Текст книги "Тройная игра афериста (СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Сто, – сказал один из них, – сто шекелей.

– Ноу шекель, – упорно продолжал я корчить из себя полиглота, – май мани доллар, бакс.

– Ноу проблем, – ответил таксист, – фри-зеро доллар. И написал для наглядности цифру 30.

Маша смотрела на бойко спикающего папашу с иронией.

 

Глава 11

Хоркин сидит в сквере. К нему подходят трое мужиков, явно уголовного вида. Наколки, прочая атрибутика, короткая стрижка. Их отношение к одинокому «пассажиру» еще не сформировалось: то ли «поставить», то ли игнорировать. На всякий случай спрашивают закурить.

-Недавно откинулись,-холодно смотрит на них Хоркин.-И снова к хозяину хочется, приключений на свою задницу ищете.

Мужики потерялись. Но, всмотревшись, признали своего.

-Где тянул?-спрашивают они.

-Краслаг,-протягивает Хоркин пачку сигарет.

Некоторое время они перебрасываются ориентировочными фразами. Так обнюхиваются шакалы при встрече. И Хоркин отключается от общения, уходит в свои мысли.

Перед ним вновь вещественно проявляется зона – уродливый загон для людей. Вечер, вторая смена выходит на работу. Длинная кишка однообразных фигур сочится сквозь просчитывающих их охранников. Взвизгивают циркулярные пилы, кашляют тягачи, таща огромные хлысты деревьев...

Именно вечером во вторую смену Хоркин, бывший журналист, а теперь коронованный вор, совершил свой первый побег. У него было всего 2% на успех, когда он, измазав одежду соляркой, лег в кузов самосвала, накрывшись мокрым брезентом, и дождался наполнения самосвала опилками. Плотная сырая масса вдавила зека, мешая дышать, но он быстро расслабился и стал ждать. Собак он не боялся, из-за соляры они его в общей запаховой гамме дизельного самосвала не учуют. Но прокалывать опилки специальными двузубыми вилами на длинной рукоятке менты очень кучно и тщательно. У него было два процента, и он выиграл. Молоденький узкоглазый солдат в пяти сантиметрах от туловища Хоркина подвернул на скльзких опилках стопу, выругался по казахски, сделал лишний шаг и пропустил мишень, которую обязан был нащупать своим дьявольским инструментом...

Долго описывать, как он добирался до Фрунзе. Мы понаблюдаем его с того момента, когда Хоркин вышел в город, идет по жаркому проспекту. В уличном кафе Хоркин жадно пьет одну за другой несколько кружек пива, съедает три порции плова в бумажных тарелках. Через час он находит контору какой-то геологической партии.

-Лошадь знаешь?-спрашивает сутулый киргиз – кадровик.

-Вырос на лошадях,-уверенно отвечает Хоркин.

-Документы нет?

-Справка только,-Хоркин протягивает фальшивую справку об освобождении, единственный документ, приготовленный зоновскими умельцами на случай побега.

-Водка пить будешь?

-Только кумыс,-улыбается Хоркин.

-Ой, врешь,-ответно улыбается киргиз.-Ладно, водка в горах нету, есть буза, от нее голова болеть не будет.

Мощный «Урал» ползет по горному серпантину. В кабине вместе с водителем наслаждается легальным покоем Хоркин. Он уже переоделся в энцефалитку, выглядит заправским геологом. Мелькает столбик-указатель. На нем не километраж, а высота 4 700 метров.

-Что, земляк, тормозит водитель у чайханы,-съедим пару порций мант?

-С у довольствием,-вылазит Хоркин из кабины. Прихваченный с собой карабин придает Хоркину боевой вид.

-Эй, земляк,-снова толкают его в бок.

Хоркин вздрагивает... и обнаруживает себя сидящим в московском скверике. Новые знакомые смотрят на него недоуменно.

-Ты че, земляк, заснул?

-Да, так – задумался.

Хоркин смотрит на собеседников, с трудом выплывая из воспоминаний. Автоматически залазит в карман, сует ребятам несколько купюр и, не слушая их больше, быстро идет ловить такси – воспоминания переполняют его.

...Хоркин вылазит из машины. Карабин придает ему боевой вид. Они присаживаются за столик, обмениваются с чайханщиком несколькими фразами:

-Салям алейкум.

-Алейкум вассалам.

-Кумыс, манты бар.

-Бар.

Хоркин с наслаждением выпивает пиалу ледяного кумыса, манты прямо с пару дымяться перед ним.

(Хоркин выходит из такси, поднимается в квартиру. Он весь в воспоминаниях).

Он лежит расслабленный на альпийском лугу на высоте 5,5 тысяч метров над уровнем моря. Мохнатая киргизская лошадка пасется рядом. Над головой пролетают беркуты, а чуть выше парят лысоголовые грифы. Невероятный, раздольный покой разлит по вершинам гор, облака – далеко внизу – отрезают одиночество человека от всего суетливого мира.

Пожилой киргиз в мохнатой, несмотря на жару, шапке лежит рядом.

-Ну, как твой туберкулез?-спрашивает киргиз, не поворачивая головы.

-Я про него забыл,-так же безмятежно отвечает Хоркин.-Готов идти ловить ирбиса.

-Снежный барс,-серьезно говорит киргиз,-сейчас человеку не покажется. Осенью поедем в Чалпан Ата, за Иссык Кулем, на левом берегу поднимемся в горы, встретимся с барсом. Но ты еще не готов, суетность в твоих делах и мыслях. Надо уходить от геологов. Я поселю тебя с чабанами, будешь с ними познавать горы. Хочешь?

-Да, конечно!-Хоркин даже привстал.

***

Бешеная скачка по склону горы, заросшей высоким кустарником. В одном из всадников с трудом узнается обросший Хоркин. Лошади, не сбавляя скорости, несутся по едва видимой тропе над обрывом. Вся Вселенная под ногами и копытами.

Хоркин свежует барана. Туша подвешена за задние ноги, после несольких надрезов Хоркин одним движением снимает шкуру, как чулок. Он обнажен до пояса и измазан кровью.

Хоркин пьет кумыс, сидя по-татарски на кошме.

Хоркин целится в кого-то из карабина с оптическим прицелом. Выстрел. На соседнем склоне виден падающий муфлон.

Хоркин вместе с молодым киргизом разучивает приемы борьбы. Это нечто среднее между джиу-джитсу и самбо.

Хоркин набивает пальцы. Перед ним глиняный сосуд, наполненный бобами. Он резко погружает туда кисть, сжимает пальцы.

Хоркин разминает кисть, разрывая куски сырой шкуры.

Хоркин запускает с размаху кисть в сосуд с крупной дробью.

Хоркин спит на кошме в юрте. В другом углу юрты спят ребятишки.

Хоркин учится заскакивать на коня на бегу. Срывается, падает кубарем, повторяет попытку. киргизские женщины лукаво поглядывают в его сторону.

Хоркин с закрытыми глазами ловит камни, которые кидает в него седобородый бабай. При неудаче камни сильно ударяют его по телу. Один раз он морщится и сразу резкий голос старика осуждает его за слабость.

Хоркин балансирует на краю обрыва, лицо его бесстрастно. Бабай кидает в него камень неуловимым движением кисти, точно таким же движением Хоркин ловит его.

Хоркин тренируется с необычайными нон-чаками. Это два костяных шарика, связанные тонким шнуром. Пропуская шнур между кистью и большими пальцами,можно добиваться разнообразных боевых ситуаций: отбивать или блокировать удар, вырывать палку, меч, ружье, бить одним из шаров, как кистенем и многое другое.

Хоркин сдает нечто, вроде экзамена, в присутствии охотника на снежных барсов – ирбисов. Он уклоняется от летящих в него камней, парирует удары деревянных мечей, прыгает через ручей по скользким валунам с двумя ребятишками на плечах...

Охотник качает головой, он явно не удовлетворен.

***

В одиночество вершин уходят двое: охотник и Хоркин.

-Твое обучение еще и не начиналось,-говорит охотник, убыстряя шаг. (Хоркин с заметным трудом выдерживает нагрузку крутого и быстрого подъема).-Можно считать, что ты у этих чабанов прошел урок утренней гимнастики. Для тех знаний, которые хочу тебе дать я, тебе не потребуется сила мышц, а только лишь – сила духа. Любые достижения в том, что вы называете «восточной борьбой» начинаются с воспитания духа.

-Почему я ничего не слышал о достижениях киргизов в этой области?-спрашивает Хоркин.

-Наши знания не для демонстраций или соревнований. Они, даже, не тайное оружие нашего народа, как у японцев или вьетнамцев. Это знание – основа воспитания достойных, чтоб нация не исчезла в смятении городов и в жалком сурогате европейской культуры. Это не оружия, а надежда. Надежду не принято афишировать.

-Ты пришел в геологическую экспедицию,-продолжает охотник,-с чахоткой и выпитыми глазами. Ты дрался за киргизскую девочку, которую никогда не видел до этого. Ты спас ее от пьяного геолога, спас от бесчестия. Тебя искалечили за это твои же товарищи по работе. Они боялись ответственности и поэтому бросили тебя умирать в горах. Они думали, что никто не будет искать рабочего – бича, принятого в экспедицию на время и без всяких документов.

Я вылечил твое тело, но душа до сих пор больна памятью. Нельзя лишать человека прошлого, можно только произвести переоценку того, что хранит твоя память. Так лечут душу. Душа должна править телом, а не наоборот.

– Тут, в одиночестве гор, ты изменишь себя сам. Я дам тебе сложные задания, вера в совершенство поможет тебе выполнить их. И с этих гор спустится другой человек – человек совершенный. А встреча с барсом будет твоим единственным экзаменом. Ты выйдешь на него без оружия, ты встретишься с ним в снегах вершин на равных. Что будет дальше – узнаешь потом.

***

Морщась, как от боли, под истошный звон и стук возвращается Хоркин в свою комнату. Он неосознанно тянется назад, в горы, но послушно идет к входной двери6 через которую в его дом проникает очередной выродок цивилизации – милиционер.

– Вы Хоркин? На вас поступило два заявления. Первое об отсутствии права на проживание в этой квартире. Где вы прописаны, какое отношение имеете к хозяйке, почему не отметились в домоуправлении?

– Послушай, милиционер. Ты меня завалил вопросами. Я отвечу коротко: хозяйка моя мать и в ордер я вписан. Еще вопросы?

-Мать! Ну, может, меня ввели в заблуждение... У матери, конечно, можно... Проверим, проверим. А вопросы есть, как не быть. Вот заявление гражданки Кардаполовой из Внуково. Жалуется, что вы имеете интимные контакты с ее несовершеннолетней дочерью.

Весь этот разговор происходит стоя, в коридоре, потому что Хоркин пресекает попытки милиционера пройти в комнату, а в коридоре сесть негде.

-К тому же,-добавляет милиционер раздраженно,-вы, если не ошибаюсь, отбывали наказание в колонии строгого режима и одна из статей – 210, волечение несовершеннолетних в преступные действия.

– Господин милиционер,-сдержанно говорит Хоркин.-Я не амнистирован, а полностью реабилитирован, все обвинения сняты. Можете проверить, список есть в газете «Известия», подписан Президентом. Сто человек и я в их числе. А, коли обвинения оказались фальсифицированными, к лицу ли представителю власти поминать о них. В отношении девчонки – у вас есть ее показания, данные медицинской экспертизы? Если нет – получите их. Это просто бродяжка из семьи алкашей. Я оказал, на свою беду, этой семье материальную помощь, у меня есть расписка матери и отчима о взятых у меня в виде гуманитарной помощи 500 тысячах рублей. Теперь им хочется еще, жадность губит людей.

– Не хрчу вас обижать, но вы отрываете меня от работы. У меня завтра съемки фильма совместного с Юрием Никулиным, а сегодня куча дел. Мне кажется, что вы должны, наоборот, беспокоится о покое и нормальном существовании бизнесменов России, вкладывающих свои деньги в культуру, а не беспокоить их беспочвенными обвинениями.

Хоркин почти выталкивает милиционера, и безуспешно пытается вернуться в чистоту и прохладу гор.

Потом он резко выключает компьютер, закапывает в воспаленные глаза какие-то капли и уходит бродить по Москве.

Вечереет. Отрешенный вид Хоркина отпугивает от него прохожих, но в свою очередь привлекает внимание ранних «шакалов», ищущих поживу в виде одиноких прохожих. Трое акселератов пристраиваются за Хоркином и в пустынном переулке окружают его.

Предводитель юнцов даже не успевает спросить традиционное: «дай закурить», как оказывается отброшенным в кусты. Его напарники бросаются на Хоркина с двух сторон, но так же отлетают в кусты и лежат, скорчившись. Хоркин прошел сквозь них, как нож сквозь масло, и даже не отвлекся от своих раздумий.

***

Он продолжает кружить по улочкам микрорайона. В памяти вновь горы. Он спускается по снежному склону в ложбинку, в которой играют два снежных барса. Он идет к ним, как надо – без оружия, идет легко и просто, несмотря на крутизну склона, идет в легкой одежде, не чувствуя холода.

И барсы не убегают. И не бросаются. Они подходят к человеку, обнюхтвают его, доверчиво подставляют лобастые головы под человеческую руку.

Хоркин оборачивается и видит в контражуре солнца на вершине, с которой он только что сошел, фигуру своего учителя – охотника на снежных барсов. Охотника, который за свою жизнь не убил ни одного снежного барса.

***

Съемочная площадка. Первый дубль игровой сценки. Драка в бараке. Трое зэков пытаются одолеть новенького. Новенький неожтданно проявляет знания каритиста.

Каскадеры, нанятые для этого эпизода, работают вяло, щадят себя. Хоркин не выдерживает. Он входит в кадр и, вызывая недоумение съемочной группы, привыкшей к его молчаливому присутствию «за кулисами», резко обращается к старшему каскадеру.

-Все вчетвером на меня, работайте в полном контакте.

-Ты че, дядя?-тянет каскадер.-Мы профессионалы.

Хоркин, не обращая на него внимания, гаркает:

-Мотор!

И мгновенно бросает ближайших каскадеров на пол. Двое оставшихся кидаются на него, но обнаруживают пустое место. Хоркин уже за их спинами.

-Котята,-цедит он, подшибая обеих сверхбыстрой двойной подсечкой.

И невозмутимо возвращается на место, бросив на прощание:

-Работайте серьезно, мы на вас пленку зря расходовать не будем.

***

Хоркин в кабинете Никулина. Они пьют вечерний чай. Хоркин заканчивает рассказ.

-Ну, что дальше. Вернулся я из Киргизии, когда розыск на меня существовал только формально. Естественно, что без документов, с постоянным ожиданием задержания жить было не весело. Тем ни менее, легализовался, сделал себе документы о том, что реабилитирован полностью.

Хоркин отхлебнул из чашки, посмотрел поверх ее грустно.

– Школа Охотника помогла. Силу в себе новую почувствовал, уверенность. Ну, а дальше вы знаете. Сейчас главная задача – снять фильм. Материал-то необычный, вкусный, сами видели, как Рязанов перекупить его хотел. Но Рязанов мои идеи оденет в шелуху мелодрамы с клоунадой совдеповской. Сам сниму! Денег, слава Богу, на три фильма хватит. Я же не только за себя сидел. Я за многих сидел...

Хоркин переворачивает чашку и встает. Кланяется коротко, выходит, идет в слоновник и долго стоит, лаская добрый, шершавый хобот старшей слонихи Читы.

В его памяти неожиданно возникает разъяренная медведица, вырывающая ему икроножную мышцу на левой ноге.

Медведи, захватив человека за руку, не столько грызут эту руку, сколько сосут. Сосут в прямом смысле этого слова: прокусывают, мнут кисть и высасывают кровь. Озверев же, они способны снять все мясо с руки, как перчатку.

В одном из зверинцев рабочая прислонилась к клетке и медведь ухватил ее за локоть. Пока подбежали на помощь, пока тыкали в зверя крайсерами и вилами, все было уже кончено. Голая кость с ошметками сосудов и мяса осталась у нее вместо руки.

Я знаю эту женщину. Она миловидная, но культяпка от самого плеча выглядит отталкивающе.

В моем последнем зверинце, зверинце распадающемся, ожидающем расформирования, к чему привела вражда двух директоров, их схватка за власть, борьба, в которую была втянуты многие сотрудники главка, и о которой я еще расскажу подробно и с сарказмом, – в этом зверинце я спас одному рабочему руку в подобной ситуации.

Мы недавно приняли шустрого мужика, недавно оттянувшего срок на строгом режиме за браконьерство. В работе он показал себя отлично: совмещал должность электрика и рабочего по уходу за животными. И вот, в состоянии легкого подпития, пошел изображать из себя Филатова. Как раз в зале была група милиционеров, он распустил перед ними павлиний хвост и, покормив двух бурых медведей конфетами с руки, предложил лакомство гималайской межведице Сильве. Я услышал его крие из вагончика. Крик человека, которому отгрызают руку, причем отгрызают медленно, смакуя, перекатывая в пасти, как леденец, посасывая, перепутать нельзя ни с чем.

К клетке я прибежал вместе с Валетиной, прототипои Антонины, только с опытом работы в настоящем цирке. В это время Сильва захватила и вторую кисть, которой он пытался оттолкнуть ее морду. Конечно, он действовал чисто инстинктивно, но что требовать от ошалевшего от боли и стораха человека?

Сильва устроилась удобно. Она улеглась на живот, крепко прижала тупыми когтями передних лап правую пуку за локоть, а кисть прикусывала, посасывая.

Рядом уже толпились помощники. Кто-то тыкал ей в морду палкой, имлиционер размахивал пистолетом, кто-то орал «воды».

Я прибежал босиком, в одних трикотажних штанах, но во рту торчала сигарета, которая пришлась как раз к месту – я сунул ее Сильве в глаз, а сам показал ей свою руку, надеясь, что она попытается на нее переключться. Сильва от неожиданности вырустиво толькоприхваченную кисть, но вторую отпускать не желала. Тут подоспела Валя с крайсером. Этого инструмента животные побаиваются, им часто достается железной палкой во время уборки. Сильва махом выплюнула руку и отпрыгнула назад.

Пока вели «дрессировщика» к скорой, я лицезрел его руку – перемятое, жеванное мясо сквозь которое желто светились кости, обрывки сухожилий.

– Что ж ты не стрелял? – спросил я потом милиционера. – В медведицу, конечно, стрелять было нельзя: убить не убьешь, а разъяришь, а вот в парня стоило стрельнуть. А я бы его потом в клетку запихал ей на ужин. Одним дураком меньше было б.

Со мной же эта трагедия произошла, когда я уже в этом зооцирке не работал, а просто зашел посмотреть, как там у них дела спустя столько времени. Зооклетки, жилые и служебные вагончики выглядели эффектно. Выдержанные в одном стилое, обтекаемые, удобные они производили впечатление. Мой визит совпал с переводом в новое жилье медведей. Большинство рабочих были мне незнакомы, как выяснилось, все мои кадры не смогли работать с директором без моей аммортизационной между ним и их интересами помощи, и поувольнялись. Но «будущий житель ФРГ» – Филиппыч был на месте.

В это время как раз пытались медведицу Риту заставить перейти в новую клетку. Она забилась в угол и злобно огрызалась на толчки и удары железных крайсеров. Рабочие были, как обычно, датые.

– Филиппыч, – скала я сухо, – рабочие балдые, клетка в машине не зафиуксирована, смотри.

Он отманулся.

Пересадка животных производится следующим образом. В кузов грузовика устанавливается большая пересадная клетка с задвигающейся решекой, клетка эта закрепляется, чтоб зверь не мог ее оттолкнуть и выскочить на волю, а потом его заманивают в пересадку.

Я, обычно, проводил это при помощи пищи или воды. Выдерживал животное денек без питья, потом ставил в пересадку миску с водой и он, обнюхав ее и убедившись в отсутствии опасности, переходил туда сам.

– Ну6 смотри, – сказал я Филиппычу, и договорившись, что он зайдет ко мне вечером в гостиницу, направился по своим делам.

Истошный крик остановил меня у автобусной остановки. То, о чем я предупреждал, реализовывалось в ужасную суматоху вокруг выскочившей Риты.

Зверинец одним крылом выходил на задние огороды частного сектора, вторая его сторона граничила с жилой улицей. Со стороны остановки уже подтекали любопытные. Метавшаяся медведица почему-то не вызывала у них должного страха, некоторые были с детьми.

Рита – девчонка не крупная. На четвереньках она выглядит чуть больше сенбернара. Но я-то знал, на что способен даже мелкий медведь!

Схватив пожарный лом, я устремился на помощь, крича, что ее не злили и оттеняли к огородам. За многие годы в клетке Рита привыкла бояться человека, но испуг и отчаянье могли мгновенно разрушить эту привычку.

Краем глаза я увидел, как Вокалев невозмутимо скользнул в вагончик и закрыл за собой дверь. В это время на пути медведицы оказался новый администратор, проявивший необычную проворность – он запрыгнул на капот тягача и тут же оказался на крыше кабины.

Рита бегала по кругу, составленному из полупьяных рабочих. Те тоже не понимали опасности. Вместо того, чтобы блокировать ее от улицы, отогнать до приезида милиции с оружием к огородам, где не было людей, они бегали за ней и лупили ее крайсерами. Один рабочий, на которого бежала Рита, упал и взвыл. Видимо. она успела его цапнуть. Это частично отрезвило полупьяную компанию.

Следующий парень не стал ждать зверя, он вскарабкался на бетонный, совершенно гладций, стоб и повис там, как мартышка.

Рита развернулась и помчалась в сторону остановки. Можно было подумать, что она опаздывает на автобус. Я выставил лом перед собой, но медведица сшибла меня как кеглю. Боль я сперва не почувствовал, но когда попытался встать, левая нога безвольно подвернулась. Я взглянул на ногу с недоумением и увидел густую темную кровь на светлой штанине брюк.

Как выяснилось потом, спас меня от более серьезных увечий Филиппы, успевший врезать Рите по спине крайсеров. Она не стала меня доедать и побежала назад, к городам, где и пристрелили ее бравые милиционеры из двух автоматов.

В травмпункте рану обработали плохо. Все же, я не могласился ложиться в стационар: надеялся, что смогу уехать в Анапу, где в это время мой зверинец, и лечь в больницу там. Ступать на ногу я не мог, до номера меня почти донесоли под руки Филиппыя и проворный администратор, который жил в этой гостинице. Рита прокусила мышцу насквозь, повязка скоро задубела, а потом засохла. К утру я понял, что до Анапы мне не добраться, тем более, что во всем городке мне не смогли найти костыли. Не оказалось костылей и в больнице, куда меня увезла «скорая». Я передвигался, прыгая на одной ноге.

Больница эта заслуживает отдельного рассказа, а то в целой повести с условным названием «Перестройка и здравоохранение». Ходить с помошью тросточки я смог через два месяца, так что у меня накопилось много материала на эту тему.

Достаточно хотя бы упомянуть, что оперировали меня под воздействием мощного галюцигена, так как ни обезболивающих, ни усыпляющий препаратов не было. Притом, этот галюциген оказался из арсенала ветеринарных медикаментов, так называемый «Калипсол».

Пока я после укола «смотрел мультики», хирург вырезал повреждунную мышцу почти полностью. Дальнейшее лечение представляло собой каждодневные мучительные перевязки, обработку раны банальной перекисью и десятка инъекций чудом сохранившегося пенициллина.

Единственное, чего в больнице было в достатке – разовые шприцы из гуманитарной помощи. Жаль только, что набирать в эти шприцы было нечего.

Через несколько дней появился посетитель – сам Вокалев в сопровождении нескольких шестерок, загруженных яствами. Я поблагодарил бывшего шефа за внимание. Он осторожно намекнул, что не стоило в нетрезвом виде вмешиваться. Ясно было, что и его визит, и предложенная версия были четко продуманы его мудрой головой.

– Простите, – но в травмпункте провели пробу на алкоголь, – так что увы, шеф...

Он сразу же поинтересовался – нужны ли мне деньги. Никакого зла я к Вокалеву не питал, напротив – я отчасти даже уважал его за умение жить. Поэтому от денег не отказался. Вручая мне пачку червонцев, директор вздохнул облегченно: ему вовсе не хотелось, чтоб история достигла главка или вышла на страницы печати.

Болеть было скучно. Скучно из-за отсутствия хороших книг, из-за скудного питания, из-за тяжелых ночей, наполненных духотой и болью.

Глава 12

С чего начинается Израиль?

По крайней мере, не с картинки в твоем букваре.

В моем букваре на картинке был кремль. Я же в кремле не был, хоть и считал его своим домом. Я-то считал, но другие считали по-другому. И жили в кремле, хоть и не были моими родственниками.

С чего же начинается Израиль?

Для меня он начался с внезапно обретенной дочери, крови, выстрелов и долгого гона по заснеженным просторам СНГ. Впрочем, вру – дело было летом, так что снег имелся только в холодильнике. А паспорта с визами свалились на нас с Машей весьма неожиданно. Мы сладко вздремнули в чистеньком самолете, СНГ осталось где-то далеко, а чистенький таксомотор бесшумно и быстро домчал нас до города Натания и помог найти улицу Черняховски 5, где нас должен был ждать человек Филина по фамилии Дживелегов. Я уже выходил из машины, когда меня, вдруг, как стукнуло: моя новая фамилия тоже была Дживелегов. Владимир Иванович Дживелегов с дочерью Марией Владимировной Дживелеговой, прибывшие в гости к брату Сергею Дживелегову. Да, Сергею Николаевичу, вспомнил я, значит брат, но двоюродный. Что ж, появилась дочь, пора появляться и другим родичам: братьям, сестрам, деверям, кумам... Э-э, только не кумам...(Кум на

тюремном жаргоне – оперативник, режимный сотрудник тюрьмы, зоны).

ххх

...С утра идем к морю. Идем долго, хотя до моря метров пятьсот. Жизнь городка завораживает нас. Пять минут стояли, смотрели на кошку. Кошка переходила дорогу. Шла она неторопливо, глядела по сторонам, потом уселась чесаться с полным безразличием к кавалькаде машин. И все эти машины стояли, замерла пятирядная магистраль, ждали, когда негодяйка перейдет дорогу. И водители не сигналили, не топали ногами, не метали икру.

Снова идем и снова остановка. Теперь дорогу переходят дети. Два «шалопая» с зачесанными за уши пейсами встали по краям дороги и взмахнули флажками. И замерли машины, замерла деловая жизнь важных тетек и дядек в блестящих «хондах», «мерседесах», «понтиаках». Идут дети. Идут чистенькие, ужасно благополучные, какие-то очень человечные ребятишки. Идут хозяева страны!

Снова – к морю, и снова остановка. Выносной магазинчик. Умытые, прямо с грядки или дерева фрукты и овощи. Тут же продажа питы, вкуснейшей лепешки с разнообразной начинкой. Вы берете лепешку, хозяин ее предварительно свернет кулечком и вложит в картонный конверт, и сами наполняете разнообразными гарнирами: тушеным мясом, овощами различными – сорок сортов гарниров.

Идем дальше. Вертим башкой, заглядываясь на финиковые пальмы, на другие экзотические деревья. На желтые пески под опаляющее солнце тропиков вьехали когда-то создатели государства израильского и высадили самые различные растения. Теперь Израиль стал родиной флоры со всего мира. Прямо ко мне в руки свесился сочный мандарин. Я так внимательно смотрю на него, что какой-то прохожий спрашивает меня что-то на певучем иврите. Киваю невпопад.

-Руссито,– кивает в ответ прохожий, срывает апельсин и протягивает на ладошке, как маленькое солнышко: бессэдер.

Универсальное слово «бессэдер». Оно может означать: хорошо, порядок, пожалуйста, на здоровье.

И вот, наконец, море. Средиземное!

...Когда я вылез из воды ко мне подошел местный житель в толстом свитаре под курткой.

-И вы откуда же приехали,-спросил он?

-А что, заметно, что я приехал?

– Какой же ненормальный будет купаться зимой? Как там дела? Уже есть новые деньги?

Я показал ему пятитысячную ассигнацию.

-И что на нее можно купить?

-Есть и более крупные,– ушел я от ответа.

-Вы только подумайте! Это сколько же надо бумаги. И что вы с ними делаете? Ой, я вижу, что это ваша дочка. Ненормальная девочка, папа разрешает тебе купаться в такой холодный день! У тебя же будут болеть гланды!

– У меня мендалины вырезаны, – сказала Маша.

– Тогда уши. Что-нибудь заболит. Твой папа бессердечный человек. А, может, ты морж?

– Морж, – заулыбалась Маша, – моржиха.

– Какая у тебя хорошая улыбка. Таки, если ты морж, то где твои усы. Я читал, что моржи всегда плавают с усами.

Это был очень милый человек. На прощанье он еще раз предостерег нас от купания зимой. Температура воды была 24 градуса.

ххх

Квартира моего псевдобрата напоминает крупный коммерческий офис. Беспрерывные звонки, толпится народ, именующий себя бизнесменами. В воздухе витают фразы о пароходе цитрусовых, закупке земли у моря под строительство дисней-парка, упаковочных мешках, сахаре... Изредко слышен выкрик моего братца: оплата по аккредитиву с гарантией банка. Фантастические суммы сделок витают в воздухе. Между делом брат водит вокруг ошалевших бизнесменов руками – лечит ауру, заштопывает дырки в биополе. Поэтому я стараюсь дома не сидеть. Хотя, скромная по израильским понятиям квартира с мраморным прохладным полом, двумя изолированными комнатами, огромным холлом, располагает к пребыванию в ней.

Особенно меня умиляет подъезд. Там висят картины, стоят цветы. Заурядный подъезд заурядного дома. Соседи имеют странную привычку при встречах здороваться и приветливо улыбаться.

Сегодня в этой квартире прозвучало новое бизнес-слово: герболайф. Оказывается, давно изобретено средство вечной стройности и молодости. Ешь его или, там, пьешь – я не вдавался в детали – и постепенно становишься стройным, как кипарис, быстрым, как лань, мудрым, как ворон и живешь очень долго. Сколько – пока не известно, так как герболайф сами евреи не едят, они намерены продавать его русским.

Но это не лекарство. Если бы его рекламировали, как лекарство, у изобретателей могли бы возникнуть неприятности, ибо единственное его достоинство – безвредность. Отравиться им трудно, даже, если лопать в больших количествах.

Если учесть, что упаковка, дошедшая до покупателя через сложную сеть маркетинга, стоит около 120 долларов, изобретение действительно гениальное. Особенно, когда читаешь в рекламе о доходах глав фирм.

С барского стола падают жирные крошки, поэтому от распространитей отбоя нет. Продажа идет по принципу геометрической прогрессии: будучи отпущен сверху по цене долларов в 60 к концу цепочки он достигает указанной стоимости.

Тетя Сара непристанно Пишет нам из Мичигана, Что испытывает кайф, Продавая герболайф.

Когда я прочел эту частушку, бизнесмены дружно заапплодировали и сообщили, что даже фельетоны про них оплачивает фирма – лучшей рекламы не придумаешь. Поэтому прошу израильских супервайзеров (супервайзер – большой начальник среди продавцов, по нашему – старший продавец, имеющий в подчинение рядовых торгашей), прочитавших эти абзацы, перечислить на мой счет соответствующий гонорар. Можно не в валюте.

Интересно, у этих легальных аферистов получается что-нибудь в натуре или так, развести пытаются друг-друга. Тем более, если братан деловой, хотя пока не заметно, то я пока не врубаюсь в его стиль. Впрочем, 147 статья включает в себя около ста тысяч афер и все время появляются новые разработки.

Я отвлекаюсь от коммерческой суеты и слушаю, как солидный дяденька уныло и монотонно кричит в сторону дома. Знакомый, видя мой интерес, начинает переводить. Оказывется толстяк зовет маму. Эти заунывные крики продолжаются минут десять, наконец мама откликается. Ее непутевый сыночек забыл дома папку. Подняться на второй этаж для него сложно. Он предпочитает покричать. После длительного и оживленного разговора папка планирует на улицу, сыночек садится в машину и уезжает по своим делам.