Текст книги "Ратоборцы"

Автор книги: Влада Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

– Здесь одежда точно такая же. Никак не пойму в чём разница. А мне вечно твердят, что рубашку с Технической стороны надевать под местные джинсы – всё равно, что на робу ремонтника жемчужные пуговицы пришить. У меня двое джинсов и четыре рубашки, я и сам не помню, где покупал, на Технической стороне или здесь. Разницы нет.

– Есть. Привыкнешь, будешь замечать. Но дело не в этом. – Жерар помрачнел, сосредоточенно смотрел в чашку с остывшим чаем. – Ты второй раз ему помогаешь?

– Если это тот же самый хелефайя, то да, – ответил Слав. – Для меня они все на одно лицо, разве что дарко от лайто отличаю. Да ещё эта их манера носить совершенно одинаковые причёски… Все патлатые, глазастые, а как обрядятся в свои длинные балахоны, так и мужика от бабы не отличишь, разве что по причёске, у баб она с пробором и двумя заколками. А так – все одинаковые, не запоминаю я их.

– Как и большинство человеков. – Жерар помолчал, потом сказал: – Так ты помогаешь ему второй раз…

– Какая это помощь? Так, мелочи…

– Он так не считает. Слав, тогда, весной, его ведь свои избили. Как думаешь, за что?

– В банду вступить отказался?

– Правильно. – Жерар скривил губы так, словно тухлый лимон укусил. – Слав, хелефайев можно сколько угодно называть блудливыми, переменчивыми и легкомысленными, и это всё правда… Настроение у них меняется каждую минуту, влюблённость – каждую неделю, самое долгое – на месяц хватит, но не больше. Потом бросят, забудут. С приятельством то же самое, поэтому и говорят, что друзья из них ненадёжные. – Жерар опять умолк, но всё-таки решил договорить: – Неправда всё это. Легкомыслие и мимолётность только для тех отношений и тех людей, которые большего и не стоят. Тут хелефайю не обманешь. А вот если даётся клятва верности… Верность у эльфов действительно вечная, на всю их почти бессмертную жизнь – в любви, в дружбе, в служении… «Как эльфийская верность» – это значит что-то безгранично надёжное, и одновременно почти небывалое: другим расам они редко клятву дают. Но уж если дали… Предателей среди них не бывает никогда.

– Чего не скажешь о человеках.

– Да. – Жерар мрачнел всё больше. – Слав, врать не буду, эльфов, спесивую остроухую сволочь, я не люблю, а вышвырков особенно, но этот, кажется, и правда неплохой парень… Не обижай его.

– Я и не соби…

– За ночь твой подопечный наберётся смелости и предложит тебе дружбу или служение.

– Дружба не стакан водки, её не предлагают. Она либо сама собой получается, безо всяких церемоний и ритуалов, либо это уже не дружба, а договор о сотрудничестве.

– У них церемоний и ритуалов побольше, чем при дворе китайского императора.

– Китай республика.

– Это у вас республика. А на Срединной стороне – империя. У вас и Париж – столица Франции. А у нас – Гавр.

– А на Магической стороне – Орлеан.

– Не отвлекайся. Дружба эльфа тебе не нужна… А служение?

– Спасибо ему большое, но пусть своему владыке предлагает!

– Другого я и не ждал. Отвергнуть и дружбу, и служение – твоё право. Но тогда он будет должен тебе благодарственное деяние.

– Вот тридцать три радости – ждать, когда на голову Вячеслав Андреевич Бродников свалится и потребует тарелку борща отработать!

– Если ты отвергнешь и благодарственное деяние, это будет означать, что он твой враг. Со всеми вытекающими последствиями.

Слав тяжело вздохнул, уставился в пол.

– И зачем столько сложностей?

– Вот поэтому хелефайи и человеки стараются держаться друг от друга подальше. Мы слишком разные. Твоё понимание самовозникающей дружбы для них столь же чуждо и непонятно, как для тебя церемония дружеской клятвы. – Жерар с сочувствием посмотрел на Слава. – Самое безобидное в такой ситуации – благодарственное деяние. Просто потребуй от него сделать что-нибудь несложное для хелефайи и практически невыполнимое для тебя.

– Как это?

– Здесь одна ягода есть, первоснежка. Как раз её сезон начинается. Очень вкусная, очень редкая и очень дорогая. Но хелефайи почему-то умудряются собирать её так же легко и просто, как ты – жёлуди в парке. Вышвырки так часто подрабатывают, первоснежку в рестораны только они и поставляют, человекам ягоду не то что собрать, найти и то неимоверно сложно.

– Сорвать сложнее, чем найти? – удивился Слав.

– Да. У первоснежки очень тонкая кожица и хрупкая плодоножка, одно неловкое движение – и раздавил.

– Понятно.

– Литровая банка первоснежки как раз будет равноценна двум твоим помощам. И стоит дорого, и раздобыть её для ушастика не трудно. Идеально простое решение.

Слав ответил мрачным взглядом и опять уставился в пол.

– Просто, – процедил он. – Проще некуда.

– Раньше надо было думать, – жёстко сказал Жерар. – Не будешь теперь вышвыркам помогать.

В ответ Слав досадливо дёрнул плечом.

– И последнее, – сказал Жерар. – Спроси у него имя.

– Насколько я разбираюсь в их этикете, это грубое хамство. Надо назвать хелефайе своё имя, и ждать, когда он назовёт своё. Ты сам так и сделал.

– Я здесь никто, всего лишь гость. А ты дважды помог ему, ты привёл его в свой дом, ты разделил с ним свой хлеб и тепло своего очага. Так что спрашивать «Как тебя называть?» должен ты. Надо было раньше, ещё на проспекте, но сгодится и так, претензий он предъявлять не будет.

– Хорошо, я спрошу.

– И ещё, – напомнил Жерар, – у них пять имён, на разные случаи жизни и разные отношения. Даже если знаешь все, обращаться надо только так, как он сам скажет. Иначе – жесточайшее оскорбление.

– Я знаю.

* * *

Мылся Дариэль долго и с удовольствием. После недельных ночёвок на вокзалах мыло, горячая вода, чистые халат и полотенце доставляли наслаждение каждым прикосновением. Халат немного мал даже тонкому легкокостному хелефайе, не говоря уже о крупномоластом Славяне, явно остался от какой-то забывчивой подружки, но Дариэлю он показался королевской роскошью – тёплый, мягкий, пахнет лесной свежестью. Вымыться – такое счастье. Ещё и одежду выстирать можно! Сушилка оказалась не только с калорифером, но и с суховейным заклятьем, всё высохнет очень быстро. Оставаться на ночь Дариэль не собирался, нечего обременять гостеприимный кров, вот волосы высохнут, и он уйдёт. Да и страшно оставаться в человеческом жилище. Предугадать, что придёт человеку в голову невозможно, самая непредсказуемая раса в мире. И самая опасная, самая коварная и жестокая. Дариэль развесил одежду и вернулся в кухню.

Лица у Славяна и толстяка мрачные, напряжённые, только что закончился тяжёлый разговор. И темой явно был он, Дариэль.

– Что стоишь, садись, – мягко улыбнулся Славян. Дариэль сел, чинно сложил руки на коленях, опустил на них взгляд, – прямо смотреть на хозяина и его гостя вышвырку не подобает.

Толстяк сердито глянул на Славяна. У того смущённо дрогнули губы.

– Ты это… Как тебя называть?

Наконец-то догадался спросить. Или он ждал, когда Дариэль сам назовётся? Полагал его настолько невоспитанным? А может, у техносторонцев так принято – без приглашения называть имя тому, кто делит с тобой свой хлеб и тепло? Тому, кто простил тебе вину, вместо того, чтобы покарать забвением? Странные, в таком случае, у них представления о приличиях. Одно слово – техносторонцы. Разве может быть хоть что-нибудь нормально там, где магии нет вообще? Но надо назвать имя.

– Зови меня Дариэль.

Славян имел полное право обладать его изначальным, главным именем. И всеми остальными тоже. Но человеки ужасающе небрежны с именами, совершенно неспособны понять, какое нужно произносить, и когда. Им всегда надо называть лишь одно имя, то, которое хочешь от них услышать. Хотя и получается неприличие: называя только изначальное, Дариэль навязывается своему благодетелю в друзья, нисколько не интересуясь его мнением. Но техносторонец, похоже, просто не знает, что на «-эль» или «-рин» заканчиваются лишь изначальные имена, так что всё в порядке. Неловко только, словно солгал или разбил что-нибудь. Ох и тяжело дело с человеками иметь!

– И мы можем называть тебя Дариэль? – прозорливо уточнил Славян.

«Мы!» – возмутился Дариэль.

О хелефайях Славян знает не так уж и мало. Либо догадлив излишне, понял, что его жирный приятель права не то что на изначальное, но и на самое дальнее имя не имеет. Дариэль внимательно разглядывал человека сквозь длинные густые ресницы. Вопрос для него не праздный – в глазах спокойная, ни чем не замутнённая ровная приветливость, а губы тревожные, напряжённые. Отказать толстяку в таком же праве имени – обидеть хозяина дома. Но и отказ Славян примет с пониманием. Странный человек. Необычный. Загадочный. Даже для техносторонца странный, совсем не похож на человеков из Трилистника.

Дариэль коротко и остро, оценивающе глянул на толстяка – нет, этот человек не захочет продолжить знакомство, и не назовёт не принадлежащее ему имя при случайной встрече.

– Да. Твой гость может называть меня Дариэль. – «Пока будет твоим гостем», – явственно прозвучало невысказанное.

– Его зовут Жерар, – напомнил Славян.

Толстяк едва слышно хихикнул. Дариэль опять уставился на свои руки.

Славян тем временем выплеснул остывший чай и налил новый, горячий.

– Дариэль, – сказал он, – что сидишь как просватанный? Бери булки, варенье. Мёду хочешь? – И, не дожидаясь ответа, полез в холодильник.

Странный человек. Помог дважды, а никаких обязательств перед ним у Дариэля нет. Даже досадно – стоит выйти за дверь, и никаких связей между ними не останется. Воспоминания не в счёт, человеческая память коротка и слаба, но даже если Славян и не забудет его неделю спустя, это всё равно ничего не значит. Человеческая память не хелефайская, она хранит информацию – и только, но не создаёт связей. Хелефайи и человеки слишком разные, связать их под силу лишь клятве. Или хотя бы долгу благодарности. Но ни то, ни другое Славяну не нужно вовсе. Тогда зачем Славян ему помогает? Просто так что ли, вроде как обрезок колбасы бродячей собаке кинуть и тут же забыть об этом? Ну уж нет, так себя унижать Дариэль не позволит, пусть он и вышвырок, но предел есть всему, даже бесправию и ничтожности. Цену своей помощи Славян назовёт. «И меня после расплаты не увидит, не в моих привычках навязываться тому, кому я не нужен».

Славян и его толстый приятель вспоминали, как вчера, во время съёмок в подвальной студии, один из парней-фотомоделей увидел крысу и поднял такой визг, что бедная зверушка скончалась от ужаса. История смешная, и в другой ситуации Дариэль слушал бы с удовольствием, выспрашивал подробности, обязательно сочинил песенку про отважного истребителя крыс, но сейчас не до того.

Техносторонец и пугал, и притягивал одновременно. Самое страшное в изгнании – одиночество, для хелефайев оно непереносимо. Полгода кошмара… Иметь дело с вышвырком не хотел никто, все разговоры короткие, холодные как белый озноб: сделай то, сделай это, получи плату, проваливай. Или ещё хуже – эльфов не нанимаем, вышвырков не обслуживаем, прочь отсюда, гадёныш остроухий. Ещё неделя, и Дариэль вернулся бы в долину, пусть владыки казнят как им будет угодно, одиночество стократ хуже смерти, даже самой мучительной. И вдруг – Славян. Ничего не требует, не задаёт никаких вопросов, и от дальнейшего знакомства отказываться не станет. И плевать ему, что Дариэль вышвырок. Знать бы, почему… Неужели Славян может привести в свой дом кого угодно – убийцу, клятвопреступника, истязателя?

Разговор толстяка и Славяна перешёл на фотогеничность двух моделек.

– Моника будет смотреться лучше, Дениза какая-то бесцветная, – сказал Славян.

– Слав, ты не человек, а сюрприз ходячий. Предсказать, что ты выкинешь в следующую минуту невозможно. Джентльмены всегда предпочитают блондинок.

– Так я, на своё счастье, не джентльмен, а крестьянин.

– Ты говорил, что твоя мать была инженером на одном из крупнейших химических заводов в России.

– Зато интернат поселковый.

– Но теперь ты не крестьянин, а студент.

– На биолого-почвенном факультете. Кому, кроме крестьянина, может понадобиться агрохимия? Даже если у агрохимика звание академика, он всё равно крестьянин.

– Ладно, пусть крестьянин, – смирился толстяк. – И тебе совсем не нравиться город?

– Да ничего, скучно только. Каждый день одно и тоже. А в деревне, на земле – двух похожих дней не бывает.

– А ведь ты не врёшь, – со смесью изумления, недоумения и растерянности сказал толстяк, не сводя глаз с Дариэля. Поверить, что на свете может быть что-то лучше так любимых человеками асфальтово-стальных крысятников с редкими вкраплениями чахлых деревьев, которые они зовут «парками», жирняк никак не мог. – Ни разу не соврал, – продолжал изумляться он. – Парень, ты всегда такой честный?

– Стараюсь, – усмехнулся Славян. – А что ты на Дариэля смотришь как на детектор лжи?

Толстяк помрачнел.

– А ты не знаешь? Господи, Слав, как ты умудрился прожить здесь больше года и не свернуть себе шею? Да ещё и на Магическую сторону в одиночку шастать?

– Хелефайи всегда знают, ложь говорится, или правда, – сказал Дариэль. – Именно поэтому, – с вызовом глянул он сначала на толстяка, потом и на Славяна, – перед хелефайями все едва ли не в пыли ползают, но при первом же удобном случае норовят в эту пыль втоптать. Нас невозможно обмануть.

– Значит вот почему с вами всегда так легко! – обрадовался новому знанию Славян.

Легко ему! А может быть, он – безумец?

Повисло неловкое молчание.

– Чай больше никто не будет? – спросил Славян. – Тогда к делу. – Он сгрёб грязную посуду в мойку, сдёрнул с продуктового шкафчика и положил на стол пачку газет. – Дариэль, тут в некоторых ремесленных училищах учеба начинается с первого ноября. Посмотри объявления. Не блеск, но будет общежитие, стипендия, талоны на трёхразовое питание. Кормёжка фиговенькая, но вполне съедобная и досыта. На первое время пойдёт, пока что-нибудь получше не подыщешь – работу, квартиру.

«Умник какой нашёлся, – зло глянул ему в спину Дариэль. – А то бы я сам не догадался».

– Я хелефайя, да ещё и вышвырок в придачу. Меня не возьмут.

– Ха, – обернулся Славян, – это если прямиком в училище идти. Меня тоже не брали – техносторонец. Но есть в Срединном Гавре одно милое заведение – Комитет помощи иносторонцам. С их направлением зачислят и козу, не то что технородца или эльфа. – Славян широко улыбнулся: – С Комитетом не поспоришь.

– Как ты сюда попал? – спросил Дариэль.

– Сам не знаю. Шёл по набережной Орфевр в Техническом Париже – и вдруг оказался на Морском бульваре в Срединном Гавре.

– Испугался?

– Ужасно. Один, в незнакомом мире, ни денег, ни документов. – Славян расставил чашки на проволочных полочках посудного шкафчика и сел за стол. – Ладно, хоть с языком проблем не было. Сначала по вокзалам кантовался, потом благотворительную ночлежку нашёл, и столовую.

– А до того жил на что? – спросил толстяк.

– Были бы руки, а работа будет. Вокзал, рынок и стройка – такие места, где всегда можно заработать если и не на полноценный обед, то на основательный перекус.

С этим Дариэль не спорил, но откуда он узнал про Комитет и училища?

– А где работа, там и информация, – продолжал рассказывать Славян. – Только надо с людьми побольше разговаривать, с самыми разными – рыночными торговцами, ресторанными менеджерами, строителями, инженерами. С гоблинами, человеками, хелефайями… Обязательно кто-нибудь что-нибудь полезное скажет, даже если собирался послать в даль заоблачную.

О чем подёнщик может говорить с торговцем или рабочим со стройки Дариэль худо-бедно представлял, но вот беседа с инженером или менеджером просто невозможна. А запросто с инородцами язык чесать – ну нет, хелефайя и в изгнании должен оставаться хелефайей.

– В середине сентября я уже пристроился в училище, а спустя три дня попал на Магическую сторону. Семь дней там проболтался, пока не сообразил, как обратно вернуться. Дальше всё просто было. В училище вообще никого не интересовало, где я целую неделю был, а в университете на Технической стороне я задвинул душераздирающую байку по мотивам тех историй о туристический бедах, которыми сами французы нас ещё в России пугали. Поверили. Так и пошло – учусь на Технической стороне, живу и работаю на Срединной, а за продуктами на Магическую хожу, благо время на всех трёх сторонах идёт одинаково, и на переход требуется не более минуты, проход найти – когда как, от пяти минут до получаса, всё равно что автобус дожидаться.

«И человеки ещё имеют наглость завидовать нашей живучести, – подумал Дариэль. – Он за месяц сделал то, что я не сумел за полгода – устроил если не приличную, то сносную жизнь на всех трёх сторонах». В груди захолодело от зависти.

– А как ты в Париж попал? – спросил толстяк.

– Конкурс на знание французского языка и французской истории выиграл. У нас в университете. Премия за первое место – год обучения в Сорбонне, за второе – полгода. Устроители рассчитывали, что победителями будут филологи, а тут я. Но ничего, нашлось место и на биофаке. Третий курс отучился, предложили ещё на полгода остаться. Я согласился.

– И ты тогда, в августе, сразу понял, что попал на другую сторону? – не поверил жирный. – Ведь оба города были тебе совершенно одинаково не знакомы.

– А догадаться тут не сложно. Ты ходил через врата? (Жирный кивнул). Это почти так же – короткий туманный коридорчик вроде вагонного тамбура, пахнет как перед грозой. Я другого понять не могу: почему из Парижа я попадаю только в Гавр или Орлеан и обратно, а из Реймса только в Реймс?

– Это столичная линия, – пояснил Дариэль. – Реймс не столица, и поэтому переход всегда одинаков. Ваша Москва – столица на всех трёх сторонах, поэтому переход там тоже будет одинаковый. Если ты перейдёшь на Техническую сторону из Срединного Парижа, то попадёшь в Технический Гавр. Из Срединного Орлеана – в Орлеан Технический.

– Из Магического Гавра я попадаю в Срединный Париж или Технический Орлеан?

– Правильно.

– Ты тоже ходочанин? – обрадовался Славян.

– Что ты, нет. Просто у нас… у хелефайев… есть книги о законах сопряжения сторон.

– И много их?

– Книг мало, законов ещё меньше. Да ходочанам они и не нужны, ты ведь не собираешься строить врата?

– Идея неплохая, – буркнул толстяк, – переход стоит недёшево, так что врата – фирма прибыльная, только Трилистник будет в ногах путаться.

– А почему нет врат на Техническую сторону? – спросил Славян.

– Потому что выстроить их можно только с Технической стороны на Срединную и Магическую, но не наоборот, – ответил Дариэль. – А ходочанам-техносторонцам это либо невыгодно, как Трилистнику, либо не под силу, как тебе. Да и строить их без волшебства невозможно, а у вас его нет. Техники, способной его заменить, тоже нет.

– Пока нет.

– Пусть пока. Главное, что нет.

– Ну и ладно, – беспечно махнул рукой Славян. – Есть дела поважнее виртуальных калиток. Где-то у меня был адрес Комитета… Или проще в справочную отзеркалить?

– Поздно уже, справочная не работает, – сказал жирный.

– Значит, с утра зеркальну. – Славян повернулся у Дариэлю: – Завтра сходишь, анкету заполнишь – и в училище. Выбери, какое больше нравится. – Он придвинул газеты.

Вот проклятье! Толстяк тут ещё этот…

– Дариэль, ты чего? – удивился Славян, глядя на его зардевшееся от смущения лицо и на опущенные, отвернувшиеся назад кончики ушей.

– Да он ни читать, ни писать не умеет, – презрительно скривил губы толстяк.

– Совсем?

– Я читаю и пишу только на хелефайгеле, – полупристыженно-полувысокомерно ответил Дариэль, не отрывая взгляда от сложенных на коленях рук. Оказаться неучем перед Славяном ему не хотелось, ладно бы ещё наедине, а то при этом старом жирном осле… «Осёл, – мысленно повторил Дариэль самое страшное, самое грубое оскорбление для хелефайев. – Старый жирный осёл».

– Тогда ерунда, по-французски быстро читать научишься, – сказал Славян. – Жерар, можно я на работу завтра приду попозже? А в субботу отработаю.

– Зачем? Ты что, собрался идти с ним в Комитет?

– Да, помогу заполнить анкету.

Толстяк скривился, очень ему Дариэль не нравится, но отказать Славяну не решился и сказал:

– У тебя отгул есть, так что отгуливай.

– Откуда бы он взялся? – удивился Славян.

– Откуда надо.

В подробности вникать Славян благоразумно не стал.

Требовать от Дариэля благодарности он по-прежнему не собирается. И клятву принимать не хочет. Но так не бывает. Человеческую поговорку о бесплатном сыре Дариэль знал очень хорошо. И человеческое коварство знал. И расчётливую человеческую жестокость. Алчность беспредельную, ненасытность во всём – власти, деньгах, славе… И безмерно устал, пытаясь разгадать этого непонятного человека, разобраться в его непостижимых поступках, устал до ярости.

– Зачем ты со мной возишься? – прямо спросил он Славяна. – Зачем тебе недобитый вышвырок, да ещё и вор в придачу? Чего ты от меня хочешь?

Тот глянул недоумённо.

– Ничего.

– Врёшь. – Ярость захлестнула и разум и чувства, вслушиваться в слова человека, определять степень их правдивости он больше не мог, да и зачем? Человеки всегда врут. – Ну что ты молчишь?! – Дариэль захлебнулся яростным шёпотом, кричать почему-то не получалось. – Какую плату ты возьмёшь?!

– Твои вещи высохли, – спокойно ответил человек. – Переоденься.

Дариэль сообразил, выглядит невероятно смешно – взялся выяснять истину в банном халате, расхлябанных тапочках и с полотенцем на голове. Он метнулся в сушилку, натянул одежду. Действительно, высохла полностью, даже куртка и кроссовки. Дариэль кое-как расчесал влажные волосы, сцепил заколкой. Халат и полотенце аккуратно развесил на перекладинах.

В коридорчике ждал человек.

– Теперь о плате, – сказал он по-прежнему спокойно. Слишком спокойно, губы утратили всю свою выразительность, словно заледенели. – Я определил цену.

– Говори, – Дариэль выпрямился, уши развернулись к человеку. Какой бы ни оказалась плата, в должниках он долго не пробудет.

– Ты ведь умеешь управлять своей памятью?

Человек ждал ответа.

– Умею.

– Тогда забудь меня навсегда. Так, чтобы никогда не вспомнить. Не узнать при случайной встрече. Это и будет единственно правильной оплатой. Дверь захлопни покрепче. – Славян вернулся на кухню.

В первое мгновенье Дариэль не понял, при чём тут дверь, потом сообразил, что на ней автоматический замок, от хлопка запрётся сам.

Как-то не так всё получилось. Неправильно. И гнусно, как будто Дариэль в священный источник плюнул. Славян поступил как хелефайя: увидел собрата в беде и помог. Не задавал лишних вопросов, не требовал платы, не пытался связать клятвой, – помощь собрату всегда бескорыстна. А он, Дариэль, повел себя как человек: рассчитывал, подозревал, торговался… Всё неправильно.

На рамах уличных зеркал связи надпись есть, Дариэлю её читали. «Медпомощь, полиция, пожарная охрана и служба спасения вызываются бесплатно». Чтецам Дариэль ни разу не поверил, ни один человек не пойдёт работать в службу, которая помогает бесплатно. Полицейский получает столь желанную человекам власть, а что, кроме жалованья, может получить спасатель, пожарный или целитель в бесплатной службе? Не бывает человеков для таких служб, это вам не хелефайи.

«Но что я знаю о человеках? – с тоской подумал Дариэль. – Они все такие разные. Загадочные. Это хелефайи простые и обыкновенные как вода в роднике, тут и понимать нечего, с первого взгляда всё про всех ясно. А человеки похожи на морскую пучину – непостижимая глубина, тайные течения, а в глубине – как немыслимые чудовища, так и немыслимые сокровища. Предугадать человеческие поступки невозможно. Человеки – самая неразрешимая из загадок мира. Даже те, о которых написано в наших книгах и свитках».

И как поступить, тоже неизвестно. Можно уйти. Меру благодарности, как требует обычай в отношениях с инородцами, ему назначили, оплати долг – и свободен. Можно остаться. Человек достаточно благороден, чтобы простить Дариэлю сомнения и бездумные слова. Вот беда, такого в жизни Дариэля ещё не было ни разу: что ни сделаешь, всё будет правильно, – и уйти, и остаться. Славян примет оба решения как должное. Но что здесь должное?

«Решай, Эндориен-шен Аолинг ар-Каниан ли-Шанлон Дариэль. Решай сам, подсказывать некому. Да и какой ты Эндориен-шен, ты вышвырок, присоединять к своему имени имя долины не можешь».

На кухне говорили о рыбалке, причём ни Славян, ни его жирный приятель ровным счётом ничего в ней не смыслили. У Славяна голос ровный, с лёгкой насмешкой, он прекрасно понимает, какую чушь они метут, иронизирует над своим незнанием. Но если Славян и говорит, и думает о рыбалке, то жирного старика гнетёт какая-то иная мысль, разговор для него – просто способ отвлечься.

А за дверью Дариэля ждёт одиночество – вечное и беспредельно огромное одиночество. Холодное, злое, колючее. И тёмное, глубокое, безмолвное. Во всём трёхстороннем мире нет беды страшнее одиночества. Но можно ли пустить в свою жизнь человека – со всей их непредсказуемостью, вечной ненасытностью, с их непонятностью и непонятливостью? Можно ли самому войти в жизнь человека – такую чуждую и странную? С человеками хелефайи дружили, бывало и такое. Некоторым давали даже вассальную клятву – если человеки стоили служения.

Для Славяна Дариэль перестал существовать. А для толстяка и не существовал, так что нечего и надеяться, будто по какой-то счастливой случайности он когда-нибудь напомнит своему другу о хелефайе, как его там?.. Даниель?.. Дариэль?.. Но если войти на кухню прямо сейчас – всё вернётся, Славян сможет стать… Кем? Другом? Дариэль и сам не знал, чего ждёт от человека, чего от него хочет, но совершенно точно понимал, чего не хочет – потерять Славяна, забыть, как того требует назначенная им цена благодарности.

В кухне приглушённо загрохотала музыка, на незнакомом – русском? – языке завыли жуткоголосые певцы. Их Дариэль уже слышал – весной, в парке.

– Славян, – шагнул на кухню Дариэль, – я…

– Дурак ты, хелефайя, – перебил толстяк. – Большой дурак. Можно сказать – огромный. А свинтус ещё больший.

– Перестань, – сказал ему Славян. – Научиться доверию очень трудно, а подозрительности – легче лёгкого, иногда пары минут хватает. – Губы тронула горькая усмешка. Дариэль смотрел на него испуганно и виновато, уши покраснели и жалко обвисли.

– Славян…

Но толстяк опять перебил:

– Лучше помолчи. Ты такой хороший мальчик, пока рот не разинешь.

– Просил ведь, – сказал ему Славян, – перестань. Дариэль, чего косяк подпираешь, садись. И куртку сними, переобуйся, не на вокзале.

* * *

Жерар глянул в темноту за окном. Поздно уже, уходить пора.

Слав читает эльфу газету, мальчики глубокомысленно обсуждают преимущества профессий и училищ. Недоверчивый, настороженный как дикий зверёк хелефайя успокоился, повеселел – вон как глазища сверкают, уши немного повернулись вперёд, мочки приподнялись. Болтает, будто у себя в долине, шутит. Умеет Слав тревоги и заботы снимать, и помочь может так, что обязанным себя не чувствуешь, облагодетельствованным, а значит – униженным.

Таким сыном любой отец будет гордиться.

«Мне всё равно, моя кровь у Слава или нет. Если кровный отец его бросил, то я забрал. И плевать мне на экспертизы, обычаи и законы всех трёх сторон, вместе взятые».

* * *

Вечер выдался излишне богатый на события, и Дариэль был уверен, что не уснёт до утра. Но стоило только лечь на скрипучую раскладушку, как заснул он мгновенно и крепко, а проснулся только в девятом часу утра.

Славян делал на балконе зарядку, нелепую смесь упражнений из бодибилдинга и цигуна. И те, и другие ему совершенно не подходили, и хотя вреда причинить не могли, толку от них тоже не было.

«Я объясню ему, как надо выбирать правильные упражнения», – подумал Дариэль.

– Привет, – махнул ему гантелей Славян. – Поднимайся, сейчас завтракать будем.

– Хорошо.

В ванной Дариэль внимательно посмотрел на своё отражение в зеркале.

– Ну и что ты теперь делать будешь? – спросил у него Дариэль.

Он словно попал в одну из тех легенд о человеках, которыми зачитывался дома. Благородных, отважных, мудрых. Владыка чтение не запрещал, но и не одобрял. Говорил, что среди человеков такие рождаются один раз в столетие и по одному, зато в большинстве своём человеки – существа злобные, алчные и завистливые. А про человечье коварство и говорить не приходиться. О нём книг и свитков было гораздо больше, только читать их молодым хелефайям быстро надоедало, – ну что там интересного?

За полгода изгнания Дариэль в правоте владыки убедился сполна. И оттого встреча с человеком, подобным героям любимых историй, становилась вдвойне драгоценным даром судьбы. Дать клятву дружбы такому человеку – честь немалая. Для вышвырка в особенности.

Но прежде чем клясться в верности, надо рассказать, почему стал вышвырком. Славян должен знать, чьим другом становится, принимая клятву.

Пока Дариэль размышлял да умывался, Славян успел убрать в комнате и завтрак приготовить.

– Ты чего не ешь? – спросил он Дариэля.

– Я должен рассказать тебе… за что меня изгнали. Что я сделал… И, самое главное, чего я не сделал, – Дариэль сложил руки на коленях и не отрывал от них взгляда. – Всё рассказать.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Дариэль, я не собираюсь тебе в душу лезть, и отчитываться передо мной ты не обязан. Не хочешь, не говори.

– Нет. Ты должен узнать всё сейчас. Я должен всё рассказать. Так надо. Так будет правильно. – Дариэль перевёл дыхание. Деревенел язык – так не хотелось говорить. Но и промолчать нельзя, пусть от его чести остались жалкие крохи, но даже крохотная честь остаётся честью. – И если ты скажешь… Если ты велишь мне убираться прочь, это будет справедливо. Я больше никогда тебя не побеспокою.

Славян ничего не ответил, просто смотрел внимательно, на губах едва заметная сочувственная улыбка. Нет, такое понимание и тактичность для человека немыслимы.

– До изгнания я был словоблюстелем, – начал рассказывать Дариэль. – Звучит красиво, а на самом деле – полуархивариус-полубиблиотекарь. Архив и библиотека называются словохранилище. Все хелефайи очень любят читать, и библиотекарь знает всю долину. И его все знают. В словохранилище всегда полно народу. Так что приятелей у меня было не счесть. Один из них…

В дверь позвонили.

– Извини, – Славян легко сжал ему плечо и пошёл открывать.

– Ты позволишь войти? – негромко спросил женский голос. Хелефайна, ни одна другая женщина не может говорить с такой мелодичностью.

– Входи, – спокойно ответил Славян. Дариэль невольно сжался, он это спокойствие уже знал.

С гостевого места в кухне видно почти всю маленькую прихожую. Одета пришелица в серый рыбацкий дождевик размера на три больше, капюшон накинут – и это в сегодняшнее солнечное утро. Прячется. Дождевик дешёвый, явно купленный в спешке или вообще чужой, – обута хелефайна в изящные туфли-лодочки из чёрной замши, очень дорогие.

Гостья торопливо сбросила безобразный плащ. Сверкнули золотом длинные, до колен, вьющиеся густые волосы. Лайто. От дарко они отличаются только цветом волос и глаз, у дарко глаза всегда только чёрные или карие, а у лайто – синие или зелёные. Гостья обернулась, увидела Дариэля. Он вскочил на ноги и склонился в глубоком поклоне – долинница, ни ему, презренному вышвырку, чета.