Текст книги "Град Петра"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Град Петра

Художник мерил гостя взглядом.

   – Зо... Зо... Я мог бы писать с вас Геракла...

Перед ним был великан – без малого семи футов ростом. На красивом лице нелепые усы – два кустика колючек. Губы обветрены, лупятся. Широко размахивая руками, гость прошёлся по мастерской, ко всему любопытный. Заглянул в горшки с красками.

   – Мне очень жаль, ваше вёл... господин Михайлов[1]1
  ...господин Михайлов. — Пётр I Алексеевич (1672—1725) – российский царь с 1682 г. (до 1696 г. царствовал вместе с братом Иваном V), с 1721 г. император; в 1697—1698 гг. посетил Западную Европу под именем урядника Петра Михайлова, в 1700 г. начал Северную войну против Швеции (крупные победы – Полтавская битва 1709 г., морские сражения при Гангуте 1714 г., Гренгаме 1720 г. и др.); по Ништадтскому миру 1721 г. Россия получила выход в Балтийское море; в 1703 г. Пётр I основал в устье р. Невы новую столицу (с 1712 г.) – Санкт-Петербург.


[Закрыть]. Я, помешал вашим занятиям.

Инкогнито прозрачно – ни для кого не секрет, что под именем Петра Михайлова, дворянина без чинов и титулов, путешествует русский царь. Амстердам захватил его. Пётр примчал с Ост-Индской верфи, на ладонях смола.

   – Голландцы гостеприимны. Но, полагаю, Англия примет вас не хуже.

Говорят по-немецки, на родном языке Готфрида Кнеллера. Уроженец Любека, придворный живописец Вильяма Третьего, европейская знаменитость, он приехал из Лондона, чтобы писать Петра.

   – Я благодарен его величеству.

Московит послушно сел. Художник поворачивал его, хватая за волосы, за виски. Церемониться с клиентами не привык.

   – Нет, нет, ваша великолепная фигура исчезла. Встаньте, прошу вас! Зо...

Обернулся к мольберту, начал эскиз. И тогда модель стала проявлять недоумение. Уголёк высекал витязя, закованного в латы до самых пят.

   – Одежда партикулярная, – художник снисходительно улыбнулся, – на портрете недопустима.

Кафтан простого горожанина, уже поношенный, служил Петру бессменно. Отвергать его ради парсуны, играть машкерад? Надо ли?

   – Рыцарская броня, мой господин, есть символ могущества воинского. Оно более всего прославляет потентата. Символ не равнозначен натуре, господин мои, он возвышает нас над ней. Даёт понятие общее. Ясно ли вам?

   – Знаю я...

Пётр дёрнулся досадливо. Чего тут не понять?

   – Я имел в мыслях Георгия Победоносца. Могу написать вас иначе. Один итальянский владетель пожелал уподобиться Александру Македонскому. Я выполнил, хотя не одобряю такую вычурность.

   – Македонца не надо.

   – Стойте, ради бога, спокойно, господин Михайлов. Я не принуждаю вас.

   – Что он сотворил доброго, македонец? – бросил Пётр, распаляясь. – Воевал, а пользы что принёс?

   – Точно так. Руку, руку опустите!..

Пускай тогда рыцарь... На полотне возникли волны тяжёлой ткани, бахрома, кисти, и Пётр, спохватившись, сорвался с места.

   – Море! – выкрикнул в упор. – Прошу вас, море...

Море? Куда его поместить? Но ведь коронованная особа не может стоять на берегу как любой прохожий.

   – Всё равно – море.

Трудная досталась модель...

   – Может быть, поле битвы?

Уступка, но последняя... Уголёк рисует батальное зрелище – клубы порохового дыма, квадраты полков. Фон приличествует не царю – генералу его.

   – Поле есть символ приобретённой земли. Вода не представляет прочного владения.

   – Море и корабли, – твердил Пётр. – Вы умеете нарисовать линейный корабль?

Уголёк упал на пол.

   – Увольте меня! Я не стану писать вас гуляющим по берегу. Вы не фрейлина двора. Моё реноме дорого мне, господин Михайлов. Надо мной будут смеяться. Над вами тоже...

Подобрал уголёк, резко очертил на холсте окно. За ним – пустота.

   – Там – всё, что вам угодно... Вообще фон я обыкновенно доверяю помощнику. Здесь я один... Что ж, укажу вам способного мастера.

На том и сошлись.

После того Пётр лишь один раз забежал позировать. Некогда! Портрет завершили без него – Кнеллер, а затем голландец ван дер Вельде, опытный маринист.

Странный портрет... Рыцарь стоит у окна, открытого на море, в кипение волн вдавились два линейных корабля. Их обшивка, вооружение, такелаж переданы скрупулёзно.

С кем ведут бой?

Картина вызвала толки. Особенно оживлённые – в Лондоне, куда вскоре её доставили.

   – Московия не рассчитывает более сокрушать турок, – докладывают королю Вильяму лорды адмиралтейства. – Правда, Азов покорен, но выхода в Чёрное море у русских нет. Возможно, другое море влечёт царя...

Многопушечные титаны, намалёванные столь устрашающе, – покамест в его воображении. И всё же... Англия окажет московиту почести наивысшие.

   – Пусть он посмотрит на нас, – сказал король. – Парады, морские ученья... Он обнимается с голландцами? Так надо утереть им нос.

А Пётр забыл о портрете. В Амстердаме, в городе на островах, у моря, закладывали фрегат «Пётр и Павел», царь и его товарищи взялись построить корабль целиком – от киля до такелажа.

Два с лишним года оставалось до Северной войны, почти шесть – до того дня, когда на одном из островов невской дельты был начат Санкт-Петербург.

ЧАСТЬ 1
НЕБЫВАЕМОЕ БЫВАЕТ

Вылезать из

лохани не хотелось. Дух мяты и шалфея кружил голову сладко. Измайлов[2]2
  Измайлов Андрей Петрович (ум. в 1714 г.) – государственный деятель петровской эпохи, в 1701—1707 гг. посол в Дании, позже нижегородский губернатор.


[Закрыть] забылся, сидя в горячен воде, мнил себя дома, за тысячу вёрст от постылого Копенгагена.

Кутаясь в тяжёлый халат, помрачнел. Вспомнилось, как обидел его царь. А доброхоты подхватили, разболтали. Дурная слава не хромает – птицей летит.

– Мешок дурости старой, – так сказал государь.

Доколе же терпеть попрёки? Разве виноват посол, что король Фредерик[3]3
  ...король Фредерик... — Фридрих IV (1671—1730) – датский король.


[Закрыть] оказался союзником негодным: чуть побили его шведы – запросил пардону. Нейтральность блюдёт – и то ладно. И мастеров уступает, кого не жаль...

Ох, до чего обрыдла должность! Опять Ефрем шаркает, сует писанину.

   – Запали-ка! Не разберу.

Из пяти свечей, воткнутых в хребет серебряного кита, секретарь зажёг две. Велено экономить. Полдень уже, а темно, канал от ненастья чёрен.

«Кудерный мастер Иван Пижон» – значится в челобитной. Завивал министров датского двора. Ныне изъявляет желание ехать в Россию.

   – Слышь, Ефремка! – негодует посол. – На солдат, что ли, парики нацепим? Ух, молодцы кудрявые! Страсть испугают шведа!

Откинул листок, взял другой. Петра Паланде просьба, мастера кружевного дела.

   – Парики да кружева... Эдак воюем... Саранча на наши хлеба...

А царь пеняет – в Дании набор идёт слабо. Что ж, королю не укажешь. Не уступал людей. А теперь казну-то порастряс на всякие роскошества – и рад избавиться.

   – Кружева, цветочки... Ягодки соберём ли? Разрешит ли Карл[4]4
  Карл XII (1682—1718) – шведский король с 1697 г., полководец, проводивший агрессивную политику.


[Закрыть]? А это кто таков? Тут курица набродила – на-ка, читай!

   – Степан Лубатье, багинетчик... Штыки евоного изделья всюду похвалены.

   – Привирает небось...

Однако не чета тем дармоедам. Не цветочник. Хвастлив только. Всюду похвален... В целом свете, что ли?

Тянуло обратно в мыльню. На канале Христиансхавен стукались бортами суда, а чудилось – бьют в хилую стену посольства.

Ефрем принёс чарки, ушёл в погреб за водкой. Измайлов оглядел накрытый столик. Назначена аудиенция. С мастерами, с подлым званием, речь короткая, а господина Трезини[5]5
  ...господина Трезини... — Трезини Доменико (ок. 1670—1734) – архитектор и инженер, уроженец Швейцарии, с 1703 г. работал в России; постройки Трезини выполнены в духе раннего русского барокко: Летний дворец Петра I (1710—1714), Петропавловский собор (1712—1733) и Петровские ворота (1717—1718) Петропавловской крепости, здание Двенадцати коллегий (1722—1742) в Петербурге и др.


[Закрыть] нужно принять с честью. Дворянин всё же...

Ефрем отшатнулся, открыв дверь, – так быстро, смело вошёл человек невысокого роста, лёгкий, в помятом коротком кафтане.

   – Припадаю к стопам светлейшего князя, – пропел он бойко немецкие слова.

Посол ответил с подобающей учтивостью. О господине архитекте наслышан и ждал со дня на день.

Потом замолчали оба. Гость уставился на икону и смешно заморгал, ослеплённый золотым окладом с каменьями. Обвёл взглядом лавки по стенам, сундук, окованный фигурным железом. Подивился на бочонок в углу, с ковшом на крышке, – квас-то и вовсе в диковинку.

Убранство отчее, боярское. Измайлов привёз его с великим бережением, сохранил упрямо. Прослыл в датской столице живым куриозом. Выделялся и обличьем – скулами, азиатской желтоватостью кожи, подсушенной годами. Род Измайловых – от татарских ханов. Помня об этом, посол порою, забавляясь, то коварно щурился, то картинно свирепел, изображая необузданного восточного владыку.

Сейчас взирал на гостя испытующе. А тот словно забыл про хозяина. Встрепенулся, пальнул чёрными точечками глаз прямо в лицо. Измайлов дёрнулся недовольно – столь ощутимо стало любопытство.

   – Прошу подкрепиться с дороги, – сказал поспешно, деревянным голосом. Подняв чарку, смутился. – Простите, мой господин... Запамятовал имя вашего суверена.

Не забыл, а не знал никогда. По справке происходит архитект из некоего Астано, роду шляхетского. Где Астано – шут его ведает! Должно, герцогство итальянское.

   – Мы не признаем суверена, ваша светлость.

   – Отчего же?

   – Мы швейцарцы.

Колют, дерзят точечки глаз. Про швейцарцев послу ведомо – шальной народец. Забились в непролазные ущелья, никого не почитают. Надёжны так же мало, как, например, запорожские казаки.

   – За Швейцарию, господин мой.

Этикет блюсти надобно. Гость отпивал мелкими глотками, нежил чарку, нюхал водку, настоянную на чесноке. Мотнул головой, выдохнул:

   – Убийственный у вас эликсир.

За царя глотнул отважней, поперхнулся.

   – У нас многое убийственно, – сказал посол. – Климат строже здешнего в десять крат. А вы всё удаляетесь от ваших виноградников.

   – Наш кантон на скалах. Существование скудное, светлейший князь.

Смекай – куска пожирнее ищет. Почто же нигде не прижился? В Риме хорошего уменья достиг, коли верить справке. Однако вскорости убрался оттуда. Кочевал по германским княжествам. В Дании укреплял форты на дальних островах. Стало быть, командовал работными. Гнать его не гонят, но и не удерживают...

Архитект рассеянно ковырял студень. И вдруг уронил вилку, подался вперёд.

   – Когда вашей светлости угодно будет меня отправлять? Я весь к услугам.

Ишь заторопился! С чего бы?.. От долгов разве... Измайлов собрал листы договора – немецкий его список – и протянул архитекту почти сердито. Ну, хватит пустых слов, пора к делу! Посол придвинул к себе русский список контракта.

«Во имя господне, в Копенгагене, апреля в 1 день, лета 1703 года. Аз, Андрей Петрович Измайлов, оратор чрезвычайный ко двору его величества датского...»

Одна слава, что чрезвычайный... Скрытая издёвка в каждой строке, разузоренной писцом не в меру.

«Во имя и по указу его царского величества, великого князя Московского, обещаю господину Тренину, архитектонскому начальнику, родом итальянину...»

Поди-ка и полковничья лента ему припасена... Тут Тренин, а в другом месте Трезин. Бестолков стал Ефрем.

«...который здесь служил датскому величеству и ныне к Москве поедет его царскому величеству государю моему служить в городовом и палатном строении... Плата ему 20 червонных в месяц... сверх того обещаю, как явно показал искусство и художество своё, чтоб ему жалованье прибавить».

Карман вывернем для иноземца. А тут гроши считай, на свечах выгадывай...

«Обещаю также именованному Трецину, чтоб временем не хотел больше служить или если воздух зело жесток здравию его, вредный, ему вольно ехать куда он похощет...»

И опять ему червонные на подъём... Что ж, бери архитекта, Пётр Алексеич! Поглядел бы ты на него сейчас – вид имеет, будто равнодушен к твоим милостям. Положил листки на колено, зевнул непочтительно.

   – Больше мы предложить не можем, – сказал посол сухо. – Его величество ведёт войну.

   – Простите меня, я не спал ночь. Сумасшедшее море... Нет, нет, я премного благодарен царю.

Странен архитечт... Обычно ведь выведывают, каковы обещанные золотые, любекским ровня или дешевле. И почём в России соболя.

   – Осмелюсь спросить, ваша светлость. Передают за достоверное – при рождении царя взошла необычайно яркая звезда. Так ли это?

   – Не слыхал, господин мой.

   – Да поможет бог его величеству. Он, должно быть, сейчас на поле брани.

   – Там снег на поле, мой господин. В снегу не воюют, как вам известно.

Посол поднялся, желая окончить пустой разговор и выпроводить докучливого швейцарца.

* * *

А Пётр не ждёт, пока весна растопит зимний покров, пока просохнут дороги.

   – Время, время, время...

Диктуя подьячему, он словно мечется в клетке. Чертовски тесно, душно стало в Шлиссельбурге. Стены, израненные ядрами, покорённые в жестоком бою, сегодня почти ненавистны.

   – И чтоб не дать предварить нас неприятелю, о чём тужить будем после.

Шереметев[6]6
  Шереметев Борис Петрович (1652—1719) – граф, генерал-фельдмаршал, русский полководец, ближайший сподвижник Петра I.


[Закрыть] где-то в пути, царь зовёт его, торопит. За стеной Ладога гулко ломает лёд, силится смыть в Неву, Скорее собрать войска, скорее...

Шлиссельбург – это город-ключ. Тем и важен сем древний русский Орешек. Ключ, отпирающий море. Осталась последняя преграда близ устья Невы – Ниеншанц.

Для Петра он – Шлотбург, крепость-замок.

Карл воюет в Польше, считает главным противником короля Августа[7]7
  ...считает главным противником короля Августа, — Август II Сильный (1670—1733) – польский король в 1697—1706 гг. и с 1709 г. и курфюрст саксонский (под именем Фридриха Августа I) с 1694 г.; участвовал в Северной войне 1700—1721 гг. на стороне России.


[Закрыть]. Тем лучше. Для защиты Ингрии, приморской своей провинции, он выделил силы второстепенные, но всё же значительные, армию и флот. Противник в обороне, на позициях зимних. Надо начинать кампанию, опередить.

   – Зело дивно, что так долго суда делают, – диктует Пётр дальше, – знать, что не радеют.

Часть армии двинется по Неве. Не сидеть же, пока в Лодейном Поле достроят фрегаты. Малые суда – это лодки, четыре либо шесть гребцов в каждой. Широкие, остойчивые ладожские соймы, на которых веками плавали рыбаки, торговцы, перевозчики.

Так пусть лодки, но побольше их и, главное, скорее подать! Время не воротишь. Все кругом медлят, от плотника, делающего сойму, до фельдмаршала.

«Велит исполнять ангельски, не человечески», – пожалуется потом Шереметев.

До Ниеншанца, по течению реки, шестьдесят вёрст. Судя по картам, захваченным у противника, это небольшой пятиугольник на бугристом мысу, омытом Невой и притоком её Охтой. Диаметр – около трёхсот сажен, воздвигнут, в отличие от каменного, многобашенного Шлиссельбурга, из дерева и земли. Сосновые срубы составляют костяк фортеции, извне присыпанный. Вокруг глубокий ров, по дну его тянется палисад – забор из брёвен, заострёнными концами вверх. Подойти ко рву можно лишь одолев предполье, ограждённое насыпью.

Уже ходили разведчики, приводили языков. Говорят, вал недавно приподнят, артиллерии добавлено. Орудий ныне сотня, гарнизон – шестьсот человек.

Слабость фортеции сознают сами шведы. Генерал Крониорт[8]8
  Крониорт – шведский генерал, участвовавший при завоевании Петром I устья р. Невы; Крониорта сменили Майдель и Либекер.


[Закрыть], предвидя наступление русских, намерен оказать помощь с суши, адмирал Нумерс[9]9
  Нуммерс — вице-адмирал, командир шведской флотилии при завоевании Петром I устья р. Невы; Нуммерса сменил Депру.


[Закрыть] – с моря.

Сорвать сей замысел!

Мысленно Пётр уже в Шлотбурге. Стоит при море твёрдо, так твёрдо, что не страшен будет и Карл, коли вдруг повернёт на север.

Только время, время...

Царь чутьём моряка выбрал день для удара. Льды в Финском заливе не дотаяли, Нумерс не сможет ввести корабли в Неву.

Шереметев советовал обождать: путь ещё труден, распутица. Пушки довезём ли... Нет! Царь резанул ногтем по карте. Выступать двадцать третьего, ни днём позже.

   – Великое дело для нас сделаешь, Борис Петрович.

Ободрить хотел фельдмаршала. Он поведёт войско, ему доверено великое дело.

   – Репнин с тобой, Чамберс, Брюс[10]10
  Репнин Аникита Иванович (1668—1726) – генерал-фельдмаршал, участник важнейших военных походов при Петре I.
  Чамберс – генерал-майор, командир Преображенского и Семёновского полков при завоевании устья р. Невы.
  Брюс Роман Вилимович (1668—1720) – первый обер-комендант Санкт-Петербурга, сподвижник Петра I, участник азовских походов и завоевания устья р. Невы, генерал-лейтенант.


[Закрыть]...

Царь перечислял командиров дивизий, полков, и боярин слушал с возрастающим беспокойством.

   – Помилуй... Себе-то кого оставишь?

Петру жаль двое суток потратить в походе – есть надобность побыть в Шлиссельбурге. Теперь сия фортеция – главный оплот тыла, опора наступления. Но штурм Ниеншанца не пропустит.

Опустеет Шлиссельбург. Почитай, всю армию государь бросает к морю. Куда меньшими силами можно подмять земляной Ниеншанц. А швед вдруг да покусится вернуть себе каменную твердыню, столь выгодную. Шереметев шумно задышал, собираясь спорить. Царь упредил.

   – Ты ведь невдалях. Не край света...

Для Бориса Петровича – край. Где начинаются воды, неведомое море, – там конец света, ему привычного. А царь поручает кроме сухопутного войска ещё и флотилию. Две тысячи солдат отправить по Неве. Зачем?

   – Сообразишь, – бросил Пётр. – Мало ли... Ну как Нумерс прорвётся...

Не удержался, подсказал. А смятение фельдмаршала лишь усилилось.

   – Так лодки ведь, батюшка... Против кораблей-то чего сто́ят?

Голоса раздавались гулко. Шереметев устроил свой кабинет в башне, седая его голова серебрилась на фоне шёлка, укрывшего стену, по нему рассыпались кресты червонные, мальтийские, с расщеплёнными концами, свирепо-острые. Голоса вздымались к непроглядно высокому своду, гудели, словно в трубе, в толще башни, а снаружи сталкивались льдины в весенней битве.

Шереметев опасался покидать эту гранитную надёжность ради неизвестного, ради островов в дельте, болотистых, вряд ли к чему пригодных.

Сам он ни за что не вступит в сойму. Ни он, ни предки его, достойные ратные люди, никогда не сражались на воде. Из Шереметевых он первый совершил путешествие по морю, и, хотя Нептун был приветлив, а магистр Мальты обещал союз против турка, – нет, не сдружился боярин с лукавой стихией.

   – Отобьёмся, чай, и без лодок, артиллерией... Коли не утопим, дотянем в целости... Ладно, ладно, милостивец, быть по-твоему!

Показалось, царь начал гневаться.

А Пётр заметил на щеке фельдмаршала свежую кровавую царапину. Бреется усердно, чересчур усердно. После того как берёг бороду, увёртывался от ножниц, прятался…

Взгляд царя стал на миг тяжёлым, испытующим. Притворство ненавистно ему и в малом, рождает подозрения, а они угнетают. Не привык колебаться, отделяя друзей от противников, храбрых от трусов, честность от лжи. Наотмашь и окончательно...

Говорят, Шереметев неискрен. Был привержен к царевне Софье, но враждовал с Василием Голицыным[11]11
  Был привержен к царевне Софье, но враждовал с Василием Голицыным, её любимцем... – Софья Алексеевна (1657—1704) – сестра Петра I по отцу – царю Алексею Михайловичу; в 1682 г. захватила власть и была фактически правительницей в Русском государстве; в 1689 г. свергнута и заключена в Новодевичий монастырь, после разгрома стрелецкого восстания в 1698 г. пострижена в монахини. Голицын Василий Васильевич (1643—1714) – князь, фаворит царевны Софьи Алексеевны, главнокомандующий русским войском в крымских походах 1687 и 1689 гг.; после свержения Софьи сослан в г. Пустозерск, где умер.


[Закрыть], её любимцем, навлёк опалу. Оттого-де и примкнул к царевичу Петру. Так не проиграл вроде...

Служит боярин, служит – сколь возможно для старика – похвально. Сие рассеивает домыслы. Хорошо, что на место герцога де Кроа, кичливого пустозвона, виновного если не в поражении под Нарвой, то в огромных потерях, нашёлся стратег русский, поистине способный. Большое благо для армии... По заслугам ему дан орден Андрея Первозванного – пускай ведает, что за царём служба не пропадает. Мешают стратегу возраст, привычки. Скинуть бы ему десятка два годов...

Трудно ему усвоить – нынешняя кампания особенная, не только сухопутная, но и морская.

   – Действуй по оказии, Борис Петрович. Ты старшин.

И опять не выдержал Пётр, принялся убеждать. Лодки не пустяк, лодки на Ладоге фрегат одолели. Флотилия может быстро подать головной отряд к Ниеншанцу, высадить скрытно на лесистом берегу, застать шведов врасплох.

   – Ты старший, – повторил царь.

До чего не хватает старших! Ох, как нужны они! Вот фельдмаршал. Грудь у него в золотых разводьях, а царь перед ним стоит в кафтанце капитанском с увядшим позументом по воротнику, по манжетам. Без позволенья не сядет. Недоумкам страшно... А всё для того же! Чтобы действовали отмеченные званиями, чтобы прилагали разум собственный, без указки постоянной.

Вошёл Меншиков[12]12
  Меншиков Александр Данилович (1673—1729) – русский государственный деятель, генералиссимус, сподвижник Петра I; отличился во время Северной войны 1700—1721 гг.; участвовал во всех Важнейших государственных преобразованиях; в 1727 г. потерпел поражение в борьбе за власть, сослан с семьёй в г. Берёзов в Сибири, где умер.


[Закрыть]. Поклонился, стрельнул в Шереметева настырными глазами, тронул царя за рукав.

   – Мин каптейн!

Пётр обернулся, кивнул. Должно, условились о чём-то. Фельдмаршал поглядел вослед. На государя, шагавшего уверенно, не оглядываясь, и на камрата его, который едва поспевал и торопливо, раздражающе приплясывал.

Смеются... Небось над ним, Шереметевым... Или почудился смех? Ушли оба, а боярина всё ещё дразнят выпученные, глумливые глаза Меншикова, друга поневоле. Колючки его рыжеватых усов... Должно, выщипывает их и ерошит, бесстыдно подражая царю.

* * *

Пробудились, распелись в предрассветном тумане трубы. Солдаты строились, проклиная короткую ночь, подгоняемые командирским кулаком, командирской плёткой. Хлынули из ворот Шлиссельбурга, из лагерей окрест. Одни – к чёрному провалу Невы, другие – на шлях, вонзённый в торфяники, в сырые леса, где под навесом хвои ещё белеют барханы снега.

Синие мундиры семёновцев, зелёные – преображенцев и прочей пехоты, пестрота знамён, бунчуков, лент, надетых на пики, – буйно расцвела унылая глухомань. Огласилась криками, стонами, лязгом повозок и свистом кнута.

Одежда отглажена, сапоги начищены, пряжки на башмаках блестят, но ненадолго сия воинская красота. Гаснет, окунувшись в распутицу. И как уберечься! Вязнут солдаты, навьюченные снаряженьем, да трёт плечи лямка, выматывает силы девятипудовая полковая пушка. Застряла она – лезь в лужу, не бойся студёного купанья!

Там, навалившись гурьбой, вызволяют из колдобины орудие калибром крупнее, помогают четвёрке, хватаясь за толстые спицы, окованные железом, за скользкий ствол. В кровь обдирают руки. Хлещут гривастых нещадно. Пала животина – впрягай запасную, а нет её – сам становись в упряжку. Солдат крепче, солдат выдержит...

К трупу коня живо сбежались татары, срезали мясо – остов один на обочине, подарок воронам. Вскочили на коней – и дальше вскачь, обгоняя пехоту. Офицеров не слушают, прут ватагой, знают только своих волоков да Шереметева – он сам привёл татар и казаков из Новгорода, с зимовки.

Драгун ведёт подполковник Ренне, щуплый, голосистый саксонец – за версту слышен. Сии конники силятся держать строй. У каждого длинный клинок, способный колоть и рубить, а сверх того ружьё.

Дивизия Репнина – родовитого москвича, сверстника Петра, бывшего царского спальника; гвардейцы Чамберса, обрусевшего англичанина; дивизия Брюса – тоже москвича по рождению, прозванного чернокнижником. Зловеще полыхали оконца Сухаревой башни, где он вместе с царём постигал науку химическую.

На вёрсты вытянулись полки, топча весеннюю, размытую дорогу, а конца всё нет. Рать многотысячная, небывалая в сих местах, но сильная не только числом, а и сноровкой, вооружением. Поражение под Нарвой, три года назад, многому научило. Пётр скажет потомкам в «Гистории свейской войны», что оно обернулось «великим счастьем», что «неволя леность отогнала и к трудолюбию и искусству день и ночь принудила». Обновилась артиллерия – теперь не уступит никакой иностранной. Отменен мушкет – вместо него фузея, ружьё новейшее, французское, имеющее штык.

Дело ратное тем не облегчилось, стало сложнее. Но кровь не напрасно льётся – то солдату известно. Царь, пребывавший в чертогах незримых, сказочных, открылся ему, ходит по земле рядом. Сказал всему воинству внятно:

– Мы пошли на короля Швеции, дабы вернув, исконные, отнятые российские земли.

Начальствующим, большим и малым, приказано повторять, втолковывать – пусть ни одного не будет не знающего, для чего сия война.

Так-то так, а речами брюхо не набьёшь. Солдат грызёт на привале сухарь, а мяса, положенного по указу, опять не дали. Зато интенданты жиреют, разбойники... Царь повесил двоих намедни в крепости, да мало. Кипит над костром похлёбка, солёная водица, чуть заправленная крупой, – воробей не насытится. Хорошо гвардейцам: им чаще перепадает мясное. У них на каждые шесть человек – слуга с повозкой для тяжёлой клади.

Царя сейчас нет в походе, а сын его с войском. Многие видели Алексея[13]13
  Многие видели Алексея. — Алексей Петрович (1690—1718) – царевич, сын Петра I от первой жены – Евдокии Фёдоровны Лопухиной.


[Закрыть]. Немощен как будто... Но тут надо перейти на шёпот. Царевич, сказывают, хочет в Москву, к матери. А этого нельзя – царица Евдокия[14]14
  ...царица Евдокия... — Евдокия Фёдоровна, урождённая Лопухина (1669—1731) – первая жена Петра I, мать царевича Алексея; сослана Петром I в суздальский Покровский монастырь.


[Закрыть] заточена в монастырь.

Идёт шёпот от гвардейцев, особливо из бомбардирской роты, где царь состоит капитаном, а сын его солдатом.

   – Намедни царь серчал на Шереметева... Падучая схватила потом... Братцы, а вдруг Алексей на престоле! Что тогда? Кончена война, всех по домам...

   – Экой умник! Война какая-нибудь всяко постигнет – цари без войны не сидят. Алексей мал ещё. Бояре перегрызутся, опять, поди, смутное время будет.

   – Всё может быть, за грехи-то...

Шёпот едва слышен. Солдат молодой и, видать, грамотен, словеса вставляет церковные.

   – Вознесётся смиренный, а гордый попран бысть... Почто царь собачьи кудри носит?

   – Какие собачьи? Парик это... Собачьи! Лопаточник наболтал, что ли?

Объявился в соседней роте колдун, гадает по бараньей лопатке, раскалённой в огне, по трещинам и пятнам, на ней возникающим.

   – Суеверны суть прокляты, тьфу! Писание гласит: антихрист народился. Грядёт скоро. Знак тому – младенцев много мрёт. Страсть сколько…

   – Ты прикуси язык, парень...

Он и старовер к тому же, крестится двумя перстами, тайком. В трёх перстах, мол, сатана заключён.

   – Патриарха не стало, обителей святых закрыто сколько... Колокола на пушки – не грех разве?

   – А стреляет же... Не стреляла бы, коли грех. Божья воля, значит.

   – Заруби себе: царь для державы нашей старается. Он толщу боярскую поубавил. От бояр ох зла развелось!

   – Кабы не Пётр Алексеевич, были бы мы под шведом или под немцем.

   – Мы и сейчас под немцем, – упрямится молодой. – Вон майор Кауниц, аспид, измывается над русскими... Ох, пришли люди чужие, ведут путём неведомым...

Опасные речи. Потомок, разбирая бумаги Тайной канцелярии, записи допросов под пыткой, услышит голоса, сдавленные растерянностью, невзгодами, страхом.

В раздумье о будущем двигались к Ниеншанцу русские люди, одетые по-иноземному. Непривычно им в этих мундирах, в унылом крае, где солнце светит скупо, завязнув в тучах, а ночи для сна, почитай, нет. Спорят солдаты, по-разному судят царя. Бояр прижал – это перво-наперво. Солдату ласку кажет. На войне удачлив. Азов взят, турки и те побиты, не только крымцы. У шведа Орешек отняли. А бывало – лишь терпели от соседей, отдавали своё кровное.

* * *

Бомбардирскую роту – двести штыков, шесть пушек, четыре мортиры – ведёт офицер-саксонец. Косая сажень в плечах – шлёпает по лужам, далеко разбрызгивая грязь и словно дремлет на ходу. Очнётся и каркает:

   – Айн, цвай, айн, цвай...

Царь выбрал его под стать себе, любит рослых.

Царевич и наставник его Гюйсен едут верхом впереди роты, однако поодаль от шумливого, неопрятного саксонца. Алексей сидит в седле понуро, безучастно. На бледном, будто обмороженном лице – резкие дуги чёрных бровей. Взгляд тёмных глаз обращён как бы в себя. Всем видом своим показывает тринадцатилетний отрок, что в походе он участник невольный. Напрасно барон Гюйсен, многоучёный пруссак, затеял урок гистории – ученик прерывает его.

   – Для чего эта земля, скажите? – произносит он, вяло смахнув со лба капли дождя.

Внезапность вопроса смутила барона. Царевич, не дождавшись ответа, заключил:

   – Не для нас создана... Для них вон…

И протянул руку к муравейнику, уже разворошённому копытами.

   – Битте, майн принц! – спохватился наставник. – Пожалуйста, по-немецки!

Его высочество отмалчивается. Ходуном ходят скулы под нежной кожей. Своенравно и не по-детски. Откачнулся от колючей ветки, выдавил:

   – Худая сторонка.

Барон скорее угадал смысл, чем понял. Однако не имел духу похвалить пейзаж, столь отличный от ухоженных пажитей германских. Ответил примирительно:

   – Натура такова, принц. От неё всюду есть польза.

* * *

Сторонка не радует и Шереметева. Сечёт ледяной дождь. Стратег укрылся епанчой, длинной, до пят, подбитой войлоком, низко нахлобучил капюшон. Спрятал золотое шитье кафтана под чёрной тканью, монашески строгой. Дорога притомила – седло оставил, сидит в возке. Морщится, слыша конников, орущих и гикающих позади.

Смолоду, в кампаниях против крымцев, бросал в бой татар и казаков, наловчился подчинять их. Лихие, своенравные всадники в бараньих шапках, в атаке храбрецы одержимые, они больше по душе боярину, чем вышколенные драгуны или фузилёры.

Холодно и в епанче, рука тянется к фляжке с водкой. И скучно. Поначалу скрашивал путь Брошка – песенник и шут, Бориса Петровича дворовый.

 
Он речка Во-олга,
Широка да до-олга...
 

Рядом несёт последние льдины Нева – насупленная, ещё чужая, о которой, может, и были сложены песни, да забылись. По ней следуют сотни лодок. Гребцы тормозят вёслами, чтобы не зарываться вперёд. По краю суши, отираясь в кустах, пробираются дозорные – на случай сигнала с реки.

Брошка выдохся на ветру, умолк. Раздался тенорок Ламбера[15]15
  Ламбер — француз, инженер, в 1701 г. поступил на русскую службу; участник осады Нотебурга и Ниеншанца, основания Петербурга; в 1711 г. арестован в Пруссии русским посольством как дезертир.


[Закрыть], неугомонного француза. Нагнал возок, пригнулся, осадив холёного белого жеребца.

   – Погода для собак... Собачья, да?

Окатил брызгами с капюшона, отчего Шереметев брезгливо дёрнулся.

   – Пардон... Это дождь, как во Фландрия, когда я и мосье Вобан...

И зачастил. Всегдашняя погудка его: я и Вобан. Пускай он взаправду великий фортификатор, мосье Вобан, да ведь надоело...

Тридцать три крепости построил Вобан, осаждал пятьдесят три – и почти все успешно. И состоял при нём маркиз Ламбер де Герен, любимейший будто бы ученик. Коли верить, предок воевал на Святой земле, – фамилия, значит, старинная.

Если так, – предосудительно тем более... Не в обычаях русских продавать шпагу иноземному потентату. Саксонцы – те союзники. Воевать бы следовало маркизу в армии Людовика[16]16
  В армии Людовика... – Людовик XIV (1638—1715) – французский король с 1643 г. из династии Бурбонов.


[Закрыть], в той же Фландрии. С Вобаном своим... Учитель там, а ученик – пых, вильнул хвостом, да к Августу, а от него к царю. Двух монархов сменил.

А отличался, видать, не шибко – прикатил инженер без градуса, без слуги, на почтовых. В кармане шиш... Французы были редкостью, и Шереметев наблюдал настороженно. Маркиз удивил тем, что ел лягушек и улиток, а паче – стремительной своей карьерой. Сейчас, через три с половиной года, генерал-инженер. Кавалер ордена Андрея Первозванного. Правда, отважен, этого не отнимешь.

Фельдмаршал приподнялся, подмял под себя подушки, сел повыше, дозволил развлечь себя беседой.

   – Климат фламандский, чай, потеплее здешнего. Крут наш авантюр, господин маркиз, а?

Сказал насмешливо. Не деньги, вишь, соблазнили, а начатый царём авантюр. Выпил даже за авантюр... И царь, находившийся за столом, услышал. Посмеялся только...

   – Сеньёр! – воскликнул Ламбер. – Мон свет! Для меня тут... Я ещё раз родился.

Понятно, где найдёшь хозяина добрее? Боярин решил подразнить.

   – Полно-ка... В Версале веселей, поди!

   – Нет, нет, светлость! Не говорите: Версаль, – и маркиз заёрзал в седле. – Король Луи имеет фаворит, много фаворит, да... Для фаворит хорошо... А Вобан, великий Вобан... нет, он в Версаль не кушает. Когда взяли Намюр, кушал, больше нет... Это не как царь... Б-ба! Его величество мне сразу: идём обедать! Наливал сам... Сильно наливал, – тут юркие глаза Ламбера лукаво заблестели: – Царь хотел знать, что у меня на язык.

Ишь, догадлив француз!

   – Л женские особы? – и Шереметев кинул усмешку задиристо. – Амуры, аллюры... не чета нашим фефёлам небось.

Француз, оживляясь, почёл долгом заступиться за прекрасный пол. Аллюра, парижского аллюра не хватает, зато очаровательна естественность многих дам. Да, именно. Они дочери самой природы! Затем в пылкой речи француза стало повторяться имя, боярину знакомое.

   – Фро-ся... Ефро-синья, – выговаривал генерал-инженер с явным сладострастьем. – Б-ба! Подлинно – бижу. Кто научил делать амур? Я не знаю кто... Достойна ложиться в постель его величества. Сюрприз в нашем сераль.

   – Его величеству не до того, – сурово ответил фельдмаршал, блюдя приличие.

Сералем назвал француз ту часть армии, которая мундира не носит, но, однако, неотрывно присутствует. Поспешает, подоткнув юбки, пешком или уместившись на подводе, сбывает съестное, напитки, ткань на заплаты, иголки, нитки, ложки. Молодые маркитантки приторговывают, случается, и собой.

Фроська, белотелая чухонская девка, пристала к военным у разорённого шведского именья. Шереметев о ней наслышан, а сам не пробовал. Ламбер же не переставал нахваливать искусницу и вдруг приплёл царевича. Скоро, скоро надобно посвятить его в мужчины.

   – Эрот благословит принца... Великий бог Эрот...

Излияния маркиза прервал Ниеншанц, возникший за поворотом реки. Приближенный стёклами подзорной трубы, он предстал плоским курганом, в рыжем уборе прошлогодней травы. Многоточие амбразур неразличимо, как и древко флага на угловом бастионе, над Невой. Стяг шведский будто клочок низкой облачной гряды, сорванный ветром.