Текст книги "Тройная игра афериста (СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Я взял с прикроватной тумбочки массивный графин и с величайшим наслаждением врезал им по майорской голове. Как ни странно, графин не разбился, наверное потому, что был полный. Целостность же майоровой головы я выяснять не стал. Я выскочил в коридор, открыл окно и мягко спрыгнул в полумрак вечернего города. Набитая сумка тяжело ударила по боку. Я ровным шагом зашел в переулок, свернул на параллельную улицу и, прибавляя шаг, направился вниз, к реке.

Ночной Красноярск дышал весенней свежестью. Народу на улицах почти не было – странная картина для меня, пробывшего столько в лет вне воли. Я читал, конечно, о бардаке, охватившем страну после перестройки. Но одно дело читать, а совсем другое – видеть своими глазами.

На берегу Енисея меня ждала легкая гичка – спортивная лодка, взятая напрокат на лодочной станции. Я взял ее на сутки, беззаботно оставив в залог паспорт гостеприимного Льва Моисеевича. Река уже спасла меня из-за колючей проволоки, я доверял ей больше, чем дорогам, созданным человеком. На тех дорогах стояли угрюмые ГАИшники, по ним мчали, завывая сиренами, оперативные группы, в железнодорожных вагонах высматривали подозрительных сыщики в гражданском, а на вокзалах гражданские опера перемигивались с ментами в форме.

Я бросил в лодку сумку и оттолкнулся от берега.

Греблось легко. Река влажно дышала, увлекая меня вниз по течению. Я не стал далеко отплывать от берега и, полностью отдавшись Енисею, пересел на корму. Места были знакомые, через пару часов справа появятся огни нужного мне поселка. Это геологический поселок, где уже должен начаться набор сезонных рабочих. Бичи стекаются сюда каждую весну, так что мое появление никого не удивит.

Я откинулся на банке и раскрыл сумку. Сперва достал несколько полиэтиленовых пакетов, подсунул их под себя, а потом начал сортировать деньги, подсвечивая себе фонариком.

Российские «дубовые» я просто сложил в три толстые пачки и уложил в двойной пакет. Баксы пересчитал. Оказалось не так много, как ожидал, всего 24 тысяч купюрами по 100 и 50. Было еще немного немецких марок, я сложил их вместе с долларами.

Упакованные и перевязанные деньги в водонепроницаемых пакетах следовало зарыть где-нибудь в тайге. Я решил сделать это километра за два до поселка, рассчитывая, что мои охотничьи навыки не пропали за столько лет тюремно-городской жизни.

Грустить оснований не было, но как-то остро вспомнилось детство, тайга, родная Сибирь. Я сейчас был почти рядом от Родины (Иркутск – сосед Красноярска, а Енисей напоминал родную Ангару). И я в который уже раз подумал, что мне уже за сорок, что пора завязывать, что жизнь моя – всего лишь слепой бег над пропастью, дорога в никуда...

Справа замерцал огонек. Если память мне не изменила, сейчас лодка проплывает мимо хутора лесника. По совместителю лесник в этом лесном угодье всегда выполнял функции бакенщика; много лет назад я славно поохотился в этих местах на кабанов.

До поселка минут тридцать. Минут через десять я причалю к берегу и затырю бабки. Себе оставлю немного дубовых. Надо четко проверить карманы, чтоб не попасть впросак, не выронить из кармана стольник зеленых. У сезонника – стольник. Месячная зарплата нынче.

Я провел ревизию собственных карманов. В заднем мне попалась под руку какая-то плотная бумажка, я ее извлек и осветил фонариком. Оказалось – объявление. Я его сорвал с забора дня три назад: странным показался текст. И сохранил зачем-то.

Я хотел выбросить ненужную бумажку, но почему-то передумал.

«Сдается квартира с ребенком,» – кажется был такой фильм. А тут – объявление. И два адреса: московский и красноярский. Э-э-э, кажется второй адрес был не городской, а какой-то телефон районный. Подсвечивая фонариком, я вновь перечитал объявление.

"Сдается квартира с ребенком.

Срочно требуется человек, умеющий смотреть за трудным подростком (девочка, 10 лет), на два года предоставляется комната в трехкомнатной квартире в г. Москве и прописка на весь срок работы". Обращаться: в Москве по телефону (095) 236 7554, в Красноярском крае по телефону (24) 13 26."

Чей же это код – 24?

Но гадать над странным объявлением было уже некогда. Я налег на весла, подогнал лодку к низкому берегу, забросил сумку за плечо, втянул нос лодки подальше на берег и углубился в редкий сосновый подлесок копать тайник.

***

...– На задворках, на помойке,

Я ребеночка нашел:

На большой советской стройке

Ему будет хорошо!

Это я пою. Ни голоса, ни слуха. Сидел в громадном, полупустом складе и мрачно пел:

– Выходите, девки, замуж

За Ивана Кузина.

У Ивана Кузина -

большая кукурузина.

Напротив меня сидел пьяный геолог. Мой будущий начальник. Не умеет он пить один. Выбрал меня. Чем это я ему понравился?

– Уезжали мы на БАМ

С чемоданом кожаным,

А назад вернулись с БАМа

С хреном отмороженным.

Я пел громко и мрачно. Парень не реагировал. Я его «приручил». Он безуспешно пытался налить в стакан из пузатой черной бутылки португальского портвейна.

– Дядя Вася из Рязани

Вдруг проснулся в Мичигане.

Вот такой рассеянный -

Муж Сары Моисеевны.

Передо мной мой любимый, шоколадный ликер и пиво. Для полного счастья не хватает торта. Что-то ликер меня нынче в лирическую струю направляет. Забавно мы с геологом познакомились. Не успел я, оттолкнув лодку, чтоб плыла без меня к океану, подойти к конторе геологической экспедиции, как набросился на меня бородатый парень в энцифалитке. Он врезал мне здоровенным кулачищем, прежде, чем я успел среагировать. Хорошо, что в поселке тротуары не залиты асфальтом. Я шлепнулся в пыль, посмотрел на него, пытаясь понять – что и зачем. Парень был из благородных: ждал, пока я встану. Вставать я не стал, а зацепил носком левой ноги его пятку и врезал правой по колену. Парень до сих пор хромает.

Лежа в пыли мы и познакомились. Какой-то похожий на меня бич увел у бедняги часы «Сейка». Вот он и набросился на меня с похмела. В знак примирения он начал, было, шарить в карманах, бормоча, что зарплату должны привезти дня через два, а в долг, черт побери, уже не отпускают. Я достал деньги, чем несколько удивил его: бичи редко приезжают вербоваться с деньгами. Пришлось намекнуть, что не бич я, а так дела сложились, что в тайгу на лето хочется. Долги, мол, квартиру пришлось сдать красноярскую на все лето...

Было раннее сибирское утро. Надмирье освещалось румяным солнышком. На ступеньках сельпо толпились мрачные мужики. Они были при бородах – геологи? – и явно жаждали испить горькую влагу похмелья. Я никакого похмелья не испытывал, как не испытывал ни малейшего желания пьянствовать. Но, если в зоне общение начинается после совместного употребления чифира или наркоты, тут дружба завязывалась за бутылкой. Геологи ждали начала сезона в привычной беззаботности загула. Посельчане от них не отставали.

Я выделился среди народа у прилавка, взяв не столичную, а портвейн и ликер.

И сидим мы с начальником отряда, моим (он так думает) будущим начальником, пьем каждый свое, поем идиотские частушки:

– Дядя Паша на гармони,

На гармони заиграл...

Заиграл в запретной зоне -

Застрелили наповал.

Черт, напился этот парень как-то быстро. С кем бы о делах поговорить? Крепкая штука – этот португальский портвейн.

Я выпиваю ликер, прихлебываю пиво из банки.

Вот не сломался же я в зонах, не стал глупым или бессмысленно злым. А освободился, и уже барахтаюсь в общем болоте без видимых решеток и колючей проволоки, и равнодушие ко мне подступает, усталое равнодушие. Даже мошенничать неохота, а охота уехать в тайгу с этими бородатыми алкашами, которые в тайге не пьют и работают, как звери.

Когда же у меня будет свой угол? Вот, когда он у меня будет, обязательно заведу сверчка.

Из всей убогости подследственных камер, тусклых лампочек в проволочных намордниках, параш, доминирующих в углу с какой-то душевной ласковостью вспоминается сверчок. Как он попал в проем окна между решеток, чем там жил? Голос его согревал мне сердце.

Когда у меня будет свой угол, обязательно заведу сверчка.

Надо бы поменьше жалеть себя. И не пить. И не думать о прошлом. А как не думать, Если прошлое во мне. Как у дряхлого старца, организм размыкается на органы, болящие по разному. Зубы, печень, сердце, почки... По коже какая– то гадость, расчесы, язвочки. Во рту постоянная горечь, после еды мучительная изжога. И мерзну, все время мерзну, а потом начинаю задыхаться от жары, хотя температура и давление в норме, и в помещение нормальная температура. И пахнет противно, будто сижу в сальной пепельнице.

Со стороны кажется, будто я оптимист и обладаю железными нервами. Никаких срывов, всегда улыбчив, бодр, корректен. Только это не от мужества, а от постоянного, въевшегося страха перед насилием, бесправием.

Я настолько ушел в мрачные размышления, что уловил из слов парня только цифру. «Двадцать четыре,» – отчетливо прозвучало в моих ушах; и я автоматически переспросил: «Что за двадцать четыре?»

– Код нашего поселка. Я тут с ранней весны до глубокой осени. Так что, звони мне, друган.

– Обязательно, – по-прежнему машинально сказал я. – Слушай, а такой телефон тебе знаком: тринадцать двадцать шесть.

– Конечно, это начальника партии телефон. Самый большой босс в нашем поселке.

Да, какое-то наваждение. Сперва судьба останавливает меня перед странным объявлением, потом подсовывает это объявление перед поселком, а теперь обнаруживается автор. Я – человек не слишком верующий, но такие дьявольские совпадения зря не случаются.

– А как его повидать? – спросил я отодвигая ликер и пиво.

– Ты так или иначе у него будешь оформляться на работу. Или передумал?

– Да нет, – сказал я, глядя на него с ненавистью. Чтобы воспользоваться московской квартирой мне надо было выглядеть приличным человеком, а не фраером, приехавшим вербоваться на черную работу. И этот парень мне мог сильно помешать. Был только один выход и я его использовал, подвигая парню собственный ликер. – Попробуй, крутая штука.

Он посмотрел на меня дикими глазами, но послушно налил себе ликера. Я поднял банку с пивом.

Когда парень окончательно отрубился, я вышел в поселок. Склад, где мы пили, находился на самом его краю, у леса, а за соснами маячило солидное подворье, огороженное плетнем. Пятистенный, рубленный из настоящей лиственницы, уходил спиной в кустарник шиповника, на дворе не было никакой домашней живности, кроме нескольких лаек. Ясно, что жили там промысловики, не унижающие себя содержанием коров или поросят.

Я подошел к плетню. Дверь избы открылась, выглянула румяная рожа, украшенная огненной бородой:

– Тебе кого?

– Начальника партии ищу.

– Демьяныча? Заходи, он у нас.   Я вошел в рубленную навечно избу и сразу догадался, что попал к староверам. Мне, как иноверцу, «чужому», поставили отдельную посуду, чтоб не «загрязнил», но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не эти «тазики», из которых они, люди лесные, едят. За столом сидело шесть человек: дед, отец, братья-погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка, мужчина лет сорока в энцифалитке и при очках – Демьяныч. Дочь подавала на стол. Староверы казались людьми без возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с окладистыми бородами, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.

– Наниматься, – полуутвердительно кивнул мне Демьяныч, – давайте поговорим после, не будем нарушать традиции.

Он не знал, что я – коренной сибиряк и что традиции староверов мне хорошо знакомы. Я кивнул, стараясь дышать не в сторону стола (староверы на дух не переносили вино и табачище). Все, кроме меня с Демьянычем, ели из огромного глиняного горшка деревянными ложками, четко соблюдая очередность и подставляя под ложку хлеб, чтоб не капнуть на блистающий белизной некрашеного дерева стол. Кто-то из братьев поторопился и дед сразу звучно вмазал ему ложкой по лбу. Посмеялись.

Потом дочка поставила деревянное блюдо с жареным хариусом и чугунок картошки. Появились на столе и разносолы: грибочки разных сортов соленые и маринованные, огурчики, помидоры, зелень, морошка, брусника. После нежной рыбы появилась чугунная сковорода с жареной медвежатиной. Там были печень, сердце, часть окорока.

– Хозяин подранка встретил, – сказала мать, будто оправдываясь, что медведь добыт весной, не по сезону. (Медведя бьют поздней осенью, когда он в самом жиру, или поднимают зимой из берлоги).

Дед добавил:

– Дурной был, плечо болело. Помять мог кого-нибудь, пришлось стрельнуть.

«А ведь ему, должно быть, далеко за восемьдесят ,» – с завистью подумал я.

Вместе с рыбой был подан и ушат медовухи. Настоящий ушат емкостью ведра на четыре. Мужики брали его за деревянные уши и, высоко подняв над головой, лили в рот пенистую, ароматную жидкость. Это единственный хмельной напиток, который они себе позволяют. Настоянную на меду, забористую брагу они алкоголем не считают. И они, наверное, правы. При их здоровье это просто бодрящий напиток, как для нас кофе. Мне брагу налили в чудную, из обливной глины, кружку.

Едой мой желудок был заполнен до отказа, а хозяева, казалось, только начали трапезу. Был подан горшок с кашей и рыбный пирог, величиной с колесо от трактора «Беларусь». Я пытался отказатьсл, но когда попробовал, съел свой ломоть за милую душу. Пирог был в четыре слоя: таймень, лук с яйцом и укропом, стерлядь, снова лук, но уже с картошкой и капустой.

Горшок с кашей выскребли до дна. Брагу допили.

– Яишню будете? – спросила хозяйка. – С кабанятиной можно ee?

Мужики подумали, посмотрели на деда. Было видно, что они не прочь. Но дед, к моей радости, покачал головой.

– Жарко сегодня, – сказал он.

К чаю в старинном, с медалями самоваре, который, как и все в этой хате, был большущим, основательным, на века, были поданы пироги, блины и варенья из земляники, брусники, голубики, костяники, морошки. В чай были добавлены стебли и листья можжевельника.

Совершенно расслабленные выползли мы на крыльцо. Я взглянул на Демьяныча, понял, что он, как и я, нестерпимо хочет курить и боится, что я оскверню табаком подворье.

– Я из Иркутска, – успокоил я геолога одной фразой.

Мы посидели на завалинке, соблюдая таежное, неторопливое приличие, попрощались. Благодарить за вкусный обед так же не было принято. Да и обед для лесных старожилов был вполне обычный, не гостевой в 12 сменных блюд.

Я сразу взял быка за рога, объяснив, что приехал по объявлению.

– Что ж не позвонили?

– Я все-равно ехал в этот поселок. Потом расскажу. Дело в том, что ваше объявление на сто процентов совпадает с моими планами. Только странное оно какое-то...

Демьяныч объяснился. Ему еще два года работать в полевой партии, потом переведут из Красноярска в Москву. Жена долго сопротивлялась, но, наконец, решилась переехать к нему. Взять же ребенка, учитывая, что работать придется больше в поле, в экспедициях, сложно, отдавать в интернат не хочется. Девочка очень самостоятельная, но со странностями, плохо сходится с товарищами, короче – трудный ребенок. Вот и рискнули соблазнить кого-нибудь московским жильем. Хотя лично он в эту затею не верит.

Я сообразил мгновенно:

– Скажите, вы намерены платить за уход или сама комната является платой?

– Честно говоря, я и заплатил бы. Но мы рассчитывали на пожилую женщину...

– А явился пожилой мужчина, – прервал я. Тут вот какая ситуация.

И я запел соловьем. Оказалось, что я подрабатывал менеджером от израильской фирмы (не герболайф), что утомился и хотел бы пожить спокойно. И именно в Москве. И что уже вступил в строительный кооператив столицы, а через полтора – два года получу свою квартиру, поэтому предложение является очень удачным.

Я по специальности учитель русского языка и литературы («но, что нынче я могу заработать в школе!»), пятнадцать лет отработал с подростками – «школьные дети такие разные!» – родителям все дети кажутся трудными, а я после смерти жены один воспитывал двоих, тоже девочек, и они звали меня памой, что означало: папа-мама, но девчонки выросли, повыскакивали замуж, пришлось отдать младшей из них квартиру в Иркутске.

Было рассказано много интересного из жизни Семенова (именно такую ксиву соорудили мне лагерные спецы) – учителя, человека благородного, но увы, немного растерявшегося в связи с дурацкой перестройкой, которому пора подумать о собственном покое, но покой мыслится почему-то только в Москве.

И уже через некоторое время бородатый Демьяныч, забыв спросить, зачем я вообще-то приехал в этот поселок (я был готов сочинить менеджерскую басню), звонил в Москву и наставительно говорил жене о найденном им чудесном человеке, учителе, в одиночку воспитавшем двух дочерей, пайщике строительного кооператива в Москве, который пока любезно согласился пожить у них и присматривать за Машей. Жене было напомнено, чтобы в Москве не задерживалась и сразу, после приезда Семенова,– «как вас по отчеству?» – да, Семенова Владимира Ивановича, летела в Красноярск, так как ее муж и повелитель совсем тут одичал.

Потом геолог жал мне руку, благодарил судьбу, пославшую меня к нему, а на намек о дороговизне кооператива, отнявшего у меня все сбережения, и превратностях долгой дороги до Москвы, пообещал отправить сопровождающим с геологическими образцами в грузовом самолете бесплатно, как сотрудника экспедиции.

Еще он пытался дать мне деньги, и, как я не отказывался, обязался высылать на дочь ежемесячно. Кроме того, геолог заверил, что жена все равно на нужды дочки энную сумму выдаст.

Я улыбался и никак не мог понять: кто из них откупается от дочки – жена или муж? Или оба? Иначе, чем объяснит такую дурацкую доверчивость к первому встречному.

Но раздумывать над их семейными проблемами было уже некогда, так как грузовой самолет вылетал из Красноярска, а до Красноярска надо было еще добраться. Мы пошли на вертолетную площадку, где заканчивалась погрузка геологических ящиков с образцами. Я пытался показать Демьянычу свой, искусно изготовленный за пятьдесят долларов, паспорт, но он отмахнулся.

– Жене, жене покажите. Впрочем, вы, ведь, прописки московской не просите. Да и зачем вам временная прописка? Отметитесь в райотделе – и все дела. Сейчас кооператоры строятся быстро, мы вернемся – вы уже коренным москвичом будете. Вот и задружим семьями. Только с дочкой, прошу, поаккуратней. Она в самом деле немного того, скажу честно. С отклонениями...

Я со злостью понял, что никак не успеваю откопать деньги. События развивались слишком быстро. Но, когда идет карта, игру прерывать нелепо. Я отдался ритму событий, не вдумываясь в их смысл. И уже через несколько часов пожалел об этом.

Глава 6

(Красноярск, май)

Через полчаса мы были в Красноярске. В ушах еще стоял грохот вертолета. Демьяныч, опытный геолог, и не пытался в полете разговаривать. Мы приземлились далеко от аэровокзала. Ребята начали выгружать ящики, а я отпросился в город – мне не хотелось крутиться на вертолетной площадке днем.

– Дайте, я спишу с паспорта данные, сказал геолог. – Вот и все. Самолет отправляется в два часа ночи, но лучше приезжайте чуть раньше. Через аэровокзал идти не обязательно, обойдите через грузовой павильон. Если что – скажите, что вы от геологов, нас тут хорошо знают. Приходите вон туда, – он указал чуть правее, где толстыми майскими жуками отдыхали солидные ИЛы

Я воспользовался советом и в город пошел не через аэровокзал, а слева, через грузовой павильон. Там было меньше риска напороться на сыщика. Отойдя в сторону города метров пятьсот, я присел в каком-то открытом кафе, посмотрел на часы. До ночи было еще много. Я вздохнул, заказал мороженное с фантой, нацепил очки и уткнулся в какой-то дурацкий детектив, приобретенный в газетном киоске. Главный герой этого детектива по кличке «Псих» совершал чудеса, недоступные даже чемпиону мира по карате. В промежутках между драками он целомудренно занимался сексом. Окружающие его бандиты тоже дрались, но хуже. И сексом эти «редиски» занимались не целомудренно, а больше – путем насилия и обмана...

От чтения меня оторвало удивленное восклицание:

– Адвокат! Какими судьбами?

Я поднял голову. Передо мной стоял мучительно знакомый человек в затемненных очках. Он протянул руку, которую я пожал с демонстративной сердечностью, пытаясь вспомнить, кто может знать меня под старой кликухой.

– Рассказывай, как ты? Давно откинулся?

И тут я узнал его – одного из самых ярких заключенных моих прошлых ходок.

Олег Маневин получил 15 лет за вооруженные грабежи и кражи с применением технических средств. Его приговор напоминал приключенческий роман и по толщине, и по содержанию. Сотни зпизодов, из которых в суде рассмотрена только часть.

Одну квартиру, например, они с коллегами вскрыли под видом связистов. Зашли к соседке якобы ремонтировать телефон, который сами же предварительно отключили; пока один возился с аппаратом, второй подключил электродрель с победитовой насадкой минициркулярки, срезал замки нужной квартиры и через несколько минут вышел оттуда, аккуратно прикрыв дверь.

Потерпевшие не заявляли о взломе, а когда их пригласили в прокуратуру, старались подчеркнуть незначительность похищенного. Так, кольцо с бриллиантами они оценили в 250 рублей, приплели электробритву за 20 рублей...

Почти все ограбленные старались умолчать о своем несчастье или говорили, что украдены какие-то мелочи. В тоже время конфискованные ценности, а это была только часть добычи, экспертиза оценила в 600 тысяч рублей.

Если учесть,что деньги тогда были другие, не дубовые, а страх имущих перед совдепией работал на грабителей, то они, вроде, и не особенно рисковали.

Группа часто работала в форме офицеров милиции, притом у них были и удостоверения угро – настоящие дубликаты работавших в МУРе сотрудников. Отчасти зто их и погубило.

Все уже было подготовлено. Куплены путевки в Югославию. Ценности, в основном драгоценные камни, запрятаны самым искусным образом. Все члены банды жили в Москве вполне легально, работали, все предварительно оформили отпуска. Их выезд нигде и ни у кого не мог бы вызвать подозрения. И они решили устроить прощальную вечеринку. Послали одного за вином, занялись закусками. Все были ребята малопьющие, но приверженные русским традициям.

Прошел час, другой. Посланный не вернулся. В чем дело, никто понять не мог, даже предположений никаких не было. Опознание, даже случайное, исключалось: перед грабежами они маскировались профессионально, свидетелей краж тоже не было. Они не нашли ничего лучшего, чем рассосаться по Москве, пока что-либо не выяснится.

А произошло следующее. Их товарища сбила машина. Нелепый случай! И если бы они не отложили поездку, а утром выехали в Югославию, откуда довольно легко пробраться в Италию, оказались бы в безопасности. Их подвела собственная осторожность.

Сбитого машиной доставили в реанимацию. В кармане у него обнаружили удостоверение капитана МУРа. Из клиники позвонили туда, сообщили о несчастье. Капитана (настоящего, чей дубликат попал к врачам) в зто время в отделе не было. Позвонили жене. Через час она была в больнице, где пережила, переволновавшись за мужа, второй шок: увидела незнакомого бесчувственного мужчину.

Дальше все развивалось закономерно. МУР сработал четко, хотя и неторопливо. Все оказались за решеткой, но большая часть похищенного милиции не досталась.

На зоне Маневин работал технологом цеха, играл в оркестре, крутил кино. Это удивительный человек, с талантом не только инженерным. Играет на всех инструментах, сочиняет музыку. Обладает почти абсолютной памятью. Вырос в простой рабочей семье, рано потерял отца, но очень интеллигентен, корректен. Когда попал в тюрьму, не задумываясь, отказался от контактов с блатными. Главное для него было – освободиться пораньше. На свободе материальных затруднений Олег испытывать не будет до самой смерти. Как, впрочем, и его коллеги, тоже получившие по 15 лет, но попавшие на другие зоны. И еще, Маневин – надежный друг. Мы с ним очень сошлись на зоне.

Однажды у него болели зубы и он не вышел с оркестром играть на плац. (Осужденных, возвращающихся с подневольной работы, в любую погоду встречает оркестр, играющий старые марши. (Деталь, не требующая никаких комментариев, но прекрасно характеризующая лживое болото зоны). За это замполит наказал его семью сутками ШИЗо с выходом на работу. Олег сидел в штрафном изоляторе, днем руководил крупным цехом за зарплату разнорабочего, кем и был оформлен официально, а вечером крутил в клубе кино.

Принесли жаркое. Олег, видать, проголодался. Мы на миг оторвались от воспоминаний, он отдал должное барашку с приправой, а я доел подтаевшее мороженное.

За кофе Олег вдруг произнес задумчиво:

– Что ж ты ни о чем не спрашиваешь?

– Сам скажешь, – ответил я безмятежно, – если сочтешь нужным.

– Скажу, конечно. Мне вообще-то твоя помощь не помешала бы.

– Всегда готов. Наше отношение друг к другу проверено в условиях довольно жестких. Ты ведь единственный, кто не побоялся меня поддерживать во время пресса.

– Да, было, – Олег допил кофе, подозвал официанта. – Может, поедем ко мне?

– Не могу, Олег. У меня самолет ночью.

– Ну, давай тогда посидим в скверике. У меня тут в Красноярске сестренка обнаружилась двоюродная. Должна подойти.

То, что Олег рассказал мне, было просто и сложно одновременно. Три его товарища еще отбывали наказание. Он и еще один освободились с разрывом в месяц, оба досрочно. И, придя к тайнику, из которого каждый после освобождения имел право взять пятую часть, Олег не обнаружил ничего.

Теперь он искал того, кто освободился раньше. По всем данным парень мог быть в Красноярске.

– Почему ты считаешь, что это он?

– А кто же еще?

– Допусти, что кто-то из зоны передал информацию о тайнике своим знакомым.

– Зачем же тогда этот на свободе, но скрывается?

– Ты уверен, что он скрывается?

– Уверен.

– Опять допусти, что те, кто на самом деле изъял ценности, были уведомлены и убрали его.

– Зачем?

– Хотя бы затем, чтоб было кого подозревать. Ложный след.

– Да, об этом я не подумал.

– Ну, и что ты собираешься делать?

– В Красноярске у этого парня есть родня. Хотел туда наведаться.

– Тебе там показываться не стоит. Он тебя знает в лицо. Если это все же он – спугнешь. Давай я схожу.

– О чем речь!

– Кстати, на что ты живешь? Надеюсь, не вернулся к старому?

– Нынче в этом нет необходимости. Продал две технические идеи в один кооператив. Бабки есть.

– Да, техника, и с твоей головой – это сейчас золотое дно.

– Все же камушки мне не помешали бы. А там не только камушки. Открыл бы свой кооператив. А ты что сейчас крутишь?

Как я восхищался маневинскими способностями инженера, так и он ценил мое умение простыми словами добывать из людей деньги и еще получать от этих людей благодарность.

Мы сели в скверике около унылого многоэтажного дома, вытянутого длиннющей кишкой. Олег заметно нервничал, поглядывал на часы. Наконец он не вытерпел:

– Посиди, я заскочу к этой девчонке. Что-то у меня сердце не на месте. Я скоро...

Я тоже привстал со скамейки, но подврнул ногу на каком-то чертовом камешке. В ступне закололо, и я, шатнувшись вбок, нагнулся растереть ногу.

С чмоканьем нечто впилось в спинку скамьи. То, что это пуля, до, меня дошло уже на бегу – тело, как всегда, среагировало быстрей мозга. Я стремительно пересек сквер, впрыгнул, почти на ходу, в автобус, перевел дыхание, сошел на следующей остановке и другой улицей вернулся к скверу. Происходящее мне начинало очень и очень не нравиться.

Из-за угла я внимательно осмотрел дом, выходящий фасадом на сквер. Стрелять могли только оттуда. За подобной охотой приятно наблюдать в кино. Потом я посмотрел в сквер.

Вокруг скамейки, где мы только что сидели, толпился народ. Стояла скорая, в ее задние двери вносили носилки с телом.

Да, встреча с прошлым не принесла мне удачи. Надо сматываться. Где бы переждать до ночи. Может, не дергаться, а нахально поехать в аэропорт?

Но уехать мне не пришлось. События опередили мое желание остаться от них в стороне. При входе в аэропорт ко мне подошел сержант милиции и предложил следовать за ним.

Сержант был крупный, с мощными плечами, а я отнюдь не Шварценеггер. Он сопроводил меня до «УАЗика», ожидавшего рядом, открыл дверцу и почти втолкнул туда. На заднем сиденье уже ждал какой-то тип в гражданском, я оказался зажатым между ним и сержантом и, когда машина тронулась, до меня дошло, что на ней не было милицейской символики – это был обычный «УАЗ»" защитного цвета.

Болезненный тычок под ребра отвлек меня от этих тревожных мыслей.

– Давай, колись, – гаркнул гражданский.

В минуты опасности я от страха становлюсь наглым юмористом. Мой юмор в это время больше годится для сольного исполнения на кладбище, но по-другому я не умею.

– Пожалуйста, маэстро. Сколько угодно. Только скажи – в чем?

– Напомнить?

Он сопроводил вопрос вторым тычком. кулак у него был костлявый, ребрам доставалось чувствительно.

– Послушай, я вообще не при делах, – возмутился я вместе с ребрами,

– А парень, Олег зовут. Знаешь такого?

– Олега только повстречал, мы с ним чалились вместе.

– А ты где был?

– Где был... смылся я сразу же, чтоб с ментами не встречаться. Говорю же – не при делах. Мне Олеговы разбирухи не нужны.

– Что ж тогда там ошивался?

– Что тут особенного? Товарищ все-таки. Сам из-за ментов побоялся идти, поглядывал из-за угла.

– Послушай, – обратился гражданский к сержанту, – может, он и в самом деле не при делах?

– Кто его знает? – благодушно ответил сержант. Нам-то что. Отвезем, там с ним и поговорят.

– Смотри, – предупредил гражданский, обойдясь на этот раз без физического внушения, – чернуху будешь гнать – пришьем.

– Вы и так чуть не пришили.

– Ты о чем? – искренне удивился гражданский. Тебя никто не трогал.

– Ну, конечно, – скривился я, – а стрелял в меня Александр Сергеевич?

– Какой Сергеевич?

– Пушкин. Знаешь такого? Великий русский позт, автор сказки про золотую рыбку.

– Ты чо несешь? – вконец удивился мой собеседник и, похоже, собрался вновь проинспектировать мои бедные ребра, но тут машина остановилась.

– Давай, выходи, – потянул меня за локоть сержант, – только смотри – без глупостей.

Я вылез, оглядеться мне не позволили – быстро провели в дом. Дом, как я успел заметить, был старенький, ему не хватало двух месяцев до возраста развалюхи. Но комната, в которую меня ввели, красовалась импортными обоями с изображением абстрактных, но явно голых девушек, паркетными полами и эффектной меблировкой. В углу на диванчике сидел пожилой мужчина, украшенный богатейшей, совершенно седой шевелюрой с небольшими, очень черными бакенбардами. Он был одет в парчовый халат, позаимствованный из девятнадцатого века.