Текст книги "Ратоборцы"

Автор книги: Влада Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Влада Воронова
РАБОТОРЦЫ

ПРОЛОГ

Боль – это ещё пустяки, её так легко притупить, а притупивши, и вовсе отключить… Регенерация – вот что мерзко. Человеки так люто завидуют эльфийской живучести… Знали бы, чем она оплачивается.

Переломанные кости, разорванные мышцы, рассечённая кожа шевелятся сами по себе, ищут утраченное единство, смыкаются с тошнотворным чмоканьем, срастаются с до жути противным скрежетом, которое слышишь только ты, ты один. Можно убрать боль, но не чувство тела, не способность ощущать.

После придёт холод – глубокий, бескрайний, непросветный. Держится он недолго, минуты три, но даже одно мгновение возвратного холода – очень много, ведь это холод самой смерти. Озноб от её прощального прикосновения не отпускает целую неделю, и ничто не в силах его прогнать – ни жаркие любовные ласки, ни крепчайший ром, ни обжигающе-горячий кофе.

Дариэль открыл глаза. Чахлые деревья чужого города лениво покачивают лысоватыми ветвями. Деревья… Даже человеки знают – где бы эльфу не довелось жить, умирать он обязательно будет под деревом. Но сегодня от смерти удалось откупиться холодом. Дариэль вернулся с самого края бытия. Взор заволокло серым туманом, временная слепота – верная спутница регенерации.

Шаги. Двое. Человеки. Мужчина и женщина.

– Смотри, – сказала человечица, – пьяный эльф валяется. – В голосе явственно звучит удивление, словно эльфа видит впервые в жизни.

– Хелефайя, – поправил мужчина. – Эльфы – сказочные персонажи, маленькие человечки со стрекозиными крылышками. А эти себя хелефайя называют. Слово «эльф» – полуругательство-полудразнилка, вроде как для нас назвать итальянца макаронником, а немца – колбасником или пивохлёбом.

– У него волосы чёрные, – заметила женщина. – Я думала, что эльфы… хелефайи, – поправилась она, – золотоволосые.

– Золотоволосые – это лайто, светлые хелефайи, а он – дарко, тёмный. Но что бы ваши легенды ни болтали, разницы между ними никакой, всё один пёс.

– Вот как… – в голосе человечицы прозвучала нотка разочарования. – Я думала, лайто и дарко – разные племена.

– Ещё скажи «добрые и злые эльфы», – хмыкнул мужчина. – Нет, они одним племенем живут. И если владыка тёмный, то владычица обязательно светлая, и наоборот. Закон такой. В одном племени дарко и лайто всегда более-менее поровну. Хотя их никто и не считает, само собой получается. Говорю же тебе, разницы никакой.

Женщина с Технической стороны мира, а мужчина – местный, со Срединной.

– Весь Гавр заполонили, сволочь остроухая, – зло сказал человек.

– Морис, – испуганно воскликнула человечица, – он не пьян. Его избили! И как зверски…

– Эльфийская банда, больше некому, никто другой хелефайю отметелить не сумеет, только свои. – Мужчина скверно выругался, извинился перед спутницей и пояснил: – Три четверти криминала – их работа. Жестокие до невероятия. Между собой разбирались, человек давно бы сдох, а этим тварям всё нипочём.

– Морис, надо в полицию позвонить. И в скорую помощь.

– Обойдётся. Регенерирует.

– Морис, он не похож на бандита, скорее на жертву.

– А как же… Не бандит, так холуй бандитский, «шестёрка». Огрёб за нерасторопность в услужении. Или у своих же своровал, крысёныш длинноухий.

– Но если…

– Никаких «если», – отрезал мужчина. – Порядочные хелефайи в одиночку никогда не ходят, минимум по четверо, и с местным провожатым, из полиции или турагенства. Это вышвырок. Изгой. Его из племени выперли, за дела хорошие. Таких здесь полно, вся шваль на Срединную сторону лезет, на Магической им не живётся.

– И за что из племени изгоняют? – спросила женщина.

– За убийство, за наркоторговлю. Ещё нарушение тарго, табу такое хелефайское, но это редко бывает, по большей части – наркота и трупы. А тут они во всю разворачиваются, житья нет от сволочи остроухой.

– Мерзость какая, – ответила человечица. – Даже здесь этой мерзостью людей травят. – Голос дрожит от гадливости, наркотики для неё не просто абстрактное зло, здесь слышно давнее, но всё ещё глубокое горе.

«Они добьют меня», – понял Дариэль.

– Пошли отсюда, – сказал человек. – Хватит на дерьмо смотреть.

«Да благословят вас все человеческие боги за вашу доброту», – подумал Дариэль вслед уходящим человекам. Ему дозволили жить. Его не добили.

– Лезут и лезут, – слабо доносилось ворчание мужчины. – Как мухи на мёд…

Мёд. Дариэль едва слышно застонал. Единственное, что способно прогнать белый, то есть смертный озноб – мёд.

Непереносимо отвратительные звуки регенерирующей плоти вдруг заглушила музыка. Примитивная, человеческая, она показалась Дариэлю прекраснейшей из всего, что он когда-либо слышал. Моцарт, двадцать третий концерт. Дышать, и то стало легче. Дариэль попробовал привстать.

– Лежи пока, – сказал Дариэлю хриплый сорванный голос неведомой расы и пола. – Рано ещё.

Моцарт кончился, и в пуговичках наушников загремел рок, речитативом завыли жуткоголосые певцы. Язык совершенно незнакомый. В следующее мгновенье певцов опять сменил Моцарт, теперь уже сороковая симфония. Вкус у обладателя наушников оказался разнообразным до невероятия: классика, попса, рок, этника… Дариэлю доставалась только классика, таинственный Некто словно чувствовал – никакую другую музыку хелефайя сейчас слушать не сможет, лучше чваканье и скрежет регенерации.

Плоть восстановилась, Некто помог Дариэлю подняться.

Мужчина. Но вот кто – хелефайя, человек, гоблин – совершенно не понятно. Некто отвёл Дариэля на скамейку, сел рядом, с правой стороны.

– Спасибо, – прошептал Дариэль и снял наушники, протянул незнакомцу. – Не утруждай себя более. Со мной уже всё в порядке.

– Оно и видно.

Приближался возвратный холод. Дариэлю хотелось, чтобы Некто ушёл, прощальное прикосновение смерти – отвратительное зрелище.

Некто попытался надеть ему наушники, но хелефайя отстранился.

– Нельзя. Теперь нужна тишина. Уходи!

Захлестнул холод.

Некто крепко обнял Дариэля, прижал к себе. Хелефайя почувствовал, как бешено колотится у незнакомца сердце, гонит по венам горячую кровь. Очень, очень горячую, такую горячую, что отступил холод смерти. Дариэль словно в живой целительный источник окунулся.

Но холод потому и зовётся возвратным, что приходит снова и снова – те, кто покидает обитель смерти, должны сполна расплатиться за столь великую милость.

Некто опять прижал Дариэля к себе. Теперь хелефайя видел его мысли, его представление о тепле.

Сельский дом, полукухня-полугостиная с огромной печью, за окном свирепствует вьюга, но посланница смерти бессильна войти в тёплую, очень тёплую комнату.

Жаркий летний полдень, яркая зелень травы, белизна берёз, запах сена и мёда. А берёз слишком много, так не бывает – целый лесок из одних берёз.

Серый замурзанный город, хмурые серьёзные лица, острые, напряжённые взгляды – и вдруг невероятно искренняя, приветливая улыбка, настоящее солнышко.

И холод этой улыбки не выдержал, ушёл.

Дариэль потёр прозревшие глаза. Свет раннего майского утра слишком яркий, обжигает. Некто вложил ему в руку тёмные очки.

– Спасибо.

Пару минут Дариэль смотрел в пространство, привыкал видеть. Некто молча сидел рядом. Едва Дариэля отпустил холод, Некто отодвинулся – не слишком далеко, но и не слишком близко, на расстояние даже не телесного тепла, а только присутствия. Гоблины на такую тактичность не способны, человеки – тем более, так тонко понимать чувства другого может только хелефайя.

Глаза привыкли к свету, Дариэль снял очки и, не глядя, отдал их неведомому собрату.

– Эрэ таоалеос ни'аллани, – начал он благодарственные слова, которые должно произнести перед тем, как посмотреть на своего благодетеля, – ти'ил раивиулни…

– Я не понимаю по-вашему, – перебил Некто. По-французски он говорил с лёгким акцентом. Дариэль такого произношения никогда прежде не слышал. Он посмотрел на незнакомца.

Человек. Тощий рыжеволосый парнишка лет двадцати, простоватое лицо в конопушках, мосластые руки. Стрижка очень короткая, разве что не под ноль, а волосы всё равно кажутся растрёпанными лохмами. Светлая голубо-серая клетчатая рубашка, потёртые джинсы, лёгкие бежевые сандалии. Из нагрудного кармана рубашки свисают наушники МР3-плеера. Студент, сразу видно. Куда его понесло в такую рань? Или наоборот, позднее возвращение? Скорее всего, так и есть – от парнишки едва уловимо пахнет вином, девичьими духами, дымом гриля.

– Ты встать сможешь? – спросил человек. – Пошли.

Он схватил Дариэля за плечо и повёл-потащил прочь из парка, к маленькому круглосуточному магазинчику, каких в Срединном Гавре за последние годы стало едва ли не больше, чем покупателей. Выглядят они все одинаково: левый прилавок с продуктами, правый – с разной бытовой мелочью, в середине стоит автомат с прохладительными напитками, слабоалкогольными и вовсе безалкогольными.

У магазинчика шофёр и темноволосый длинноносый подросток лет пятнадцати заканчивали разгружать фургончик мелкооптовой торговой фирмы. Хозяйка, такая же длинноносая и большеротая как и сын, подписывала бумаги у экспедитора.

– Хлеб, – скользила она пальцем по накладной. – Шоколад. Готовые салаты. Кофе. Всё в порядке.

– Успешной торговли, мадам Маршан.

– Спасибо, Эдвин. О, мсье, заходите, – обратилась она к незнакомцу. – Арни, – кивнула она сыну. Подросток вошёл в магазин вместе с незнакомцем, на хелефайю бросил неприязненный взгляд, но ничего не сказал. Дариэль сжался и отступил за спину незнакомца. Вышвырков в Срединном Гавре не любили, и если лайто ещё соглашались иногда терпеть, то дарко рассчитывать было не на что. Особенно сейчас – глаз подбит, грязные волосы висят суслами, джинсы и футболка перепачканы землёй и кровью, кроссовки и вовсе куда-то пропали. Из-за него незнакомца запросто могут из магазина выгнать.

– У вас йогурт смородиновый есть? – спросил незнакомец подростка.

– Да. Большую банку или маленькую?

– Большую. Мёд есть?

– Двухсотграммовыми упаковками.

Незнакомец глянул на потолок, что-то припоминая.

– Одну баночку. И ржаной хлеб. Нет, вон тот. Порежьте его. Готовые куриные окорочка есть? (Подросток кивнул). Две штуки.

Вошла хозяйка, дежурно улыбнулась покупателю, принялась резать хлеб.

Дариэль неверяще посмотрел на незнакомца. Неужели?.. Он покупает продукты, которые нужны хелефайе после регенерации, и в том количестве, которое необходимо, не больше, и не меньше. Неужели?..

Но что именно ждёт от незнакомца, Дариэль и сам не знал.

Незнакомец расплатился, почему-то наличными, а не кредиткой, схватил окончательно потерявшего всякую способность соображать Дариэля за плечо и повёл куда-то. Минуты через три остановился, сунул в руку Дариэлю продукты и исчез в переулке, словно никогда и не существовал. Не будь в руках пакета, Дариэль решил бы, что незнакомец примерещился.

Долги хелефайи отдают всегда, какими бы они ни были. Но сегодняшняя встреча никакого долга не оставила. Странно. Непонятно. Непостижимо. Незнакомец оказался не благодетелем, а подарком удачи, за который, как известно, не благодарят никогда – удача обидится и отвернётся навеки.

Только и остаётся, что надеяться – судьба подарит ему вторую встречу с незнакомцем. И чем бы не пришлось за неё заплатить, Дариэль согласен на любую цену.

ГЛАВА 1. СЛАВЯН

Фотомодели, осветители, разнорабочие скользили по павильонам и коридорам фотостудии словно тени. Жерар Дюбуа, один из лучших фотохудожников страны, владелец студии и директор крупного типографско-издательского объединения был крепко не в духе.

Хмурый и дождливый октябрьский понедельник – не самое лучшее время размышлять о жизненных неудачах. Особенно если тебе пятьдесят три года, у тебя обширная лысина в окружении реденьких пегих кудряшек и брюхо таких объёмов, что ты не видишь, завязаны ли шнурки на ботинках. И тем более – если у тебя куча денег и славы, тебя окружают прелестные юные девицы, мечтающие о карьере фотомодели и готовые запрыгнуть к тебе в койку по первому свистку.

И всё-таки на две трети жизнь прожита зря. Понял это Дюбуа неделю назад, когда новый электрик пришёл розетку починить. Первое, что он подумал, когда увидел парня: «Если бы ты, придурок, не растратил так бездарно свою молодость, у тебя был бы такой сын». Дюбуа и сам не понимал, чем его привязал Слав, что такого особенного, отличного от других, есть в русском парне.

Двадцать лет. Рыжий. Конопатый. Зеленовато-карие глаза с солнечными искорками. Тощий и мосластый, длинный и нескладный, но движения неожиданно сильные, точные и гибкие.

«Двадцать один год назад я три месяца прожил в России. У меня было множество женщин и на Срединной, и на Технической стороне. И скромные замужние дамы, и весёлые податливые холостячки. День рождения у него пятого сентября. Сроки совпадают. Слав может быть моим сыном. Должен быть моим сыном».

* * *

В учебном павильоне Слав работал с цифровой камерой. Начинающая фотомоделька позировала. Жерар глянул на это безобразие и вздохнул.

– Сотри всю дрянь, что ты понаснимал, и давай заново.

Моделька надула прелестные губки.

– Мсье Дюбуа, сколько можно?

– Сколько нужно, – отрезал Дюбуа. – Если не нравится – ищи другую студию.

– Мсье Дюбуа, – сказал Слав, – я здесь электрик, а не ученик фотографа. В пятом павильоне опять розетка сгорела.

– Найдётся кому чинить и без тебя. Стёр? Начинай.

– Зарплату вы мне платите не за съёмки.

– Теперь за съёмки. Ты сам попробовать согласился, так что не спорь.

– Третий день пробую и толку ноль.

– Быстро только тараканы плодятся. Учись.

Слав послушно защёлкал, губы непроизвольно дёрнулись – почувствовал, что опять сработал плохо. Губы у мальчика выразительные невероятно, малейшее движение выдаёт его полностью.

Лица многих славянских юношей долго сохраняют детскую нежность и чистоту. Но у Слава губы твёрдые, резкие. Именно за это до боли острое противоречие – полудетское веснушчатое лицо и жёсткие взрослые губы – и зацепился взгляд фотохудожника.

«Сын, что же заставило тебя повзрослеть на десять лет раньше срока? Почему каждый год для тебя превратился в два?»

* * *

Славу нравятся осенние дожди. Дюбуа их ненавидит, но отказаться пройтись от студии до парка не смог, утешал себя тем, что дождь не сильный, можно сказать, его вообще нет, так – лёгкая морось.

– Мсье Дюбуа… – начал было Слав.

– Я же просил – Жерар. И на «ты». Мы не в студии. Да и там лишний официоз ни к чему.

– Неудобно как-то…

– Как там у вас говорят: «Неудобно только штаны через голову надевать»?

– И на стенке спать, – ухмыльнулся Слав.

– Слав, а кто твой отец?

– Не знаю. Они с мамой развелись, когда мне трёх лет ещё не было.

– И ты не пытался его найти?

– Зачем искать человека, которому ты не нужен?

– Логично. А мать?

– Она умерла.

– Извини.

– Да ничего. Прошло уже десять лет, так что… И до того болела долго, тяжело… Смерть для неё избавлением стала. Я последние два года маму не видел, она в больнице, я в интернате.

– Что с ней было?

– Рак. Так что к смерти мамы я был готов, а вот к тому, что меня на похороны не привезут – нет.

– Ты так мешал её родственникам? Наследство?

– Да нет… Там и наследства не было. Квартира ведомственная, заводская собственность, отобрать её родня не могла, а старая мебель и пара золотых колечек и серёжки, если мама их к тому времени не продала, названия «наследство» не заслуживают. Обидно, что родственники альбомы с фотографиями выкинули… Так что от прошлой жизни у меня не осталось ничего. – Слав умолк, на губах замерла горчинка. А Дюбуа радовался, что сына не придётся делить с толпой русской родни, и стыдился своей радости.

– Жерар, – спросил Слав пару минут спустя, – а вечером и в дождь можно фотографировать?

– Если очень постараться, то можно. Только зачем?

– А ты посмотри! – Слав показал на ничем не примечательную многоэтажку офисного типа у автозаправки. – Да не на само здание, а на всю улицу. Представь, как это будет выглядеть на снимке, в плоскости.

– Представил.

– Лицо видишь? Ну как на картинке два в одном, когда на одном и том же рисунке и девочка с мячиком, и мордочка котёнка.

– Чёрт побери! – разглядел Жерар. «Господи, парень, почему с таким умением видеть ты так бездарен что с камерой, что с карандашом?»

– Арабская принцесса в прозрачной чадре, – сказал он вслух. – И ты прав, в солнечный день эффект пропадёт, принцессу видно только дождливым вечером. – Жерар отступил на несколько шагов в сторону. – Отсюда видно гораздо лучше.

– Лучше, – согласился Слав. – Но толкотня мешает.

– Это один из самых оживлённых проспектов Гавра.

– Я понял. Раздолье для карманников. – Слав держал за руку воришку, покусившегося на его кошелёк.

Воришкой оказался дарко – молодой или древний, с ними, бессмертными и вечно юными, не разберёшь. Одного роста со Славом, нежно-смуглая кожа, высокие острые скулы, треугольное лицо, прямой изящный нос, маленький пухлогубый рот – хелефайи не зря считаются красивейшей расой. Глаза карие, чуть раскосые и такие огромные, каких не бывает ни у одной расы, разве что у персонажей японских мультиков с Технической стороны. Волосы длинные, почти до пояса, угольно-чёрные, волнистые, над ушами и лбом подняты и сцеплены у темени деревянной заколкой. Значит, совершеннолетний, отвечать будет по полной статье. И вышвырок: ходит в одиночку, нет алиира – брошки со знаком своей долины. Одежду хелефайя раздобыл явно на благотворительной раздаче – заношенная зелёная куртка, вытертые почти до белизны чёрные джинсы, разбитые кроссовки.

«Удерёт, сволочь остроухая!», – опомнился Жерар.

– Слав, зови полицию!

Вырваться дарко и не пытался.

– Вы… – беспомощно сказал он, не отрывая взгляда от Слава. Тонкие длинные брови страдальчески надломились. – Это вы…

– Что-то я не припомню, чтобы мы с тобой знакомились, – хмыкнул Слав.

Побледнел хелефайя сильно и резко, словно из него разом выплеснулась вся кровь.

– Ты чего? – испугался Слав, разжал стиснутые на его запястье пальцы.

– Вы в праве забыть меня, – чётко и внятно, словно не слыша себя, выговорил хелефайя. Хрустально-шёлковый голос стал глухим и тяжёлым. Уши обвисли почти до самых щёк. – Особенно теперь. Но я никогда не смогу забыть вас, никогда. Эта связь не порвётся. Я не смогу. Простите.

Он резко, по-солдатски развернулся через плечо и зашагал прочь.

– Стой, – Слав догнал, схватил его за рукав. Дарко обернулся.

– Похоже, ты опять вляпался по самое некуда, не хуже, чем тогда в парке, – вспомнил Слав майскую встречу.

В глазах хелефайи полыхнула такая радость, что Слав удивлённо приоткрыл рот, а у Жерара сжалось сердце от ревности.

«Старый дурак. Оставь мальчишек в покое. Какая может быть дружба, если ты, обезьяна старая, старше Слава на тридцать три года? Слишком много – ты не вечно юный хелефайя. И не сын он тебе, не твори пустой надежды, лучше сделай анализ ДНК. Слав ничего не узнает о твоей глупости, предлог отправить его к медсестре найти не трудно. Сделай анализ, уйми свою дурь, и оставь парня в покое, папаша незваный». Но не то что уйти, оторвать взгляд от своего не-сына Жерар не смог.

– Меня Слав зовут, – сказал он тем временем хелефайе.

Дарко глянул на него с лёгким недоверием. Слав улыбнулся и пояснил:

– Славян будет правильнее, но здесь это никто не выговорит, так что и Слав сгодится.

– Славян вам гораздо больше подходит. – Имя хелефайя произнёс чисто, без малейших признаков акцента.

– Ты знаешь русский?

Дарко ответил виноватым взглядом.

– Это ваш родной язык? – спросил он по-французски. – Я не понимаю.

– Хелефайя любое слово повторит без акцента, – пояснил Жерар. – Хоть по-русски, хоть по-китайски. Но это ещё не значит язык знать.

– Понятно, – сказал Слав и предложил дарко: – Давай на «ты», а? Глупо как-то получается.

Хелефайя опустил глаза, уши немного оттопырились и повернулись к Славу.

– Как угодно.

– Да ладно тебе! Пошли, – потянул он хелефайю.

– Куда?

– Ко мне. Поужинаешь, вымоешься, а там подумаем, что тебе дальше делать. Карманника из тебя точно не получится.

– Я хороший карманник, – возмутился дарко. – Не получилось только сегодня.

Жерар расхохотался. Поначалу немного истерично, словно сбрасывал в смех невероятное напряжение всей этой безумной недели, потом – легко и свободно.

Слав глянул на него, на сердитого хелефайю, и тоже засмеялся. Спустя мгновенье к ним присоединился и хелефайя.

* * *

Ужинали на кухне, знающий русские обычаи Жерар порадовался – на кухне принимают только близких, только друзей или хотя бы приятелей. Вышвырка бы ещё спровадить побыстрее.

Кухня в однокомнатной Славовой квартире небольшая, вдвоём сесть можно легко, а втроём уже тесновато. Меблировка предельно скупая: стол, три табуретки, холодильник, газовая плита и два настенных шкафчика. Один для продуктов, рядом с плитой; второй, для посуды – над раковиной.

Настоявшийся за два дня борщ оказался умопомрачительно вкусным, чревоугодник Жерар и оголодавший дарко навернули по две тарелки. Жерар прислонился к холодильнику, поглаживая живот. У дарко от удовольствия пополам со смущением верхушки ушей оттопырились под прямым углом к голове.

Жерар едва заметно улыбнулся. Забавные у эльфов уши – человеческих длиннее сантиметра на три, ровно на столько, чтобы получился острый угол. Кончики направлены вверх, к макушке, а не к темени, как почему-то любят изображать на картинках и в мультфильмах на Технической стороне. Подвижность ушей просто невероятная, есть своё движение под малейший всплеск переменчивого хелефайского настроения. Поэтому закрывать уши волосами или шапкой у эльфов считается неприличным, знаком открытой враждебности и недоверия. «Прятать уши» – нагло и беспардонно лгать, лжесвидетельствовать, клятвопреступничать, шпионить… Дать кому-нибудь прикоснуться к ушам – знак величайшего доверия, полного и безоглядного. «Я выслушаю всё, что ты захочешь мне сказать, и плохое, и хорошее. Твоих тайн не услышит никто, кроме меня. Я отвечу правдиво и откровенно на любой твой вопрос. Что бы ни случилось, кто бы что о тебе ни говорил, я в тебе не усомнюсь никогда».

Под взглядом Жерара хелефайя смутился, оправил сильно поношенный коричневый свитер.

Слав налил чаю, поставил розетки с ежевичным вареньем. Варенье Жерару нравилось, но вот чай…

– Опять эта зелёная бурда, – возмутился он. – Когда ты приучишься кофе пить?

– Никогда, – ухмыльнулся Слав.

– Зелёный чай – это хорошо, – твёрдо сказал дарко, уши выпрямились, прижались к голове, а самые кончики отогнулись под прямым углом и развернулись вперёд. – Кофе притупляет обоняние. Его можно пить, только если нужно очень быстро согреться. И то совсем немножко.

– Уже спелись, – мрачно буркнул Жерар. Хелефайя глянул на него с удивлением. В ответ Жерар сердито зыркнул исподлобья.

Слав поставил на стол плетёнку с маленькими пышными булочками.

– Масла нет, сметану берите, – посоветовал он. – Густая, разницы почти никакой.

«Как же я раньше не заметил, полудурок старый?» – растерянно подумал Жерар.

– Здесь такой нет, – сказал он с тихой яростью. – Ты ходил на Магическую сторону?

– А что такого? Все ходят.

– Все, кто вырос на Срединной стороне! Во всяком случае, прожил здесь много лет. И то с проводником! Ты даже не представляешь, как это опасно… – Жерар потёр ладонями лицо и попытался объяснить: – Это совсем другой мир, о котором ты и представления не имеешь. Или хуже того, у тебя представление о Магической стороне искажённое, по сказкам и легендам Технической. – Жерар перехватил устремлённый на Слава взгляд хелефайи, изумлённый и испуганный одновременно.

– Да, – с потаённым злорадством подтвердил Жерар, – Слав с Технической стороны мира. Здесь всего полтора года.

– Год и почти два месяца, – уточнил Слав. – В Гавр я попал в конце августа, а сейчас – середина октября.

Эльф смотрел на него с опаской и настороженностью. Техническую сторону они не любят и боятся, как боятся и техносторонцев. Теперь точно сбежит.

– Жерар, – говорил между тем Слав, – ну что страшного в том, чтобы на рынок сходить? И зачем мне проводник, я что – в торговых рядах заблужусь?

– Что там есть такого, чего нет здесь?

– Еда нормальная. У вас не продукты, а ужас – сплошная химия. На Технической стороне всё пресное, обезжиренное до полной несъедобности, да ещё и аптечными витаминами приправленное. А на Магической – все натуральное, вкусное как дома.

– Ты ходочанин? – спросил вдруг хелефайя.

– Кто? – не понял Слав.

– Тот, кто видит естественные врата и может ходить с одной стороны мира на другую.

– Это не врата, а дыры, точнее – щели. Врата всегда искусственные.

Проклятый эльф уставился на Слава с восхищением, даже уши в его сторону развернул, оттопырил на слоновий манер. Чуму ему в карман! Ходочанство – редкий дар, и остроухими безмерно уважаемый. За него и техносторонность простить можно.

Под бременем эльфийского восхищения Слав покраснел, губы беспомощно дрогнули. Он что-то пробурчал под нос, судя по интонации и полной неразборчивости – одно из тех великолепнейших русских ругательств, которые в своё время тщетно пытался выучить Жерар, и ушёл в комнату. Вернулся со свежевыстиранным махровым халатом и большим полотенцем.

– Иди мойся, – сказал он дарко. – Там в голубом шкафчике на верхней полке новая мочалка есть, а насчёт зубной…

– У меня свои, – вставил хелефайя. – С собой… – Он вытащил из-под стола маленький кожаный рюкзачок, в эльфийском вкусе – весь в блестящих клёпках и бляшках.

– Ну и ладно. Одежду постирай, порошок в том же шкафчике, полкой ниже. Тазик под раковиной. Найдёшь, в общем.

– Но…

– Никаких «но». Одежда высохнет быстро, да это и не важно, сегодня у меня переночуешь. А завтра найдём тебе общагу, есть одна идейка.

Спорить хелефайя не стал.

* * *

Жерар дождался, когда в ванной зашумит вода.

– Ты произвёл на него неизгладимое впечатление, – сказал он Славу. «Не без твоей помощи, придурок», – это уже себе. – И на меня тоже. Вместо полиции притащить вора домой, накормить, да ещё и ночевать оставить – это, знаешь ли…

– Ерунда, – дёрнул плечом Слав. – Ничего плохого не случится. Хелефайи никогда не нарушают долг гостеприимства.

– Долг гостеприимства чтят долинники, те хелефайи, которые живут в своём племени. А это вышвырок. Как думаешь, за что его изгнали?

– Какая разница? Его дело. Жерар, он не пошёл ни в одну из эльфийских банд, предпочёл выживать в одиночку в незнакомом мире, но с отребьем не связываться. И это в Гавре, где вышвырков ненавидят.

– Есть за что.

– Есть, – согласился Слав. – Одни банды чего стоят, такой жестокости и у эсэсовцев не было.

– У кого?

– Не важно. Выродки такие водились на Технической стороне. Но, Жерар, не все вышвырки одинаковы! Не пойму я вас: перед долинниками стелетесь, а вышвырков норовите в грязь втоптать. Сами же толкаете нормальных людей в банды.

– Они не люди, а хелефайи.

– Люди. Не человеки, но люди. Знаешь, как на Магической стороне говорят? Люди бывают человеками, гномами, вампирами, хелефайями, гоблинами и русалками, но в первую очередь людьми и нелюдями. Он людь, Жерар, и, по-моему, хороший людь.

– Вор он хороший.

– Брось, – отмахнулся Слав. – Как раз вор он совсем никудышный.

– Слав, – раздумчиво проговорил Жерар, – даже не знаю, как объяснить… В мире нет воров лучше, чем хелефайи. Это единственное, кроме бренчания на лютне и стрельбы из лука, что они хорошо делают руками. Поговорки об эльфийском рукомесле слышал?

– А как же. Самая популярная: «Иди ты в то место, откуда у эльфа руки растут».

– Вот именно. Так что воровство для них – не просто промысел, а способ выжить за пределами долины. Почти единственный. Хелефайская музыка для человеческого слуха слишком сложна, да и половины звуков мы просто не слышим. Наёмниками их всегда брали неохотно – ненадёжны, а с появлением автоматического оружия и оптических прицелов от них в армии вообще никакого толка, хотя и бойцы они очень хорошие. Слав, у любого хелефайя мускульная сила, точность и быстрота движений втрое больше человеческих. Почувствовать руку хелефайи, да ещё в такой толпище, просто невозможно. Но ты поймал его на кармане. – Жерар немного помолчал. – Ты проверялся на волшебнические способности?

– Два раза. Полный ноль, как и большинства техносторонцев. Способность переходить со стороны на сторону никакого отношения к магии не имеет, ты просто можешь видеть щели в межсторонних перегородках. Это как через дыру в заборе лазить. Сам знаешь, большинство сотрудников Трилистника – неволшебники. И техносторонцы, почему-то у нас людей, способных к переходничеству, гораздо больше.

Во всех государствах Срединной и Магической сторон мира переходами занималось министерство трёхсторонности, в просторечии – Трилистник, символом министерств всегда были трёхлепестковый цветок миварры, лист клевера, иногда – треугольник. Занималось министерство постройкой межсторонних врат, соединяющих Срединную сторону с Магической, выдавало разрешение на въезд-выезд и заключение торговых сделок. Врат на Техническую сторону нет сейчас, и никогда не было в прошлом. Почему – Слав не знал, а знакомые срединники и магосторонцы вразумительного ответа не дали. Техническую сторону боятся, но охотно пользуются тамошними товарами, которые закупает только Трилистник. Большая часть забредших на Срединную сторону технородцев становилась его сотрудниками. На одиночек вроде Славяна, если они не пытались торговлей заняться, внимания не обращали. Товары с Технической стороны им разрешалось привозить только на собственные нужды.

– Интересно, – задумался Слав, – а сколько владельцев техносторонских маленьких торгово-транспортных фирмочек из тех, что специализируются на мелкооптовых партиях чего угодно и всего на свете, обладают способностью к переходничеству?

– К ходочанству, – поправил Жерар. – Но речь не о том. Что ты собираешься с эльфом делать?

– С кашей съесть, – ухмыльнулся Слав. – Подскажу несколько мест, где можно найти работу с общежитием, а дальше пусть сам устраивается.

– В Технической России все такие идиоты, или один ты? Зачем было тащить домой вышвырка?

– Жерар, мы не знаем, за что его изгнали. И что бы ни говорили о хелефайской доброте и многомудрости, а их владыки крайне редко бывают милосердными и справедливыми. А вот вспыльчивыми и упрямыми самодурами – сколько угодно. От таких и ангел небесный взвоет. И какое-нибудь табу нарушит. Не похож этот парень на преступника.

– А карманные кражи не преступление? Статью из уголовного кодекса ещё никто не убирал.

– На кражу он решился от отчаяния – есть нечего, спать негде, вымыться и то невозможно. Для хелефайев ещё неизвестно что хуже – неделю голодать или не мыться.

– Я верю, что мальчишка воровал только в крайних случаях, – профессиональные карманники не ходят в таких лохмотьях и не нажираются при первой возможности на неделю вперёд. Верю, что крал только у тех, кого считал богатыми, для кого кошелек с парой сотен ливров большой потерей не станет. Не ухмыляйся, для гаврских улиц ты одет не просто дорого, а роскошно. Одежда с Технической стороны, даже купленная на тамошней распродаже, стоит больших денег.