Текст книги "Колосья под серпом твоим"
Автор книги: Владимир Короткевич
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)
– Ты что, две головы имеешь? Ты кто такой?!
Но тут же сдержался. Он вспомнил слова Кондрата Когута о врагах.
– А-а, – сказал он, – тот князь, что за волю?
– За волю, – просто сказал Алесь. – Только за настоящую. Не за бумажную.
Тяжело дыша, Корчак спросил:
– Ты что же это его, Покивача, не сберег, а?
– Это ты его не сберег. Ему уже никто не мог помочь. – И заговорил вдруг почти умоляюще: – Послушай, Корчак, иди ты поищи в церкви свою бумажку да исчезай отсюда. Натворил беды – хватит. Да еще я тебе советовал бы всех своих убитых и раненых с собой забрать: солдаты сейчас придут. Временнообязанные Ходанских, к счастью легко раненные, пойдут домой. А горипятических уж я сам уберегу. Ушел бы ты, а?
Корчак пошел было к двери, но остановился.
– Не верю я тебе, – сказал он. – Всей породе вашей проклятой не верю.
– Хорошо, – сказал Алесь. – Уходи.
Дверь хлопнула. Корчак, сжав челюсти, бежал к церкви, у которой мужики тяжелым бревном кончали выламывать дверь. Наконец дверь упала.
Гулко топали по плитам сапоги, мягко хлюпали поршни.
Корчак ногой открыл царские ворота.
Его рука скользнула под бархат, которым был накрыт престол. Потом он выпрямился, бледный.
– Нема, – сказал он.
– Нема… Нема… Нема… – начало передаваться по цепочке к выломленной двери.
…Первыми двинулись с места люди Ходанских. Некоторые зашли в хату, где был Алесь, взяли своих раненых, пошли. Корчак смотрел, как отделялись от толпы люди.
– Хлопцы… – сказал он, и голос его дрогнул. – Хлопцы, перепрятали они ее. Не может быть, чтоб царь…
Все молчали. Лишь кто-то тяжело вздохнул:
– Нехай так. Но теперь что уж! Если б нашли, поклали б костки, а так…
Корчак сел на крыльцо. Таяла и таяла толпа. Белоголовый человек сидел на крыльце, и волосы свисали на лицо.
Потом он поднял голову, и все удивленно увидели, что глаза Корчака застилают слезы. Они медленно, струйками, сплывали по щекам.
– Волю нашу… – Корчака что-то душило, – дорогую нашу… продали, псы… Продали… Продали.
Уменьшались белые фигуры на белом снегу, и солнце радужно дробилось в глазницах человека на крыльце.
Затем он поднялся и вздохнул:
– Что там… Будем ждать… Мы терпеливые.
Маленькая группка людей стояла перед ним, и он сказал:
– Заберите раненых. Отходим, хлопцы.
…Остальные тащились по снегу, неся на самодельных носилках раненых и убитых, а Корчак все еще стоял в дверях.
– Смелый ты, князь, – наконец сказал он. – Но ненавижу я тебя. Не за то, что ты – это ты. За других я тебя ненавижу. За Кроера. За всех братьев твоих. За все.
– Я знаю, – сказал Алесь.
– Так и останешься с солдатами да этими горипятическими мямлями?
– Так и останусь.
– Смелый, но все равно ненавижу. – Жилы набухли на лбу Корчака. – Не могу я тебя тронуть, но… Пускай бы тебя убили солдаты, князь.
Алесь побледнел.
– По-мужичьи ты балакаешь – пускай бы тебя убили, своих отпустил – пускай бы тебя убили, округа за тебя горой – пускай бы тебя убили, под солдатскими пулями остаешься – пускай бы те-бя у-би-ли.
– Видишь, – сказал Алесь. – А я хочу, чтоб ты жил.
– Для чего?
– Для настоящей воли.
– Не будет ее!
– Она будет. – У Алеся дрожали губы. – Подумай, Корчак. Мы другие, Корчак.
– Дети таких батьков… ге!
– Моих батьков не трожь.
– Свояки таких, как Кроер!
Алесь вскинул голову:
– Я выдрал тебя из его рук.
– Не верю.
– Со временем поверишь.
Дверь захлопнулась снова. Алесь покачал головой.
Около полудня в Горипятичи вошли солдаты – остатки двух рассеянных рот и две свежие роты при одной легкой пушке.
Кто-то указал Мусатову хату, где лежали раненые.
Он толкнул дверь и остановился, удивленный. Сидя на лавке, опустив сцепленные руки меж колен, на него исподлобья смотрел старый знакомый. Радость шевельнулась в капитановом сердце, но он сдержался. Он только позвал Буланцова, подручного, с которым некогда вместе ловил Войну.
– Вот, Буланцов, – сказал жандарм, – рекомендую, князь Александр Загорский. Каким образом здесь? – спросил Мусатов.
Алесь пожал плечами:
– Может, кому-нибудь помогу.
– Кому это «кому-нибудь»? Мятежникам или нам? – повысил голос Мусатов.
– Не кричите, – сказал Алесь. – Хорошие манеры не повредят и людям вашей профессии… Видите, вот солдаты…
– Они не добили их?
– Я не позволил… А там мужики.
Буланцов двинулся туда.
– Этих я заберу.
– Не советую, – сказал Алесь. – Это горипятические.
– Так что? – поводя длинным носом, спросил сыщик.
– А то, пан лазутчик. Даже пан Мусатов слышал, что их насильно, под угрозой поджога, выгнали из хат. Солдаты же стреляли в кого хочешь, только не в лесных братьев.
Он почти весело улыбнулся, Мусатов ненавидел его в этот момент. Ненавидел за жесты, слова, одежду, за эти глаза, за умение разговаривать. Он не мог не чувствовать, что рядом с ним он, Мусатов, всегда будет выглядеть как пьяный капрал.
– «Лесные» ушли утром. На рассвете, – сказал Алесь. – А это невинные люди – солдаты подтвердят. Как и то, что я не воевал.
– Видели бандитов? – спросил Буланцов.
– Как вас.
– И говорили с ними?
– Как с вами.
– Что они говорили? – спросил Мусатов.
– Что идут в пущу и что счастье мое лекарское. Иначе убили б.
– Сколько у них жертв?
– Трое убитых, с десяток раненых. – Алесь умышленно прибавил к лесным людям мужиков из деревень Ходанского.
– Сколько их было? – спросил Буланцов.
– Это что, допрос?
– А вы что же думали, уважаемый Александр Георгиевич? – почти ласково сказал Мусатов.
– В таком случае я не буду отвечать.
– Будете, будете, – преувеличенно любезно сказал жандарм.
Он повернулся к Буланцову:
– Они, по-видимому, действительно ушли в пущу еще на рассвете. Ничего. Идите возьмите из хат мужиков, кто попадет под руку.
– Не ходите, Буланцов, – сказал Алесь. – Не отдавайте таких приказов, капитан.
– Это почему же? – спросил Мусатов.
– Здесь есть свидетель.
– А этот свидетель скомпрометирован, – сказал капитан.
– Напрасно. Есть мой эконом, который привез мне весть про бунт. Он подтвердит: до того я ничего не знал. Есть мужики, которые скажут: меня не было во время бунта. Есть солдаты, которых я лечил, потому что это долг каждого, кто знает, как сделать перевязку.
– Не было его в бунте, паночек, – простонал белявый солдат у печи.
– Молчи! – сказал Мусатов и, обернувшись к Алесю, пристально глядя ему в глаза, начал говорить: – Появились вы – и у мятежной толпы изменилось настроение. Черт знает, за кого они вас приняли…
– С тем же самым успехом они могли бы принять ворону за архангела Гавриила, что слетает с небес, – иронически улыбнулся Алесь.
– Зачем вас понесло сюда?
– Я же сказал – лечить. Я не хотел крови. И вы не тронете невинных, Мусатов, только потому, что этого требует ваша карьера. Я, наконец, прискакал потому, что должен быть беспристрастный свидетель, которому поверят больше, чем хлопу, и больше, чем вам. Я – свидетель.
Мусатов оглянулся и перешел на французский язык:
– А вы… подумали… что этот свидетель мог быть убит… во время бунта… случайным залпом?… Самым случайным из случайных залпов!
– Ваше произношение оставляет желать лучшего, – сказал Алесь. – А солдаты, капитан?
Мусатов дрожал. Казалось, настал час, теперь и этого можно было припугнуть арестом или смертью. Он чувствовал, что все в нем звенит.
– Никто не знает мотивов вашего приезда сюда, – на том же самом плохом французском сказал он. – Вы своим появлением настроили людей на атаку. И я сейчас же пошлю донесение об этом вице-губернатору, потому что Беклемишев болен… Пошлю тому самому вашему Ис-ленье-ву, который кричал на меня за расправу в Пивощах.
Рысьи глаза сузились, губы дрожали.
– Напрасно будете стараться, – сказал Алесь. – Донесение уже отправлено. Я отправил его перед отъездом сюда и объяснил, почему еду. Полагаю, скоро последует ответ.
Мусатов невольно хватанул ртом воздух.
– Вот так, – невинно смотрел на него Алесь. – Каждый человек, каждый дворянин должен всеми силами стараться остановить мятеж. И я объяснил это вице-губернатору на случай… гм… на всякий случай.
Буланцов ничего не понимал из разговора, но чутьем сыщика понял: шефу нанесен страшный удар. И еще отметил про себя: шеф теперь никогда не простит этому человеку.
Алесь поднялся.
– Ну вот, – сказал он, – а теперь…
– Я надеюсь, – пролепетал Мусатов, – вы поняли, что это была шутка?…
– Я и не сомневался в этом. Разве такие вещи говорятся всерьез между цивилизованными людьми? Конечно, шутка.
Капитан сидел бледный. Глаза Алеся улыбались.
– Хватит шутить, капитан. Я думаю, вы отмените этот приказ и найдете настоящих преступников?
И впервые за весь разговор повысил голос:
– И если вы тронете еще хоть одного из них, вас повезут отсюда под рогожей в Могилев или под кошмой в острог. Поняли это вы, пан штуцер, пан пуля, пан свинец?!
Мусатов сидел, глядя в стол.
– Хорошо, – сказал он наконец, – я отменяю приказ. Буланцов, погоню за Корчаком!
* * *
Через три часа прибыл от Исленьева едва живой гонец. Он привез приказ: «Немедленно отпустить невиновных, искать Корчака с бандой, на время рассмотрения дела князя Загорского под домашний арест».
Алесь улыбнулся. Исленьев заботился, чтоб Загорскому не причинили под горячую руку вреда. И ничего, что приказ вице-губернатора немного возвысил в собственных глазах жандармского капитана, врага, от которого в будущем нельзя будет ожидать милости, если его только не убьют Корчак или Черный Война.
Пусть себе возвышается, пусть думает, что последнее слово останется за ним. Алесь знал, почему так поступил Исленьев, знает он и то, что в какой-то мере он достиг цели, не дал пролиться лишней крови и спас невинных.
Лекарь Ярославского полка Зайцев подошел поблагодарить его за перевязки, сказав, что все сделано достаточно квалифицированно. Алесь покосился на старого капитана и ответил, что ему приятна похвала образованного и опытного человека, и пригласил Зайцева бывать у себя.
Старик покраснел. Покраснел и Мусатов, только по другой причине. И не выдержал. Сопровождая Алеся к саням под любопытными и доброжелательными взглядами солдат, начал с притворным сочувствием журить его:
– Здесь черт знает что творится. Попечение нужно, а то все вокруг голодными глазами глядят. Одних иудеев сколько на страну, и все они немецкие шпионы. А тут еще свои нигилисты, поповские да мужицкие семена. Народ науськивают! Эх, пан Загорский, такое положение, а вы в эти глупости по молодости лет вмешиваетесь! – И ласково, заглядывая в глаза: – Вам что нужно? Вы в первых российских помещиках по богатству. Разве у вас не воля? Да вы во сто крат свободнее, чем в их холуйских фаланстерах.[178]
[Закрыть]
«Ничего у меня нет, – думал Алесь. – Ничего из того, что мне нужно. А нужно мне все. И прежде всего воля всем народам и моей родине. Что ты знаешь об этом, грязная свинья? И рассуждения твои только и можно назвать le delire du despotisme,[179]
[Закрыть] как сказал бы старик Исленьев. И сам ты быдло, лакейская душа».
Он сел в сани и закрыл глаза, чтоб не смотреть на караульных солдат. Со вздохом облегчения закрыл глаза и вытянул ноги. Два солдата поскакали за ним, чтоб проводить в деревню.
За санями на длинном поводу бежал Урга. Он не привык к такому, фыркал и мотал головой.
Растаявший мартовский снег, вороны, придавленная ожиданием деревня, резкие голоса солдат.
На мгновение ему стало больно. Он вспомнил слова Корчака и подумал, что за презрение предков к народу, за презрение образованных к народу как бы не пришлось платить даже тем детям, которые любят этот народ. Но тут же решил, что постарается, чтоб Корчак, если сведет их судьба, изменил о нем мнение. Он видел в этом мужике великую чистоту ненависти. Как нужны им люди, которые умеют ненавидеть! Хороший мужик! И как жаль, что нельзя всего раздать, чтоб поверили тебе! Деньги нужны для дела. Ничего, с Корчаком они еще встретятся. Он, Алесь, сделает все, чтоб тот стал ему товарищем.
У них одно дело.
Ничего. Ничего. Все еще будет хорошо, чисто, смело. И люди на земле будут людьми.
Садилось багровое солнце, и тени на снегу сделались изумрудно-зелеными, чище морского зеленого луча, увидев который, говорят, нельзя ошибиться ни в любви, ни в ненависти.
И он теперь твердо знал, ч т о он любит и ч т о ненавидит, и откуда у него такая боль, и почему он никак не может успокоиться.
…Он открыл глаза. Ехали озерищенским берегом, почти над самым обрывом. И он вспомнил, как давно-давно, одиннадцать лет назад, здесь сидели под горячим солнцем маленькие дети.
Что тут было еще? Ага, груша.
Она держалась в тот год только силой собственных корней, укрепив ими для себя полукруглый форпост. В собственных руках держала жизнь.
И за нею была земля, а перед нею течение, и следующий паводок должен был кинуть грушу в волны, и ей стоило б подготовиться к смерти.
Но она не знала этого, она цвела.
И лепестки падали в быстрое течение.
Где она теперь? Алесь долго смотрел на обрыв и наконец увидел то место. Под обрывом растаял снег, и в проталине что-то чернело.
Мертвый ствол занесенной песком груши.
Сани завернули и остановились перед крыльцом загорщинского дома. Алма, старая уже, толстая, как туго набитый мешок, замахала хвостом, побежала к саням, потом увидела чужих с оружием и залаяла на них так, что казалось, разорвется все ее тельце.
Змитер взял Ургу и ушел с ним. Уехали и солдаты. Алесь стал медленно подниматься в дом.
…Он бродил по комнатам, сам не зная, что ему нужно. И наконец пришел туда, где они с Майкой еще детьми смотрели сквозь цветные стеклышки. Все было как прежде. Вот на этой кушетке когда-то сидела Майка, когда он отвел глаза на стену и увидел ее, черную, с лиловыми волосами.
А вот и ящичек со стеклышками. Если смотреть сквозь красное стекло, какое страшное дымно-багровое пламя плывет над миром.
Такое страшное, что вот-вот заревут трубы архангелов и небо упадет на землю.
А это что?
Бог ты мой! Осколок китайской вазы, которую разбили тогда. Дед еще сказал:
«Бейте, так ей и надо». И раздал осколки. Интересно, сберегла ли их Майка? А Франс?
Сколько друзей, ровесников… Можно склеить все эти осколки, и снова будет ваза.
А вазу поставить в общем солнечном доме, в котором будут жить они все.
Ваза. Белая ваза с синими рыбами.
Он пошел по полутемным комнатам.
Черные ели. Мраком наполненный дом. За окнами гостиной холодная звезда горит между деревьями. Что это, начало конца или конец начала?
Хоть бы быстрее, хоть бы быстрее восстание! Пусть даже смерть! Потому что невозможно дальше терпеть это гнилое, душное лихолетье, ложь, рассуждения кроеров, мусатовых, корвидов, дэмбовецких – всего этого сброда.
И невозможно больше сидеть в этом доме, видеть в темных окнах конусы елей и острую, как солдатский багнет, направленный в твое сердце, звезду. Невозможно видеть рабов и господ, невозможно научиться терпению, видеть, как другие совершенствуются в лести. Невозможно видеть церковь, короны, расшитые мундиры.
Невозможно видеть на каждом перепутье, над всей страной взлет распятых рук.
Лучше бы уж ему, Алесю Загорскому, выкупить грехи всех, своей кровью добыть освобождение для всех, погибнуть за всех.
Он вдруг понял, чего ему недостает, пока нет битвы. Пусть его друзья и он сам презирают стихи. Сегодня он не может без них.
Перо бегало, оставляя строки:
Чем ты прогневала бога? И чем раздражила,
Что над тобой, не воспетой и сотнею строф,
Маятник времени рухнул, костельная тьма закружила,
Тьма пригвожденных ладоней, бессчетных неправых голгоф?
Что ты земле причинила – от фьордов до Рима,
Чтоб на ветру коченеть и в огне задыхаться, скажи,
Чтоб умирали в Сибирях твои молодые багримы,
Чтоб Достоевским твоим уходить за твои рубежи?
Кто обокрал твою память, моя дорогая,
Что на распутье веков, забывая о муках святых,
Лучших поэтов своих ты забвением смертным караешь,
Что побиваешь каменьями лучших пророков своих?
Верую: в час, когда злоба угаснет на свете,
В час, что звездою Полынью взойдет над криницей твоей,
Ты на суде – под архангелов трубы -
Марии ответишь,
Скажешь единое слово за всех на планете людей:
«Матерь сынов человечьих! Я кровь отдавала живую,
Чтобы воскресла для всех человечность на стылой золе…
Вот почему, если я на земле существую,
Можно – за это одно -
отпустить прегрешенья земле».
Он не верил в бога, а образы получились мифологические.
Да и разве в этом дело, если гибнет все лучшее, если правду говорят булгарины, а за свободу воюют муравьевы, если над землей взлет распятых рук?
Он смотрел в окно на звезду. И вдруг увидел…
…В небе стояли светлые столбы от горизонта до зенита. Они менялись местами, крайняя их грань была ярко-багровой, она разгоралась и напоминала пожар. А посередине поднимались белые полосы и столбы.
Редкое на юге и потому слабое, вставало над землей северное сияние.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Пока что это конец книги. Пока что.
И, одновременно, не конец. Начало.
Конец книги это потому, что мне страшно приступать к ее окончанию. И начало потому, что мне нельзя эту книгу не окончить.
Понимаете, все, что вы в этой книге прочитали (невзирая на все наезды, драки, осады, дуэли, даже убийство), – было идиллией, «сялянкай», как говорили предки. Теперь начинается нечто серьезное.
Начинаются муки, страдания отдельных, дорогих мне людей, и народа, массы, еще более мне дорогой, потому, что я – кровь от крови ее.
С каждым из этих людей, с каждым человеком из этой массы я сродни с самого начала дней своих.
Страдания и раны каждого из них болью отзываются во мне.
Эти люди, быть может, стали дороже мне, чем мои родные, двоюродные и иные братья, погибшие в войнах. И как мне теперь – в тысячный раз – переживать раны и смерть моих близких?!
Переживать каждый последний взгляд, вздох, слово братьев кровных. И их врагов.
Потому что враги тоже не всегда были виноваты. Когда шли вперед под пулей, нацеленной им в затылок.
Это только лгут, что у писателей не болят сердца за людей, созданных ими, проведенных через «выдуманную» ими же самими жизнь.
Эти лжецы просто никогда не писали даже посредственных книг.
Точно так же, как лгут, что писатели вообще «выдумывают» какую-то жизнь.
Жизнь «выдумать» нельзя. Ее можно только воссоздать. Такой, какой она была, со всеми радостями и со всеми потерями. Со всеми воспоминаниями прошлого. Со всем тем, что пережил ты сам и твои друзья. И со всем тем, что пережили, чем перемучались мои и ваши предки. С тем подсознанием что хранится от них в моей и вашей душе.
Потому что все мы – от них. От их радостей, от их мыслей от всего, чем они жили.
Если бы не работали, не творили, не создавали, не сражались и не боролись они, – нас бы не было.
Это верно. Так же верно как то, что без каждой созданной нами песни правнуки наши будут безмерно беднее.
Без каждой книги, не сотворенной нами, будет беднее моя и ваша родина, самое ценное и, пожалуй, единственное, что дано нам.
И все же дело книги, дело песни, дело вообще всего того, что мы создаем, бывает иной раз мучительным, трудным.
Герои книг и песен зачастую начинают не слушаться, жить своей, не зависимой от автора жизнью.
Они начинают требовать, протестовать, начинают вести себя, как живые.
И очень горько бывает порой, когда «измышленный» тобой человек вдруг по логике самого своего характера, вдруг сламывается, предает или творит еще что-либо, недостойное человека.
Очень жаль, когда твой рыцарь без страха и упрека, достойный всего, самого лучшего на земле, должен идти на эшафот или под пули.
Они все воистину мои дети и, если я чего-то стою как писатель, надеюсь – мне удалось это. Они стали нашими братьями и сестрами.
И потому не упрекайте меня за то, что задержал продолжение «Колосьев».
Мне просто жаль бросить этих людей, моих сестер, друзей, братьев, товарищей в мутный омут войны, ненависти, изгнания.
Жаль отдать их кандалам, ссылкам, виселицам. Подвергнуть последнему унижению и возвышению, которое есть – смерть.
Потому что для этих людей наступают годы ненависти. А Человек не создан для ненависти. И я скорблю по всем этим людям.
И еще немного, наверное, мне жаль самого себя. Как ту грушу над откосом Днепра, которая упала в его волны в 1963 – а в романе – в 1850 году, как всех убитых и замученных за правду на этой земле.
Жаль предписывать прекрасным женщинам, созданным для любви, – траур и ссылку.
Жаль отправлять мужчин, созданных для доблести и знаний, – на эшафот.
А вам было бы не жаль?
Так потерпите немного. Дайте собраться с силами. Потому что не сделать этого тоже нельзя.
Иначе их святые тени останутся неоплаканными и неотомщенными.
Дело даже не в том, что в память о них, в память о Калиновском и Траугутте, Бобровском и Мацкявичусе, Гриневиче и Сераковском… в память, наконец, о Майке и Алесе будет провозглашен в Лондоне, в Сент-Мартинс-холле I Интернационал.
Дело в том, что до сих пор стоит в Рогачеве старый дубовый крест на могиле Тумаша Гриневича, что многим людям, и мне, и вам – надеюсь – после прочтения еще не написанных частей «Колосьев» будет безмерно больно.
Единственное, что меня еще удерживает от того, чтобы на уже сделанном поставить точку, – так это то, что все должны узнать о множестве подвигов и свершений этих людей.
О том, как они не клонили головы перед несправедливостью и не задирали ее перед слабыми.
Они просто должны дожить свой век, как все люди, сполна, до последнего дня. Проявив при этом мужество, которое сегодня всем людям земного шара нужно, как никогда.
Будьте счастливы, если только это счастье не покупается ценою самого важного в мире: ощущения в себе Человека.
И на этом пути, тяжелом и трудном, да поможет вам ваша совесть.
Если это будет так – мы все скоро еще встретимся.
Владимир Короткевич
[1]
[Закрыть] По старому, времен унии, обычаю, который почти исчез в ХIХ веке, некоторые белорусские помещики отдавали сыновей на «дядькованье» (воспитание) в крестьянские семьи. (Здесь и далее примеч. автора.)
[2]
[Закрыть] Могильщикам (белорус.).
[3]
[Закрыть] В о л o к а – около 21 га.
[4]
[Закрыть] П о ч и н о к – хата в нетронутом лесу, начало, почин деревни (белорус.).
[5]
[Закрыть] Род борща, заправленного боровиками и луком (белорус.).
[6]
[Закрыть] Пресная, без закваски выпеченная, лепешка (белорус.).
[7]
[Закрыть] Блюдо из ржаной муки (белорус.).
[9]
[Закрыть] С к о р б я щ и й – статуэтка, изображающая задумавшегося Христа.
[10]
[Закрыть] П о с т р и ж е н и е – древний обычай. При достижении отроческого возраста мальчику отрезали прядь волос.
[11]
[Закрыть] Река темная (пол.).
[12]
[Закрыть] Мой маленький князь Загорский! (фр.)
[13]
[Закрыть] Все идет хорошо! Все идет хорошо, мой маленький сынок! (фр.)
[14]
[Закрыть] Хорошо ли я начал? (фр.)
[15]
[Закрыть] Рыцарская точка зрения на вещи… Ры-царь! (фр.)
[16]
[Закрыть] Женщины иногда бывают легкомысленны (фр.).
[17]
[Закрыть] В черном цвете (фр.).
[18]
[Закрыть] Мне очень приятно (пол.).
[19]
[Закрыть] Особая порода белорусских и польских коней-иноходцев.
[20]
[Закрыть] Пасть (охотничий жаргон).
[21]
[Закрыть] О, этот маленький соня! Все встали, маленькие птички поют господу свою хвалу, не так ли? А он спит и не знает: кто рано встает, тому бог дает (нем.).
[22]
[Закрыть] Oчень хорошо. Иди умываться, иди поздоровайся с маменькой, иди принимать божий дар, а потом за книги, если князь не хочет остаться глупым князем, не так ли? (нем.).
[23]
[Закрыть] А мне все равно (букв.: это мне колбаса) (нем.).
[24]
[Закрыть] Поэтому Герман Херуск льву подобно р-ринулся на омер-рзи-тельного Вара, вождя р-растленных римлян. И Тевтобургский лес стал пол-лем немецкой славы (нем.).
[25]
[Закрыть] Вид пирожков или ватрушек (белорус.).
[26]
[Закрыть] Встань! Исключительно пикантно-утончённые отправления, достойные настоящего княжеского недоросля, суть не упования в кровати на самопроистекание, не так ли? (Пародийный стиль, нем.).
[27]
[Закрыть] Льву подобно… Не так ли? (нем.)
[28]
[Закрыть] Чулок (белорус.).
[29]
[Закрыть] Достопочтенная фрау… Стаканчик водки… (нем.)
[30]
[Закрыть] Добрый день, мадам (фр.).
[31]
[Закрыть] Он очень мил (фр.).
[32]
[Закрыть] Чудеса гимнастики (фр.).
[33]
[Закрыть] Он остроумен (фр.).
[34]
[Закрыть] В парадном костюме (ит.).
[35]
[Закрыть] Каждому своё (фр.).
[36]
[Закрыть] По причине появления этих старых тупиц? (фр.).
[37]
[Закрыть] Совсем не появлялась (фр.).
[38]
[Закрыть] Появиться здесь на короткое время (фр.).
[39]
[Закрыть] Пошли сегодня сынов с бреднем. Паны юшку будут есть, так, может, какая рыбина попадется (белорус.).
[40]
[Закрыть] Cудно торговцев рабами.
[41]
[Закрыть] Островок у западного берега Африки. База торговцев рабами.
[42]
[Закрыть] Свет! Высокопоставленные особы! (фр.)
[43]
[Закрыть] Наше ужасное дитя (фр.).
[44]
[Закрыть] Лохмотья, рвань (белорус.).
[45]
[Закрыть] Избранный круг (фр.).
[46]
[Закрыть] Я не люблю грубого смеха (фр.).
[47]
[Закрыть] Дела не пойдут! Дела не пойдут! (фр.)
[48]
[Закрыть] Мрак! Мрак! (фр.)
[49]
[Закрыть] Чтобы подставить себя под пули (фр.).
[50]
[Закрыть] Тише! Не надо об этом говорить (фр.).
[51]
[Закрыть] Имеется в виду Муравьёв М. Н., заклейменный впоследствии общественным мнением России как «вешатель».
[52]
[Закрыть] Солдаты (польск.).
[53]
[Закрыть] Самый чудесный бал, какой я когда-нибудь видел(фр.).
[54]
[Закрыть] Настой «кошачьих лапок», тонизирующее (белорус.).
[55]
[Закрыть] З а ж ы в а ц ь – издеваться, привередничать, своевольничать (белорус.).
[56]
[Закрыть] Руя? – букв.: волчья свадьба, здесь – в смысле: коллектив, объединенный общим желанием.
[57]
[Закрыть] Особенно крупные плоды диких груш, которые растут у заросших травой лесных стежек и дорог. В Приднепровье когда-то верили, что они выросли из помета медведей и диких кабанов и потому такие большие
[58]
[Закрыть] Постное масло (белорус.).
[59]
[Закрыть] Волк-оборотень. Благородный герой-разбойник некоторых произведений белорусского фольклора.
[60]
[Закрыть] Цівун Пацук – надсмотрщик Крыса. Так называемый «герой» белорусского средневековья
[61]
[Закрыть] З а г о н о в о й, или чиншевой, называлась безземельная шляхта, жившая на землях крупных помещиков чаще всего в качестве арендаторов и поэтому зависимая от владельца земли.
[62]
[Закрыть] То есть «шпанской мушкой».
[63]
[Закрыть] Здравствуй, начало конца моего! (лат.)
[64]
[Закрыть] Эта икона из Кутейны (под Оршей) считалась раньше образцом для тех, кто писал иконы
[65]
[Закрыть] Н-наемиики (фр.).
[68]
[Закрыть] Виват Генрих Четвертый… (фр.)
[70]
[Закрыть] Тромб – смерч ураганной силы (белорус.).
[71]
[Закрыть] Когда-то стрельба по отражениям в спокойной воде была чуть ли не народным спортом в Приднепровье. Еще сто пятьдесят лет тому назад редко какой охотничий праздник обходился без нее. Потом, когда из-за восстаний начали отнимать оружие, обычай начал исчезать, но еще сто лет назад временами встречался.
[72]
[Закрыть] Феи в виде мотыльков (диалектное приднепровское).
[73]
[Закрыть] Сын мой, существует лишь одна политика: держать ночной горшок перед человеком, который стоит у власти, и вылить этот горшок ему на голову, когда он лишается этой власти (фр.).
[74]
[Закрыть] Водка, настоянная на двадцати семи полезных травах.
[75]
[Закрыть] Могильщик (белорус.).
[76]
[Закрыть] Короткая толстая плеть (белорус.).
[77]
[Закрыть] Одинец – кабан, секач, который держится в стороне от диких свиней, отбивая и уводя в лес домашних. Приднепровские крестьяне одинцов не любили, потому что свинья за лето, находясь в лесу, не нагуливает большого жира, – невыгодно.
[78]
[Закрыть] Предводитель дворянства в Белоруссии.
[79]
[Закрыть] Так называемые тузы (фр.).
[80]
[Закрыть] От белорусского «лазня» – баня.
[81]
[Закрыть] Праздник, который в середине прошлого столетия стал детским, но в средние века отмечался в память «от черной оспы» и чумы.
[82]
[Закрыть] Белорусское народное название Юпитера.
[83]
[Закрыть] Неглазурованный, матовый фарфор.
[84]
[Закрыть] Смерть Кроера в Кроеровщине принесет значительные изменения: паны перестанут пить, а крестьяне начнут есть (пол.).
[85]
[Закрыть] Порка на голой земле, а не на подстилке считалась особенно оскорбительной для шляхтича.
[86]
[Закрыть] Во время большой крестьянской войны XVII столетия восставшими – мужиками Минщины – руководил Мурашка. Согласно преданию, взятого в плен, смертельно раненного «мужицкого царя» враги усадили на раскаленный докрасна железный трон.
[87]
[Закрыть] Крынки (белорус.).
[88]
[Закрыть] «Тарас на Парнасе» – анонимная белорусская поэма середины ХІХ века.
[89]
[Закрыть] Кстати, насчет… (фр.)
[90]
[Закрыть] Однако не мешает быть поумнее (фр.).
[91]
[Закрыть] Сова, по сходству крика: «Ку-га, ку-га» – младенец (белорус.).
[92]
[Закрыть] Речь идет о взяточничестве, которое в высших кругах достигло небывалых размеров.
[93]
[Закрыть] Перевод униатов в православие, вдохновителем которого был епископ Иосиф Семашко, сам бывший униат, проводился жестоко, варварскими методами. Семашко долго еще после этого ненавидели.
[94]
[Закрыть] Святоянские муры (стены) – квартал в Вильно.
[95]
[Закрыть] В. И. Дунин-Марцинкевич (1807–1884) – белорусский писатель.
[96]
[Закрыть] Происхождения белорусского, нации польской (лат.).
[97]
[Закрыть] А т и – «здравствуй» (белорус.).
[98]
[Закрыть] Б о ж е н ь к и н л е н о к – слишком кроткий человек, тряпка (белорус.).
[99]
[Закрыть] Л а н ц у ж о к – цепочка (белорус.).
[100]
[Закрыть] В правительстве.
[101]
[Закрыть] Я здесь проездом (фр.).
[102]
[Закрыть] В 1846 году царские жандармы, на основании доноса, раскрыли заговор на Могилевщине. Группа революционеров, готовившая заговор, узнав о доносе, смогла избежать ареста.
[104]
[Закрыть] Мужской головной убор из войлока (белорус.).
[105]
[Закрыть] Женский головной убор из вышитого полотна, обвивающий голову и шею женщины (белорус.).
[106]
[Закрыть] Пчелиная колода.
[107]
[Закрыть] Надо, чтобы вы освободили дом от вашего присутствия (фр.).
[108]
[Закрыть] Краткая речь (англ.).
[109]
[Закрыть] Эти господа – подлецы, и единственное чувство, которое они во мне пробуждают, – это ненависть к тому, что они делают, и презрение к моей родине (фр.).
[110]
[Закрыть] Граф М. Муравьев был губернатором могилевским в 1823–1831 годах. Он организовал подавление восстания 1831 года.
[111]
[Закрыть] Военный или повстанческий тайный совет.
[112]
[Закрыть] Средневековое общинное собрание в Белоруссии – рассматривало внутренние вопросы общины
[113]
[Закрыть] Спирт, сваренный с медом, пряностями и кореньями. Белорусский хмельной напиток.
[114]
[Закрыть] Уже все кончилось… и богослужение, и проповедь (пол.).
[115]
[Закрыть] «Бессенными» назывались базары конца апреля – начала мая. Туда шли те, у кого конь подох зимой, или те, у кого не было семян
[116]
[Закрыть] Собачья стая (белорус.).
[117]
[Закрыть] В белорусской мифологии таинственное, сказочнае существо. Что-то вроде гнома или пaка у ирландцев.
[118]
[Закрыть] Произвольный перевод на латинский язык расчлененного на части русского слова «подвода»: Sub – под, Aqua – вода
[119]
[Закрыть] Через край большой посудины, ведра (белорус.)
[120]
[Закрыть] Обнимите меня. И никогда во мне не сомневайтесь (фр.)
[121]
[Закрыть] М о д е с т К о р ф – реакционный историк. В 1849–1861 годах – директор Публичной библиотеки. В 1864–1872 годах – председатель департамента законов Государственного совета
[122]
[Закрыть] Памятники наши, сколько вас каждый год пожирает купеческий или правительственный московской топор (пол.).
[123]
[Закрыть] Разговаривать будем, как придется. Как будет удобнее. Правда? (белорус.)
[124]
[Закрыть] Гродненцев зовут грачами, потому что там много темноволосых.
[125]
[Закрыть] Древнее, еще ХVI-го столетия, белорусское школярское выражение: дружить, проводить вместе время, не очень обращать внимание на учебу, но шататься всегда вместе, не давая друг друга в обиду
[126]
[Закрыть] П у т и л и н И. Д. – надзиратель московской полиции, позже начальник сыскной полиции в Петербурге.
