Текст книги "Тройная игра афериста (СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Я иду гулять, оставляя за спиной стратегию продажи чудо-питания. Я спокоен за Россию: нет больше проблем инфляции, голода, разрухи. Выбираем в руководство страны супервайзеров, начинаем на каждом углу продавать герболайф... Даже преступность, говорят, снижается. Теперь мне понятно, почему в Израиле низкая преступность.

Правда, я сомневаюсь, что израильтяне тратят деньги на этот продукт. Они предпочитают есть нормальную, кстати говоря, очень вкусную и экологически чистую пищу. Они поступают умнее – продают герболайф русским.

ххх

Поговорил по телефону несколько минут с Красноярском. Слышимость отличная. Прервать разговор меня вынудило странное поведение нашего хозяина – Сережи. Сперва он благодушно наблюдал за моей беседой, потом лицо его помрачнело, будто он внезапно заболел СПИДом, он отвернулся к окну, стыдясь своей болезни, потом закрыл лицо руками и выскочил из комнаты. Пообещав перезвонить позже, я устремился за Сережей и заботливо предложил купить для него коробку герболайфа. Он вымученно заулыбался.

Немного позже я узнал страшную вещь: оказывается в Израиле за все надо платить. Течет вода из крана – тикает невидимый счетчик. Разговариваешь по телефону даже внутри города – счетчик тикает. И вот, что удивительно, – платить приходится не рублями, а шекелями. И эти шекели, которые стоят чуть больше 1/3 доллара, надо еще заработать. Теперь мне ясно, почему на Сережу нападает хандра, когда я берусь за телефонную трубку.

А слышимость все же прекрасная. У нас даже внутри города такой слышимости нет. И вода почему-то всегда течет из крана. А на крышах домов стоят солнечные батареи и нагревают эту воду. Хотя, при необходимости, можно нажать на кнопку в стене и воду нагреет электричество. А может газ? Я не уточнял.

Люди, живущие в городке Натания, меня смущают. Странные они какие-то. По вечерам, например, они гуляют. Ходят себе по улицам, здороваются друг с другом, присаживаются за столики маленьких ресторанчиков, едят что-то вкусное, улыбаются друг другу. Дети по улицам носятся.

Очень странная жизнь в этой Натании. Переходишь дорогу – машины останавливаются и тебя пропускают. И не сигналят истошно, и не высовывается шофер в окошко, не кричит. И светло на улицах, нарядно.

Иду я с Сережей и Машей часов в 11 вечера, удивляюсь всему этому, а навстречу идет группа парней в джинсах с аккуратными дырками и магнитофончиком через плечо, играющим нечто музыкальное тихонько. Идут эти хлопцы, челюсти мощные, лица зверские, прямо на нас. И, вдруг, расступаются и говорят: «шолом». И улыбки во весь рот. А Сережа мне сообщает, что это израильская проблема – хулиганы эти. Ходят вот в рванных джинсах, музыку крутят, хулиганы местные. Очень озабочены израильтяне поведением таких ребят.

Был с нами недавно еще более страшный случай. Купил я что-то на рынке и пошел себе маленьким тихим переулком. Вдруг, топот сзади, бежит кто-то за мной. Я, естественно, прикрыл Маша, кулаки сжал и приготовился отстаивать жизнь и здоровье честного труженика демократической России. Подбегает взмыленный человек в ермолке, по внешнему виду типичный еврей самой бандитской наружности, и что-то говорит. Я ему отвечаю, что, мол, ноу спик, не секу по ихнему. Тогда он сообщает на чистейшем русском:

-Сдачу забыли взять.

И протягивает монетку в 10 агород – 1/10 шекеля.

-Вы всегда сдачу даете, – спрашиваю я растерянно?

А он говорит:

-А як же.

А еще, видел я пьяного. Шел он тихонько, покачивался слегка, молча шел. И все делали вид, что его не замечают. Такой, знаете, игрушечный, невзаправдешний пьяный. Я смотрел на него долго, так как это был единственный алкаш, встреченный за две недели.

Что удивляет в Израиле, так это огромное количество нищих. Все нищие с музыкальным образованием. Они играют на разнообразных инструментах, от баяна и скрипки до электрооргана. Все – олимы, репатрианты на иврите. Это вдвойне удивительно, так как в стране безработицы нет, социальная помощь позволяет жить достаточно обеспеченно. Я разговаривал с олимом, живущим на 600 шекелей и очень жизнью довольным. В России он был директором типографии. Он гордо сообщил, что объехал уже всю страну, что чувствует себя очень хорошо, что до пенсии, до 65 лет, осталось немного и что с нового года он будет получать уже 1200 шекелей пособия.

Действительно, все в мире относительно. Можно жить в Израиле и сравнивать уровень своей жизни с уровнем СНГ. Можно жить в России и сравнивать уровень своей жизни с уровнем Израиля. А можно жить где угодно и сравнивать свой уровень с уровнем банкира, фабриканта или российского валютного жучка.

Сегодня купил кипу. Кипа – это такая ермолка, прикрывающая только затылок. Для того, что б она не сваливалась, ее крепят специальными защелками, очень удобными. Защелки эти покупал у слепого продавца. Взял их из груды, разложенного на тротуаре товара, вложил ему в руку, дождался пока он назовет цену, вложил в руку деньги. Отошел и горько позавидовал стране, в которой слепой может торговать без остроглазой охраны.

А кипа нужна мне для шабата.

ххх

Евреи единственная раса в мире, которая возвела выходной день в праздник и сделала его обязательным для всех. Шабат начинается в 16 часов в пятницу и тянется до воскресенья. Работать в это время запрещается. В качестве исключения работать можно только получив разрешение в равинате – специальном религиозном учреждении.

В шабат еврей даже зажигалкой не чиркает, так как добывание огня – это уже работа. В домах горят свечи, пища приготовлена заранее и ее можно только разогревать в тлеющем весь шабат очаге. То, что вместо очага разогрев происходит в духовке газовой или высокочастотной электрической печи, суть обычая не меняет.

Евреи в шабат вкусно едят в кругу семьи, потом идут в синагогу. На всех праздничные одежды строгих оттенков.

Потом они гуляют.

И так – каждую субботу.

Страшные люди эти евреи.

ххх

Выхожу из подъезда, а у дверей ребята выскакивают и кричат: у-у-ууу! Это они хотели товарища напугать, а набросились по ошибке на меня.

Разулыбались чертенята, слиха, говорят, извините, мол. На мальчишках кепа прицеплены весьма залихватски, сдвинуты на бок, на самом краю густой шевелюры висят. Пейсы торчат, глазки горят живым светом добра и радости. И ничуть не испугались, что на взрослого дяденьку у-у-у-у закричали.

Детей в Израиле не бьют.

Один олим (репатриант) шлепнул своего сына. А это видела израильская девочка. Она сразу позвонила ( в телефонных книжках первая страница усыпана телефонами, по которым могут позвонить дети в случае насилия над ними, других оскорблений) и детей сразу же забрали в нормальную еврейскую семью, а родителям объяснили, что в Израиле детей не бьют. Через две недели дети возвратились. Родители же сделали выводы из случившегося.

Когда я узнал про этот случай, я спросил: с согласия ли детей их забрали. Спрашиваемый удивился. Без согласия детей с ними ничего не делают. Мнение ребенка рассматривается одинаково со мнением взрослого, а в некоторых случаях с ним считаются даже больше.

В этой сумасшедшей стране нет детских домов. Осиротевший ребенок мгновенно становится членом другой семьи. Нет даже понятия колонии для малолетних преступников. Нет дурдомов для умственно неполноценных. Психически больные дети живут в семьях, к ним относятся с ровной заботой. Никто не посмеется над ребенком-олигофреном, он может один гулять по всей стране и везде встретит заботу и ласку.

Что уж говорить о детях, если в этой ненормальной стране нет даже бродячих собак.

Преступность детская, конечно, есть. Она в основном выражается в угоне машин – покатаются, а потом аккуратно поставят на место,– и квартирных кражах. Насилие, драка, грабеж – редчайшее явление даже среди взрослых.

Один олим ударил кого-то по лицу. Через неделю его вызвал инспектор и сказал, что имеется заявление... Наш олим начал объяснять, что он тут не при делах, что его спровоцировали... Простите, сказал инспектор, мы вас вызвали только для того, что бы предупредить – имеется заявление. В следующий раз мы вас внесем в компьютер.

Спустя время олим кого-то обматерил. Его вызвал тот же инспектор в полицию. Нет, не надо много говорить, сказал он в ответ на попытку олима оправдаться, мы же вас не судим, а просто на вас еще одно заявление. Мы вводим данные на вас в компьютер. В следующий раз будет штраф.

Опять подрался наш олим. И выписали ему штраф размером с его полугодовой заработок. И предупредили, что в следующий раз вышлют из страны. И стал наш олим истинным местным жителем, уважающим окружающих его людей.

Дикая страна Израиль. Смертной казни у них нет. В тюрьме основным наказанием является запрет на работу. Сидишь, ну и сиди. Телевизор в камеру хочешь – смотри телевизор. Еду из ресторана – получай еду из ресторана. На выходные домой увольнительную – на тебе увольнительную, навести родственников. А работать нельзя, ты в тюрьме, ты наказан.

Дичайшая страна Израиль.

ххх

Газет множество. Почти половина – на русском языке. Газеты толстые, многостраничные и красочные. Но бумага, на которой они печатаются, не ахти, краска мажется. Вообщем, однодневки. А вообще-то в Израиле полиграфия одна из лучших в мире. Достаточно взять в руки престижный журнал или детскую книжку.

Сегодня я приехал в Тель-Авив в одну толстую русскоязычную газету. Встретил меня директор этой газеты, тоже толстый и ужасно неряшливый. Разговаривая со мной, он все время что-то перебирал руками на обтрепанном костюме, кряхтел, шмыгал носом. Кроме того он постоянно подчеркивал свою занятость тем, что включал радио, прослушивая сводку новостей и с важным видом впечатывая нечто в допотопный компьютер, хватался за телефон, делал какие-то пометки в блокноте.

-Вы знаете,– сказал он мне,– мы очень бедная газета.

Я залез в карман, вытащил пачку долларов...

-Нет, вы меня не так поняли,– засуетился директор.

Пролистывая позже подшивку этой газеты, я порадовался тому, что наши отношения не стали дружескими. Очень уж много было в этой газете явной лжи, язык ее только отдаленно напоминал русский, стиль колебался от откровенной бульварщины, до строгой официальности «Правды».

Визит в одну из ведущих газет Израиля «Идиот Ахранот» отличался от описанного в сто крат. Принял меня редактор международного отдела господин Дов Ацмон. Был приглашен переводчик. Сперва меня попросили подняться наверх, в кафе, перекусить, выпить чего-нибудь, предупредив, что об оплате я не беспокоился. Это время они просили для того, что бы основательней подготовиться к беседе с господином Дживелеговым, то есть со мной.

Мы с переводчиком поднялись наверх, сели за столик. Я заказал двойной кофе, шоколад, настойчиво рассчитался, заставив принять на чай, шоколадку подарил для детишек переводчика.

Дов Ацмон не начал разговора прежде, чем в кабинет не были поданы напитки. Он внимательно выслушал мои предложения, поблагодарил за внимание к их газете, с особой благодарностью принял образцы российских изданий и выразил полное одобрение к предложенному проекту сотрудничества. Он вторично извинился, что не уполномочен принять окончательное решение без редактора, который в данный момент находится за границей. Он записал мой телефон в Израиле и пообещал связаться со мной тот час, как редактор решит этот вопрос. Он присовокупил, что заранее уверен в положительном решении этого вопроса.

В заключение господину Дживелегову была предложена небольшая экскурсия по редакционно-типографскому государству газеты. Об этой экскурсии рассказывать не хочется из жалости к полиграфистам и журналистам СНГ.

Я вовсе не ставил своей целью установление деловых контактов в Израиле. Просто постарался не упустить возможности. Из всех контактов на полиграфическом и журналистком уровне мне приятно еще вспомнить встречу с редактором недавно рожденного литературного журнала Романом Литван. Его журнал просто на голову выделялся своим содержанием от других более ярких журналов-полукровок. Мы разговаривали с Романом так, как обычно всегда разговаривают близкие и давно не видевшие друг друга люди. Перескакивали с темы на тему, давали волю эмоциям, шутили, читали стихи. Этот сумбурдный разговор кончился тем, что я пообещал помочь с реализацией журнала в России.

Все эти визиты были продиктованы одним единственным – мне требовались корочки, ксивы этих газет и журналов. К представителю зарубежной прессы в России относятся осторожно, а я не собирался тут долго задерживаться, как ни банально это звучит, но у нас, воров, такое же отношение к Родине, как и у других людей. Только мы не кричим о патриотизме и не бьем себя в грудь, как некоторые политики. ххх

Скоро нам с Машей ехать дальше. По плану в Израиле мы должны пробыть недели две. Правда, я еще до конца не знаю, будет ли для меня тут какая-нибудь работа. А то, очень не люблю быть в долгу. Хочется побыстрей отработать дар Пахана. Вот уедем мы и будем думать, как многое не успели...

Не успели досыта наиграться игрушками. Ах, какие там замечательные игрушки. Обезьянка, надавишь ей на живот и она кричит, что она макака. Волчок. Раскрутишь его и начинают светиться огоньки, играть печальная музыка. Часами, завороженно, кручу я этот малюсенький, меньше спичечного коробка волчок, вспоминаю, как многого не успели.

Не успели полетать на дельтоплане. Не успели как следует прокатиться на специальной доске по волне. Проехался один раз, сорвался с волны, получил от моря соленый подзатыльник. Маша три раза пробовала и три раза срывалась с волны. Не успели взять на прокат машину и гордо проехать на ней по нормальной дороге мимо сияющих витрин и неспешных пешеходов. Не успели перепробовать все сорта мороженного, хотя каждый день съедали по три порции. Не успели досыта нагуляться под ненормально большими звездами южного неба. Не успели переночевать где-то в лесу или на границе жгучих песков пустыни. Не успели окунуться в Иордан. Всего один раз были у Стены Плача.

Подошли, посмотрели на тихие фигуры у этой, ничем не примечательной, кроме древности, Стены, приложили по примеру других ладони к сухому, прохладному камню, и будто провалились куда-то во влажную тишину. Через мгновение отошли, я взглянул на часы. Прошло три часа! Ушли эти часы из жизни или пришли в нас, в наше настоящее и наше будущее? Молчит древний город, загадочный и живой.

Воспоминания об Израиле. А, может, о своей мечте, которую попытался увидеть за границей. Что-то путаю, что-то рассказываю неверно, что-то смешалось с воображаемым... Тяжело быть изгоем.

Брату проще. Спроси его цену на сахар, на фрукты фейхуа или на квартиру – отчеканит, как таблицу умножения. Он во всем разобрался. Знает, что Израиль – страна бюрократическая, понимает, что ценность шекеля по отношению к доллару поддерживается искусственно, видит определенные аналоги между биржевой и истинной стоимостью нефти. Он бизнесмен, он в Израиле работает. Его аферы легальны, воровские деньги тут обретают весомость, легальность.Ему легче жить.

ххх

И вообще! Сыт по горло. Не могу спокойно смотреть на эти подъезды в цветах, на чистенькие заборы и незаплеванные тротуары. Соскучился по нашим шальным шоферам, по водопроводу, который хочет – работает, не хочет – пересыхает, как Сахара.

Две недели не видел ни одной матерщинной надписи в лифте или еще где-нибудь. Четырнадцать дней не стоял в очередях. Полмесяца меня никто не счел возможным толкнуть или, хотя бы, на ногу наступить.

Вконец замучила ностальгия. В трамвай бы наш хоть на часок. Или, еще лучше, на базар. По лужам попрыгать, в грязи оскользнуться, на родные спекулянтские рожи посмотреть, родную, а не литературную, русскую речь услышать.

Кошелек с карманом в автобусе не срежут – вот счастье. А тут сидишь в автобусе, как баран, хочешь – на первом ярусе, хочешь – на втором, кондиционер дурацкий микроклимат создает, окна чистые почему-то, да еще спокойная тихая музыка играет. Одуреть можно!

А, если не одуреешь, то чутье потеряешь, сноровку. Приедешь такой расслабленный, и ну всем говорит – шолом да тода роба (большое спасибо). Пока будешь здороваться, да раскланиваться, тебе из очереди то и выпрут, не стоял тут, скажут, чудак чокнутый. И хлеб ты на ужин не купишь. И сахар весь расхватают. И пойдешь ты в палатку к перекупщику, который с тебя за этот киллограмм сахара сдерет на 20 шекелей, тьфу – рублей, дороже, да еще подсунет влажный, который после сушки на 200 грамм легче. И тода раба он тебе не скажет, и даже за пакетик полиэтиленовый, который во всех заграницах входит в стоимость любого товара, сдерет с тебя стольник.

А соседка, когда ты ей при встрече шолом скажешь, посмотрит на тебя испуганно, в лифт с тобой в целях безопасности не войдет, и будет потом знакомым рассказывать, как повстречала в подъезде сексуального маньяка, который надеялся ее бдительность усыпить.

Нет, стран эта для гражданина союза независимых государств прямо скажу – опасная. И, что самое страшное, живут в ней в основном евреи. Вы только представьте: целое государство, и все – евреи.

Скорей бы самолет на Россию.

Глава 13

Маленький зал для просмотра готового материала. Режиссер командует механику:

-Аллегорическое описание зоны. Давай.

Стрекочет кинопроектор.

И был день, и было утро. И была поляна, поросшая изумрудной травой и прекрасными, как в сказке, цветами.

И с гулом и треском выполз на поляну ужасный механизм, чумазый, воняющий соляркой, ржавчиной и смертью. И, заунывно ворча, ползла машина по сказочной поляне, вминая и перемалывая траву и цветы. И оставалась за машиной искалеченная земля, в которой виднелись лепестки красных роз, как капельки крови.

И выползла вторая машина, такая же тупая и мерзкая, и, дребезжа металлическими суставами, начала вываливать на убитую землю серый пласт бетона.

И так ходили машины друг за другом, а потом уползли в другое место, и вместо поляны с цветами лежала посреди планеты Земля плоская серая лепешка шершавого бетона.

Пророкотал голос из жести, не стало света, только одна лампочка тускло светила в углу. И всхлипы, и стоны заполнили тишину.

И послышалось журчание, и чей-то голос возопил:

– Опять обоссался, козел!

И что-то шлепнулось на пол, как лягушка.

И опять была тишина, рассекаемая стонами и всхлипами, и скрежетом зубовным. И в этой тишине ласково ворковали двое мужчин, занимаясь греховной любовью.

И поимел Исаак Якова, а Яков – поимел Моисея, а Моисей никого не поимел, зато его поимел Исмаил.

И вновь был день, было утро. И кишка быстро шоркала ногами в столовую, всасывалась в двери с утробным звуком.

В столовой стояли деревянные корыта, перед которыми имелись лавки. И все садились на лавки и ели болтушку, чавкая и утирая губы. И стояло в углу маленькое корытце, за которым разломили хлеб и Исаак, и Яков, и иже с ними. И хлеб был черным, как смертный грех, и вязкий, как глина.

И вышли все из столовой, вытягиваясь в колонну и шурша ногами. И труд призвал их, в комнате сидели все и вязали сетки-авоськи, уподобляясь многоруким паукам. И кто не вязал, тот пил из кружки жуткой черноты чай.

И вновь вышел некто в форме с красными лепестками погон и повесил большой лист бумаги, на котором было написано:

«К новой жизни». «Газета осужденных 10-го отряда».

«Наш отряд инвалидный. Но это не мешает нам трудиться на благо общества. Каждый день все, кто может ходить, выходят в рабочую зону и вяжут сетки-авоськи, так необходимые в сельском хозяйстве и для торговых предприятий. В этих сетках будут хранить овощи: картофель, морковь, лук, огурцы, редис. Те, кто ходить не может, с разрешения администрации выполняют эту работу прямо около спальных мест. Так, осужденный Петров, несмотря на преклонный возраст (ему 84 года), выполняют норму не хуже молодых. Особо надо сказать об осужденном Иванове. Он слепой, но все равно стремится быть полезным обществу. Он тоже выполняет половину нормы. Нельзя забыть про осужденного Сидорова, который не имеет обеих ног. Отсутствие этих конечностей не отражается на его производительности. Он постоянно перевыполняет норму...»

И подходили к этому листу люди, и читали, и никто не смеялся.

И где-то ползли машины, дыша железом, и оставались за ними круглые бетонные пятаки, обносимые проволокой. И шли по планете существа в защитной форме и с красными лепестками на плечах. Шли, охраняя толпы людей в мешковатых комбинезонах. Лиц у этих людей не было, были маски. И никто не умел смеяться.

***

Квартира Хоркина. Он сидит за компьютером, девчонка в углу читает книжку. Хоркин трет воспаленные глаза – многодневная работа над рукописью сильно подорвала его зрение. К тому же, он работал без защитного экрана. Он беззвучно сорит с девчонкой, не желая идти к врачу, но та показывает свой характер.

Врач предписывает усиленное питание морковкой, темные очки и полный запрет на телевизионный и любой другой экран. Хоркин мучается, разрываемый желанием закончить киноповесть. Девчонка, как цербер, не подпускает его к компьютеру.

Застопорились и съемки. Все сценки с участием животных закончены, а игровые требуют актеров. У Хоркина же в наличии только главный исполнитель, молодой артист из театра «Современник», да статисты.

Хоркин мечется по квартире, как раненый лев. Неожиданно ему в голову приходит простая мысль. Он делится ей с девчонкой и они выезжают на такси в деловой центр города. Возвращаются они с машинисткой. Теперь Хоркин диктует, расхаживая по комнате, а девчонка подает работникам кофе. Семейная идиллия.

***

Утро. привычный каскад разминки. Девчонка в трусиках и майке пытается подражать, прячась от стремительного тела Хоркина в дальнем углу комнаты. Хоркин проделывает заключительное умирание-оживление и начинает показывать ей простейшие приемы разминки.

Он показывает ей расслабляющую позу танцующего медведя, позу страуса, координирующую равновесие, позу атакующего барса. В этот момент раздается навязчивый звонок в дверь. Хоркин открывает. В комнату нахально входят пожилая женщина с плотным мужиком. Увидев полураздетую девчонку, они дают волю гневу:

-А, шалава,-вигливо орет женщина,-вот ты где блудишь! Старика нашла себе, курва.

-Насколько я понимаю,-твердо вмешивается Хоркин,-это твои благоверные.

-Да, мать и отчим.

-Да, я мать!-бьет себя в рыхлую грудь женщина.-А ты, кто такой, что мою дочурку увел?! Что ты сней делаешь, старый похабник? А ты знаешь, что за малолетних статья есть?! Ну-ка, Вася, проучи этого хлюпика.

Вася делает угрожающее движение в сторону Хоркина. Девчонка становится на пути. Она слишком хорошо знает, что может сейчас произойти. Но видно, что боится она не за отчима, а за Хоркина. Ей слишком хорошо знакома скандальная натура родителей.

-Ты, соплячка, куда лезешь?-густо вопрошает отчим.

И сильно бьет девочку по щеке.

И в тот же момент падает на пол, скорчившись. Изо рта вытекает струйка крови.

-Ой,-вопит женщина,-убили! Убили, родненький! Да что же это деется?!

Хоркин всего лишь хочет приглушить этот вопль. Но, излишне разогретый разминкой, да и взбешенный этим нелепым утренним визитом, не расчитывает силы. Тело женщины ложится в той же позе рядом с мужем. Теперь приглушенно, прижимая ко рту сжатые кулочки, вопит девчонка.

***

Женщина и мужчина полусидят в углу комнаты. Они сильно помяты, но живы. У женщины перевязана голова. Руки у обоих связаны за спиной, ноги перетянуты у щиколоток. Ни вопить ни вообще разговаривать они не решаются.

Хоркин складывает чемоданы. Он берет только самое необходимое: рукописи, дискеты, компьютер. Девчонка всхлипывает в соседней комнате.

Хоркин зло бормочет сквозь зубы:

-Учили меня: хочешь иметь неприятности – сделай добро человеку.

-Да что случилось-то?-вылетает из комнаты девчонка.– Чего ты боишься. Что я с тобой делала что-нибудь плохое, что ли?! Дай им денег и они отвяжутся. Ты думаешь, я им нужна. Им деньги на водку нужны. Да они за водку меня черту продадут. И что налупил их – чего тут такого. Да они друг друга по-пьяне почище колошматят.

-Все равно на этой квартире покоя не будет. От них, от дружков их. А то еще милицию наведут. Денег дать – только раззадорить. Пропьтся – снова придут.-Тем ни менее, Хоркин задумался над предложением. В нем есть рациональное звено.

-Ладно,-решает он.-Развяжи сук.

Девчонка развязывает родителей, а Хоркин медленно, будто вбивая фразы, как гвозди, внушает:

-Я дам вам полмиллиона. Девчонку забирайте. Деньги я дам не вам, а ей, она будет вам выдавать, сколько сочтет нужным. То, что я с ней ничего плохого не делел, любой врач, любая экспертиза подтвердит, так что не суйтесь с этой мыслью к ментам, а то за клевету пойдете под суд. Появитесь здесь еще раз – покалечу. Забудьте этот адрес, если жить хотите. Подошлете кого-нибудь – найду из под земли и пришью. Еще один срок оттяну, но вас раздавлю, как гнид. Все!

И, обращаясь к девчонке:

-И ты, чтоб не появлялась здесь больше. Я тебе не отец. У меня более важные дела есть, чем сопли твои утирать. Появишься – сдам в детприемник, скажу, что беспризорничаешь и навязываешься. Все!

И, преодолевая слабое сопротивление растерянных обывателей, выталкивает их на лестничную площадку, сунув девочке пачку денег. Минуту стоит в коридоре, прислушиваясь к тающим голосам за дверью, к хлопанью лифта.Потом проходит на кухню, наливает стакан коньяка и залпом выпивает.

Тем же нехитрым приемом превращения экрана компьютера в реальность воспоминаний на фоне бледнеющего силуэта Хоркина возникает угрюмый барак с многоярусными кроватями. Хоркин сидит на крайней, нижней койке, в пол голоса читает стихи. Дальнейшие события развертываются под «шелест» стихов «Волшебная скрипка» Н.Гумилева.

«Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастье, отравляющем миры, Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое темный ужас начинателя игры!..»

К Хоркину подходят два уголовника весьма неприятного вида. Обращаются к нему они весьма своеобразно, через диалог друг с другом.

Первый – второму. -Это что за фраер сидит на шконке?

Второй – первому. – Спроси лучше, почему он сидит на приличной шконке?

Первый – второму. – А где он должен сидеть?

Второй – первому. – Этот любитель малолеток должен сидеть в петушином ряду, в районе параши?

Первый – второму. -Так почему же он сидит тут?

Второй – первому. -Почему?

Оба, обращаясь к Хоркину:

-Ты, сучара, почему статью срамную не засветил народу? Место свое не знаешь?

И, вот тут-то и начинает звучать продолжение стихов, пока Хоркин изящно колотит настырных уголовничков и еще двух, прибывших на подмогу.

"...Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки, У того исчез навеки безмятежный свет очей, Духи ада любят слушать эти царственные звуки, Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам, Вечно должен биться, виться обезумевший смычок, И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном, И когда пылает запад, и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье, И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, – Тот час бешеные волки в кровожадном исступленье В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело, В очи глянет запоздалый, но властительный испуг. И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело, И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ! Но я вижу – ты смеешься, эти взоры – два луча. На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!"

Вбегают охранники. Они застают четыре полуживых тела и невозмутимого, свежего Хоркина с томиком Гумилева в руках.

***

Вновь барак. Идет обыск. Зэков грубо сгоняют с кроватей, переворачивают матрасы, вспарывают подушки. Хоркин сидит на том же, уютном, привилегированном месте в углу барака. Молодой сержант направляется к его кровати и берется за матрас. Хоркин мертво смотрит на него, не вставая с места. Второй, пожилой сверхсрочник, отводит сержанта в сторону, что-то ему шепчет. Оба проходят к следующей кровати, игнорируя Хоркина.

Зэки наводят порядок после шмона. К Хоркину подходит тощий зэк:

– Шмель, пахан зовет.

Хоркин продолжает читать.

– Шмель, я к тебе обращаюсь.

Хоркин, не глядя, брыкает ногой, сшибает приставалу точным ударом в коленную чашечку.

Спустя некоторое время к Хоркину подходят три пожилых, солидных зэка. Они садятся рядом.

– Шмель, – заводит разговор старший,– нас пахан прислал. Есть разговор.

Хоркин дочитывает страницу, встает и идет с компанией.

Пахан встречает Хоркина улыбкой.

-Ты, Шмель, чего ноги моим шестеркам ломаешь?

Хоркин молча садится напротив.

-Ладно,– махает рукой пахан, – Шмель – он шмель и есть. Кусает больно...

***

Вновь повторяется картина побега. Мрачные бульдозеры рвут проволоку, беззвучно падает подломленная вышка...

Картины сменяются сценой на киносьемочной площадке. Хоркин активно участвует в режиссерском действе. Сейчас он возмущается отсутствием нормального пулемета на бутафорной вышке.

Наконец приносят настоящий пулемет. Хоркин лично заряжает его и начинает стрелять по мелькающим фигуркам статистов. Те – падают, как мертвые.

-Вы что!-орет Хоркин.-Бежать надо, вы не на фронте...

Голос Хоркина прерывается, он видит кровь. Он подбегает к упавшим, трогает их. Люди мертвы. Убиты. Хоркин возвращается к пулемету, недоуменно рассматривает его, делает очередь в сторону забора. Пули со скрежетом калечат дерево. Пули в обойме настоящие.

Крупно, во весь экран, искаженное лицо Хоркина.

***

Комната матери Хоркина.

Она сидит на своем любимом кресле. Хоркин пьет коньяк из стакана, не закусывает.

Мать совершенно спокойно, без интонаций, комментирует:

-Всякий раз ты попадаешь в неприятности. Даже слон у тебя стал убийцей, что ж тут удивительного, что бутафорские пулеметы в твоих руках изрыгают смерть. Вспомни...

По-прежнему держа девчонку за руку, Верт устремился в зоозал. Проводящие вечернюю уборку рабочие уставились на него с изумлением. Его спутница в пиджаке, свисающем с нее, как с вешалки, с торчащей из-под него короткой комбинацией производила своеобразное впечатление. Звук остановившейся около зверинца машины не давал Верту медлить. Хоркин наблюдал за Вертом с обычным спокойствием. Конечно он узнал знаменитого афериста, но вмешиваться медлил.

Когда Хоркин увидел бегущих к слоновнику боевиков, он сделал, было, движение – вмешаться, но тут Верт размотал цепь и ударил его слониху Кингу лопатой по хоботу. Хоркин слишком хорошо знал эту воинственную слониху. Поэтом отошел подальше, понимая, что даже он сейчас её не остановит.

Трое бандюг приближались к слоновозу. Руки они держали за пазухами, намерения отнюдь не гуманные были написаны на их рожах. Один выволок было пистолет, но даже до его тупой башки дошло, что с пистолетом на слонов не охотятся. Кинга же, увидев на своем пути трех незнакомых типов, разгневалась еще больше. Она подняла хобот, пригнула голову с желтыми бивнями, перешла на рысь.