Текст книги "Классическая проза Дальнего Востока"

Автор книги: Юань-мин Тао

– Раньше у нас была хоть небольшая зацепка, – сказал он, – а сейчас – ничего, будто перед нами нарисованная лепешка... Вот тебе сапог и пять дней сроку. Без преступника не показывайся на глаза.

Вконец огорченный Ван поплелся к себе.

– Жань Гуй, – сказал он младшему сыщику, – ну и не везет же мне! Когда с твоею помощью нашли этого сапожника, я подумал: уж вроде бы все уладилось и утряслось, и делу конец. Раз тут задет сам господин наставник Цай, значит, непременно похерят дело! Чиновник чиновника всегда покроет. Ан нет, все закрутилось сначала – снова лови преступника! Да только ищи ветра в поле! Я начинаю думать, уж не бог ли он в самом деле? Кто знает? Сапоги-то уездный Ян ему подарил! А других улик у нас, кажется, и нет. Что же мы скажем правителю Тэну?

– Как и вы, я уверен, что сапожник не причастен к делу. Не виноваты господин наставник Цай и начальник уезда. Что касается бога Эр-лана, то вряд ли божество способно на подобные мерзости. Думаю, это кто-то из тех, кто живет поблизости с храмом, к тому же знакомый с колдовством. Придется мне сходить в этот храм. Похожу-погляжу, разведаю-разнюхаю, может быть, что и узнаю. Но только, начальник, не слишком радуйся, когда схватим кого, и не кручинься, коли никого не найдем!

– Согласен! – сказал Ван, протягивая Жань Гую сапог.

Итак, Жань Гуй, переодетый бродячим торговцем, прихватив звонкий барабан с бубенцами под названием "волнитель женских покоев", направился к храму, вошел, отложил в сторону коромысло с коробами, зажег благовонные палочки и склонился в низком поклоне:

– О Небо, ясновидящее и всемогущее! Помоги Жань Гую найти правду и поймать злодея, дабы сохранить имя бога в чистоте!

Кончив молиться, Жань Гуй вытащил из сосуда три гадательных бирки. Все три сулили большую удачу. Жань Гуй поклонился, чтобы выразить свою благодарность, и, вскинув коромысло, вышел из ворот. Что он делал? Прохаживался подле храма туда и сюда и обходил храм вокруг, внимательно глядел по сторонам.

Вот он заметил домик с маленькими оконцами, с одностворчатой дверью, прикрытой ветхим завесом из пятнистого бамбука.

– Торговец!-услышал он чей-то голос. – Иди-ка сюда. Жань Гуй обернулся, перед ним стояла молодая женщина.

– Это ты меня звала, девица? – спросил он.

– Я! Ты, как я вижу, и скупаешь и продаешь, а у меня как раз есть для тебя одна вещь. Отдаю задарма, – всего за несколько вэней. Захотелось дитя моему сластей, вот я и решила продать кое-что.

– Видишь эти короба, девица? Они у меня не простые. Я зову их "склад-сарай, что угодно собирай". Это потому, что все я беру и все покупаю. А ну показывай, что там у тебя?

Женщина что-то крикнула дочери, и та принесла... Как бы вы думали, что она принесла?

 
Оленя лошадью назвав,
сановник рассчитал вполне:
Одни согласны будут с ним,
другие не снесут обмана.
Никто не знает: мотылька ль
Чжуан-цзы увидал во сне,
Или увидел мотылек
философа Чжуана.
 

Перед Жань Гуем лежал сапог, точь-в-точь под пару тому, что добыл в свое время Пань-заклинатель, – те же четыре стежки! Сыщик едва не задохнулся от радости, потом вскричал:

– Так он же один, чего он стоит? – Потом спрашивает: – А сколько ты хочешь? Смотри, не запрашивай лишку!

– Я же сказала, продам за несколько вэней. Мне бы только купить что-нибудь моей девочке. Короче, назначай цену сам, но только по-честному!

Жань Гуй полез в кошель и достал полсвязки монет.

– Вот бери, коли согласна, а не хочешь, я пошел. Ведь у тебя всего один сапог, а нужна пара.

– Прибавь хоть немного, вещь-то хорошая.

– Не упрашивай, все равно не прибавлю. – Он вскинул коромысла и сделал несколько шагов.

Девочка захныкала.

– Постой-ка! – Женщина остановила Жань Гуя. – Полно тебе, прибавь хоть самую малость.

– Так и быть! – Сыщик отсчитал еще двадцать медяков. – Даю намного больше, чем он стоит. – С этими словами он сунул сапог в один из коробов и зашагал прочь, ликуя в душе.

"Дело-то наполовину сделано! – радовался он. – Главное теперь держать язык за зубами и хорошенько разузнать об этой бабенке!"

Спустился вечер. Жань Гуй оставил короба с товарами у знакомца, что жил возле моста Небесного брода, а сам отправился в приказ. Само собой, Ван приступил к нему с расспросами, но Жань Гуй ответил, что новостей пока нет.

На следующее утро, наскоро закусив, Жань Гуй пошел к названному знакомцу за своим товаром, а потом вновь направился к женщине, продавшей сапог.

Двери дома были на замке. Помрачневший сыщик стал соображать, что делать дальше. Поставив короба на землю, он подошел к соседнему дому. У ворот его на низенькой скамейке сидел старик и плел веревку из рисовой соломы.

– Эй, дядя, а дядя! – обратился к нему сыщик, соблюдая, разумеется, осторожность. – Хочу тебя спросить, куда это запропастилась твоя соседка-молодуха?

Старик оставил работу и поднял голову:

– А на что она тебе?

– Понимаешь, торговец я, купил вчера у нее старый сапог, да только плохо смотрел. Одним словом, убыток я потерпел. Вот и пришел забрать свои деньги обратно.

– Вроде к свекрови эта сучка ушла, – проворчал старик. – Придется тебе, парень, с убытком смириться. Ты знаешь, кто эта сучка? Она – полюбовница самого Сунь Шэнь-туна, настоятеля из храма бога Эр-лана. А знаешь, кто Сунь? Страшный он человек и с колдовством знаком. Наверное, и сапог-то с помощью ворожбы достал а потом велел полюбовнице продать его да сластей накупить. С настоятелем она путается не один день. Правда, месяца два, а то и три назад разошлись они, только не знаю почему. Но недавно опять как будто снюхались... Денег она тебе ни за что не вернет. А коли разозлишь ее, нажалуется своему монаху, а с ним шутки плохи. Он тебя заколдует, и конец.

– Вон оно как получается... – протянул Жань Гуй, – ну спасибо и на этом.

Сыщик вскинул на плечо коромысло с коробами и, посмеиваясь, зашагал в город.

– Неужели повезло? – спросил его Ван.

– Вот именно. Только покажи мне для верности тот сапог.

Ван достал сапог, и Жань Гуй сравнил его со своим. Сапоги были парой.

– А этот у тебя откуда? – вскричал Ван.

И Жань Гуй не торопясь подробно рассказал обо всем, что с ним случилось.

– Говорил я, что бог ни при чем, – сказал он. – Все это проделки настоятеля храма. Сомневаться не приходится.

Ван ног не чуял от радости. По случаю такой удачи он зажег свечу и поднес Жань Гую чарку вина.

– Вот только как мы его сцапаем? – снова засомневался он. – Вдруг он пронюхал обо всем и дал стрекача?

– Вряд ли! Объявим завтра, что идем в храм на богомолье и несем подношенья. Настоятель выйдет нам навстречу, а кто-нибудь даст условный знак, -плошку уронит или еще что, -тут-то мы его и схватим.

– Это все так, – согласился Ван, – да только сначала надобно доложить правителю. Без его приказа арестовать нельзя.

И старший сыщик Ван отправился к правителю Тэну.

– Ну и молодцы! – воскликнул обрадованный Тэн. – Но только будьте осторожны, чтобы не сделать какого промаха. Я слышал, этот мошенник знаком с колдовством, может изменить обличье и даже вовсе исчезнуть. Поэтому захвати с собой зелье от колдовства: свиную и песью кровь, смешанную с чесноком и калом. Брызни на него, и он – бессилен.

С тем старший сыщик Ван отправился домой – готовить отворотное зелье. На следующее утро он велел одному из сыщиков спрятаться с зельем где-нибудь возле храма, а в нужный миг, когда схватят злодея, быть под руками. Сам Ван, Жань Гуй и еще несколько человек, все переодетые в богомольцев, направились в храм. В главном зале, где возжигают свечи, гостей встретил настоятель Сунь. Он успел прочитать всего несколько строк из священных текстов, как вдруг раздался звон – это Жань Гуй, стоявший рядом, уронил плошку с жертвенным вином. По этому знаку люди Вана бросились вперед.

 
Не выпустят ласточку
цепкие когти орла,
А в пасти тигриной
погибель ягненку пришла.
 

Итак, сыщики набросились на Суня и тотчас облили его названным зельем. Теперь уж никакие волшебства помочь ему не могли, настоятель понял это и смирился.

Сыщики повели его в столичное управление, награждая по дороге тумаками да палками. Правитель Тэн, прослышав об этом, поспешил в зал присутствия.

– Подлый раб! – закричал он в страшном гневе. – Ты посмел заниматься колдовством! Мало этого, ты еще и осквернил государеву жену и выкрал у нее драгоценность. Отвечай!

Сунь Шэнь-тун стал было отпираться, но под пыткой во всем признался.

– Я занимался колдовством с малолетства. Потом стал монахом в храме Эр-лана, а затем с помощью подкупа и связей сделался настоятелем. Как-то я увидел в храме госпожу Хань и услышал, что она просит у бога дать ей мужа, похожего на него самого. И вот я решил нарядиться Эр-ланом. Совратил ее и выманил яшмовый пояс. Все это сущая правда.

Правитель отдал приказ: надеть на преступника кангу и бросить в темницу. Тюремщикам было сказано хорошенько сторожить злодея и ждать решения государя. Изложив суть дела в докладе на высочайшее имя, правитель Тэн отправился к тай-вэю Яну, а затем они вместе отправились за советом к наставнику Цаю.

Вельможа доложил обо всем государю, и вскоре последовал высочайший рескрипт: "За осквернение государевой жены и кражу драгоценности приговорить злодея к смерти через четвертование. Женщину к суду не привлекать. Яшмовый пояс, который не был в употреблении, вернуть в казну. Госпожа Хань, не сохранившая верности долгу, лелеяла греховные помыслы, а посему впредь ее во дворец не допускать, судьбу же ее препоручить тай-вэю Яну, дабы он, когда воспоследует надобность, выдал ее за простолюдина".

Молодая женщина, узнав о решении государя, вначале всплакнула, но потом отбросила печаль свою прочь. Ведь она и сама, в конце концов, того же хотела! И верно, со временем она вышла замуж за торговца из далеких краев, который имел в столице лавку. К себе на родину он госпожу Хань не взял, ибо почасту бывал в столице. Умер торговец в глубокой старости, но это уже другая повесть, а мы вернемся к нашей истории.

Когда пришло государево решение, Сунь Шэнь-туна вывели из кайфынской тюрьмы и зачитали приговор. На тростниковом щите были записаны преступления монаха, а в конце были такие слова: "Казнить через разрубление на части". Злодея вывели на главную площадь города, где и казнили перед людьми. Вот уж поистине:

 
Его проделкам да проказам
Теперь конец положен разом.
 

На казнь Суня сошлось поглазеть множество народа – стояли плечо к плечу, спина к спине. Глашатай зачитал список преступлений, а палач, призвав на помощь духов казни, приступил к делу. Так вот и четвертовали Суня, и толки и пересуды об этом долго еще не утихали в городе. Кто-то из прежних столичных сказителей составил жизнеописание Суня, оно и по сей день числится среди самых диковинных историй. Закончим же мы его такими стихами:

 
Если заветы мудрых
хоть изредка да вспомянешь,
Заповеди Сяо Хэ
нарушать никогда не станешь.
Издревле за распутство
законы бывали строги,
Мошенников, плутодеев
никогда не прощали боги.
 

 
Весной, когда густы и сочны травы,
Слабеет у девицы строгость нрава;
Крепчает ветер, месяц скрыт от взора -
Мужает сердце юноши в ту пору.
Остёр язык рассказчика, как жало.
Длиной в три цуня будет он, пожалуй.
Всё взвесит он и перескажет честно,
Что глубоко, что мелко в Поднебесной.
 

Рассказывают, что во времена династии Тан область Сянъ-ян в Шаньдуне именовалась еще «Восточной округой к югу от гор». Говорят также, что проживал в Сянъяне один торговец. Фамилия его была Вань, а все кругом величали его Служивый Вань. Был он третьим в семье, поэтому его еще звали господин Третий Вань, Лавка его в городе стояла на самом виду, на главной улице. Вань торговал чаем, а рядом с лавкой была у него и чайная.

У Ваня служил приказчик лет двадцати от роду по фамилия Тао, а по прозвищу Железный монах. Служил он в лавке с самого детства, с тех самых пор, как на голове его было всего несколько пучочков волос, В день, о котором пойдет речь, торговля уже кончилась. Хозяин, находившийся в это время в комнате, отгороженной матерчатой занавеской, заметил, что Тао – вот ведь мошенник! – зажал в кулаке сорок, а то и пятьдесят монет. "Посмотрим, что будет дальше", – подумал Вань. Надо вам знать, что у разливальщиков чая было в ходу выражение: "Сходить в такую-то округу или область". Вот, к примеру, кто-то сказал: "Сегодня я сходил в Юйхан". А Юйхан, как известно, находится в сорока пяти ли, значит, слуге удалось припрятать сорок пять монет. Бывало, и так говорили: "Сходил в Пинцзян". Значит, слуга прикарманил никак не меньше трехсот шестидесяти монет. Ну, а если кому удавалось добраться до Чэнду в Сычуани, можете себе представить, сколько он загребал за день! Так вот, хозяин стал смотреть, что же этот негодный Тао будет делать дальше. А Железный монах, вертя шеей, будто коршун, и с опаской озираясь по сторонам, сунул деньги за пазуху. Он, видно, думал, что его никто не заметил. Тут Вань откинул занавеску, неторопливо вошел и сел на скамью подле шкафа. Тао руку ослабил и давай шарить за пазухой, точно гладил себя. "Я, мол, сам себя щупаю". Потом снял пояс, отстегнул от него кошель, взял его за оба конца и тряхнул, а затем хлопнул себя по брюху и бедрам. Все это означало: "Ты, хозяин, может, что-то и видел, но только денег я твоих не крал". Хозяин поманил слугу пальцем.

– Я стоял за занавеской и все видел. Сначала ты монеты зажал в кулаке, а потом стрельнул глазом вот сюда и где-то их спрятал. Говори по-честному, сколько от меня утаил? Ну чего ты трясешь своим кошельком? Надуть меня хочешь? Где деньги схоронил? Скажешь по-хорошему, прощу, не скажешь – в суд потащу!

– Не скрою, хозяин, утаил я сорок пять монет, спрятал их в одном месте, – сказал Тао, сложив почтительно руки на груди. – Я их сунул вон в ту железную подставку от висячей лампы.

Хозяин взобрался на скамью. Действительно, в подставке лежала кучка монет.

– Сколько лет ты живешь у меня в доме? – спросил Вань, слезая со скамьи.

– Лет четырнадцать, а может, и пятнадцать. Еще мальчишкой, когда отец был жив, я разносил чашки и блюда. После смерти отца вы, хозяин, оставили меня у себя и вырастили.

– Так-так. Если в день ты способен утаить пятьдесят монет, то за десять дней ты крадешь пятьсот; за месяц это будет целая связка да еще пятьсот монет. В год это будет восемнадцать связок, а за пятнадцать лет – двести семьдесят связок, К судье я тебя тащить не стану, но работать ты у меня больше не будешь! – И он рассчитал Тао.

Пришлось Железному монаху собрать свои пожитки и уйти из чайной.

Тут надо сказать, что Тао был весьма непутевым парнем, подаяние клянчить и то не умел. Деньги кончились уже дней через десять. А за это время Вань успел рассказать о нем во всех сянъ-янских чайных, так что Тао негде было не только что подработать, но даже и милостыни попросить. Стояла осень, а о ней в старину еще сложены такие стихи:

 
"Как палка, гол водяной каштан,
И лотос поник, увял.
Утун роняет лист за листом,
И вот уж почти опал.
Ближе, все ближе холод зимы,
И дождевую нить
Легким пушинкам снега пора
Над стылой землей сменить.
Где-то у корня жухлой травы
Стонет еще сверчок;
Гусь одинокий спустился, сел
На отмель, в мягкий песок.
Страннику в долгом его пути
Пристанища нет и нет.
Ему ли, скитальцу, всех не познать
Осени скорбных примет!.. "
 

Правдивые стихи! Да вы и сами знаете: вдруг задует студеный ветер, внезапно припустит холодный дождь... У Тао были, правда, две куртки: одна шелковая, а другая – из грубого желтого рядна. Да только одна оборвалась вконец, а другая протерлась до дыр. Вначале Железный монах думал, что, кроме чайной Ваня, есть много других мест, где можно подработать, но вскоре, как уже было сказано, убедился, что не припасено для него нигде и горсточки рису. Как тут не вспомнить стихи одного почтенного мужа из Цзянькана, сложенные на мотив «Куропатки». Вот они, послушайте:

 
"Осенней поры желтизна,
Увы, уж не радует взгляд;
У всех вызывает лишь грусть
Изорванный в клочья халат.
 
 
Поблекли и краски одежд,
Обтерлись вконец рукава;
Песнь ветра, унылая в ночь,
И в утренний час не нова.
 
 
В отрепьях, с печальным челом,
Лишь из дому нос покажу,
Мне стыдно смотреть на людей,
И я прохожу, не гляжу.
 
 
Соседушек-женщин толпа
Глядит на убранство мое,
И шепот мне слышится вслед:
«Продай-ка халат на тряпье!»
 

Так вот, желтая куртка у Тао совсем протерлась, и ветер забирался ему в самую душу. Железный монах решил пойти к посреднику Чжоу и попросить его о работе. Шел и думал о Ване: «Экий злыдень этот Вань! Ну взял я у тебя тридцать – пятьдесят монет (какая кошка не крадет?). Так рассчитай меня, и делу конец. Зачем же рассказывать во всех чайных Сянъяна, чтоб не брали меня на работу. Теперь вот негде даже поесть попросить. Сейчас осень, а там подойдет зима. Что тогда делать, как быть?» Размышляя, он подошел к дому Чжоу и столкнулся с незнакомым ему человеком, который разговаривал с хозяином.

– Почтенный Чжоу! – говорил тот. – Дай мне на время твое коромысло с коробами.

– На что оно тебе? – спрашивает Чжоу.

– Сегодня приезжает Вань Сю-нян, дочь Третьего Ваня. У нее умер муж, и она возвращается домой. Коромысло мне нужно, чтоб тащить ее вещи.

Железный монах мигом смекнул: "Пойду-ка я вместе с этим парнем! Что, как меня не прогонят и мне удастся подзаработать сотню медяков?!" Но тут он вспомнил о Ване, и вновь его взяла досада на прежнего хозяина. "А не побежать ли. мне за город? Встречу его дочь и попрошу замолвить за меня словечко перед хозяином. Может, возьмут обратно в лавку?"

Железный монах вышел за ворота и зашагал к Улитоу, что в пяти каких-нибудь ли от города. Но вот и Улитоу, а никого нет! Стал он прохаживаться эдак с прохладцей, – гуляю, мол, и все; вдруг слышит:

– Эй, Железный монах!

 
Повернулся, а перед ним незнакомец:
Он был огромным и могучим,
Ни дать ни взять – чертей владыка,
Ему б земную ось вращать.
С такой наружностью и мощью,
С чертами дьявольскими лика -
Чертоги неба сотрясать.
 

– Вы меня звали, господин? Я вам нужен? – спросил Тао.

– Несколько раз я заходил в вашу чайную, но все тебя не заставал. Ты, что же, там больше не служишь?

– Ах, господин! Злыдень Третий Вань тому уж несколько дней, как выставил меня из лавки. Коли бы просто прогнал, а то наговорил на меня во всех лавках Сянъяна, чтобы не давали мне нигде работы. Посмотрите на мое платье – одни дыры! А уже осень и холода. И есть хочется. Не дожить мне, как видно, до зимы: или с голоду подохну, или замерзну.

– А куда ты сейчас направляешься?

– У дочки хозяина Вань Сю-нян умер муж, и она вечером приедет домой. Говорят, везет всякую утварь и денег, несколько тысяч монет. Хочу встретить ее здесь и рассказать обо всем. Попрошу ее замолвить за меня словечко.

Незнакомец хотел было еще что-то сказать, как вдруг осекся. Недаром говорят: "Легче иногда тигра в горах поймать, чем разлепить уста и вымолвить слово". Но затем он будто решился:

– Почтенный! А для чего тебе просить хозяйскую дочку? Не лучше ли на самого себя положиться? – И он поманил Тао пальцем. – Здесь не место вести такие разговоры, пошли за мной!

Они сошли с проезжей дороги и оказались на узкой тропинке, которая скоро привела их к заброшенной хижине... Впрочем, послушайте стихи:

 
Впереди глухая дорога,
Где кошель у прохожего срежут;
Позади – бугор, за которым
Человека легко убить.
Смотришь издали – дым зловеще
Там, над самой кровлей, клубится,
А вблизи увидишь такое,
Что лишишься тотчас души.
Не Мэнчан живет в этом месте,
Добродушный и хлебосольный,
В этом логове лишь убийцы,
Поджигатели здесь живут.
 

Дверь хижины оказалась запертой. Незнакомец не стал, однако, стучать. Он просто поднял камень и швырнул его на крышу. В доме послышался звук отодвигаемого засова. Дверь распахнулась, и стал в ней здоровенный детина, губошлепый и скуластый. На его лице виднелась татуировка – шесть иероглифов (оттого и прозвали его, наверное, Цзяо Цзи Меченый).

– Это еще кто? – проворчал Меченый, кивая в сторону Тао.

– Этот парень сегодня вынюхал одно выгодное дельце. Работка что надо!

Все вошли в дом. Незнакомец извлек из кошеля серебряную мелочь и велел Меченому принести вина и закусок. Наконец-то Тао поел всласть! Заправившись, он пошел узнать новости и очень скоро вернулся обратно.

– Уважаемые! – сказал он. – Больше двадцати коробов с вещами уже внесли в город. Сама Вань Сю-нян с малолетним братцем и слугою Чжоу Цзи будут тут к вечеру. Они на двух лошадях, груженных коробами с золотом и серебром.

Главарь велел каждому взять по ножу.

– Железный монах! Иди за мной! – приказал он, и они углубились в лес.

И верно, под вечер на дороге близ Улитоу показались пять человек: Вань Сю-нян с братом, слуга Чжоу Цзи и два погонщика. Вы хотите знать, что это было за место? Извольте!

 
Если издали посмотреть -
Будто черная туча клубится;
Подойти, поглядеть вблизи -
Пелена сплошная дождя.
 
 
Тени мрачные в тыщу ли,
Как драконы и змеи, вьются;
Страшный рев сотрясает небо,
Ветер стонет, и дождь сечет.
 

И только путники достигли первых деревьев, из лесу раздался крик:

– Эй вы, триста молодцев с Цзыцзиньских гор! Оставайтесь на своих местах, зря не пугайте девицу с парнишкой.

Из-под деревьев прыгнули на дорогу трое с ножами. Погонщики побросали поклажу и пустились наутек. Вань Сю-нян, ее брат и слуга Чжоу Цзи остановились ни живы, ни мертвы.

– А ну выкладывай деньги, кому жизнь дорога!

Молодой Вань велел слуге достать серебро. Чжоу Цзи вытащил слиток в двадцать пять лянов и протянул Цзяо Цзи.

– Ну и ловкач! Хочешь отделаться каким-то огрызком? – взревел Меченый, схватился за нож и замахнулся на слугу.

– Мы вам дадим еще, если нужно! – вскричала Вань Сю-нян. Меченый поднял короба и пошел к лесу.

– Железный монах! Так это ты нас ограбить решил! – раздался вдруг крик молодого Ваня.

Слова эти встревожили Меченого. "Еще не легче, – подумал он, бросая короба на землю. – Если их сейчас отпустить, завтра все станет известно в Сянъянской управе. Сначала схватят Монаха, а за ним и нас".

Разбойники подбежали к молодому Ваню, взлетели в воздух ножи и...

 
Отлетело бренное тело,
словно легкий ивовый пух;
Рвутся лотоса тонкие нити,
жизнь угасла, пресекся дух.
 

Одним ударом Меченый повалил молодого Ваня, а вторым прикончил слугу. Разбойники оттащили тела в лес и снова подняли короба с вещами. Железный монах взял под уздцы коня молодого Ваня, а главарь – лошадь Вань Сю-нян. К ночи они добрались до хижины Меченого и тут же устроили пиршество с закусками и вином, которые принесли из харчевни. Потом разбойники вынули из коробов драгоценности и платья и принялись делить добычу на три равные части.

– Вещи мы разделили, а женщину я беру себе, – сказал главарь. – Она станет моей женой.

Так Вань Сю-нян осталась в доме Меченого и прожила в нем не один день. Чтобы избежать смерти, ей приходилось хитрить и задабривать разбойников сладкими речами. Главарь часто уходил на промысел, а после очередного грабежа возвращался домой, чтобы набить живот и выпить. Однажды он сильно захмелел. Воистину:

 
Три чарки бамбуковой водки
Проникнут в самое сердце,
А на щеках вдруг вспыхнут
Два персиковых цветка.
 

Так вот, когда он опьянел, Вань Сю-нян обратилась к нему с такой речью:

– Тебя все величают почтенным господином. Но как гласит поговорка: "Собак и коней отличают по масти, а у людей есть имена и фамилии". Ты мой муж, и я хочу знать, как тебя зовут.

Бандит, удоволенный и разомлевший, ответствовал:

– Я человек, знаменитый в Сянъяне. Ты, верно, не догадываешься, кто я, но я могу тебе сказать. Вот только у тебя от страха душа уйдет в пятки. – Он задрал штанину и показал на ногу. Она увидела несколько красных знаков. – Имя мое – Мяо Чжун по кличке Десять Драконов!

Но, оказывается:

 
У стен есть чуткие уши,
Живые за окнами души.
 

И правда, слова главаря услышал Меченый, который как раз в это время оказался возле окна. «Напрасно вожак раскрыл этой бабе свое имя», – проворчал он и вошел в дом.

– Старший брат! – обратился он к главарю. – Дело такое, что придется теперь "боднуть корову"!

На языке бандитов это означало: кого-то прикончить. Вы уже догадались, конечно, что Меченый предлагал разделаться с Вань Сю-нян. Недаром ведь есть поговорка:

 
"Своди траву под самый корешок,
Иль вновь она весною даст росток".
 

Но Десять Драконов был против.

– Мы разделили деньги и вещи. Я взял больше всего лишь на одну – вот эту женщину. А ты, выходит, завидуешь мне? Зарезать ее хочешь? Дудки! Она мне жена, и наши дела никого не касаются!

– Рано или поздно из-за нее выйдет несчастье. Она нас погубит, – сказал Меченый.

На этом разговор и кончился. Но однажды, когда главаря не было дома, Меченый решил осуществить свой план. "Много раз я советовал брату прикончить эту бабенку, да он ни в какую. Ни сегодня, ни завтра не хочет, и все тут. Что ж, придется исполнить вместо него, чтоб беду отвести!" У него был длинный острый нож с короткой рукояткой. Тыльная кромка ножа была широкой и с острым лезвием образовывала как бы треугольник. Разбойник всегда держал свое оружие за пазухой в ножнах. С этим ножом он и появился в комнате, где сидела Вань Сю-нян. Схватив одной рукой женщину за волосы, Меченый занес нож над ее головой, но тут кто-то сзади схватил его за руку. Оказывается, это был Мяо Чжун.

– Ты все-таки решил погубить ее, несмотря на мой приказ.

Меченый опустил оружие.

– Я уведу ее из твоего дома, – продолжал Мяо Чжун. – Иначе ей здесь не жить.

Тем временем наступил вечер, и... послушайте-ка вперед известные строки:

 
"Вот огненный круг покатился на запад,
А яшмовый заяц привстал на востоке.
К себе со свечой удаляется дева,
Бросает уженье рыбак до рассвета.
В траве замелькал светляка огонечек,
Луною подсвечено облако в небе".
 

Так вот, наступил вечер. Подошло время первой стражи.

– Вань Сю-нян! – обратился к молодой женщине Десять Драконов. – Здесь тебе оставаться опасно. Меченый только и думает, как бы прикончить тебя.

– Что же делать, мой господин?

– Я знаю что делать! – проговорил Мяо Чжун. Он посадил женщину к себе на спину и вышел из дому. Десять Драконов шагал всю ночь, а когда рассвело, путники оказались возле неведомой хижины. Мяо Чжун опустил женщину на землю и постучал в ворота.

– Сейчас, сейчас! – раздался голос, и на пороге появился слуга.

– Пойди скажи хозяину, что у ворот господин Мяо, – сказал Десять Драконов.

Слуга ушел, а через некоторое время у порога появился хозяин дома.

 
Синими цветами куртка вышита,
Шляпа с твердой тульей за спиной.
Стянуты штаны красивым поясом,
Шелковые туфли на ногах.
 

Мужчины поклонились друг другу, и хозяин позвал их в дом. Вошли они в комнату для гостей.

– Хочу побеспокоить вас одной просьбой, старший брат, – обратился к хозяину Мяо. – Нельзя ли оставить у вас эту женщину?

– Что ж, оставляйте, – кивнул хозяин.

Мужчины выпили несколько чарок вина, позавтракали, и Десять Драконов ушел. Хозяин показал гостье в сторону внутренних комнат.

– Вам, надеюсь, ясно, что господин Мяо продал вас мне, – сказал он Сю-нян.

Женщина заплакала. И понять ее можно, не правда ли?! Тут уместны такие стихи, сложенные на мотив "Куропатки":

 
"Рассыпана ль жемчуга нить?..
Осенним обилием рос
Бегут и бегут по щекам
Потоки жемчужинок-слез.
 
 
Вот так и бамбук окропить
Они на Сяншуе смогли,
Разрушили стену они
На многие, многие ли.
 
 
Я милого помню любовь...
Слабеет, уходит она.
Так яшма-душа отлететь
Навечно обречена.
 
 
Подолгу смотрю я на твой
Оставленный некогда плат,
И новое горе растет,
И старые раны болят".
 

Вань Сю-нян ничего не ответила хозяину, она только горько заплакала. «Проклятый бандит! Мало того, что ты убил брата и слугу, ограбил и обесчестил меня, ты еще и продал меня. Что ж мне теперь делать?»

Прошло несколько дней. Была темная безлунная ночь. Все в доме отправились на покой. Вань Сю-нян открыла боковую дверцу и вышла в сад, расположенный позади дома. Она подняла лицо к небу и воскликнула:

– Мой родитель, ты часто был несправедлив ко мне! И нынешние мои беды тянутся от тебя! Мяо Чжун! Проклятый висельник! Ты ограбил меня, убил брата и слугу. Ты надругался надо мной, а теперь еще и продал!

Вань Сю-нян сняла широкую ленту, стягивающую грудь, и привязала ее к суку высокого тута.

– Брат! Чжоу Цзи! Ваши души где-то неподалеку! Ждите меня у ворот царства теней. Я жила в Сянъяне, теперь умру и стану духом этой округи! – Молодая женщина стянула лентою шею и уж собралась было поквитаться с злосчастной своею жизнью, как вдруг заметила, что за. садовой горкой будто прячется кто-то. И тут же метнулся к ней рослый мужчина с ножом в руках.

– Не пугайся, – сказал он. – Я все слышал. Не думай о смерти, я спасу тебя.

– Кто ты, как твое имя?

– Меня зовут Инь Цзун, я живу с матерью, которой сейчас восемьдесят лет. За примерное послушание прозван Почтительным Инь Цзуном. А сюда я пришел за поживой. Продаю, что к рукам приберу, и кормлю мать. Тебя я встретил случайно и решил спасти. Как говорится: "Увидел чужую невзгоду – за нож и на помощь!"

Инь Цзун посадил женщину на закорки и подбежал к стене в углу сада. Натужно крякнув, он приподнял Сю-нян, и она очутилась верхом на стене. Затем Почтительный воткнул нож в глиняную стену, схватился за него, взобрался наверх, спрыгнул вниз и помог женщине спуститься. Потом снова взял ее на закорки, но только тронулся в путь, как вдруг прямо перед собою увидал человека с копьем.

– Бей! – раздался крик, и копье полетело прямо в Почтительного. Это был дозорный, стороживший между домами. Он увидел мужчину с ножом, спрыгнувшего со стены, а с ним – женщину и решил, что это бандит, и бросился на него. Но было темно, да и Инь Цзун сумел увернуться. Копье вонзилось в стену и загудело, раскачиваясь. Инь Цзун и Сю-нян исчезли в темноте.

Почтительный решил отвести женщину к себе домой. По дороге он сказал ей:

– Матушка не любит чужих и сторонится их. Когда мы придем, расскажи о себе, что с тобой стряслось.

Вань Сю-нян согласно кивнула. Они подошли к хижине. Услышав шаги сына, мать Инь Цзуна пошла открывать.

– Вот ты и вернулся, сынок! – сказала она.

Тут она заметила какую-то поклажу за спиной у сына и, довольная, протянула к ней руку. Вдруг радость старухи сменилась гневом. Она схватила клюку и, не слушая никаких объяснений, принялась колотить Почтительного.

– Я велела тебе украсть что-нибудь и принести мне еды! А ты вместо этого бабу в дом приволок! – Старуха стукнула сына раза три, а то и четыре.

Инь Цзун смиренно молчал. Он помог испуганной Вань Сю-нян встать на землю и велел поклониться матери. Вань Сю-нян рассказала старухе, что с ней стряслось, и стала благодарить ее за сына:

– Он спас мне жизнь!

– Сразу бы и сказал, – проворчала старуха.

– Я хочу отвести ее домой, как вы думаете, матушка? – спросил Инь Цзун.

– Как это у тебя получится?

– В дороге или на постоялых дворах я буду говорить, что мы брат и сестра.