Текст книги "Классическая проза Дальнего Востока"

Автор книги: Юань-мин Тао

Муж родом из земли Киен-хынг (Зримое благополучие? по имени Зы Нюан Ти, прозванный «Новым творением», был известен уменьем слагать стихи, а особенно песни. В столице распространялось благоуханье его славы, и лицедеи с певцами за каждую сочиненную им песнь дарили ему великие деньги. На исходе лет «Унаследованного изобилия», при государях из дома Чан, явился Зы по какому-то делу на прием к военачальнику округа Верной реки – Ланг-зианг, звали его Нгуен Чунг Нган.

Тот, узнав о приходе Зы, поспешил ему навстречу и учинил роскошный пир в Плавучем чертоге зеленой яшмы, вызвав туда более десятка певиц, дабы пеньем своим и плясками потешали пирующих. Была среди них и прекрасная собою девица по имени Туи Тиеу – "Пьянящий шелк". Сиятельный Нгуен спросил Зы:

– Не приглянулась ли вам какая из них? Которая из девиц вам по сердцу, ту и прошу принять от меня в подарок.

Вновь зазвучала музыка, и Зы прочитал нараспев такие стихи:

 
"Сколько здесь лотосов белых прошло,
чудом возникли на миг,
Их неземные чисты голоса,
светел божественный лик.
Разгорячил нас напиток пьянящий.
Шелк охладил белоснежный.
Нежный напев из страны Цзяннань
в душу волненьем проник".
 

Сиятельный Нгуен, смеясь, обратился к Туи Тиеу:

– Итак, учитель отметил тебя перед всеми.

Зы в тот день захмелел до беспамятства и, очнувшись уже среди ночи, видит: Туи Тиеу сидит подле него. Возблагодарил он в душе несказанно сиятельного Нгуена, а поутру, прежде чем уйти восвояси, отправился выразить ему свою признательность.

– Девица эта, – сказал сиятельный Нгуен, – весьма хороша и изысканна, берите ее, учитель, и любите как должно.

Зы тотчас и увез ее в Киен-хынг. Туи Тиеу, одаренная ясным умом, всякий раз, когда Зы читал книги, тоже училась украдкой и вскоре весьма преуспела. Тогда он принес сочиненья о составлении писем и ответов и стал обучать Туи Тиеу. Года не прошло, как она повела всю его переписку.

В год, на котором в месяцеслове сошлись знаки Земли и Пса, Зы, намереваясь держать испытанья в столице, уложил вещи и собрался в дорогу; но, не в силах расстаться с Туи Тиеу, взял с собой и ее. Добравшись до места, сняли они себе жилье в квартале Мира и согласия, подле речного устья.

Однажды, в первый день нового года Туи Тиеу подбила подружек отправиться в пагоду у башни Небесного воздаяния и воскурить благовония пред изваянием Будды. В эту же пору вельможа из рода Тхэн, пожалованный званьем "Опора державы", гулял переодетый по улицам и, увидав красоту Туи Тиеу, силой увлек ее в свой дом.

Зы подал жалобу на государево имя, но род Тхэн был влиятелен и силен, и потому суды и палаты избегали выносить свой приговор, а судьи откладывали кисти, не смея вникать в эту тяжбу.

Вконец опечаленный, он и думать забыл про науки да испытанья. Однажды шел он понурясь за город и повстречал множество всадников. Они любовались цветами и теперь возвращались в столицу. Впереди голосили глашатаи, позади двигалась стража. Вид у всех был торжественный и важный; дорогие заколки и булавки градом сыпались на дорогу, повсюду переливался багрянец. Под конец Зы увидел Туи Тиеу: восседая в носилках, затянутых цветастым шелком, она проплывала под ивами.

Хотел он броситься к ней, но окружали ее люди именитые и знатные; оробел он и лишь проводил ее страстным взглядом. Слезы ручьями побежали по его лицу, и он не промолвил ни слова.

Туи Тиеу прежде завела себе двух дроздов-пересмешников, и вот однажды Зы, указуя на них перстом, сказал:

– Хорошо вам, малые твари, всякий день милуетесь друг с дружкой, не то что я – маюсь на пустой и холодной подушке. Отчего бы вам не расправить крылья и не доставить любимой мое письмо?

Дрозд, услыхав его, закричал и запрыгал, вроде бы собираясь в путь. Тотчас Зы написал письмо и привязал к птичьей лапке. В письме говорилось:

 
"Вчера промелькнули под ветками ивы так быстро носилки,
Что мы не успели обмолвиться словом.
Несчастные, слезы тайком мы стирали, страдая в разлуке.
Теперь нас туманная ночь разделяет, а были мы вместе.
Жилище вельможи хранят бесконечные двери, замки и засовы.
И утром печалимся и вечерами страдаем в тоске друг по другу.
Ведь старое чувство – оно не слабеет.
Тоска и отчаянье связаны в узел.
Читая стихи, вспоминаю тот праздник, где мы повстречались,
И голос – твой голос, высокий и чистый,
И неповторимую снова я слышу мелодию дана.
Мой дар драгоценный! Впервые домой тебя вел я в тот вечер.
Еще наша страсть не успела вполне разгореться.
Так рано с тобою нас лезвие зла разделило.
Крик дикого гуся печален, и ласточек щебет невесел,
И тучи над землями Цинь небосклон застилают.
Стемнеет – в глубокой тоске раздвигаю наш полог парчовый,
Прижмусь к твоему одеялу, холодную ткань обнимаю.
Где наши утехи на ложе лиловом под пологом алым?
Я так одинок, так мне грустно в покое для чтенья.
Сверчка стрекотанье и дождь – как созвучны две эти печали!
За тонкой стеной безысходность и холод,
С утра перелетные гуси рыдают, кричат в непроглядном тумане.
Грустит вечерами свирель одиноко, и по ветру стелются звуки.
Молчу, чтоб страдания скрыть, слово мне вымолвить трудно.
И только над книгами молча склоняюсь.
Ни в чем не могу я найти утешенья.
Но как же унять эту боль, эту муку?
Но как же мне доступ найти во дворец ненавистного мне царедворца?
Где храбрый Кун-но или Сюй Цзюнь знаменитый?
Ну как же вернуть мне мою драгоценную яшму?
Как мне донести до тебя мои тайные мысли?
Я этой бумаги клочок посылаю,
Ему лишь могу я доверить печали".
 

Дрозд улетел и опустился у полога близ ложа Туи Тиеу. Она, прочитав письмо, тотчас раскрыла бумажный листок, – на подобном когда-то писала Сюэ Тао, – и, обмакнув в тушечницу кисть, сравнимую по совершенству с кистью из Линьчуаня, написала ответ. В письме говорилось:

 
"Я бедная девушка Туи Тиеу, в простой родилась я семье.
Росла я, друзья меня песням учили,
Училась приятному я обхожденью,
Постигла тайны игры на дане, напевы страны Хэси.
Но никогда еще из раболепства, как Мэн Гуап, я не поднимала до самых бровей поднос.
Могла ли я знать, где опору найду
И кто мне когда-нибудь счастье вручит?
Игрою на каме, как древле Чан Цин знаменитый, никто еще сердце мое не сумел полонить.
Я чтила высокий талант стихотворца Ду Му за стихи о красавицах юных, цветущих в покоях дворца.
Зерно – к янтарю, железо – к магниту, а я потянулась к тебе,
К тебе я, счастливая, прислонилась, как стебелек маниока к сосне.
Чудом была наша встреча, как будто в Обители духов случилась она.
Но так же, как в давнее время другую, меня на дороге похитил злодей,
И мы, друг для друга рожденные, стали отныне несчастнейшими из живых,
И счастье для нас обернулось несчастьем и худшим из зол,
Сношу я позор и обиду терплю,
Робею, страшусь я ударов судьбы.
Я пищу вкушаю и сплю по ночам, потому что страшусь умереть, никогда не увидев тебя.
Разлука не в силах любовь мою вырвать из сердца, вовеки не в силах она мою память убить.
Я так изменилась в разлуке, я стала другой,
Волос не чешу, а к помаде и не прикоснусь,
Светильник мой гаснет, и вечною стала пора непогожей весны.
А в зеркало гляну: сквозь слезы – морщины.
Я больше не в силах глядеть.
Но птица мне весть принесла, и надеюсь опять,
Хоть горечь разлуки, увы, нестерпима для нас.
Хань Хэн написал, что поломаны ветви у ивы и ствол,
Но снова жемчужницы к старым прибьет берегам.
Тревоги меня одолели, печали и страхи...
Но как все могу я в письме описать!.. "
 

С этого дня Туи Тиеу, опечалясь вконец, занемогла. Вельможа в званье «Опора державы» спросил у нее:

– Ты, верно, томишься по тому юнцу, торговавшему стихами?

– Само собою, – отвечала она, – узы страсти еще не распались, горе не стало легче, клятва не разлучаться друг с другом еще не поблекла, хоть и нарушен обет жить и состариться вместе. Нынче, увы, как говорится, над землею Чу дождь, а в Яне – солнце; ивы увяли, а персики свежи! И потому еще в древности некая женщина, презирая богатство и знатность, горевала о бедном лепешнике, а другая, отвергнув мирские утехи, бросилась с галереи наземь. О, как они были правы!

И с этими словами она вознамерилась сдавить себе горло платком и умереть. Тогда вельможа, кривя душою, сказал:

– Мы и сами частенько задумывались об этом. Утешься же и озаботься исцелением плоти; рано или поздно пригласим Мы сюда поэта Зы Нюан Ти, дабы продлилась твоя давняя любовь. Ведь ты ни в чем не повинна. Отчего же, отвергая предначертанья судьбы, ты ищешь бессмысленной смерти?

– О, если так, – отвечала она, – позвольте мне, ваша милость, согласиться с дарованным обещаньем. Ежели нет, жизнь моя сегодня и оборвется!

Вельможа в званье "Опора державы", не в силах противиться, пригласил к себе Зы, посулил возвратить ему Туи Тиеу и объявил:

– Мы при дворе достигли высочайших должностей и званий; власть Наша велика, жалованье обильно. На угощенье гостей Мы, что ни день, изводим не один амбар риса. Мы пригласили вас безо всякого злого умысла. Где вам взять деньги на прожитье, когда в столице рис не дешевле жемчуга, а дрова – в цене коричного дерева? Не лучше ли вам, коль не боитесь молвы, поселиться здесь, во избежанье расходов?

Тотчас распорядился он прибрать небольшой покой, где Зы мог бы читать книги, и всякий день посылал к нему для услуг молоденькую служанку. А когда в доме затевался пир, хозяин неизменно приглашал и Зы.

Вельможа всегда встречал его сладкими словами; однако о возвращенье Туи Тиеу не было и речи. Как-то Зы обиняками завел о том разговор. Но вельможа не согласился с гостем и сказал:

– В любовных делах все одинаковы. И, думаем Мы, она тоскует по вас, точь-в-точъ как и вы по ней. Но ведь она совсем недавно хворала и потому не может встретиться с вами. Потерпите немного, куда вам торопиться.

А Туи Тиеу, узнав о переезде Зы, только и чаяла с ним увидеться. Но в доме было такое множество служанок, наложниц и младших жен и такой за всеми велся неусыпный надзор, что случая ей не представилось.

Однажды, когда вечерний прием во дворце еще не закончился, а дома служанки, наложницы и младшие жены отошли ко сну, Туи Тиеу прокралась украдкой в книжный покой возлюбленного. Сам он, увы, отлучился куда-то, но она увидала начертанные на стене два стихотворения. Вот они.

I

 
Возле крыльца на замшелых камнях
старые туфли стоят.
Холод проник в приоткрытую дверь,
дом этой стужей объят.
Всюду глухое безмолвье царит.
Где она, синяя птица?
Нет ни души на пустынном дворе.
Солнце плывет на закат.
 

II

 
Холодом скован лунный дворец
в хмуром пустынном краю.
Заперты двери. Когда же опять
фею увижу мою?
Знаю, не хватит мне нежных слов.
их растерял я в разлуке,
И, ничего не в силах сказать,
слезы напрасно лью.
 

Она собралась было начертать – тем же размером – два ответных стиха; но тут послышался шум у ворот: это вельможа воротился домой из дворца; и ей, понятное дело, стало не до стихов.

Тогда подослала она в покои, где жил Зы, свою ближайшую служанку по имени Киеу Оань – "Прелесть и чистота", и та попросилась остаться у него на ночь. Зы стал прогонять ее прочь, но Киеу Оань сказала:

– Госпожа моя, Туи Тиеу, нарочно прислала меня сюда. Зная, как горюет одинокий ее супруг, госпожа велела угождать вам на ложе, словно бы это она сама была подле вас.

Зы согласился. С этого дня известья из женских покоев доходили к нему и от него к возлюбленной без промедленья.

А тем временем приспела новогодняя ночь, и Зы, улучив мгновение, обратился к вельможе в званье "Опора державы" с такой речью:

– Влекомый возвышенной страстью, поселился я в вашем доме. Но вижу, увы, что скорее, как говорится, обмерю пядью великую гору У, чем услышу отрадную весть. А дни бегут, месяц уходит за месяцем, и скоро году конец. Я уж не смею и заводить речь о возвращении жемчуга. Прошу дозволения хоть из-за шторы взглянуть на нее, перемолвиться словом и распроститься.

Вельможа согласился с ним и сказал:

– Еще день-другой, и наступит благая ночь. И Мы намерены уподобиться И Чэну, даровавшему свободу Цзинь Кэ, или Чан-ли, который отпустил прекрасную Лю-чжи. Решили Мы не препятствовать чужой любви и усладить вашей радостью Наше зренье и слух.

Зы, ответив согласием, удалился.

Едва настала условленная ночь, зажег он светильник и присел, томясь ожиданьем.

На исходе первой стражи услыхал он вдруг из-за купы бамбуков стук деревянных подошв и растворил навстречу двери. Но это была служанка в синем платье. Зы спросил, что ей надобно, оказалось: она принесла чай.

Прошло время, и снова услышал он шорох там, где росли цветы; приподнявши полы, поспешил он узнать, кто идет, и увидел на сей раз отрока-слугу.

Ждал он и ждал, время перевалило за полночь, а Туи Тиеу не появлялась. Тут он и вовсе отчаялся.

На другой день Зы сказал Киеу Оань:

– Будь добра, передай госпоже: ослепленный любовью, поверил я лживым словам. Ах, ежели нам не дают и единого раза увидеться и перемолвиться словом, тщетно надеяться, будто когда-нибудь снимут запоры и отпустят ее на волю! Останься я здесь и дольше, сердце мое – рано или поздно – вспыхнет от ревности, затею лихое дело и загублю последнюю нашу надежду, а они все одно своего добьются. Нет, прочь! Прочь отсюда! Кто же, ища дорогую жемчужину, уляжется перед пастью Черного дракона?

Но Туи Тиеу вновь отослала к нему Киеу Оань с такими словами:

– Если еще задержалась я в этой жизни и не умертвила себя, подобно Люй Чжу, так оттого, что ты был рядом. Но ты решил уйти. Неужто расстанемся, ни о чем не условясь? Слыхала я, есть старый обычай, любезный и нынешним государям: в первую новогоднюю ночь поджигать шутихи и огненное древо на берегу реки. Столичный люд набивается туда поглазеть на огни. – не пройти, не продохнуть. Если не охладел ты ко мне и не хочешь меня покинуть, будем в ту ночь дожидаться друг друга. Это – единственный случай для феникса соединить разбитые узы супружества. Прошу тебя – не уходи!

И Зы тотчас решился.

Вельможа в званье "Опора державы", узнав, что Зы просит его отпустить, вздохнул с облегчением и, не скупясь, подарил на прощание много денег и шелку.

Зы удалился с тяжелою ношей. По дороге встретил он старого своего слугу.

– Отчего ты так исхудал – сам на себя не похож? Какое у тебя горе? – спросил слуга.

Зы открыл ему все и рассказал об обещанье Туи Тиеу.

– Дело твое, – сказал старый слуга, – легче легкого. Позволь, я тебе помогу.

В первый день нового года хозяин и слуга отправились вместе к Восточной пристани и, само собою, увидели Туи Тиеу, стоявшую на берегу. Старый слуга тотчас приблизился к ней тихонько, достал из рукава железную дубинку и давай молотить без разбору окружавших ее слуг. Носильщики, отроки с зонтами и балдахинами разбежались кто куда, а старик подхватил Туи Тиеу и унес.

Завидев друг друга, влюбленные смеялись и плакали. Потом испугались, как бы вельможа, узнав обо всем, не пустился в погоню и не настиг их. Туи Тиеу сказала:

– Он подл и труслив: на словах – победителен, как Вэй или Хо, а встретясь с врагом, побежит, крича от страха. У дверей его вечно толпятся люди, дом его доверху набит золотом, серебром и дорогими каменьями – одному лишь пожару под силу извести его достоянье. Преступленьям его нет счета! Он погряз в злодеяниях, и долго такое продлиться не может. Однако пока его род влиятелен и богат, нам надо остерегаться. Самое лучшее – скроем свое обличье и заметем следы, затаившись в деревне; во избежанье беды укроемся от чужих глаз.

Зы признал ее правоту, и тотчас они втайне спустились в округ Небесной вечности (Тхиен-чыонг) и поселились в доме у своего друга из рода Ха.

На седьмой год "Великого правления" вельможа в званье "Опора державы" был предан суду за хищенья и незаконные траты. А Зы воротился в столицу, удостоился на испытаньях степени тиен ши, и они с женою вместе состарились.

* * *

Нравоучение.Увы! Государь, верный своему долгу, постыдится иметь подданным неверного человека; а достойный муж, верный своему долгу, постыдится взять в жены неверную женщину.

Но Туи Тиеу, певица и лицедейка, не была добродетельной, и непостижимо, отчего Нюан Ти так страстно ее любил. За ее доброту? Но ведь она, как говорится, едва перестав быть супругой Чыонга, стала соложницей Ли. За ее красоту? Но ведь, как говорят, стоит покончить с сомнениями в Сяцае, вновь заблуждаешься в Янчене.

Вот так, недооценивая значенье житейских дел, терпишь позор и поношение, живя с дурным человеком; гладишь голову тигра, касаешься его усов, а там – еще самую малость – и угодишь к нему в пасть.

Таков и Нюан Ти, человек поистине темный и недалекий.

Когда Зиан Динь, государь из дома Поздних Чанов, взошел на престол в уезде Обретенной помощи (Мо-до), смельчаки со всех четырех сторон света, из ближних и дальних краев, явились к нему на подмогу и, сплотясь воедино, создали войско, названное Государевым подспорьем.

Муж из уезда Донг-тхань (Восточная твердыня) по имени Ли Хыу Ти, выходец из землепашцев, был нравом свиреп, силен и ловок в бою. Сиятельный князь Данг Тат пожаловал Ли званием Командующего полками, поставил во главе ополчения и двинул на неприятеля.

Облеченный высокой властью, Ли тотчас начал творить беззакония. Воров и лихоимцев возлюбил он, как кровных сородичей, а на ученых мужей и книжников глядел как на злейших врагов. Он тешил свое любострастие и ненасытную алчность, скупая сады и земли; строил себе хоромы, разоряя и раскапывая пашни под пруды; сгонял с насиженных мест односельчан и соседей, расширяя свое именье, и отовсюду из прочих уездов тащил на свой двор необычные цветы и диковинные камни. Весь окрестный люд обязан был на него работать: старшего брата тотчас сменял младший; муж возвращался домой, на смену спешила жена – у всех ныли плечи и кровоточили руки, люди изнемогали; но он не внимал их пеням, ничто не трогало его сердца.

Однажды прибрел к его двери гадатель, – из тех, что прорицают будущее по очертаньям лица, – и попросил милостыню, обещая открыть хозяину его судьбу. Ли велел прорицателю взглянуть на его обличье, и тот сказал:

– Для дела нет ничего полезней нелицеприятных слов, как в исцеленье недуга ничто не сравнится с горьким зельем. Ежели вы, господин, будете терпеливы, я скажу все как есть. Не отвергайте из-за горечи самый плод, ибо тогда буду я скован и робок.

– Ладно, – ответил Ли, – будь по-вашему.

Тогда прорицатель молвил:

– Злодеянья, пускай и давние, всегда очевидны, и высшее правосудие не ошибется даже на самую малость. А потому, предрекая будущее, надобно прежде всего доискаться смысла, – ведь облик лица – это еще не обличье души. Вот вы, Командующий полками, нравом свирепы и недобры; презирая людей, вы чтите одно лишь богатство и власть свою употребляете ради насилья и зла. Вам только бы дать волю похоти и алчбе да исполнить свои желания. Вы идете наперекор велениям Неба и будете им, само собою, наказаны. От беды вам не уйти!

Ли засмеялся:

– У Нас под рукою войска и крепости, и сами Мы не выпускаем из рук протазан! Силой поспорим Мы с вихрем и молнией, и Небу, сколь оно ни искусно, с Нами не совладать! Где уж ему свалить на Нас беду?!

Прорицатель сказал:

– Командующий полками уповает на свою силу и ловкость, и слова, вижу, здесь бессильны. Но вот есть у меня связка малых жемчужин. Прошу, посмотрите на них, и вы увидите воочию свою судьбу. Угодно ли глянуть?

И он достал из рукава связку жемчужин.

Ли поглядел и видит: печи пылают огнем, кипят котлы; рядом вроде бы люди, да на плечах у них щерятся бесовские хари; у одних в руках толстые веревки, у других – ножи с пилами, а сам он в цепях и колодках ползает подле котла с кипящим маслом, озираясь в тоске и страхе.

Спросил он, есть ли какой-нибудь путь к спасению, и прорицатель изрек:

– Корни зла глубоки, и ростки возмездия вот-вот прорастут. Спасение лишь в одном – тотчас, немедля разогнать всех до единой служанок с наложницами, напрочь порушить сады с прудами, отречься от власти и смиренно склонить главу перед Небом. Всей вины, конечно, уже не избыть, но, возможно, отпадет хоть одна из десяти тысяч.

Ли погрузился в раздумье, потом ответил:

– Нет, будь что будет, учитель, не сделать мне этого! Да и кто же из опасения перед грядущими и пока неясными бедами откажется от насущных давно затеянных дел?

После того он еще пуще предался буйству и похоти, убивал и рубил головы, не зная пощады.

Мать его, разгневанная вконец, сказала:

– Всякому живущему жизнь любезна, а смерть ненавистна. Отчего убиваешь ты всех без разбора? Думала ль я, дожив до старости, увидеть дитя свое в мерзком обличье смертоубийцы!

Сын военачальника Ли по имени Тхук Кхоан тоже всегда сдерживал отца, но Ли по-прежнему не знал удержу и меры. Как вдруг сорока лет от роду умер он у себя в дому.

Прохожие на дорогах судили об этом на все лады и говорили друг другу:

– Муж, содеявший много добра, погибает от вражеского оружия; а тот, кто вершил зло, умирает дома своей смертью! Где же она, небесная справедливость?

Был раньше у Тхук Кхоана друг по имени Нгуен Куи, человек прямодушный, чтивший долг и правила чести, но три года назад он умер. Вышел однажды Тхук Кхоан поутру на прогулку и вдруг повстречал на дороге Нгуен Куи.

Тот сказал:

– Скоро родителя твоего поведут на судилище. Я ради старой дружбы пришел упредить тебя об этом. Хочешь, я завтра вечером пришлю за тобой и ты сам все увидишь? Только, если проговоришься хоть словом, не миновать мне беды.

Сказал и тотчас куда-то исчез.

В назначенный срок Тхук Кхоан уселся в малом покое и стал ждать. В полночь и впрямь увидал он воинов с конскими головами, и доставили они его в огромный дворец. Наверху восседал государь, а вокруг люди в железных панцирях и медных шлемах с секирами, молотами и кривыми мечами стояли рядами торжественно и стройно. Вдруг слева, огибая их, вышли четыре чина. Одним из них оказался Нгуен Куи. Все четверо с записями в руках преклонили колена перед красным государевым столом.

Первый начал читать:

– Служилый муж Имярек при жизни был справедлив и тверд и не заискивал перед имущими власть. Чем выше становился он чином, тем скромнее был и достойней, и, наконец, не щадя себя, умер во имя отчизны, покрыв ее блеском славы. Прошу почтительно царский суд претворить этого мужа в небожителя.

Второй сказал:

– В некой семье жил Такой-то, человек алчный и грязный; вымогал он дары и взятки, а получив чин, преисполнился гордыни и спеси; презирая людей добронравных, он не выдвинул ни единого достойного и одаренного мужа, полезного государству. Прошу почтительно судилище Южного созвездия искоренить самое имя его.

Третий сказал:

– В неком округе проживал муж из рода Ха, всеми силами творивший добро, хотя сам, у себя в дому, и не ел досыта; а когда, после недавней войны, нагрянул великий мор, предписаниями его составлено было лекарство, коим спаслись люди – числом более тысячи. Прошу почтительно даровать ему новое рождение в семье, отмеченной счастьем, и пусть потомству его удача сопутствует в трех поколениях, дабы воздать должное за спасение стольких людей.

Четвертый сказал:

– В некой деревне жил мужлан из семьи Динь, вечно он ссорился с братьями и враждовал с роднею; а после, употребив во зло неопытность малолетних племянников, подделал десяток расписок и отобрал у них все поля и земли, не оставя и клочка, куда удалось бы воткнуть шило. Я бы хотел, чтобы он родился заново в доме убогого бедняка, маялся от голода и жажды, ютился на пустырях и в канавах, претерпевая за то, что обирал и грабил людей.

Государь согласился со всеми их предложеньями.

Следом за ними справа, огибая ряды, вышел еще один муж в красной одежде и, тоже преклонив колена перед красным столом, доложил:

– В делах, порученных моему ведомству, значится Имярек из некого рода, человек упрямый и неразумный, творивший всякие беззакония. Год уже, как заключен он в темницу, но еще не предстал перед судьями. Прошу разрешения вызвать его сюда, в Государев суд.

И зачитал обвинение. Вот оно.

 
– Молвить осмелюсь:
День сотворенья небес и земли – это срок появленья
женских начал и мужских, то есть темных и светлых.
Эти начала присущи и людям и тварям и резко различны:
там зло – здесь добро,
там боязнь – здесь бесстрашье.
Столько причин здесь и переплетений,
Что невозможно их всех перечислить.
Небом начертаны судьбы людей, и не всякий способен
к прозренью прийти,
к состоянию Бодхи:
Сущность людей порождает поступки, она неизменна,
и нрав человеку дается навечно, до гроба -
то темный, то светлый.
Люди поэтому столь нетерпимы, жестки и пристрастны,
И потому столько подлостей в мире творится.
Зло и добро неизбежно влекут за собой воздаянье,
не спутают здесь жеребца вороного с гнедою кобылой.
Связаны тесно деяние и воздаянье, так же, как эхо со звуком,
как с тенью предметы.
Связь эту просто понять и представить – нехитрое дело.
Люди поистине глупы в деяньях своих и упрямы,
Сколько угодно у них оснований найдется для злобы.
Сколько меж ними грызни из-за мелкой корысти.
В омут они попадут иль в колодец – и сами себя
с удовольствием топят,
Роют, без всякого смысла и цели каналы какие-то
и подземелья,
И, прозябая во тьме постоянно,
Мерзкие, жалость они вызывают.
Лишь небеса всемогущие в силах все взвесить, разъять,
рассудить и рассудок вернуть потерявшим рассудок.
Вот для чего и темницы построены, – чтобы томились там
души злодеев, чтоб было другим неповадно.
Но разве можно забыть преступленья?
Разве деянья его поправимы?
Вот он, ничтожнейшее насекомое, Ли недостойный
стоит перед вами.
Он, как букашка, бессилен и жалок,
Тучи и те, как ни зыбки, – надежней.
Где бы он ни был, к чему б ни стремился,
всюду встречали его наважденья.
Он презирал все творенья словесности,
мудрость считая ничтожной.
Он почитал лишь богатство и золото и потому
отнимал его силой,
Нивы чужие и пашни присваивал, был он Хун Яну подобен,
Словно Ян Су, он убийствами тешился,
тысячи жизней сгубил он,
Был он зловредней пантеры и тигра,
невинных чернил, клеветою губил их и хитростью.
Столь непомерны его злодеяния, что не поместишь их в горных
ущельях, в долинах речных, на равнинах.
Алчность толкала его на поступки бесчестные,
Лживым он был, двоедушным, лукавым.
Надо карать его полною мерой,
Так, чтоб другим это было уроком.
 

Едва было оглашено до конца обвинение, как страж привел Хыу Ти, бросил распростертым ниц у входа, взял бич и ударил его с неистовой силой, – кровь так и брызнула липкой струей. Хыу Ти застонал громко и жалобно: боль была невысима.

Вдруг сверху послышался голос:

– Разве меж вами не поделены ведомства для быстроты дознания?! Отчего это дело затянулось на целый год?!

Муж в красной одежде ответил:

– Винам его и злодействам нет счета, оттого и не смел я решать все на скорую руку. Теперь обвиненье закончено и представлено высокому суду. Преступления таковы: он домогался чужих жен и прелюбодействовал с чужими дочерьми! Каков должен быть приговор?

Государь сказал:

– Причина здесь та, что утонул он, погряз в волнах любострастия. Пусть кипящей водою промоют ему нутро, чтобы похоти негде было возникнуть!

Царедворцы, стоявшие по правую и левую руку от государя, тотчас схватили Хыу Ти и бросили в кипящей котел; тело его разорвалось и увяло. Затем, взяв живую воду, они окропили его, и в мгновение ока Хыу Ти снова был без единого изъяна, как все люди.

– Он отнимал у людей землю и рушил чужое имущество! Каков должен быть приговор?

Государь сказал:

– Причина здесь та, что его захлестнуло потоком алчности и стяжательства. Пусть изогнутым лезвием вытащат из него кишки, чтоб неоткуда было подняться жадности!

Царедворцы тотчас разрезали Хыу Ти живот и извлекли наружу печень, кишки и прочие внутренности. Затем, взяв ветку тополя, помахали над ним, и Хыу Ти оказался цел и невредим.

– Он дошел до того, что поганил и рушил древние могилы. В отношеньях с роднею преступал веления долга! Каков должен быть приговор?

Святой государь долго молчал, потом произнес:

– Последнему безумству нет никакой меры! Назначь Мы ему муку на древе Меча и горе Ножа, в расплавленной меди и под железными батогами – все одно будет мало. А потому заточить его в узилище Девятой темницы! И пусть ему стиснут голову кожаными ремнями, а в ноги вонзят раскаленные шила; пусть ястреб проклюет ему грудь и ядовитые змеи прокусят брюхо! Пускай это длится вечно, во все существованья, и не будет ему вовеки спасения и исхода!

Адские стражи без промедленья уволокли Хыу Ти прочь.

И тут Тхук Кхоан, прятавшийся в расщелине стены, выглянул тайком и горько заплакал. Но стражи тотчас руками заткнули ему рот, вывели прочь и швырнули с неба на землю.

Содрогнувшись, пришел он в себя и видит: родичи с домочадцами сидят вокруг и плачут. Они рассказали: он второй уже день мертв, просто, заметив, что грудь его по временам чуть колышется и вроде не вовсе еще холодна, они не посмели его хоронить.

Долго не медля, Тхук Кхоан оставил жену и детей, раздал имущество людям и сжег все до одной долговые записи. Потом он ушел в лес, стал собирать целебные травы и совершенствовать дух.

Свое приключение Тхук Кхоан хранил в тайне; кроме него, обо всем знал лишь кое-кто из старых слуг, вот почему случай этот почти неизвестен.

* * *

Нравоучение.Увы! Небеса беспристрастны и бескорыстны; пускай широки ячеи небесной сети, сквозь них никому не пролезть. А потому, если кто при жизни избегнет возмездия, все одно – будет наказан потом, после смерти. Но ежели вдруг беда постигает человека при жизни, он не понимает: должен ли он после того ожидать еще кары за гробом, – вот что ему неясно. Оттого и не счесть в земной жизни бунтарей, упрямцев и тугодумов. Будь им, к примеру, все понятно и ясно, их бы тогда и уговорами не сподвигнуть на злое дело.

Но некий Ли все увидал и, узнав наперед, стал бесчинствовать пуще прежнего. Это самые падшие и подлые люди, их не переделать, и нечего о них рассуждать.