двенадцать – тринадцать!
Слезы потекли по щекам Нарицунэ, и он промолвил:
– В древности Япония делилась на тридцать три края, потом стало их шестьдесят шесть... Земли Бинго, Биттю и Бидзэн составляли когда-то единый край. Так же было и на востоке – прославленные земли Дэва и Митиноку были некогда одним краем, и звался он "Митиноку". Лишь недавно выделили двенадцать уездов и создали новый край Дэва. Когда вельможу Фудзивара Санэката сослали в восточные земли, захотелось ему взглянуть на прославленную достопримечательность этих мест – "Сосну Акоя". Все уголки исходил он в поисках этой сосны, но напрасно. Решив, что поиски его тщетны, он пустился в обратный путь, и тут повстречался ему глубокий старик. "Послушайте! – окликнул его Санэката. – По виду вы человек весьма почтенного возраста. Не знаете ли вы, где находится прославленная сосна Акоя, достопримечательность здешних мест?" Но старик отвечал: "Здесь нет такой сосны! Наверное, она находится в Дэва!.. " – "Значит, и вы не знаете! – хюразился Санэката. – Поистине, недалек конец мира, если прославленные места уже позабыты!" И с этими словами он собрался было идти дальше своей дорогой, как вдруг старец остановил его за рукав: "Господин, вы изволите говорить о сосне Акоя, которой славится здешний край? О той самой, о которой поется в песне:
"Луну затенили
Могучие ветви Акоя -
Сосны в Митиноку...
Время восхода настало,
А она все не может взойти!"
Эту песню сложили в стародавние времена, когда вся здешняя земля считалась единым краем Митиноку. Но когда выделили двенадцать уездов, сосна очутилась не в Митиноку, а в Дэва!" – «Вот оно что!» – сказал Санэката. Он отправился в соседнюю землю Дэва и там увидел сосну Акоя... Оказывается, она была рядом. Нарочный, везущий с далекого острова Кюсю к государеву двору рыбу горбушу на праздник Нового года, покрывает весь путь за пятнадцать дней. Ты же говоришь о двенадцати днях пути, – да за такой срок можно добраться отсюда до Цукуси... Как бы далеко не было от нас до Арики, расстояние между Биттю и Бидзэн никак не может быть больше двух или трех дней пути. Значит, ты не хочешь, чтоб я знал, где находится мой отец дайнагон, оттого и выдаешь близкое за далекое!
И, сказав так, Нарицунэ никогда больше не заговаривал об отце, как бы сильно ни тосковал.
Между тем Сюнкана, монаха Ясуёри и вместе с ними Нарицунэ сослали на остров Демонов, что лежит в море Сацума. Остров сей расположен далеко от столицы, морской путь к нему труден и опасен. Без особой нужды туда и кораблей-то не посылают. Людей на острове мало, и на жителей нашей страны они не похожи. Цвет кожи у них черный, точно у буйволов, тело обросло шерстью, и слова, которые они произносят, понять невозможно. Мужчины не носят шапки, женщины не причесывают волос. Неведома им одежда, оттого и на людей они не похожи. Главное их занятие – убийство живых созданий, ибо нет на острове растений, годных для пропитания. Они не возделывают поля, оттого и нет у них риса, в садах не сажают деревья тута, оттого и нет у них шелка и других тканей. Посреди острова высятся горы, вечно пылает там неугасимое пламя. В изобилии имеется там вещество, именуемое серой, оттого и зовется этот остров еще и другим названием – «Иводзима», «Сернистый остров». Среди горных вершин непрерывно грохочут раскаты грома, в низинах же потоками низвергаются ливни. Кажется, ни единого дня, ни краткого мига невозможно здесь прожить человеку?
Тем временем, дайнагон, прибыв наконец к месту своей ссылки, думал, что, как бы то ни было, теперь он немного отдохнет от пережитых страданий, но, услыхав, что сына его Нарицунэ сослали на остров Демонов, понял, что отныне надеяться больше не на что и счеты его с жизнью закончены. И вот, когда представился случай, написал он князю Сигэмори, что решил постричься в монахи. Тот доложил об этом государю Го-Сиракава, и разрешение было дано. Вскоре свершился обряд пострижения. Вместо пышных нарядов былых времен облачился дайнагон в убогую черную рясу – одежду тех, кто порвал все связи с сей юдолью горестей и печали... Между тем супруга дайнагона, таясь от людей, ютилась в храме Унрин, близ горы Китаяма. Жить в чужом, незнакомом месте и всегда-то печально, тем более сейчас, когда ей приходилось скрываться, – каждый день казался ей веком. Много слуг и служанок было у нее прежде, но, боясь людских глаз, теперь никто не являлся ее проведать. Среди них исключением был самурай Нобутоси. Он постоянно наведывался к госпоже, ибо имел на редкость доброе сердце. И вот, призвав этого Нобутоси, сказала она однажды:
– Молва твердила, будто муж мой сослан на остров Кодзима, в краю Бидзэн. Но недавно я услыхала, что теперь живет он, кажется, в Арики. О, как хотелось бы мне хоть один-единственный раз написать ему и дождаться его ответа! Утерев слезы, отвечал Нобутоси:
– С детских лет я был обласкан милостью господина и никогда от него не отлучался. Когда предстоял ему отъезд в Бидзэн, я жаждал разделить с ним ссылку, но Тайра не разрешили. В ушах моих до сих пор звучит его голос; слова, которыми он, бывало, выговаривал мне, поучая, запали глубоко в душу. Что бы меня ни ожидало – я доставлю ваше письмо моему господину!
Супруга дайнагона обрадовалась, тотчас же написала письмо и отдала Нобутоси. Дети тоже написали каждый по письму. Нобутоси взял их послания и пустился в далекий путь, к земле Бидзэн, к храму Арики.
Приехав, он прежде всего дал знать самураю Намба Цунэтоо, которому поручено было сторожить дайнагона. Цунэтоо, тронутый его преданностью, сразу же разрешил свидание. И вот в то время, как дайнагон, погруженный в глубокую скорбь, всеми помыслами летел к столице, ему сказали: "Здесь Нобутоси!"
"Что это, уж не сон ли?" – мелькнуло в голове у дайнагона, Е, не дослушав, он вскочил со словами: "Сюда! Сюда!"
Нобутоси вошел. Убогим было жилище, – первое, что обычно бросается в глаза людям, – но Нобутоси даже не заметил эту убогость, ибо у него потемнело в глазах при виде дайнагона, облаченного в черную рясу, и он чуть не лишился чувств.
Подробно передав все, что приказала госпожа, достал он письма и подал. Дайнагон развернул послание жены, взглянул, – слезы мешали разглядеть начертанные кистью слова.
"Малые дети тоскуют и плачут. Сил нет видеть их горе; я тоже, кажется, не вынесу этой муки... "
Прочитал дайнагон эти строчки, и сердце снова сжалось от боли, и подумал он, что все его страдания – ничто в сравнении с горем жены и детей.
Прошло несколько дней. "Позвольте не покидать вас до последнего вашего вздоха!" – умолял Нобутоси, но самурай Цунэтоо, которому вверен был дайнагон, упорно твердил: "Нельзя!" Делать нечего, пришлось и дайнагону приказать: "Возвращайся!"
– Меня, наверное, вскоре убьют, – сказал он. – Если услышишь, что меня уже нет на свете, помолись за упокой моей души поусерднее!
Затем дайнагон написал письмо супруге и отдал Нобутоси. Тот взял письмо, распрощался и со словами: "Я еще увижу вас!" – поднялся, чтобы уйти, но дайнагон задержал его.
– Навряд ли я дождусь тебя снова. Побудь же еще немного!
Еще совсем немного! Слишком уж тяжело мне будет после твоего отъезда! – Так несколько раз возвращал он Нобутоси обратно.
Но прощание не может длиться вечно, – утирая слезы, Нобутоси отбыл и возвратился в столицу. Он отдал госпоже письмо дайнагона. Развернула госпожа бумагу, взглянула и поняла, что дайнагон уже постригся в монахи, – в письмо вложил он прядь волос, снятых при пострижении.
– Не радостно, а горько видеть мне этот его подарок! – воскликнула она, не в силах снова бросить взгляд на послание, и, упав ничком, зарыдала. Дети вторили ей громким плачем.
А дайнагона, как он и предчувствовал, убили. Случилось это в том же году, в шестнадцатый день восьмой луны. О гибели его ходили разные слухи. Говорили, будто поднесли ему отравленное сакэ, но яд не подействовал, и тогда его столкнули с высокого, крутого обрыва, а внизу были воткнуты копья с раздвоенвыми концами. Поистине, подлое и страшное дело! Такого, кажется, и в старину не бывало!
Услышав, что дайнагона уже нет в живых, его супруга сказала:
– До сих пор я жила среди людей, потому что надеялась когда-нибудь снова на него поглядеть, чтобы он увидел меня, но теперь мне незачем более оставаться в миру! – И она удалилась в храм Бодай-ин, стала монахиней, возносила молитвы Будде, как предписывает устав, и молилась за упокой души дайнагона.
Госпожа эта, дочь Ацуката, правителя земли Ямасиро, была несравненной красавицей и любимой наложницей государя Го-Сиракава. А так как дайнагон Наритика тоже был самым преданным и любимым его вассалом, то Го-Сиракава и пожаловал ее ему в жены.
Младшие дети дайнагона собирали цветы, черпали священную воду и, украшая могилу, молились за упокой души отца.
Шло время, разные событья сменяли друг друга... Все быстротечно, все меняется в нашем мире, где сами небожители и те не избегнут "Пяти увяданий".
Тем временем жизнь ссыльных на острове Демонов держалась чудом, подобно капле росы на кончике травинки, и мгновенно готовы были они расстаться с нею. Но из поместья, принадлежавшего тестю Нарицунэ, постоянно слали ему еду и одежду. Благодаря этому держались и Сюнкан и Ясуёри.
Когда Ясуёри приговорили к ссылке, он по дороге принял постриг и стал монахом, приняв имя "Сёсё" – "Изначальный свет". Он давно уже помышлял о том, чтобы уйти от мира, и теперь сложил песню:
"Вот и пришлось покинуть
Этот суетный мир.
О, досадная горечь:
Зачем не ушел я прежде,
Сам, по собственной воле?!"
Ясуёри и Нарицунэ издавна питали глубокую веру в бога Кумано, и задумали они как-нибудь устроить на этом острове молельню наподобие трех священных храмов Кумано, чтобы молиться там о возвращении в столицу. Сюнкан же от природы был первейшим во всей стране нечестивцем, в богов не верил и не разделял желания своих товарищей. Но у Ясуёри и Нарицунэ мысли были общие, и вот стали они бродить по острову в поисках уголка, похожего на местность Кумано.
Наконец встретилась им возвышенность, поросшая прекраснейшим лесом. Словно багряной парчой, разукрашены были деревья осенней листвою. Взору их предстали высокие горы причудливых очертаний; белые облака опирались на их вершины, а склоны, казалось, одеты тончайшим сине-зеленым шелком разных оттенков. Несказанно прекрасны были и лес и горы... К югу расстилалось безбрежное море; волны катились вдаль, теряясь в туманной дымке. К северу громоздились крутые скалы; бурля, ниспадал оттуда водопад длиною в сто сяку... Грозный шум водопада и шелест ветра в соснах придавали этому месту таинственность, величавость, и веяло здесь божественным духом, точь-в-точь как на святой вершине Нати в Кумано, где обитает бог Летящего водопада. Не колеблясь, решили они назвать это место "Вершина Нати".
"Та гора пусть будет у нас Главным храмом, тот утес да именуется Новым храмом... " Каждой вершине дали они название разных храмов Кумано. Ясуёри стал духовником, а Нарицунэ – паствой. Каждый день они дружно ходили туда молиться о возвращении в столицу, как будто шли на поклонение в Кумано.
– О великий бог-хранитель Кумано, молим тебя, яви свою милость, возврати нас в родимый край, сподобь снова увидеть наших жен и детей!..
Так, день за днем, ходили они молиться.
Вместо чистых белых одежд, подобающих богомольцам, приходящим в Кумано, они сшили себе одеяния из конопляных волокон, а обряд очищения совершали, черпая болотную воду, будто это чистый поток Ивада; а поднявшись в гору, говорили: "Вот Ворота прозрения!" Не было у них бумаги, чтобы написать и поднести божеству священные обеты, и потому всякий раз, приходя к священному месту, Ясуёри подносил цветы и читал молитвы.
– Сегодня, избрав счастливый день, счастливое утро, когда звезды показывают год петуха – первый год эры Дзисё, в двенадцатую луну, когда уже более трехсот пятидесяти дней миновало с начала года, я, недостойный, взываю к тебе, о великий, первейший, могущественный дух Японии, бог Кумано, и к тебе, грозный и гневный бодхисатва Летящего водопада, карающий ослушников, нарушивших великий Закон Будды! Мы оба, полные веры, Фудзивара Нарицунэ и я, новообращенный монах Сёсё, очистив тело, уста и помысла от трех грехов и слив воедино душу и тело, от всего сердца смиренно обращаем наши молитвы к тебе, о великий бодхисатва Амида-нёрай! Ты учитель, спасающий все живое в этом мире страданий; ты единый в трех образах переправляешь грешников на Берег прозрения! И к тебе обращаем мольбы мы, о великий бог-целитель Якуси-нёрай, владыка Чистой райской земли, лазурью сияющей на востоке, славный бог Хаятама! И к тебе, бог Фусуми; ты же – бодхисатва Каннон, тысячерукое божество, обращающее на Путь истины все живое, проповедуя учение Будды на горе Поталака в далекой Индии – южной стране! Бодхисатва Каннон, одиннадцатиликое божество, ты владыка этой юдоли скорби, ты спасаешь все, что живет, ты вселяешь мужество в робких, ты внемлешь молениям смертных! Из всех одиннадцати ликов Будды твой лик – самый высокий!
Каждый, кто молится о покое и мире в этой жизни, начиная от государя и кончая последним смердом, каждый, кто жаждет блаженства после кончины, непременно сподобится твоей благодати, если станет провозглашать имя Будды по утрам, омывшись чистой водой, смыв скверну с тела и отбросив земные страсти, томящие душу, и по вечерам, обратившись лицом к Священной горе Кумано. Эти скалистые высокие горы для нас символ доброты и величия Будды, эти бездонные крутые ущелья глубоки, как стремление Будды спасти все живое, всех смертных! С верой в Будду поднимались мы на эти вершины, пробираясь сквозь тучи, опускались в ущелья, невзирая на хладные росы, и творили молитву. Если бы не уповали мы на божественную благодать великого бодхисатвы, как могли бы мы свершить путь, столь опасный и трудный? Если бы не веровали в чудесную силу святого бога, как могли бы прийти на молитву в это глухое, отдаленное место? А посему, о великий бог, и ты, бог Летящего водопада, обрати к нам милосердный и ясный взор твой, чистый, как лотос, приклони слух свой, чуткий, как у молодого оленя, узри чистоту наших помыслов, в коих нет двоедушия, и внемли нашему гласу, полному великой любви к тебе!
Ради спасения верующих и неверующих покинул ты, о бог Хаятама, и ты, о бог Фусуми, райские чертоги, сверкающие всеми сокровищами вселенной, умерили сияние, излучаемое сонмами посланцев Будды, и поселились вместе с нами, в нашем грешном мире, в его грязи и прахе. Вот почему без конца стекаются к вам вереницы приносящих вам дары и священные обеты, и несть числа почитающим вас и молящим с надеждой: "Милосердие божие, да изменит предначертание Судьбы! Да обретет просящий жизнь речную!" Приходящие в храм ваш в монашеском рубище приносят к вашему алтарю цветы прозрения, и так их много, что содрогается пол в священных чертогах! У верующих в бога Кумаио сердца чисты, как воды в райском пруду Спасения всех грешных. Если мы удостоимся благодати и ты, о великий бог, внемлешь нашей молитве, исполнится то, о чем просим! Обращая взор ввысь, коленопреклоненно молю – о боги всех двенадцати святилищ Кумано, расправьте Крылья Спасения, воспарите высоко в небо над миром суеты и греха и положите конец мукам изгнания! Да исполнится заветная мечта наша – возвращение в столицу! Бью челом вам, снова и снова! Так молился Ясуёри.
Нарицунэ и Ясуёри каждый день ходили в созданный ими храм Кумано, а случалось, проводили и всю ночь в молитвах. Как-то раз они всю ночь распевали песнопения «имаё». На рассвете Ясуёри задремал и вот что увидел во сне: будто из морской дали выплыла лодка под белым парусом и вскоре причалила к берегу; из лодки вышли женщины в алых хакама и, ударяя в ручной барабан, запели хором:
"Надежней святого зарока
Множества будд
Заступницы Тысячерукой
Единый обет.
Слыхали?! На древе иссохшем
От мощи его
Цветы расцветают внезапу,
Созревают плоды!"
Они повторили эту песню несколько раз и исчезли, точно растворились в воздухе. Пробудившись, Ясуёри немало дивился этому сновидению.
– Думается мне, то явился в преображенном виде Великий дракон, бог-повелитель морей и водоемов. Среди трех святилищ Кумано Западный храм посвящен богине Каннон. А бог Дракон – не кто иной, как один из двадцати восьми ее божественных стражей. Значит, есть надежда, что молитва наша услышана.
В другой раз, проведя ночь в молитве, они оба задремали, и приснился им одинаковый сон: ветер, подувший с моря, принес два древесных листка и опустил их прямо на рукава каждому. Ни о чем не догадываясь, взглянули они на эти листочки: то были листья дерева "наги", что растет на святой вершине, в Кумано. Червяк прогрыз на них дырочки, так что ясно складывались слова песни:
"Если будут моления
Сильным и быстрым богам
Рьяны и ревностны,
Вам ли тогда не откроется
Путь возвращенья в столицу?!"
Чтобы хоть как-нибудь заглушить безмерную тоску по родным краям, Ясуёри решил вырезать из дерева тысячу ступ. На ступах он задумал начертать священную индийскую букву "А", год, месяц, день, свое мирское и духовное имя и две песни:
"О ветер, летящий
Над всеми путями морскими,
Матушке милой скажи:
Томлюсь я на острове малом
Что в Сацума – дальнем заливе".
* * *
"Помысли, как тягостно мне,
Если даже в дороге недальней,
Зная, что скоро вернусь,
Тосковал я безмерно
О старинном пределе!"
Эти ступы Ясуёри относил к заливу. Всякий раз, когда белопенные волны, набегая, разбивались о берег и отступали обратно, он бросал по одной ступе в море, приговаривая:
– О великие боги, властители небес и земли, и вы, светлые боги, охраняющие столицу, и ты, великий бог Кумано и пресветлая богиня Ицукусима! Молю вас, пусть хоть одна из этих ступ достигнет столицы!
Так бросал и бросал он ступы, по мере того как были готовы. Шли дни, и число ступ росло, приближаясь к задуманной тысяче.
То ли тоскующая душа Ясуёри уподобилась ветерку, несущему вести, то ли помогла чудесная сила богов и будд, но только одну из тысячи этих ступ прибило волнами к побережью земли Аки, в Ицукусима, туда, где у самой воды стоит храм великого бога морей.
Как раз в это время туда пришел странствующий монах, близкий друг Ясуёри. "Если представится случай, поеду на остров Демонов, узнаю, что с ним!.. " С такою думой отправился сей монах в паломничество по святым местам к западу от столицы и прежде всего пришел помолиться в храм Ицукусима. Здесь повстречался ему человек, по виду – жрец этого храма. Монах разговорился с ним и, рассуждая о том, о сем, спросил:
– Слыхал я, что будды и бодхисатвы, превратившись в японских богов, являют множество чудес... Но скажите, как случилось, что здешний бог стал повелителем всех существ, одетых в чешую и живущих в океанских просторах?
И жрец ответил:
– Здешний бог – это бодхисатва, принявший облик третьей дочери царя-повелителя соленых морей дракона Сякацура; ради спасения всех живых существ пребывает он здесь, снизойдя к нам из мира Справедливости и Закона! – И он рассказал о многих поистине дивных и благостных деяниях этого бога с первых дней его появления в этих краях и вплоть до нынешних времен.
Стройными рядами вознеслись коньки крыш всех восьми строений, образующих храм, как будто созданный чудодейственной силой бога; к тому же стоит этот храм прямо в море, и луна озаряет его в часы прилива и отлива. Прихлынет море, – огромные ворота и ограды, выкрашенные в алую краску, сверкают в лунном сиянии, как драгоценные камни; отхлынет море – "белый песок, озаренный луною, словно иней, выпавший летней ночью... "
Монах, преисполнившись благоговения, стал читать священную сутру; между тем день постепенно померк, засияла луна, наступил час прилива. Вдруг среди водорослей, колеблемых волнами, заметил он какой-то предмет, очертаниями похожий на ступу. Ничего не подозревая, поднял он ее, стал разглядывать вблизи и вдруг прочитал: "... Томлюсь я на острове малом, в Сацума... " Резьба была глубокой, потому волны ее не смыли, и знаки виднелись отчетливо и ясно.
"О, чудо!" – подумал монах, положил ступу в легкий ящичек, висящий у паломников за спиной, возвратился в столицу и поспешил туда, где, таясь от людей, жила благородная монахиня – мать Ясуёри и его жена с детьми. Он показал им ступу. "О, как могло случиться, что эта ступа не унеслась по волнам в Китай, а приплыла сюда, чтобы снова терзать нам душу!" – восклицали они и еще острее почувствовали свое горе.
Слух об этом дошел и до государя-отца. "О, жалость! Значит, несчастные еще живы!" – промолвил он, взглянув на ступу, и пролились драгоценные слезы... Вскоре показали ступу и князю Сигэмори, а тот показал ее своему отцу, Правителю-Иноку.
Какиномото Хитомаро пел о лодке, что исчезает за островом, Ямабэ Акахито сложил песню о журавлях, что улетают в прибрежные заросли камыша; бог Сумиёси скорбел о ветхих крышах храма, бог Мива в песне рассказал о вратах из дерева криптомерии... С тех пор как в древности бог Сусаноо сложил первую песню "танка", многие боги поверяли стихам все богатство своих чувств и переживаний. Песня движет людскими сердцами, приводя их в волнение... Сам Правитель-Инок при виде ступы обронил, говорят, несколько сочувственных слов, – ведь и у него как-никак в груди было сердце, а не камень или бесчувственная деревяшка!
