Текст книги "Ратоборцы"

Автор книги: Влада Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

– Риллавен, и в долине, и за её пределами проклятие неправедного суда падёт не только на твою голову, но и на весь Нитриен. – Взгляд владычицы стал холодным и острым как клинок дальдра: – Глотку, говоришь, перерезать?.. Да, ради долины я бы приказала. Не будь ты таким предусмотрительным. Казнь ведь состоится в любом случае, приедешь ты или нет, верно?

– Именно, – злорадно ответил Риллавен. – И где состоится, я не знаю. Первый отряд сам должен выбрать место для казни и встретить меня со вторым. Если не приеду, казнить Бродникова самостоятельно. Так что перехватчиков послать ты не можешь. Не знаешь куда. И не прикажешь отвечать на вопросы – я не знаю ответов. И сама поехать на поиски не можешь. Владычица не покидает долину.

– Риллавен, – владычица робко прикоснулась к его плечу, – ты затеял скверное дело. Это погубит Нитриен. Проклятие неправедного суда уничтожит священную яблоню, отравит источник, разрушит ва'алмил. Ты хочешь повторить судьбу Арниолинга, владыки Датьеркена?

На какое-то мгновение Риллавен дрогнул. Проклятие, павшее на Датьериен, и превратившее его в Датьеркен, брошенную долину, он видел сам. Удар милосердия, освободивший неправедного судью и владыку-погубителя долины от кары жить, подарил Арниолингу Риллавен, никто другой не отважился погрузить свой дальдр в нечистую кровь. Именно Риллавен первым открыл свою долину для беженцев из Датьеркена, остальные владыки боялись, что несчастные переселенцы принесут с собой проклятие Арниолинга.

Но дрогнул Риллавен только на мгновенье.

– Бродников убийца, – сказал он. – И получит причитающееся воздаяние.

От бессилия и обречённости Лианвен заплакала.

– Тьиарин, что с тобой творится? Ты всегда был добр и справедлив. До сих пор говорили «Суд честен как в Нитриене». Теперь не скажут. – Владычица сжала плечи Риллавена, заглянула в глаза. – Что с тобой? Ты стал чужим. Я знаю тебя всю жизнь, семьсот двенадцать лет. Ты отковал мой дальдр, из твоих рук я получила алиир, ты уговорил отца на мою свадьбу с Оридэлем. Не поверь ты в меня, я никогда не прошла бы сквозь священный круг. Даже Оридэль сомневался, а ты – поверил. Пятьсот лет мы правили долиной, бывало всякое, но никогда ты не был таким пустым и холодным до белизны. Ты стал похож на вестника из-за морриагела, несёшь долине смерть. Тьиарин, да очнись, посмотри на себя!

Риллавен стряхнул руки владычицы и ушёл. Лианвен прижалась лбом к стволу яблони. Листья шелестели утешительно, пророчили солнечные дни. Глупое дерево! Долину уже накрыла белая погребальная пелена, а оно ничего не замечает.

А Лианвен ничего не может сделать.

* * *

Держался человек просто отлично, шествий на казнь за три с лишним тысячи лет Риллавен повидал немало, и спокойную выдержку Бродникова мог оценить по достоинству.

На берегу моря уже очерчен круг трёхметрового диаметра, разожжены восемь костров. Хелефайям пронзительный холод зимнего ветра не страшен, а человек, одетый лишь в джинсы и футболку, скрючился и дрожит от холода. Но не от страха, Риллавен видел это совершенно отчётливо. Боится, конечно, и боли боится, и смерти, но не настолько, чтобы потерять от страха рассудок, чтобы молить о пощаде. Да и не хочет он никакой пощады.

Вся свита Риллавена – десять стражей с командиром Фиарингом, двое старейшин и координатор с приграничного телепорта – не могут отвести от приговорённого глаз. Как и Риллавен. «Голубая лента», пробежал быстрый, едва слышный шепоток. Так они все что, помилования ждут? Думают, владыка тащился по зимней холодине, в тягомотный пасмурный день за десять километров только для того, что бы вручить приговорённому ленточку владычицы? Это можно было сделать и в Нитриене. Фиаринг бросил на шептунов быстрый взгляд. Но злости или возмущения Риллавен в нём не заметил.

– Скоро твой брат утешится воздаянием, – сказал владыка Фиарингу.

– Да, – неуверенно ответил страж.

– Все человеки жестокие, алчные, трусливые и себялюбивые твари, – сказал ему Риллавен. – Они могут только причинять боль, только предавать, только разрушать. Сегодня один из них получит по заслугам.

– Все человеки до единого, владыка Нитриена? – спросил Бродников.

– Все.

– И Пинем?

На несколько мгновений хелефайи, и даже Риллавен, онемели.

– Стало быть, не все, – ответил на безмолвное возмущение Бродников. – Стало быть, солгали вы, владыка Нитриена.

– Ни тебе рассуждать о Пинеме, – с холодным бешенством ответил Риллавен.

– Почему?

– Потому что ты убийца.

– Да, – согласился Бродников, – убийца. Но не все человеки убивают. Некоторые и создают. Как Пинем.

– Не смей сравнивать себя с величайшим из людей! – рявкнул Риллавен.

– Почему? Сравниваться, так с величайшими, а не с шалупенью разномастной. Проиграть таким не стыдно, сравняться – достойно, а превзойти – почётно.

– Ты надеешься встать рядом с Пинемом? – ядовито поинтересовался Риллавен.

– Уже нет, – ответил Бродников. – Просто никогда не говори о человеках «все они». Глупо выглядишь. Мы очень разные. Есть убийцы, но есть и творцы.

– Надеешься разозлить меня и найти лёгкую смерть? – процедил Риллавен.

– Нет. Зачем? Я получу только то, что заслужил. – Глаза у человека тусклые, больные. Отрешённые. Он и впрямь ждёт казни как избавления. Риллавен едва сдерживался, от круговерти разнородных чувств – ярость, непонимание, страх, обида – хотелось закричать. Не так всё идёт, неправильно. И права Лианвен, сильнее, чем он сам себя, Бродникова не накажет никто. Он, Риллавнен, не убийцу покарает – избавит страдающего людя от мук. Возможность свершить возмездие Бродников, обезьяныш клятый, у него отобрал. Из мстителя превратил в спасающего, паскуда. «Как же я тебя ненавижу», – подумал Риллавен.

За спиной владыки сдавленно, едва слышно застонал Фиаринг. Риллавену не было нужды оборачиваться, чтобы разобраться в чувствах стража. «Ну почему брата убил ты? Как ты мог стать убийцей, именно ты – хороший, добрый человек, ведь ты не злодей, не насильник. Почему всё так нелепо? Ты отнял у меня брата. Я не хочу, не могу тебя простить, но и ненавидеть тоже не могу. Да будь ты проклят в жизни и посмертии!» Объяви Риллавен помилование, неизвестно, оскорбит это Фиаринга или обрадует.

– Никогда не говори о человеках «все», – повторил Бродников. – Мы – разные.

Вот это Риллавен знает прекрасно. Бродников опять вернул тени давно умерших, все пятеро. И шестую, ненавистную и пугающую как морриагел.

– Приступайте, – велел стражам Риллавен.

Брондникову связали руки и ноги крепкими верёвками, положили в центре круга.

– Подождите, владыка! – вскрикнул Фиаринг.

Страж с мольбой посмотрел на Риллавена.

– Владыка, у человека есть право на последнее желание.

– Хорошо, – ответил Риллавен, – он получит своё право. – И повернулся к человеку. – Чего ты хочешь?

– Папе ничего не говорите, – попросил Бродников. – Пусть думает, что я уехал домой, и на Техничке способности ходочанина у меня пропали.

Риллавен клятвенно поднял руку:

– Жерар Дюбуа узнает только то, что ты ему предназначил.

– Спасибо, – кивнул Бродников.

Человек повернулся к стражам, хочет встретить смерть лицом к лицу. А вот здесь ты ошибешься. Проиграть изволили, Вячеслав Андреевич, – непостижимый и недостижимый, равный всем и понимающий всё, мастер видеть суть и говорить истину, ненавистный мой враг. Палачом ты станешь себе сам. Риллавен начал читать заклинание «потёмочной смерти». Коротенькое, всего-то восемь слов, но едва произнесён последний слог, как на Бродникова обрушилось всё то, что таилось в самых глухих потёмках его души, всё то, чего боится он сам – боль, страхи, унижения. Идеальный, индивидуально подобранный ад. Мука, доведённая до абсолюта. Умирание без смерти. Сколько оно может длиться, сколько можно выдержать такую пытку, не знает никто, потому что первыми всегда не выдерживали свидетели, добивали казнимых. Невозможно смотреть на потёмочную казнь дольше десяти минут и не сойти с ума.

Бродников молчал уже вторую минуту. «Умер?» – спросил кто-то из стражей. «С надеждой», – отметил Риллавен. В собственных чувствах разобраться он так и не мог. Только одно знал точно – лёгкой смерти Бродникову не хочет. Ни за что. Пусть умрёт долго и медленно, чтобы Риллавен успел утолить свою ненависть.

Тело Бродникова выгнулось дугой, рухнуло на песок, конвульсивно задёргалось. На песок брызнула кровь из прокушенной губы.

И стражи, и старейшины крепко зажали уши. В первое мгновенье Риллавен не понял, что же их так оглушило, человек ведь молчит. Но тут же и сам закрыл уши, не мог слышать тишину. «Да закричи ты!», – безмолвно взмолился он.

Судороги прекратились. Дышал человек тяжело, прерывисто, но всё ещё жил. И молчал.

Первым не выдержал Фиаринг – как Риллавен и ожидал. Хотя и гораздо раньше, владыка был уверен, что смотреть Фиаринг будет минут пять. Но оно и к лучшему, у Риллавена сил не осталось на тишину.

Дальдр Фиаринга должен был войти точно в сердце Бродникова, но вонзился в песок, человек исчез. Повеяло сладковато-пряным ветром внесторонья.

– Щель на внесторонье пробил, – объяснил и без того понятное координатор.

– На потёмочной казни? – не поверил очевидному старейшина-лайто.

– Нет, на вечеринке в честь полнолуния, – рявкнула старейшина-дарко. – Владыка, – дёрнула Риллавена за рукав, – так состоялась казнь или вы намерены найти человека и добить?

– Нет! – выкрикнул Фиаринг. – Всё. Даже если ходочанин выживет на внесторонье – пусть. Это судьба.

– Судьба, – согласился Риллавен. Теперь он и сам не знал, рад он случившемуся, или обозлён, – Бродников опять победил, Фиаринг снял с него вину и владыке обезьяныш стал неподвластен… А значит, и Риллавен свободен от его власти… Как же всё перепуталось, ничего не понять! Ненависть и восхищение, злоба и приязнь. «Сложись всё иначе, я мог бы стать его другом», – подумал Риллавен и тут же загнал непрошенную мысль подальше, туда, где жили воспоминания об ушедших, бесконечно дорогих и навечно потерянных людях.

Риллавен коротко глянул на Фиаринга из-под ресниц: мертвенно-бледный, уши обвисли, а глаза сухие, усталые и пустозракие. Стражу сейчас всё равно куда смотреть и что видеть. Заплакать бы ему, но не сможет – всё выгорело и выстыло, даже слёзы. И смерть обезьяныша эту пустоту не заполнит, нечего и надеяться.

– У Нитриена нет больше виры к Бродникову, – сказал Риллавен слово владыки.

– Благодарю, – склонила голову старейшина. Мгновенье поколебалась и сказала, глядя Риллавену прямо в лицо: – Запретили бы вы потёмочную казнь, владыка. Навечно. Люди не должны так умирать. Что бы они ни сделали – не должны.

– Да, – кивнул Фиаринг. Остальные молчали – бездумные, безвольные статисты, декорации в нелюдском, невозможном своей жестокостью, но всё-таки отыгранном спектакле, участниками которого стали Риллавен, Бродников и братья ар-Даннианы.

* * *

Верёвки сгорели в межстороннем тамбуре. Славян ухватился руками за ветер – на внесторонье и не такое возможно, раскачался как на тарзанке и прыгнул в сияющее голубым светом окно на Техничку. Из внесторонья выпал прямо в сугроб, большой и мягкий. Перевернулся на спину, посмотрел в хмурое вечернее небо. «Снег завтра пойдёт», – подумал он.

Тело опять предало. Тело хочет жить, и плевать ему на душу, которой так мерзко после содеянного, что хочется исчезнуть без следа, плевать на разум, который вынес убийце приговор. «Значит, придётся самому, – решил Славян. – Так, чтобы у моего не в меру умного и одарённого тела не осталось ни единой лазейки, ни самой крохотной возможности удрать от возмездия».

Пронзительно-холодный ветер швырнул в лицо пригоршню снега. Двадцатипятиградусный мороз это вам не лёгенькие минус два Британского побережья. Славян и не подозревал, что может так быстро бегать. Утоптанный до каменной твёрдости снег обжигал босые ступни, ноги скользили, Славян падал, вскакивал, бежал. Остатки магии внестронья надёжно уберегут от простуды, но медлить всё равно нельзя, надолго защиты не хватит, надо как можно скорее добраться до тепла.

Когда в фойе университета вбежал рыжий босоногий парень в летних джинсах и тоненькой светло-зелёной футболке-безрукавке, охранник от изумления остолбенел, только и сумел понять, что кровавые ссадины на щиколотках и запястьях от верёвок.

Парень на мгновенье задержался у щита с расписанием и помчался наверх, к лекционным аудиториям.

Как добрался до своей группы, Славян не помнил. Зачем – тоже. Просто идти больше некуда, комнаты в общежитии и той нет, выписался перед отъездом.

Испуганный «ох!» в двадцать девять глоток заставил очнуться.

Славяна усадили на стул, закутали в куртки, кто-то растирал посиневшие ступни, – кожу пекло и кололо.

– Серосовин, чего столбом застыл? – рявкнула преподавательница, элегантная, немного полноватая блондинка средних лет. – Беги в буфет за водкой! Кристя, давай на кафедру, путь чай греют. Да быстрее вы!

На ноги натянули чьи-то носки домашней вязки, сразу две пары, Серосовин прямо из бутылки влил Славяну щедрый глоток водки – в пустой желудок как огненный шар свалился. В руки сунули кружку с чаем.

– Заварку-то уберите, – выдернула преподавательница из кружки заварочный пакетик. – О, с малиной, – глянула она на этикетку. – Молодцы, сообразили.

Серосовин опять подсунул бутылку.

– Нет, – отстранился Славян. – Больше нельзя.

После эльфийской пытки напиться – верный способ загреметь в реанимацию.

– Славка, ты хоть морды этой гопоты запомнил? – спросил Серосовин, высокий темноволосый парень, могучий, широкий, тяжеловесный.

– Нет, капюшоны, воротники высокие, ничего не разберёшь, – ответил Славян. Как и следовало ожидать, объяснение одногруппники нашли сами, Славяна не спрашивая. Уличные грабители, гораздые отобрать сумку, снять с одинокого прохожего куртку и ботинки, в больших городах не переводятся никогда. На ссадины никто не обратил внимания, слишком ошеломило само появление Славяна.

– А их одежду запомнил? – не отступал Серосовин.

Славян дал как можно более расплывчатое описание.

– Хрен найдут по таким приметам, – сказала тоненькая рыжеволосая Кристя. – Разве что у них серия, другие пострадавшие смогут кого-то опознать.

– Вряд ли, – ответил Серосовин. – Я про гоп-стоп в округе ничего не слышал. Если залётные раздели – всё, никогда не поймают. Славка, у тебя хоть что-нибудь осталось?

– Нет. Ни денег, ни документов.

– Документы могли выбросить, – сказала Кристя. – Надо поискать. Где это было?

– У западной автостоянки, – ответил Славян правду, из щели он выпрыгнул именно там. – Но не думаю. Не на месте же они сумки потрошили.

В аудиторию вошёл декан – картинной красоты сорокалетний мужчина, виски чуть тронуты сединой, небрежно-элегантный тёмно-вишнёвый костюм – рыкнул на столпившихся в коридоре зевак, раздражённо захлопнул дверь и подсел к Славяну.

– Отогрелся, путешественник? Да, неласково тебя родной город встретил.

Вслед за деканом вошел милиционер из опорного пункта, кивком поздоровался сразу со всеми.

– Ну хоть что-то ты запомнил? – спросил у Славяна. Выслушал рассказ и только рукой махнул: – Приметы, на хрен. Прошу прощенья, – глянул он на декана, на девушек. – Ну, паспорт мы тебе сделаем, а вот с вещами… Плохо твоё дело, парень. Это явно не местные сработали, их теперь по всей области искать, если не по всей стране. Ладно, сегодня отогревайся, заявление завтра напишешь. Жить-то тебе есть где?

– Завтра будет общежитие, – ответил декан. – А сегодня…

– У меня сегодня переночует, – сказал Серосовин.

* * *

Риллавен похвалил себя за предусмотрительность – взял на казнь телепортного координатора. Убрать все следы, как магические, так и внесторонние, он сумеет лучше кого бы то ни было, даже самого Риллавена. Но сначала надо завершить обряд. Владыка едва заметным движением пальцев вытянул из круга дальдр Фиаринга, отдал стражу. Тот машинально вогнал его в прицепленные к поясу ножны. Риллавен выплел заклинание концовки, бросил в центр круга. Это последний штрих, проверка справедливости приговора, когда заклинание сгорает синим огнём, отдавая дань уважения свершившемуся правосудию.

Из круга взметнулся к небу столб пламени красного, цвета предательства и напрасной крови.

Никто, и в первую очередь сам Риллавен, не удивился. Он не убийцу карал – убивал собственные страх и ненависть. О Данивене ар-Данниане ли-Аддоне владыка и не вспомнил. И мера вины убийцы его не интересовала, только мера собственной ненависти и глубина страха.

А вот интересно, догадались ли остальные, что за мерзость сотворил их владыка?

Фиаринг едва заметно улыбнулся – печально и покорно, старейшины просто ждали приказа, а остальные как были безгласными статистами, так и оставались.

Пламя опало и погасло.

Владыка зашёл в круг, зачерпнул песок с кровью Бродникова – после указующего пламени она светилась рубиновой яркостью, завернул в носовой платок и убрал в нагрудный карман кафтана. Вышел из круга к безмолвным, бездвижным хелефайям.

– Сотри следы, – велел Риллавен координатору. Тот жестом подозвал двух стражей. Один взялся заливать костры, другой – особой лопаткой засыпать контур круга, координатор микропотоками волшбы стирал, выжигал, заливал следы свершившегося, только поблёскивали посеребрённые миндалевидные ногти.

– Владыка, – не выдержал молчания старейшина-лайто, – что нам теперь делать?

– Возвращайтесь в Нитриен.

– А вы? – спросила старейшина-дарко. – Куда собрались ехать вы?

– В Калианду.

– К вампирам? – удивилась она. – Зачем?

– Проводники, способные идти по линии крови, есть только там, – ответил Риллавен.

– Владыка, вы хотите разыскать Бродникова? Но зачем? У Нитриена больше нет к нему виры, вы сами только что…

– За тем, ли-Шариани, – сказал владыка, – что свершить искупительное деяние можно только в присутствии оскорбленного тобой.

– Но, – едва выговорила резко побледневшая старейшина, чёрные глаза наполнились слезами, – это ведь не обязательно, владыка… Вы просто можете снять венец.

– Нет, ли-Шариани, нет. Это не изгнание, не отрубленная рука… Обряд был смертным, и, значит, проклятие пало на всю долину. Снять венец я смогу только после того, как отдам неправедно осуждённому искупление. Тогда долина очистится. Тогда можно будет и венец снять.

– После искупления не надо, – сказал лайто.

– У долины не может быть проклятого владыки, – ответил Риллавен. – Искупление очистит её, а не меня.

– А если… – начала было дарко.

– Нет, – покачал головой Риллавен. – Ты сняла бы вину с того, кто обрёк тебя на потёмочную казнь?

– Но, владыка, – неверяще выговорил Фиаринг, – это ведь смерть!

– Не обязательно. Есть ещё и боль.

– Нет, – уверенно ответил Фиаринг. – Никогда. Такие, как Бродников, могут убить, но мучить не станут никогда.

– Не суди о неизвестном по фантазиям, – отрезал Риллавен.

Страж склонил голову.

– Кого вы берёте с собой, владыка? – спросил лайто.

В одиночку к повелительнице общины идти владыке неприлично, свита должна быть как минимум из четырёх долинников.

Риллавен кивнул первым попавшимся стражам. Те бросились к своим мотоциклам-внедорожникам.

Оседлал мотоцикл и Фиаринг, посмотрел на владыку.

– Ты отведёшь людей в долину, – ответил Риллавен.

– Я поеду с вами, владыка, – твёрдо сказал Фиаринг.

– Своих сопровождающих я выбрал. Остальные едут в Нитриен.

– Тьиарин, я еду с тобой, хочешь ты этого или нет.

Владыка внимательно посмотрел на стража. Взгляда тот не отвёл.

– Верно, – согласился Риллавен. – Теперь это и твой путь.

* * *

Феофания Талеос, уроженка греческой общины Талиарисы, повелительница единственной в английской части Британского острова вампирской долины, внезапному и позднему визиту правителя Нитриена не удивилась. Раз приехал – значит дело есть, пустяков ради за сто двадцать километров не ездят.

Вампирка оглядела себя в зеркале: не смялось ли платье из вишнёвого шёлка, узкое, длинное, с модным на Магичке воротником-стойкой. Большинству рыжеволосых красный не идёт, но Феофания могла носить только красные тона, в одежде любого другого цвета выглядела бледной и словно вылинявшей. Бедностью цветового выбора Феофания не огорчалась. В отличие от хелефайев, красный у вампиров цвет счастливый, а на языке символов означает силу и здоровье, верность и преданность – по ситуации.

Ещё пару секунд Феофания потратила, чтобы вытащить шпильки, закрученная в узел на затылке толстая рыжая коса придавала ей слишком официальный вид, а разговаривать придётся хоть и о делах, но с соседом. Пока не вмешиваются Соколы, правители Нитриена и Калианды отлично ладят. Так было до Феофании, так всё идёт и при ней.

У дверей в зал аудиенций повелительницу перехватил один из старейшин, темноволосый дарул двадцати семи лет на вид, одетый по деловой моде Срединницы. Сама Феофания выглядела на тридцать – расцвет женской красоты.

– Владыка Риллавен хочет говорить с вами о личных делах, – сообщил старейшина. – И надеется получить вашу помощь. Что с ним приключилось, я не разобрал, но дело серьёзное.

– Дуглас, – изумилась Феофания, – ты хочешь сказать, что смог прочесть владыку?

Как телепаты хелефайи с вампирами не сравнятся, но у владык и природная защита от ментального проникновения отличная, ни один повелитель не пробьёт, да ещё и обереги…

– Очень поверхностно, повелительница, – ответил старейшина. – Но смог. Повелительница, что может произойти с владыкой, если у него так истончились барьеры?

– То, ради чего хелефайя не побоится ехать в ночь, – сказала вампирка. – Ты и Малькольм присутствуете при беседе, – приказала она, перекинула косу на грудь и вошла в зал аудиенций.

Затягивать приветственную часть повелительница не стала и, едва поздоровавшись, пригласила Риллавена в кабинет. Свита вернулась в приёмную, Фиаринг сунулся было вслед за владыкой, но наткнулся на холодный взгляд повелительницы и отступил.

Дуглас и Малькольм – двадцать пять на вид, светловолосый до бесцветности, конопатый, туповато-простодушное лицо деревенского дурачка – расположились за своими столами, правители – в креслах у круглого столика. Риллавен приветливо улыбнулся старейшинам. До безнадёжности глупая физиономия Малькольма Бейкера обманывала многих, но Риллавен знал старейшину семьсот с лишним лет – более хитрого, умного и непроницаемого политика и дипломата найти трудно. Феофании с таким помощником крупно повезло.

По обычаям волшебных рас гость говорит на языке хозяев, хозяева на языке гостя. И Феофания хелефайгелом, и Рилллавен торойзэном владели в совершенстве.

Вступительных речей и намёков вампиры не терпят, и владыка Нитриена коротко рассказал, зачем приехал.

– Что ж, – ответила Феофания, – этого и следовало ожидать. Сначала ты предал мёртвых, потом живого, а теперь и долину.

Владыка гневно дёрнулся, привстал, но совладал с собой и спросил подчеркнуто вежливо и спокойно:

– Да соблаговолит повелительница Калианды пояснить свои слова.

– С удовольствием. – Феофания тонкими изящными пальчиками с покрытыми алым лаком ноготками так стиснула кофейную ложечку, что переломила пополам. Вампирка перевела дыхание, немного успокоилась. Дуглас оказался прав, защита владыки Нитриена таяла как снег по весне, и то, что увидела вампирка, потрясло и возмутило до кончиков крыльев. Знала она, что все хелефайи трусливые эгоцентричные сволочи, но чтобы до такой степени…

– Тиглат, сын Салмана, из города Кальху, – назвала она выуженное из памяти Риллавена имя. Владыка Нитриена отшатнулся, до стылости побледнел. Меньше всего он ожидал услышать имя друга, три тысячи лет как умершего. Риллавену тогда было всего двести семьдесят, Тиглат стал первой его потерей – звездочёт, поэт и вольнодумец, насмешник и вечный возмутитель спокойствия. Прямой как истина, весёлый как рассветный луч. Лучший из людей. И Риллавена он покинул навсегда. Состарился. Умер.

– Рахиль, дочь Иакова, из города Хайфы, – продолжила вампирка.

Одарённейшая целительница, спокойная и приветливая как весеннее утро, Риллавену она была как сестра. Такого дара понять и поддержать, научить верить в себя, хелефайя не встречал ни у кого. Глубочайшая серьёзность и великолепная скрытая ирония, тонкий вкус и недостижимо высокое чувство прекрасного. И страшная, невозможная смерть. Женщину, осмелившуюся заняться медициной, читать лекарские и религиозные трактаты, обсуждать их и истолковывать, живьём сварили в масле, и останки выбросили собакам. Риллавен тогда не сравнял проклятую Хайфу с землёй только потому, что Рахиль никогда не простила бы ему смерти невиновных. Зато судьи и правители поганого города в полной мере узнали, что такое потёмочная казнь. Их смерть утолила ненависть, но не вернула Рахиль, не притупила боль потери. «Ну почему ты не осталась в долине? Ведь тебя все так любили… Что такого хорошего было в тесной, грязной, перенаселённой, вонючей Хайфе?» – вновь спросил Риллавен вызванную Феофанией тень. Ответ был тот же, что и двадцать три столетия назад: «Место целительницы близ нуждающихся в исцелении».

Озвучить имена Леонидия, Глэдис и Ричарда нитриенский владыка не дал.

– Я согласен обменять и власть, и все оставшиеся мне века на один день жизни для любого из них.

– Да ну? – презрительно сощурилась Феофания. – И потому пытался умертвить их второй раз? – В ответ на безмолвное возмущение владыки пояснила: – Сжечь в белом огне.

– Есть воспоминания, – ответил Риллавен, – выжечь которые не под силу и белому огню, смотри на него хоть всю оставшуюся жизнь. Это неуничтожимые связи.

– И откуда ты так хорошо знаешь, что может сгореть белым огнём, а что – нет? Ты предал их, Риллавен! Струсил. Научиться жить после потери, преодолеть боль тяжело, гораздо проще всё сжечь, убить тех, кто остаётся жить в твоей душе.

– Что ты вообще знаешь о потерях, соплячка?! – взбешённый Риллавен вскочил на ноги. – Тебе всего-то четыреста тридцать пять лет. Ты и представить себе не можешь, что такое века пустоты и тоски по ушедшим!

– Двести восемьдесят лет назад я была замужем за человеком, – спокойно ответила Феофания. – Родила от него двоих сыновей.

Риллавен посмотрел на неё с ужасом. При смешанном браке девочки наследуют расу матери, а сыновья – отца.

За жизнь длиной в пять тысячелетий хелефайны и вампирки могут родить дважды, ну крайне редко – трижды. Потому волшебные расы и столь малочисленны, иначе бы им, бессмертным, просто не хватило бы места в трёхстороннем мире.

– Сначала постарел и умер мой супруг. Потом – мои мальчики. Ну так чью тень я должна бросить в белый огонь? – крикнула вампирка. – Кого из них забыть?

Феофания встала, размяла крылья, немного успокоилась. Села. Сел хелефайя.

– Риллавен, – сказала Феофания, – мы тысячелетиями живём бок о бок с человеками, и научились у смертных помнить об ушедших только хорошее, что они нам дали – дружбу, понимание, любовь, поддержку. Помнить людей, а не боль от их смерти! Только так и можно пережить потерю. – Вампирка вперила взгляд в глаза Риллавена. – Но вы, хелефайи, сосредоточены только на себе, до других, даже друзей и любимых вам, по сути, дела нет. Вы думаете только о том, как вам плохо, как вы одиноки, что вас бросили… Хлебаете боль как пьяница вино, и, чтобы избавиться от похмелья, бросаете в белый огонь сразу всё: и горе, и радость. Во имя собственного спокойствия убиваете тех, кому клялись в верности. – Феофания посмотрела на жалко поникшего хелефайю, усмехнулась презрительно и сказала: – Если где и отыщется вампир, способный на такую гнусность, как сжечь тени умерших, его повесят на кишках как предателя. У вас же это в обычае. Не удивительно, что ты в конце концов предал Оуэна Беловолосого.

– Нет, – покачал головой Риллавен, – нет. Я признаю справедливость твоих обвинений в предательстве умерших. Всё верно. Но Оуэн сам был предателем. Мой некогда лучший друг, которому я верил как себе.

– И предал, как веками предавал себя самого, – сказал Малькольм. – Великий меч Света, «Солнечный Вихрь»… Вы нашли его вместе, помнишь? Ты всё верно решил, пусть меч и принадлежал Свету, а не Тьме, зла в мир принёс столько же, сколько и меч Тьмы, «Полночный Ветер».

– Оуэн отказался сломать меч, – зло ответил Риллавен. – Оставил себе. И, разумеется, полностью попал под его власть. Всего через два месяца он уже набирал в Солсбери войска. Окунул в дерьмо нашу мечту о мире в Европе, о прекращении бесконечных междоусобиц. Залил кровью пятую часть Магической стороны. – Владыка сел в кресло, налил себе вина. Нелепость укора, особенно после той, настоящей вины, успокоила и вернула уверенность.

– Отказался, – не стал отрицать очевидного Малькольм. – А ты сдался после первого же «нет». Видел, что друг валится в пропасть, и ничего не сделал. Не поехал с ним в Солсбери, не стал тратить время и силы на переубеждение. Струсил. Предоставил утопающему выбираться из омута самому. И к скале, только о камни которой и можно сломать «Солнечный Вихрь», ты послал Оуэна в одиночку, побоялся, что меч тобой завладеет. Но дело в том, – голос вампира заледенел, – что ноша была на двоих, владыка Нитриена.

Риллавен напрягся: если простяга и грубиян Малькольм решил соблюдать требования этикета, ждать надо больших неприятностей. Или очень жестоких в своей правдивости слов.

– Вы предпочли удрать в кусты, владыка Нитриена, запереться в долине. Неудивительно, что Оуэн сломался под непосильным грузом. И всё же мечту вашу, ту, которая тоже была на двоих, он выполнил. Как сумел. Междоусобных войн в Европе с тех пор нет, только орденские. – Малькольм взглянул владыке в лицо, на миг стал настоящим – проницательным, многомудрым людем с железной волей. И опять скрылся за маской деревенского дурачка. – Почему ты закрыл долину, Риллавен, владыка Нитриена, – действительно ли хотел спасти своих подданных от войны, или боялся услышать из уст Беловолосого слово «предатель»? А после четыреста лет прятался ото всех, кто хоть сколько-нибудь его знал. И едва пришлось выползти из норы в большой мир, попытался отмыться от скверны чистой кровью. Вполне логичное завершение пути.

– Проводника я, Риллавен, тебе дам, – сказала Феофания. – Исключительно ради Нитриена, нельзя обрекать долину на гибель. – Вампирка глянула на поникшего, отрешённо глядящего в пол хелефайю. – И всё-таки ты незаслуженно везуч. Если бы только ты шёл с искуплением не Славяну-Освободителю… Клянусь пред изначалием, Риллавен, я на кишках бы тебя повесила. Собственноручно. А ещё лучше – отдала бы владыке Эндориена. Он книгочей, премудрый, не мне чета. Такую бы казнь тебе измыслил… Потёмочная смерть пустяком покажется. Но право первого суда действительно принадлежит не мне. А Славянов суд ни один вампир оспаривать не станет никогда. Да и в Эндориене тоже согласятся с его решением.

– Я одного не пойму, – сказал Риллавен. Взгляд поднять он так и не осмелился, обвисшие уши отвернулись к затылку. Вампирам даже стало его жаль. – Почему Оуэн так меня и не проклял. Ни на эшафоте, ни в посмертии.