Текст книги "Тройная игра афериста (СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Что ж, будем брать санитарного майора. Я и предположить не мог, что он и без члена будет людей губить.

• Папа, – сказала Маша, набрав на ложку не меньшую порцию мороженного, но запивая его абрикосовым соком, – ты его убьешь.

• Да уж, придется, – мрачно сказал я.

• Папа, – продолжила Маша (она, узнав не так давно, что я ее настоящий отец, часто и с удовольствием употреблдяла обращение "папа")

а ты сам его будешь убивать?

• Это вряд ли, – сказал я. Не люблю убичать без необходимости. К

тому же, такому мерзавцу смерть – избавление. Судить его надо.

Сдам его ребятам из уголовного розыска. Таких гадов публично каз-

нить надо, чтоб другим неповадно. Да и не знаем мы с тобой,

скольких он ребятишек задушить успел. Милиция с него все трупы

выбьет. Хорошая мысль – милиция!

Калитн записал показания мальчика и стал искать Машу. Он понимал, что

девочка, спасшая малыша, должна иметь об маньяке большую информацию.

Конечно, Калитин и не подозревал, что Маша знакома ему еще по Москве:

именно на нее, как на живца, пытались они поймать Верта, афериста по

прозвищу Мервый Зверь. Калитин предупредил Машиных родителей, чтоб сразу же

позвонили ему, как только девочка появиться, а сам поехал в управление

• проиграть на большом компьютере полученные приметы и простенький

фоторобот, который при помощи мальчика составил на оперативном "ноут

буке".

Мы с Машей поехали к заброшенному дому, где был злополучный подвал. Я не боялся

встречи с Момотом, так моя безымянная охрана была рядом. А вдобавок

осторожный Иван Иванович пустил за мной "хвоста" на БМВешке сиреневого

– (подчеркнутое отмежевание от блатгых, щеголяющих черным лаком машин)

цвета с двумя мордоворотами в кабине.

Недалеко от замусоренного подъезда находилась раскуроченная

трансформатерная будка. Электрическу начинку из нее удалили и

населдение приспособило ее под туалет. Мы забрались в нее (благо морозец

немного подсушил фекалии), а машины были отогнаны в проулок. Охранники с

присущей им ловкостью растворились в сумраке, но я знал, что они неподалеку

и не упускают меня из вида. Еще бы, кроме очень высокой зарплаты они

ротвечали за мою жизнь своей. Случись что-либо со мной, разборка будет

короткой. Воры приговорят их, не вдаваясь в подробности. Зная об этом

жестоком правиле я иногда чувствовал себя древним кочевником, которого

хоронили в кургане вместе с женами, жеребцами, собаками, рабами и бытовой

утварью.

Казалось, дикость – сторожить Момота сегодня, после того, как Маша порядком

его напугала. Но я был почти на сто процентов уверен, что он появится. То

немногое, что я о нем знал, подсказывало мне, что этот тип, предельно

закороченный на собственной неполноценности, должен самоутвердиться перед

самим собой именно сегодня. К тому же санитарный майор был не так уж глуп и

мог высчитать, что снаряд дважды в одну воронку попадает довольно редко.

Принимая отчеты от оперативных груп Калитин обратил внимание на два

рапорта. Первый повествовал об обширном и теплом чердаке, где была

задержана группа подростков. Обстановка чердака и путанные показания

некоторых ребятишек свидетельствовали о том, что они зарабатывали не

столько нищенством, сколько оказанием сексуальных услуг дяденькам. И вот,

одна из наиболее "удачливых" девочек по имени Наташа уже десять почти месяц

как пропала. Товарищи видели, что она ушла с мужчиной в полувоенной форме.

Время пропажи приблизительно совпадала с обнаружением трупа девочки в парке.

Второй рапорт свидетельствовал об осмотре подвала заброшенного дома

недалеко от центра города. В полвале было устроенно "лежбище", но никого

там не было, да и общий осмотр не говорил о том, что "норой" пользуются

постоянно.

Калитин попросил дежурного лейтенанта показать беспризорникам фотографии

задушенной девочкм на предмет опознания, а сам решил съездить в упомянутый

подвал и осмотреть его. Он выехал на улицу, механически руля, и память

неожиданно поднесла ему горемыку – Момота, бывшего санитарного майцора и

бывшего педофила.

"А почему бывшего, – подумал Калитин, – точ, что Верт ему пенис отрезал,

отнюдь не значит, что он потерял половые способности. Где-то он сейчас?

Кстати, он любил в форме ходить...".

Я не ошибся. Высокая и маленькая фигуры показались во дворе минут через

тридцать, когда я окончательно замерзнув, решил перебраться в машину, а на

слежку определить одного из охраны. Я не стал дожидаться, пока маньяк

заведет ребенка в подвал. Я дождался, пока они повернули к подъезду,

оказавшись ко мне спиной, пробежал небольшое расстояние от укрытия до них и

ухватил Момота сгибом локтя за шею, перекрывая сонные артерии. Санитарный

пидар оказался сильным, сильней меня, я тщетно пытался завалить его назад,

а он все отбивался, хрипя перехваченным горлом, но, наконец, начал слабеть,

обмякать.

Тут подбежали мои безымянные отбойщики, быстренько расставили точки над

"И", а Маша в это время занялась ребенком: потенциальной жертвой монстра на

сей раз оказалась худенька, прилично одетая девочка лет десяти. Она, как

выяснилось, ждала мать около гастронома, отошла на минутку к витрине

универмага за угол и разошлась с мамой, потеряла ее. А так, как они были

приезжими из Лесоводска, то город она не знала и как добраться до квартиры

родственников, где они остановились, не знала тоже. Она стояла около

гастронома, надеясь, что мама догадается вернуться, и плакала тихонько, а

тут подошел дяденька в военной форме и, распросив ее, сказал, что отведет

ее к маме, но предварительно узнает по телефону адрес (фамилию

родственников девочка помнила). И вот они шли к дяде Олегу Панфиловичу

звонить...

Момот отдыщался и начал вякать. Я попросил зажечь фары. Увидев меня в их

свете санитарный майор затих. На его брюках расплылось темное влажное пятно.

Калитин въехал во двор указанного дома и резко затормозил. Двор и подъезд

были ярко освещены автомобильными фарами, в стороне стояла еще одна машина

• сиреневый БМВ, в лучах света топтались люди из которых двое были детьми.

• Уголовный розыск, – резко сказал Калитин, выходя из машины, – что здесь

происходит?

В этот момент он узнал Верта и сердце его кольнуло.

Я мента не узнал. Мы с ним встречались слишком давно, а я не художник, чтоб

помнить всех ищеек и следователей. Его появление меня не смутило, чего мне

было бояться с такой мощной охраной. Да и не стали бы тепереь менты со мной

связываться, я теперь не просто беглый зек, мелкий мошенник. Я – вор в

законе, вор свободного поиска, вор, которого всегда откупят от любого суда

или следствия. Да и не было за мной серьезных дел (имеется ввиду дел,

известных ментовке). Всего лишь побег, три года добавки максимум. А по

нынешним расценкам год заключения стоит всего одну тысячу баксов. Три

тысячи для меня нынче не деньги. В какой-то мере я даже обрадовался

появлению уголовки: надо же маньяка кому-то передать.

Калитин видел, что Верт надежно блокирован охранниками. Он знал, что

аферист теперь вне сферы его влияния, с ворами в законе он без разрешения

генерала не имел права разбираться. Да и что он мог предьявит этому наглому

аферисту. Побег? Откупиться на другой же день, три тысячи долларов -

красная цена вместо возможного срока. А причина, по которой он искал его в Москве давно

исчерпала себя. Да и Седой генерал, нанявший его тогда, давно исчез. Темны

и недоступны для простого оперативника дела ФСБ. И тут Калитин узнал

Момота, того самого человека в полувоенной форме, который старательно

отворачивался от электрического света.

Небольшую заминку нейтрализовала Маша. Она подошла к милиционеру и,

доверчиво глядя на него снизу вверх, сказала:

• Вы в самом деле милиционер? А документы у вас есть?

Калитин расслабился (Машу он теперь тоже узнал, только не понимал пока ее

связи с Вертом) и, улыбнувшись, достал красную книжицу.

• Так, прочитала Маша, – майор ОУР УВД. А что такое ОУР?

• Областное управление уголовного розыска, – сказал я. – Тот, кто нам

нужен. Тебя как зовут, майор?

• А ты меня не помнишь, – вопросом на вопрос ответил Калитин, я тебя по

афере с цеховиками задерживал, шесть лет назад?

• Эх, майор, – вздохнуд я, – где же мне всех ментов да следаков запомнить?

Слишком вас много в моей жизни было. Вообщем, забирай, майор, этого пидара

гнойного. Ваша контора, наверное, давно его розыскивает?* Скольких он успел

уже погубить, а?

• Нам известно о четырех, – сказал Калитин. Не сомневаюсь, что есть и еще

жертвы, нами пока не найденные. Теперь он сам нам покажет всех. Душил он

их. Чикатило ебанный! А зовут меня Сан Саныч. Я вообще– то и тебя, Верт,

задержать бы должен, ты же в бегах.

• Попробуй, – улыбнулся я.

• И пробовать не буду, – сказал оперативник, – что я дурак, что ли! За маньяка тебе спасибо, Верт. И тебе, Маша. Ты как с дядей Вертом тут в Сибири оказалась?

• А он мой папа, – гордо сказала Маша. -= Ка5к выяснилось, те мои родители

меня удочерили, а настоящий папа вот он.

• Ну и ну, – удивился Калитин, – вот как жизнь то строит свои фигуры. Ни в

какой книге такого не выдумаешь! Что ж, поздравляю, папа у тебя мужик не

хилдый. Только ты ему посоветуй от воров отойти, а то натворит что-нибудь и

никакой закон его от тюрьмы не убережет. Все, поеду. Благодаря тебе, Верт,

я тепереь могу еще на одну звезду расчитывать. Небывалый случай, чтоб без

образрвания да в подполковники шагнуть. Но и маньяк в нашем крае явление

уникальное. Теперь я у тебя в долгу. Хотя, от твоих пуль московских у меня

до сих пор бок болит.

• Так это ты меня пытался повязать в гостинице "Москва", – удивился я, -

вот уж не подумал бы. тогда как пенис этому пижону отрезал, так не совсем в себе

был. Думал, меня опять бандиты Седого преследуют.

"Так оно и было", – подумал Калитин, но вслух ничего не сказал. Заломил

Момоту руки за спину, защелкнул наручники, швырнул монстра в машину, пожал

верту и Маше руки, уехал.

Я посмотрел ему вслед и вздохнул. Жизнь сводила меня с хорошими людьми, но

люди эти были по ту сторону баррикад.

• Все, концерт окончен, – сказал я, – по домам. Эй, хвосты, передайте Иван

Ивановичу, что я сегодня буду ночевать в гостинице, с дочкой прощаться. А

завтра приду. Можете вздремнуть и покушать, не смоюсь, не бойтесь.

Мы двинулись по домам. Я предвкушал шикарный ужин наедине с дочкой, прикидывал, что бы

ей купить в фирменном магазине отеля, цены которого отпугивали даже иностранцев, но

краем мозга продолжал думать о предложении Серого ангела. Не то, чтоб меня смущала их

деятельность, я в принципе, просматривал в их планах больше логики и больше разумности, чем

в консерватизме законных воров. Меня, скорей, смущала необходимость лезть в политику, кого-то дублировать.

Хотя серия "аморальных" поступков, ожидаемых от меня, не могла быть очень уж противной.

Как всегда, когда решение не приходило спонтанно, я выбросил на время тему из головы, усмехнувшись напоследок

над аббревиатурами "УХ" и "ПУХ" и подал Маше руку – машина притормозила у гостиницы.

• Мария, давай сперва сделаем заказ на ужин в ресторане, а потом пойдем в магазин.

Просить можешь любую покпку без ограничений цены.

• А сам магазин? – ехидно спросила Маша.

• Без проблем, – серьезно ответил я, – только зачем он тебе нужен? С собой в Москву не возмешь.

Глава 6

Снег не падал – опадал. Саван монотонно одевал промерзшую землю. В окно гостиницы

бились снежинки, белые усталые мухи, вестник надвигающейся зимы.

Мои мысли были уже не тут, а там, где от меня требуются "аморальные" поступки,

бесшабашная игра в роли Серого Ангела, хулиганство над пропостью, эквалибр на лезвие бритвы.

Но судьба еще не устала кроутить меня в водовороте непредвиденных событий. Гортанный перелив телефона

отвлек меня от философских рассуждений, мягкий голос Ивана Ивановича сказал нечто неожиданное:

• Вы уже проснулись, Верт? Что на завтрак ели? Ах, да, вы же по утрам только кофе пьете.

Уважаемый Адвокат, тут мне позвонили ваши коллеги, некто Филин, передали просьбу, вма адрессованную. – Иван Иванович

почмокал губами, видно что-то прожевывал из утренней трапезы. Я живо представил его толстые щеки и шубы – вареники. – Там у вас срочная большая сходка, ваше присутствие обязательно.

Я побеспокоился, билеты на прямой рейс до Семферополя на вас и вашу охрану уже несут в отель.

Ьизнес класс. В аэропорту вас встретят – номер рейса я господину Филину сообщил. Моя просьба о прикомандировании

вас к нашей фирме принята положительно. Отпускают на время. После сходки жду вас в Москве. Счастливой дороги, уважаемый Верт.

Я сглотнул слюну. Неужели что-то с Паханом. Только это могло вызвать неожиданныый сходняк, переизбрание главного вора.

Трудно представить нашу коалицию без мудрого правления Пахана. Он был совестью и честью воров России уже без малого четверть века.

Кто же вместо него?

Я думал эти суетливые мысли, механически собирая тощий багаж. В дверь постучали, вошел один из охранников.

• Самолет через сорок минут, – сказал он бесстрастно, – подать машину?

С Машей я попрощался вчера, мы договорились, что вторично прощаться, встречаться, рвать душу не будем. Дел больше никаких в Красноярске не было.

Я закинул спортивную сумку за плечо, но звонок задержал меня в номере.

• Верт, – сказал мент Калитин, – еще раз тебе благодарен. Под утро Момот раскололся, 12 трупов на его совести.

А мне генерал стопроцентно пообщел очередное звание. Я твой должник.

• Ладно, ментяра, – ответил я ласково, – забудь. Считай, что я с тобой за пули московские рассчитался. Надеюсь, вышака подонку дадут?

• Кто знает, – смущенно ответил мент, – нынче перестройка, могут и в психушку поместить на бессрочное.

• А ты его сунь в общаковскую камеру, – посоветовал я, – там его сами зеки приговорят. А предворительно как следует

тухлую вену прочистят.

• Я уже думал, – сказал Калитин, – запрещено это, но в выходные попробую рискнуть, когда в СИЗО основного начальства не будет.

Ты же понимаешь, я не распоряжаюсь в тюрьме, там свои законы. Ты мне позвони после выыходных.

• Обязательно, – сказал я, записывая номер, – ну бывай, ментяра, жаль, что мы с тобой по разные стороны в этой жизни, могли подружиться.

Очередной самолет грузно опустился на щербатыый бетон симферопольского аэропорта Я спустился по трапу, вспоминая, как в прошлом году,

всеми гонимый и преследуемый, я сходил тут с "боинга", держа за руку Машу. Как жестко и быстро

раскрутилась спираль событий за это время! Я обрел в тощей девочке собственную дочь, воры признали меня и дали право свободного поиска,

Седойгенерал попал в опалу, я научился убивать, хотя не приобрел к этому занятию вкуса, уничтожение майора Момота вступило в завершающую фазу,

меня перестали интересовать денежные аферы, да и деньги перестали быть для меня проблемой...

Между кипарисами и пирамидальными тополями ярко горело табло, показывающее попеременно температуру и время. Как тогда, в прошлой жизни. После морозной

осени Сибири парниковое тепло приятно грело кости и душу. Табло мигнуло, переключаясь на временной режим. 1998 год близился к завершению, три месяца оставалось до Нового года.

Я огляделся и уверенно пошел к черному джипу, который скорее всего встречал меня.

Филин не приехал, но прислал своего помошника.

• Белый, – представился юноша, – меня прислал Филин.

Я залес в прохладное нутро машины.

• В Ялту, – спросил на всякий случай, – резиденцию не сменили?

• Да, конечно. – Юноша смотрел на меня внимательно, с живым интересом. – А вы расскажите, как с Профессором сидели, – вдруг спросил он, – я давно мечтал с вами встретиться.

• Воры не признают обращения на Вы, – сказал я ему наставительно. – Мы – братство равных.

• Да, да, конечно, – смутился юноша, – я, знаете, еще не вор, только учусь, не привык еще.

Я посмотрел вопросительно.

• Я учился в Варшавском университете. Меня недавно вызвали. Я при Филине вроде пресс-секретаря, работа такая. А становиться вором илди нет я еше не решил.

• Любопытно, – сказал я, – похоже наша каолиция приобретает бюрократические черты Серых Ангелов.

• Ну, – ответил юноша, – время диктует новую политику не только в экономике.

• Белый, а что это ты Профессором интересуешься?

• А он мой папа, – просто сказал юноша.

• Ну и ну, – вслух восхитился я, – жизнь прродолжает закручивать клубок неожиданностей. Это ни в какую теорию вероятностей не укладывается!

Черт те что! А где же твой папа нынче? Я его долго поддерживал на киче.

• Он после освобождения подписал контракт с Паханом и возглавляет научно-исследовательский институт в Санкт-Петербурге. Технологические разработки, ноу хау,

информатика 21 века. Вы, воры, и финансируете этот институт.

На сей раз я удивился беззвучно. Да, я явно недооценивал Пахана. Воры, похоже, не уступали Ангелам

в проектировании будующего.

• Что ж, – сказал я, настраиваясь на воспоминания, – ехать еще долго, часа полтора. Постараюсь вспомнить про твоего папашу. Забавный он был человечек.

• Ты знаешь один прикол про Пикассо? Вот приехал он в Лондон. На вокзале у него украли часы. Инспектор полиции спросил:

"Вы кого-нибудь подозреваете в краже?"

" Да, я помню одного человека, который помогал мне выйти из вагона".

" Вы – художник, нарисуйте его портрет".

И к вечеру по рисунку Пикассо оперативная лондонская полиция задержала по подозрению в краже трех стариков, двух старух, горбуна, два троллейбуса, один трамвай и четыре стиральных машины."

Вот, также я представляю твоего папахена в первые дни в СИЗО. Тем более, что сидели мы вместе.

Камера. Она похожа на камеру для подследственных, но есть некоторые различия. Так, унитаз не слева, а справа. И другой коллектив. В камере для осужденных имеются:

1) Юрка Слепой. Он действительно слеп, получил четыре года за кражу. Четвертая ходка (четвертый раз судим).

2) Адмирал Нельсон. Это инвалид, у него искалечено все тело, рука бездействует, пребывая постоянно скрюченной, нога волочится, глаз частично выбит и торчит из изуродованной глазницы наподобие маленького телескопа, за что

му и присвоена столь почетная кличка. Адмирал сидит за хулиганские действия. Они со Слепым закадычные друзья, третий срок тянут вместе на одной зоне.

3) Миша Бродяга. Здоровенный старик, в прошлом разведчик, удостоенный всех орденов Славы. Ему далеко за 60, но он еще крепок. По ночам занимается онанизмом, от чего весь ярус, внизу которого он спит, трясется, как во время

шторма. Получил третий срок за драку в автобусе.

4) Верт Маэстро. Он же Адвокат, Мертвый Зверь, Хитрила. Верт, в смысле я, – аферист. Имею десять лет за угон теплохода-гостиницы "Ганс" вместе с отдыхающими иностранцами.

5) Твой папаша по прозвищу Профессор. Никто из зеков не ассоциирует прозвище с тем, ячто он и в самом деле профессор-лингвист. Шутят, что он получил семь лет строгого режима за попытку изнасилования должностного лица и квартирные кражи.

В камере еще несколько человек, но они не представляют интереса: так, мелкая шушера, серятина с "детскими" сроками до двух лет.

Профессор в облике ходит по камере. Он взволнован. Под левым глазом профессора обширный синяк – знак проникновенной беседы с надзирателем на тему клопов и вызывания начальства в ночное время.

Профессор жестикулирует, обращаясь к внимательной камерной аудитории.

"Вы только подумайте, коллеги! Произвол, фальсификация судопроизводства! Нет, я глубоко убежден, что произошла судебная ошибка. Судья оказалась недостаточно компетентной. Эта досадная накладка будет исправлена в кассационных

инстанциях. Одно меня смущает – адвокат несколько инертен. Сможет ли он достаточно убедительно обосновать мои притязания на объективность."

Реакция камерных слушателей активна и разнообразна.

Слепой: – Во, заливает! Где только набрался?

Нельсон: – Все адвокаты – фраера. Им пока не сунешь, жалобы толком не напишут. Фраера, они фраера и есть.

Верт: – Коллега, я предвижу интересное общение, ваш ясный ум с шизоидными синдромами сулит достойное сотрудничество. А жалобу я вам сам напишу. За пару заварок. Только плиточный не беру, предпочитаю качественную "индюшку"

со слоником на упаковке.

Миша Бродяга в разговоре по причине глухоты не участвует, но рукой машет, показывая, что судьба Гоши ему не безразлична.

А время идет себе, не обращая внимания на мелкие страсти маленьких людей в одном из отсеков шумного и бестолкового города Калининграда. (Мы там как раз в СИЗО сидели. Ждали ответ на кассатки, в смысле -кассационные жалобы). Для одних оно движется быстро и интересно, для других – медленно и скучно. В камере

его течение вообще спорадическое, оно функционирует импульсами: то замирая, то убыстряясь до безобразия.

Мгновенно протекает обед, со скоростью света кончается маленькая порция чифира, исчезают, как в черной дыре космоса, сигареты, а ночь тянется со скоростью хромой улитки, облепленной, вдобавок, шустрыми пассажирами – клопами.

Вот пришел уже положенный ответ на кассационное послание, ответ, естественно, отрицательный, зато выдержанный в лучшем канцелярском духе социалистической законности. Вот уже и синяк у Профессора поджил, напоминая о себе только небольшой, безболезненной припухлостью под глазом. Вот уже и Слепой с Нельсоном надоели друг другу до отрыжки и то и дело устраивают мелкие визгливые перебранки. Скучно в камере осужденных. У всех одна забота – скорей бы на зону. На

зоне хорошо. Там воздух живой, там ходить можно по плацу, там куча впечатлений, множество разных людей. Там настоящая жизнь, не то, что в тесной камере следственного изолятора. Там даже простыни дадут с наволочкой. А тут

все постельное белье состоит из пустого наматрасника, который зэки использует на манер спального мешка, исполняющего одновременную роль одеяла, простыни и т.д.

Пульсирует время, врастает утонченное сознание профессора в грубую действительность тюремного быта. Осваивает профессор тюремный лексикон, изучает многочисленные законы и правила, созданные этой оригинальной социальной структурой.

А тюремное (равно, как и лагерное) общество впитало в себя все замашки социалистического строя. Впитало, освоило, переродило на свой, несколько огрубленный лад, и стало еще более бюрократическим и консервативным. Профессор

этой аксиомы еще не постиг, он еще верит в книжную романтику воровских законов, еще ищет джентльменов удачи, среди людей, лишенных даже намека на совесть и честь.

• На груди разведчика Миши, ставшего теперь просто Бродягой, выколоты два профиля: Ленин и Сталин. Не хватает надписи: "Честь и совесть нашей эпохи". Вместо этого написано: "Бей фашистских гадов". Надпись честная, жаль только,

что старый разведчик до сих пор бьет фашистских и иных гадов. Первый срок он получил за то, что убил собутыльника, неуважительно отозвавшегося о Сталине. Освободился досрочно, как орденоносец, по амнистии. Второй срок получил

за убийство собственной жены, не подавшей ему утром похмелку. Говорит, что слегка ударил ее палкой, не рассчитал силы. Освободился по амнистии, как кавалер орденов Славы. И вот, третий срок. В автобусе на вопрос кондуктора

по поводу приобретения билета возбудился, начал орать, что с фронтовиков деньги не берут, что враг подслушивает, что кондуктор и не кондуктор вовсе, а агент мирового империализма. Выбил своей тросточкой все окна в автобусе,

нанес средней тяжести телесные повреждения пассажирам. До кондуктора, правда, не добрался: возраст, силы уже не те. Бродяга был убежден в своей правоте, переезда на зону ждал хладнокровно, зная, что ближайшая амнистия не

обойдет его своими услугами.

• На груди Адмирала Нельсона нет портретов вождей-вампиров. На груди Адмирала Нельсона изображен гордый фрегат под всеми парусами. Изломанная ключица внесла в поведение фрегата свои коррективы, переломив его поперек борта.

Теперь гордый парусник имеет вид жалкий. Легкая волна скользнет выше ватерлинии и пойдет фрегат ко дну со всей командой бывших флибустьеров. Нельсон мечтает о зоне больше всех. Ему на воле неуютно и трудно жить. 30 рублей

пенсии по инвалидности не хватает даже на пиво. Воровать не может из-за искалеченного тела. Он совершил страшный поступок, караемый по статье 206 часть 2 _ злостное хулиганство, которое выражалось в том, что он пописал на

бочку с пивом. Если бы он сделал это вечером, никто бы не имел к нему претензий. Но он, наглец, совершил этот акт вандализма среди белого дня на глазах у всей пивной очереди.

• На цыплячьей грудке Слепого нарисована Мадонна. Трудно определить, к какому виду Мадонн относится эта, изображенная синими штрихами наколки, длинноволосая девушка с пухлыми губами. Ясно только, что выкалывал ее истинный

художник. Под портретом трогательная и чистая надпись: "Мечта". Тюремный живописец создал собственную Мадонну и назвал ее соответственно. Жаль только, что Юра по причине слепоты никогда не увидит эту "Мечту". Юра тоже чувствует

себя в заключении неплохо. Кормят, работать не заставляют, постель меняют каждые десять дней _ чем не жизнь. Юра заходил к родственникам попросить немного денег, а выходя, надел по ошибке не свои стоптанные башмаки, а новенькие

хозяина. Статья 144, кража личного имущества граждан.

• На моей груди ничего не нарисовано. Я не имеюна чистом теле ни одной наколки. Профессиональный аферист не должен вызывать у будущих жертв подозрительных ассоциаций. Я до сих пор хохочу, когда вспоминау, как отбуксировал стоящий на приколе у берега теплоход, давно превращенный в гостиницу для иностранных туристов, в открытое море. Команда грузового буксира ничего не подозревала, она искренне считала, что щедро плативший гражданин в элегантном костюме является представителем гостиничного руководства, а теплоход просто перебазируется на другую стоянку. В заливе, в месте впадения мутной Преголи в Балтийское море, теплоход был остановлен, а я с сотоварищами поднялся на борт и предложил туристам выкладывать денежки и ценные побрякушки, иначе гостиница будет пущена на дно вместе с пассажирами. Задержали меня случайно, никто из моих помощников задержан не был, я просто поленился вовремя скрыться из Калининграда и кутил нахально у любовницы, которая меня и сдала уголовке. (Срок меня не пугал, так как я имел уже опыт побегов и ждал только перевода в лагерь.

• На груди профессора, естественно, тоже ничего не наколото.Профессор сильно удручен, разочарован в лучших своих чувствах, начал сомневаться в справедливости, но в конечном итоге винит все же себя за уступчивость притязаниям следователя. Надо было, как учили сокамерники, "идти в несознанку". Хуже бы не было. Утешает профессора в основном Верт. (Я его действительно утешал от скуки). Сладкой змеей напевает он ему кощунственные мысли о порочности всей системы судопроизводства, и даже – самого строя.

А время идет себе, идет, по Гринвичу и по существу, движется стрелками кремлевских курантов, партийными съездами, освободительной войной в Афганистане, идет везде по-разному, но в общем-то – одинаково: неутомимо и ритмично.

И, наконец, этап сформирован, кто-то прыгает от радости, узнав, что этап идет на Север, на дальняк по-тюремному, кто-то, наоборот, расстроен, так как хотел остаться в мягком климате Прибалтики, но все равно возбуждены, собирают свои тюремные котомки, сделанные из старых рубах, штанов или еще какого подручного материала, и ждут заветной команды.

Профессор, единственный в камере, не радовался переменам. Неизвестное со зловещими именами "этап" и "зона" таило новые каверзы. А в коварстве зэковской жизни профессор убеждался ежедневно: большинство его естественных с точки зрения гражданина поступков вызывало скверные последствия. Казалось бы, что тут такого в том, что законопослушный подследственный вежливо стучит в дверь камеры и сообщает открывшему кормушку (дверцу в железной двери) надзирателю, что в камере появились клопы, которые, как известно, являются переносчиками сыпного тифа, а кроме того, нарушают санитарию пецинарного учреждения и создают определенные неудобства физическому состоянию жильцов камеры. Но все эти, такие логичные по мнению Дормидона Исааковича действия, вызвали у надзирателя реакцию совершенно неадекватную. Вместо того, чтоб принять заявление гражданина Брикмана к сведению и уведомить о беспорядке руководство, надзиратель в весьма нелестных выражениях отозвался о матери Дормидона Исааковича (женщине, кстати сказать, весьма почтенной, а ныне покойной), высказал сомнение в совершенстве профессорской психики и физиологии, а в завершение ткнул профессора толстой связкой ключей в лицо, чем вызвал появление в районе левого глаза сильной гематомы, именуемой в просторечии синяком или фингалом.

Последнее время профессор старался не высказываться, а главное – соизмерять свои поступки с поступками окружающих. Он уподобился неопытному автомобилисту в незнакомом городе, который пристраивается в хвост чужой машине и следует за ней, стараясь не отстать. В качестве ведомого профессор совершенно инстинктивно выбрал меня, хотя я пугал его не меньше, чем привлекал.

Я, пожалуй, был единственным заключенным, который понимал профессорскую терминологию, а порой сам озадачивал Брикмана заковыристой фразой. Но интеллект мой был, по мнению профессора, каким-то извращенным, злым. Кроме того, профессора отпугивало мое неподвижное, будто совершенно лишенное мускулатуры, лицо. Именно из-за умения владеть мимикой, уважаемой в далеком прошлом индейцами, я и приобрел дополнительную кличку "Мертвый". Почему эту кличку употребляют вместе с существительным "Зверь", профессор пока не знал, но догадывался, что кроется за всем этим нечто страшное.

И все же Мертвый Зверь, он же Адвокат и Маэстро, он же – я, притягивал Дормидона Исааковича. А в качестве ведомого я вообще был вне конкуренции, так как со мной считались не только заключенные и надзиратели, но и руководящие чины

тюрьмы. Профессор лично видел, как угодливо беседовал со мной грозный оперативный работник в чине старшего лейтенанта, кум – на жаргоне тюрьмы.

Узнав, что Верт едет на ту же зону в Сибири, куда распределен и он, профессор поинтересовался, не знакомы ли Верту условия содержания на той далекой зоне?

• – Краслак, – сказал я, небрежно, – лесоповал, вагоностроительный заводик, питание дрянное – мужики мрут зимой, как мухи, кум Паша Батухтин – чудо в перьях, псих, как и ты, Профессор, хозяин учится заочно на юрфаке. Сейчас он должен быть, так, да, конечно, – на четвертом курсе. Я ему курсовые делал, значит, если его еще не выгнали, без халтуры не останусь. У него сейчас как раз самые сложные дисциплины пойдут: уголовное и гражданское право, истмат и прочее. А я пока еще Адвокат.

• – А меня куда пошлют работать, как вы думаете? – робко спросил профессор.