Текст книги "Классическая проза Дальнего Востока"

Автор книги: Юань-мин Тао

– Подожди, я научу тебя, что надо делать, – проговорила мать и заковыляла внутрь дома. Скоро она появилась, держа в руках латанную-перелатанную красную кофту.

– Взгляни на нее, – сказала она сыну, натягивая кофту на Сю-нян, – она в ней прямо как старуха. Только вот что запомни: в дороге не вздумай безобразничать с ней или тем паче – блудить!

Вань Сю-нян простилась со старухой, Инь Цзун взял молодую женщину на закорки, и они глухими окольными тропами направились к Сянъяну. Под вечер путники набрели на постоялый двор. Сказавшись братом и сестрою, сняли они комнату. Сю-нян легла на кровать, а Инь Цзун расстелил постель прямо на полу. Наступила полночь. Сю-нян не спала. Она думала об Инь Цзуне: "Он спас меня и стал для меня таким же близким, как самые близкие родственники. Может быть, мне выйти за него замуж? Только так я могла бы отблагодарить его!"

Вань Сю-нян спустилась с кровати и подползла к Инь Цзуну.

– Старший брат! – тихонько толкнула она его. – Мне надо поговорить с тобой. Ты спас меня, а мне отблагодарить тебя нечем, разве только поклониться тебе в ноги.

– А ну не балуй! – сказал Инь Цзун, схватившись за нож.

"Ладно, доберемся до дому, поженимся по закону, – решила Сю-нян. – А на баловство он не пойдет!"

И правда, Почтительный Инь Цзун, образец верного сына, хорошо помнил слова матери и отгонял прочь греховные мысли. Видя, что ее спутник находится в растерянности, Вань Сю-нян решила переменить тему разговора.

– Старший брат, – обратилась она к парню, – ты, наверное, не захочешь знакомиться с моими родителями.

– А зачем это мне? Придем в Сянъян, ты пойдешь к себе, а я вернусь домой, – ответил Инь Цзун и на следующий день, подсадив на спину Вань Сю-нян, зашагал к Сянъяну. До города оставалось всего пять или семь ли пути. Воистину:

 
Вдали поднимаются башни,
видна городская стена,
А в ветре то наигрыш лютни,
то песенка флейты слышна.
 

Так вот, когда город был уже совсем близко, вдруг хлынул дождь.

 
Северо-восток темнеет тучей,
Юго-запад в пелене тумана.
Разразился ливень страшной силы,
Будто чан с водою опрокинут.
В несколько мгновений от потоков
Поднялась вода в морях и в реках.
 

Дождь лил не переставая, и укрыться от него было негде. На счастье, у обочины дороги стояла хижина. В ней можно было переждать непогоду. Они приблизились к дому и вошли в дверь. Как говорится:

 
Темное облако в небе плывет, и внезапно
Образ печальный напомнят его очертанья.
Белые кости в могилу еще не зарыты,
Вот и витает дух бесприютный повсюду.
 

Да, видно, судьба у Инь Цзуна была несчастливой. Пришлось ему, как говорится, толкать тачку с мертвою костью! Ведь попал-то он в жилище Цзяо Цзи, а сам Меченый сидел дома! Вань Сю-нян, увидев злодея, оцепенела от ужаса – глаза ее округлились, слова застряли в горле. Впрочем, и сам Меченый вроде бы тоже был в нерешительности и молчал. Тут появился еще один человек с ножом в руке. Он был сильно навеселе.

– Брат! – шепнула Сю-нян Инь Цзуну. – Это и есть Мяо Чжун по прозвищу Десять Драконов. Это он украл меня!

Инь Цзун выхватил нож и бросился вперед. Мяо Чжун встретил противника оружием. Но сладить с юношей он не мог, потому что мешали ему две вещи. Во-первых, он был пьян, а во-вторых, справедливость была на стороне Инь Цзуна. И, наконец, последнее, – Десять Драконов имел трусливую душу бандита. Он скоро понял, что одолеть ему парня не удастся, и пустился наутек. Инь Цзун рванулся за ним. Они пробежали около ли, и тут на их пути оказалась стена. Мяо Чжун успел перелезть. Инь Цзун собрался сделать то же, но Меченый, который бежал сзади, ударил его в спину.

Недаром говорят:

 
"Жук-богомол цикаду схватил,
но жертвою птицы стал в тот же миг;
Птица, увы, улететь не могла -
тяжелый камень ее настиг".
 

Действительно, разве один Инь Цзун мог одолеть двух злодеев? Через некоторое время все было кончено. Меченый вместе с Мяо Чжуном вернулись в дом.

– Подлая тварь! – рявкнул Десять Драконов, схватив Сю-нян за платье. – Из-за тебя этот верзила чуть не прикончил меня! Нечего с тобой возиться, вот получай! – Он отбросил в сторону нож, с которым бежал от Инь Цзуна, и поднял тесак с короткой рукоятью.

 
Он хочет стебель цветка преломить,
он яшму разбить готов;
Не жаль ему ни ветвей мэйхуа,
ни нежных ее цветов.
 

В голове женщины мигом созрел план.

– Погоди! – вскричала она, схватив злодея за руку. – Ты ничего не уразумел! Я, как и ты, не знаю этого парня, не ведаю, что он за человек и как его зовут. Он просто-напросто взвалил меня на спину и потащил к себе. Хорошо еще, что оказался в твоих местах. Я знала, что здесь неподалеку стоит хижина Меченого, вот и сказала ему, иди, мол, по этой дороге. Я хотела найти тебя, господин. А ты меня убиваешь! Виданное ли это дело!

– Ну так и быть! – проворчал Мяо и спрятал тесак в ножны. – Чуть было не прикончил тебя по ошибке.

Вдруг Вань Сю-нян вцепилась ему левой рукою в куртку, а правой влепила затрещину. Разбойнику показалось, будто возле уха у него гром грянул. Как говорится – удар был с ветерком.

 
И выпучил глаза от страха,
И словно проглотил язык.
 

Сначала Мяо оторопел, потом страшно рассердился, но Сю-нян крикнула ему:

– Бандит проклятый! У меня дома осталась старуха мать восьмидесяти лет. Запомни, если ты или Меченый убьете меня, вам тоже не жить! – Сказав эти слова, женщина грохнулась оземь.

Понял тогда Мяо Чжун, что в женщину вселилась душа Инь Цзуна. Он тут же поднял ее и стал приводить в чувство. Здесь мы их пока оставим, а поведем рассказ о Третьем Ване, владельце чайной лавки.

Когда ему рассказали о том, что сын и слуга убиты, а тела их лежат в лесу близ Улитоу, да что к тому же разбойники унесли более десяти тысяч связок монет, а дочь Сю-нян исчезла, торговец тотчас бросился в Сянъянскую управу. Он выложил тысячу связок, чтобы только поймали и наказали злодеев. Но как их схватить? Прошло несколько месяцев, а о разбойниках ни слуху ни духу. Торговец посулил еще тысячу. Вместе с казенными деньгами награда за поимку выросла уже до трех тысяч связок! Повсюду вывесили объявления о злодеях, а они словно канули в воду.

Неподалеку от Третьего Ваня проживал некий старец семидесяти лет с приемным сыном по имени Хэ-гэ.

– Хэ-гэ! – сказал как-то старик. – Ты вот только слоняешься без дела, занялся бы чем-нибудь путным. Сходил бы нынче да купил глиняных игрушек – беседочек всяких для продажи.

Хэ-гэ взял деньги (монет двести или триста), перекинул через плечо два домотканых мешка и пошел в ту самую деревню, где жил Цзяо Цзи. Приходит он в дом Цзяо и спрашивает: не продаст ли тот ему игрушек. Отобрал и купил: беседки, кумирни, башенки, мостики, фигурки людей.

– А нет ли еще беседок получше? – спросил Хэ-гэ.

– Вот там, в угловой комнате за окном. Сам выбирай, – ответил Меченый.

Парень пошел, куда послал его хозяин дома, чтоб выбрать товар. Вдруг слышит, будто кто-то зовет его шепотом:

– Хэ-гэ! Хэ-гэ!

"Неужто дочь Служивого Ваня? Как будто ее голос", – подумал Хэ-гэ и спрашивает:

– Кто здесь?

– Это я, Вань Сю-нян!

– Как ты здесь очутилась?

– Сразу все не расскажешь. Железный монах навел их, и они украли меня! Хэ-гэ, очень прошу тебя, сходи ко мне домой и расскажи родителям. Пусть напишут челобитную, чтоб власти схватили всех трех: Десять Драконов, Меченого и Тао Железного монаха. На всякий случай вот тебе мой знак. – Сняв с пояса вышитый мешочек для благовоний, она просунула его сквозь решетку окна и тут же отпрянула в глубь комнаты.

Хэ-гэ спрятал мешочек за пазухой. Расплатившись с Меченым, он поднял коромысло с мешками и зашагал.

– Стой! – вдруг раздался окрик Меченого. – С кем это ты, парень, болтал возле окна.

Хэ-гэ стоял ни жив ни мертв.

 
Как будто бы череп ему рассекли,
Как будто водой ледяной окатили!..
 

– Ты что, ума лишился?! С кем мне тут болтать? – отвечал Хэ-гэ, кладя мешки на землю.

Меченый заглянул в окно, но никого не увидел. Хэ-гэ взвалил на плечи коромысло и зашагал прочь. Нигде не отдыхая, он дошел до города и, остановившись возле реки, вывалил всю поклажу в воду.

– А где же товар? – спросил его старик.

– Бросил в реку.

– А куда дел мешки?

– Туда же швырнул.

– А где коромысло?

– По реке пустил.

– Убить тебя мало! – разъярился старик. – Что ты мелешь!

– К нам подвалила награда в целых три тысячи связок. – Как так?!

– Я повстречал в одном месте Вань Сю-нян – дочь Служивого Ваня.

– Будет болтать! Где ты мог ее видеть?

Хэ-гэ достал из-за пазухи расшитый мешочек для благовоний и показал старику. Вместе они кинулись к торговцу. Едва взглянув на мешочек, Вань тотчас кликнул жену. Та, конечно, сразу признала вещь своей дочери и – в слезы.

– Плакать сейчас не время, – сказал Вань. Вместе с Хэ-гэ он пошел в управу и подал челобитную. Начальник управы тут же послал двадцать с лишним вооруженных солдат с приказом о поимке бандитов. Хэ-гэ велено было идти проводником. Начальник отряда взял бумагу об аресте с указанием срока поимки, отдал последние распоряжения, и они тронулись в путь.

Об этом можно было бы сказать так:

 
Каждый солдат
Отважен, как тигр,
Каждый могуч
И свиреп, как дракон.
Плащ-дождевик,
Пеньковые туфли,
Заплечный мешок
Со скарбом дорожным;
Вооруженье -
Кривая секира,
Кинжал и рогатина,
Стрелы и лук,
Голод и жажда
Их поджидают,
Долгие ночи
Под крышей харчевен.
Тяжек их путь
От селенья к селенью
И нелегки
Переправы речные.
Каждый в отряде
В погоню стремится
Беркутом хищным
За ласточкой сизой,
Тигром голодным
За малым ягненком.
 

Наконец солдаты подошли к дому Меченого.

– Стойте здесь! – сказал Хэ-гэ. – Вначале я сам пойду на разведку. Парень исчез и долго не появлялся. Тем часом солдаты переговаривались между собой.

– Может, этот Десять Драконов все узнал и скрылся, – сказал один из них. Не успели ему ответить, как появился Хэ-гэ.

– Надо как-то их выманить, – шепнул он.

Солдаты окружили дом, однако бандиты никак себя не обнаруживали. Кто-то сказал:

– Странно, что не видно этого Мяо, ведь он прежде встречал Хэ-гэ как родного.

Тут кто-то возьми да предложи подпалить дом и выкурить злодеев. Так и сделали. Через мгновенье Десять Драконов выскочил из дому и побежал; следом неслись его сообщники. А солдаты

 
Словно черные коршуны
рвутся за уточкой хрупкой,
Словно дикие голуби
за беззащитной голубкой.
 

Десять Драконов мчался во всю прыть, и ему удалось добежать до леса. Он бросился в чащу и успел пробежать с десяток шагов, как вдруг дорогу ему заступил окровавленный человек громадного роста. В руке он сжимал нож. Это был убитый бандитами Почтительный Инь Цзун! Он ждал своего лиходея в лесу, чтобы с ним рассчитаться.

 
Совет: смертельного врага,
смотри, себе не заводи:
На узкой тропке встреча с ним
ждет неизбежно впереди.
 

Бандиты, разумеется, узнали свою жертву. Им бы хотелось проскользнуть вперед, да только на пути их стоял Инь Цзун. В это время подбежали солдаты. Бандиты оказались в ловушке. Мяо Чжуна и двух его дружков связали одной веревкой и потащили в управу. В уголовном приказе преступников подвесили к потолку и стали пытать. Бандиты один за другим сознались в своих злодеяниях. В тот же день всех трех (Цзяо Цзи по прозванию Меченый, Мяо Чжуна по кличке Десять Драконов и бывшего слугу Тао Железного монаха) казнили на площади города. Хэ-гэ, как то и положено, получил свои три тысячи связок монет. Что же до Ваня, торговца чаем, то в память об Инь Цзуне он решил взять к себе в дом его старую мать и послал за нею слугу. Еще он написал бумагу властям, прося разрешения на свои деньги поставить в Улитоу кумирню в честь Инь Цзуна. И до сих пор в пяти ли от города стоит кумирня Сыновней почтительности и верности, воздвигнутая в честь храбреца, и свечи в ней никогда не гаснут.

Вот и подошел конец нашему рассказу. Мы назвали его "Глиняной беседкой", но есть у него и другое название: "Злоключения Десяти Драконов, Тао Железного монаха, а также Инь Цзуна Почтительного и Верного". Впоследствии кто-то сложил такой стих:

 
"Торговец Вань был крут, жесток безмерно,
И с ним судьба распорядилась скверно.
Монах Железный нищим был пропащим -
Бандитом стал, злодеем настоящим.
У Вань Сю-нян, познавшей боль страданий,
Желанье мстить сильней других желаний.
Инь Цзун, при жизни справедливость чтивший,
Возмездья духом сделался, почивши".
 

Из бессюжетной прозы разных веков

Хань Юй [21]21
  Молитвенное и жертвенное обращение к крокодилу
  Хань Юй
  Все переводы В. М. Алексеева, кроме перевода из Цзун Чэня, даются по книге "Китайская классическая проза в переводах академика В. М. Алексеева", М., 1959.
  191. Чаочжоу– область на территории нынешней провинции Гуандун, недалеко от Кантона.
  192. ... земли по Цзяну и Ханю– то есть по рекам Янцзыцзян и Ханьшуй.
  Чу и Юэ – древнекитайские царства. ... из варваров маней и и.– Мань – племена, обитавшие на южных окраинах Китая; племена и – собирательное название племен, обитавших на северных границах.
  ... за гранью больших четырех океанов– то есть внутри Четырех морей в самом Китае.
  ... внутри всех шести направлений– то есть верха, низа и четырех сторон света.
  ... следами работ Великого Юя. – Мифическому государю Юю приписывали покорение потопа и работы по ирригации.
  Янчжоу– одна из девяти областей к югу от Янцзы.


[Закрыть]

Такого-то года, луны и числа губернатор области Чаочжоу Хань Юй послал своего старшего стражника Цинь Цзи с бараном и свиньей (каждого по одной голове), веля бросить их в затон Дурного ручья на съедение крокодилу-рыбе, и обратился к крокодилу-рыбе с такою речью: "Когда наши прежние ваны-цари владели всем миром под небом Китая, они выжигали горы, болота, ловили силками, сетями, кололи ножами, чтоб только совсем уничтожить и змей, и червей, и всякую подлую тварь, которая людям вредит, ее отгоняя туда, за пределы живого народа, что среди четырех океанов живет. Когда ж у позднейших владык обаяние внутренней силы ослабло и стало ничтожным, они не умели владеть пространствами дальше обычных, забросили даже совсем все земли по Цзяну и Ханю, отдав их владетелям Чу и Юэ из варваров маней и и. А что же, говорить об этой стране Чаочжоу, которая здесь лежит среди моря и горных хребтов, отстоя от столицы на тысяч с десяток ли? Для вас, крокодилов-рыб, в воде и пучине класть яйца, плодиться – вот именно здесь как раз подходящее место!

Теперь, в наши дни, Сын Неба наследовал танский престол. Он богу подобен: он мудр, как древний мудрец, он благостен сердцем, он грозен в войне. И все беспредельные земли, лежащие где-то в пространстве, за гранью больших четырех океанов, а также внутри всех шести направлений земли, – он всеми державно владеет и всех опекает; тем более здесь, где почва покрыта следами работ Великого Юя, в земле, что соседствует с древней Янчжоу, на этих местах, управляемых мной, губернатором, совместно с уездным начальством, в местах, где приносят все жители подать, идущую на поддержание жертв и молений небу-земле и царственным предкам, а также всем прочим сотням богов или духов. Послушай, рыба-крокодил! Не можешь ты одновременно жить в той же местности, где я – губернатор здешних мест!

Я, губернатор, получил веление от Сына Неба хранить и лично опекать вот эту землю, управлять живущим здесь ее народом. А ты, о рыба-крокодил! Глаза свои выпуча, ты сидеть не умеешь спокойно в этом водном затоне и вот захватил все эти места и тут пребываешь, поедая у жителей местных их скот и дальше медведей, кабанов, оленей и ланей, чтоб на этом жиреть, чтоб на этом плодить и детей и внучат. Ты вздумал губернатору сих мест сопротивляться, оспаривать его значение и силу. Я, губернатор, хоть и слаб и даже немощен кажусь, но как могу я согласиться перед тобою, рыбой-крокодилом, поникнув головой, с упавшей вниз душой, весь в страхе, со зрачком, остановившимся внезапно, конфузом стать для всех, и для чинов и для народа, и вообще, чтоб кое-как снискать себе здесь лишь жизнь и хлеб! Притом же я, приняв от Сына Неба повеленье, пришел сюда как губернатор, и ясно, что уже по положенью я не могу не спорить здесь с тобой, о рыба-крокодил! И если ты, о крокодил, способен что-либо понять, ты слушайся тех слов, что губернатор говорит. Смотри, вот область Чаочжоу: большой океан расположен на юге, большие киты, и чудовища-грифы, и мелочь ракушек, креветок – все это вмещает в себя океан, не исключая ничего. Всему дает он жизнь и пропитанье. Ты, рыба-крокодил, направишься туда поутру рано, а к вечеру, гляди, и доплывешь. И вот теперь с тобой я, рыба-крокодил, здесь заключу условие такое: к концу трех дней ты забирай с собой свое поганое отродье и убирайся в океан, на юг, чтоб с глаз долой от мандарина, здесь правящего именем царя и Сына Неба. Но если ты в три дня не сможешь, дойдем и до пяти. А ежели и в пять не сможешь дней, пойду и до семи. А ежели и в семь ты не сумеешь, то это будет означать, что ты не собираешься уйти. И будет означать, что для тебя совсем не существует губернатор, к словам которого прислушиваться должно. А если ты не сделаешь, что надо, то, значит, рыба-крокодил – тупая тварь и темная совсем, нисколько нет в тебе ни духа, пи ума: ведь губернатор говорит, а ты не слушаешь и не соображаешь. А так высокомерно поступать с официальным представителем царя, который здесь сидит по повеленью Сына Неба, не слушаться того, что он сказал, и не уйти чтоб с глаз его долой, то вместе с прочен грубой тварью, ничем не отмечаемой чудесным, но вред народу приносящей, тебя надо убить. Тогда я, губернатор этих мест, сейчас же наберу искуснейших людей из служащих моих или народа, которые возьмут но луку в руки, а с ним отравленные стрелы и с крокодилом этаким расправятся, да так, что остановятся не раньше, чем тебя и все отродье истребят. Тогда не кайся, не пеняй!"

Лю Цзун-юань

Го-Верблюд (не знаю я, как было ему имя спервоначала) болезнью скрючен был, горб ясно выдавался, и он ходил, согнувшись до земли, и было сходство у него с верблюдом. Поэтому односельчане прозвали его Верблюдом. Узнав об этом, Го сказал: «Конечно, я считаю, что это так». И вот он забыл свое имя и сам себя зовет Верблюдом (так говорят, по крайней мере). Его деревня называется Фэнлэ, лежит на запад от Чанъани. Верблюд наш промышляет посадкою деревьев. Всегда бывало так, что богачи чанъаньские и знатные персоны – любители деревьев для забавы и удовольствия, а также те, что фруктами торгуют, все как есть наперебой его к себе зовут, чтоб поучиться у него искусству сажать и наблюдать деревья. Ведь те, что он садил иль пересаживал, бывало, – все как одно (других и нет) отлично жили, развивались, цвели, давали ранний плод и разрастались пышно. Другие если что посадят, то, Даже подсмотрев, как садит Го, и подражая ему во всем, никак не Могут с ним сравниться в результатах. Какой-то человек стал спрашивать его, как это так. Го отвечал: «Верблюд ваш не умеет дать Долговечность дереву и плодовитость. Все дело в том, что я умею идти вслед дереву, туда, где в нем сидит природа, небо – использовать его живую сущность – и это все. А вот в чем состоит природа основная в посадке дерева? Корень его любит простор, надо его ровно окутать, спокойно. Землю ему надо прежнюю дать; обстраивать его, ограждать надо как можно усердней. Когда посадил, не трогай его, о нем не заботься. Уйди, на него не смотри! Во время посадки береги, как свое дитя. Когда же закончил – то словно его отбрось. И тогда все, что в дереве – небо, будет полностью сохранено, и природа его живая будет также обретена. Так я не врежу его росту – и это все. И нет у меня никакого умения делать его большим и цветущим. Я не насилую плод, не злодействую с ним – и это все! И нет у меня никакого уменья заставлять его раньше и гуще цвести. А вот те другие, что садят деревья, они поступают совсем не так. Корень у них согнут в кулачок, и землю ему они заменяют другою. Затем учиняют уход за ним, который у них то чрезмерен, а то недостаточен вовсе. Если сумеют справиться с этим и сделать наоборот, то и тогда опять-таки то любят его слишком, чрезмерно много доброты к нему являя, то вдруг бояться начинают за жизнь его, заботиться излишне. Утром все осмотрят, вечером поглядят, только отойдут прочь, снова обернутся. А то еще доходят до чего (и это чересчур!): ногтем давай скрести его кору, чтоб убедиться в том, живет оно иль засыхает; пошевелят и корешок, чтоб посмотреть, идет ли густо он. От этого жизнь дерева, его природа отходит от него со дня на день. Хоть говорят, что любят, мол, деревья, на самом деле – им вредят. Хоть говорят, что пестуют, жалеют, на деле же враждуют с ними. Всем этим люди не похожи на меня. А я, что делать я могу сам по себе?» Тот человек, что говорил с Верблюдом, еще спросил: «Скажи, возможно ль применить твой этот способ к чиновникам, что нами управляют?» Верблюд сказал: «Умею я одно – садить деревья только. А управление людьми – то дело просто не мое. Однако ж я живу в своей деревне и вижу, как начальник наших мест надоедает нам (и любит это делать!) приказами своими. Как будто бы и любит нас, жалеет, но в результате нам от них – одна беда. И днем и вечером приходит к нам чиновник и кричит: „Приказ начальника! Торопит вас пахать! Велит сажать и сеять! Смотреть за всходами своими! Скорей сучите свою нить! Скорей, проворней тките холст! Заботьтесь о своих детях и подростках! Кормите кур и поросят!“ Ударит это в барабан и соберет нас всех, ударит в деревяшки – вызывает. А мы, простые маленькие люди, изволь готовить утром и на дню обеды, ужины, чтобы принять как надо чиновника в селе: и то боимся не поспеть! Куда уж там обогащать нам жизнь и дать душе покой? И вот откуда все наши беды, нерадивость и все такое, что видят все. Теперь как будто бы выходит, что с моим делом здесь сходство есть!»

Тогда спросивший Го об этих его делах, обрадовавшись, сказал: "Не прелесть ли? Я спрашивал его о том, как мне растить деревья, а получил в ответ искусство растить людей! Я это напишу в урок и назиданье чиновникам сих мест!"