Текст книги "Ратоборцы"

Автор книги: Влада Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

– У тебя хоть чего-нибудь пожрать есть? – спросил он. – Мы с Алланом голодные как упыри.

– Да, – ответил Фиаринг. – Что-нибудь найдём.

Сон оказался правдой. И никуда новая жизнь исчезать не собиралась.

ГЛАВА 7. ВЕСЁЛЫЙ ДВОР ХОВЕНА

Сентябрь Техно-Тулы красив сказочно: духоты уже нет, стылости ещё нет, высокое бездонно-голубое небо, первое золото листвы, совершенно особенный уют, свойственный только просторным старорусским городам, которые не унизились до звания «мегаполис». Город для фотохудожников и композиторов, живописцев и поэтов.

Обидно, когда рядом такая красота, а ты не то что рисовать – собственное имя разборчиво написать не сумеешь. Фотографировать, по словам отца, тебе можно только злейших врагов – до такой степени их ни один мордобой не изуродует. Пение твоё, как и попытки сыграть на гитаре, по заверению племянника Нируэля, сына Тьиарина, ехидины зеленоглазой, можно смело приравнивать к оружию массового поражения – передохнут даже непобедимые умертвия, воины-мертвецы Соколов. Дара стихосложения нет, из прозы под силу написать только экспертные заключения о химическом составе почвы.

Славян взгрустнул над своей бесталанностью, махнул на неё рукой – ну раз нет, значит нет, придётся как-нибудь обойтись и отсутствием таланта – и шагнул на внесторонье. Поймал ветер, остановил и сосредоточился на образе тихой улочки в пригородной деревне Тулы. Ветер затрепетал от любопытства, ему уже не терпелось улететь на показанную улицу, покружиться на ней, посвистеть в трубах домов. Славян немного ослабил хватку, и его подхватило мощным порывом и выбросило в намеченную точку: с одной стороны высокий глухой забор, с другой – густые заросли шиповника. Славян осторожно раздвинул ветки, вышел на деревенскую улицу неподалёку от дома женщины, у которой покупал молоко. Сейчас как раз время вечерней дойки.

– Здорово, – кивнул Михалыч, муж молочницы, вечно хмурый сорокапятилетний брюнет с обильной проседью, и крикнул во двор: – Витька, скажи матери, Славян пришёл.

Пятнадцатилетний Витька, похожий на отца и лицом, и хмуростью, только светловолосый, в мать, принёс три пластиковых литровых бутылки со свеженадоенным молоком. Славян покрепче завернул пробки, чтобы не забрызгало тетради, убрал бутылки в рюкзак.

– Бывай, – кивнул Михалыч, сунул деньги в карман замурзанных штанов.

Славян зашагал к станции электрички, щели на внесторонье бывают там чаще всего. На поиски пришлось потратить десять минут, но пробивать щель самому тяжело, да и Трилистник лишний раз дразнить не хочется. Спорить с Тьиарином из-за такой ерунды они не станут, но всё равно, незачем Нитриену обострять с ними отношения.

Вышел Славян на обочину шоссе у дельты быстрой тропы Нитриена и спустя ещё десять минут был в долине, потом три минуты телепорта и он дома. По утрам на дорогу в университет тратится от двадцати минут до получаса, смотря как быстро щель найти удаётся, но всё равно быстрее, чем у тех, кто добирается из микрорайонов на окраине Тулы.

Дома никого не было. Славян поставил молоко в холодильник, заглянул в кастрюлю с борщом. Есть пока не хотелось. Славян поднялся к себе в комнату.

Второй этаж к дому Тина они возвели ещё в январе. Строить хелефайский дом нетрудно, просто собрать из уже готовых иллинаровых панелей, – в краю вечного лета толстые тёплые стены ни к чему, а прочность иллинара избавляет от необходимости подводить дополнительные крепления. По настоянию Нируэля, второй этаж сделали тоже янтарного цвета, но на два тона светлее. Выглядело и в самом деле красиво: в сплетении ветвей толстых деревьев – восьмигранный дом цвета гречишного мёда, сверху второй восьмигранник, в цвет мёда лугового, только поменьше: спальни Латриэля и Славяна, разделённые небольшим коридорчиком; у дальней стены мыльня и мастерская, у передней – межэтажная лестница и волшебническая комната. Тин с сыном – прекрасные волшебники, у Латрика, как только занялся волшебством всерьёз, начало получаться выше среднехелефайского уровня. А у Славяна как был полный ноль, так и остался. Его самого полнейшее отсутствие волшебнического дара ничуть не огорчало, а Тин с Латриком всё равно в тайне надеялись, что скрытый талант к волшебству у младшего братишки всё-таки есть и себя обязательно проявит.

Изнутри комнаты светло-зелёные и бледно-золотистые, очень уютные.

Прежний дом Латриэля владыка отдал каким-то молодожёнам. Латрик боялся, что дом принесёт им несчастье, но Аллан заверил, что после того, как в нём счастливо завершилась на редкость гнусная история, живущая там пара будет самой гармоничной и удачливой в долине. Подробностей январских событий вампир не рассказал никому, даже повелительнице, хотя раньше намеревался растрезвонить всей общине – не каждый день хелефайский владыка свершает искупительное деяние для человека, да ещё и техносторонца. И знаменитого Слава-ходочанина, Славяна-Освободителя в придачу. Но ещё в Эльниене, сидя на кухне старого дома Латриэля, понял: нельзя. Всё, что произошло здесь, принадлежит только им четверым – братьям Славяну, Тьиарину и Латриэлю и ему, свидетелю, но не вестнику.

Славян переоделся в свою обычную долинную одежду – шорты и футболку без рукавов. Ходить по долине босиком ему нравилось, но носить тайлонур, а тем более тайлонир он отказался наотрез, слишком нелепо выглядит на человеке хелефайская одежда. Славян достал из ящика письменного стола семинарскую тетрадь, взял с висящих над столом полок хрестоматию. Если братьев до сих пор нет дома, то в долине затевается очередное мероприятие, и попозже подготовиться не дадут. Или Латрик, прирождённый рекламщик, соблазнит красотами праздника и уговорит пойти, или мероприятие официальное, и Славян, как главный («За неимением других», – неизменно уточнял Славян) агроном долины, присутствовать будет обязан.

* * *

В трёхстороннем мире есть четырнадцать областей, где перейти со стороны на сторону невозможно, по терминологии ходочан такие глухие зоны называются одинарицами. На Магичке они никого не интересуют, на Технической стороне – тем более, зато срединодинарицы нужны всем, и орденам в первую очередь. Пять одинариц принадлежат Ястребам, четыре – Соколам, в том числе и самая большая – Аравийский полуостров.

Ни в политику Благословенной республики Аравия, ни в жизнь племён, на землях которых стоят орденские крепости, Соколы не вмешиваются до тех пор, пока правительственные амбиции или межплеменные дрязги не начинают мешать рыцарям заниматься собственными делами. Тогда угодный им порядок Соколы наводят быстро, кроваво и опять возвращаются к своим повседневным занятиям: делать универсальных солдат, совершенствовать виды зомби, разрабатывать новую боевую волшбу. Одинарица тем и хороша, что совершенно недоступна для ходочан – проще соблюдать режим секретности, а возможности Срединницы позволяют использовать и магию, и технику. Особые модели перстней-возвраток позволяют быстро перемещаться из крепости в крепость как по самой одинарице, так и попадать в них с обычных территорий. Чаще всего визитёры приходят со срочным сверхсекретным приказом или с проверкой.

Сеид Буфали, прозванный Ховеном, вот уже сто пятьдесят лет бессменный комендант крепости Весёлый Двор, – низенький, щуплый, на вид лет сорока; волшебники, с пятого ранга и выше, живут по пятьсот лет – стоял навытяжку перед инспектором ордена. Рядом преданно замер заместитель, голубоглазый лайто-вышвырок из долины Альирьиен в междуречье Тигра и Евфрата. Песчаного цвета форма тщательно отутюжена, блеск отполированных пуговиц затмевает лампы в кабинете коменданта.

Инспектриса, двадцатипятилетняя аравийка в белом, как смерть, брючном костюме, сидя за письменным столом, просматривала последние страницы отчётов. Тонкий шёлк плотно обтягивал по-восточному полноватую, но оттого ещё более соблазнительную фигуру, длинный и узкий английский воротник открывал пышные груди почти наполовину, казалось, пуговицы блузона вот-вот оторвутся, разлетятся с треском и Ховен с заместителем смогут узреть прельстительные смуглые соски прекрасной Беке.

«Разлетятся, жди, – зло думал Ховен. – Тут всё рассчитано. Оевропеилась, сучка. Подумать только, семь лет назад я сам купил эту мерзавку на занюханном базаре. Брал для прачечной, замухрышка не годилась даже в солдатские подстилки. И дёрнул шайтан проверить её на волшебнические способности». Раб это или принц, человек, гоблин или хелефайя, но всякий людь с орденской территории, будь у него хоть малейший признак способностей, должен быть отправлен в школу. Способности у грошовой рабыни оказались немалые. И теперь бывший хозяин должен стоять перед недавней собственностью по стойке «смирно» и с покорностью говорить: «Да, досточтимая», «Нет, досточтимая», «Будет сделано, досточтимая», «Уверяю вас, досточтимая, это не более чем случайность, которая никогда больше не повторится». Ранг у неё всего лишь третий, но инспекторский статус даже такую шавку равняет с магистрами ордена.

Сама Беке Весёлый Двор не помнила и Ховена не узнала. Все прежние владельцы и их дома давно слились для неё в один грязный ком. Беке жила настоящим и будущим, а не прошлым.

– Ну что ж, почтенный Ховен, состоянием крепости и ходом работ я довольна.

Кто, когда и за что прозвал его Ховеном, не знал и сам комендант. Никто не знал и что значит это слово, но коменданту нравилось звучание, и, кроме как Ховеном, его никто не называл так много лет, что подлинное имя почти забылось.

– Я порекомендую вас в начальники португальского приморского гарнизона, – сказала Беке. – Работы поменьше, оклад повыше, и пейзаж несравненно пристойней, – инспектриса махнула рукой в сторону выходившего во двор окна. За стенами крепости мёртвые, выжженные солнцем пологие холмы.

– Я бы предпочёл остаться комендантом, досточтимая, – ответил Ховен.

– Было бы предложено, – хмыкнула Беке. Коменданта она понимала. Карьера, власть и деньги ещё не всё. Некоторым гораздо нужнее слава. В Португалии он будет всего лишь генералом ордена, одним из трёх тысяч, безликим чиновником. А коменданта Весёлого Двора знают все Ястребы и Соколы, его именем обыватели Срединницы и Магички пугают непослушных детишек.

– Не изволите ли поужинать, досточтимая? – спросил Ховен.

– Пожалуй, – согласилась Беке и встала из-за стола.

Умный Ховен не стремился поразить инспектрису обилием разнообразных блюд, – роскошным достарханом прикрывают только скверное управление, это знает любой инспектор, и вполне может устроить повторную проверку с таким количеством придирок, что и святой распоследним грешником окажется.

Рабыни подали только плов, фрукты и вино. Сервировать угощение Ховен велел по-восточному и угадал: как бы глубоко не укоренились европейские привычки, за достарханом Беке чувствовала себя уютнее. Чтобы оправдать запрещённое Кораном винопитие, комендант прочитал пару стихов великого Хайама. Беке ответила цитатой из Фирдоуси.

На лайто она посматривала с интересом, но, к разочарованию хелефайи, который не мог оторвать взгляда от пышных груди и зада Беке, интерес исключительно деловой. Беке глянула на посеребрённые ногти лайто. Для волшебников, как мужчин, так и женщин, миндалевидно заточенные ногти умеренной длины – инструмент, а не мода, и не знак касты, как думают простени – люди, лишенные волшебнических способностей. Такими ногтями удобно цеплять и направлять микропотоки магии и волшбы, выплетать заклятья и заклинания. Можно и без них, но будет гораздо медленней. Важен и цвет, он притягивает сырую магию. Для хелефайев это серебристый, для человеков – белый жемчуг, у гоблинов – золотистый, у вампиров – красный.

– С потерей вампиров, – сказала Беке, – орден значительно ослаб. Нам нужны бойцы, минимум на четверть приближенные к боевым характеристикам вампиров, по количеству голов – три к одному кровохлёбу. Предпочтительнее всего зомби. Единственная по-настоящему надёжная разновидность умертвий: и соображают хорошо, и проблем с дисциплиной не бывает. Так что, почтенные, – Беке строго глянула на коменданта и заместителя, – прислушайтесь к совету – основное внимание уделите разработке новых модификаций.

– Мы подумаем, досточтимая, – ответил Ховен. – Если изыщем время. Двор и без того загружен разработками.

– Пока единственная ваша стоящая разработка – регенерационная купель. А всё это психопрограммирование – пустая трата денег. Пока орден из расчёта «а вдруг да что получится» может позволить себе дорогостоящие безделушки, но через полгода, максимум через год, лаборатории Двора закроют. Зомби – единственное ваше спасение.

– Так значит – война? – сказал лайто, уши настороженно оттопырились.

– Разумеется, – сказала Беке. – Иначе зачем бы столько зомби? Ордену срочно необходимо вернуть утраченные преимущества. Только война.

– И психопрограммирование на войне необходимо, – продолжал гнуть своё Ховен. От радости, что проверка прошла так удачно, он крепко перебрал вина.

– Ордену от вашего психопрограммирования пользы как стае упырей от тригонометрии, – ответила Беке. – Оно годится только для Homo Baranikus, безмозглых единичек толпы. А чтобы привести их к покорности и промыть мозги, есть способы подешевле.

– Но массовое психопрограммирование открывает большие возможности…

– …выбросить деньги на ветер, – перебила Беке. – Бараны и без того покорно идут туда, куда их гонит пастух. А на людей с характером психопрограммирование не действует. Самых упёртых даже этот новый оморочник с Технички не берёт. Зомби, Ховен, и ни что другое. Двор тебе сохранят только зомби.

– Психопрограммирование позволит делать индивидуальную перенастройку нужным людям, – заметил лайто.

– Взятка или компромат перенастроят куда как надёжнее, – сказала Беке.

– Не всех. Как раз-таки самые нужные не берут взяток, и на них нет компромата, они всегда чисты. Чем ты зацепишь того же владыку Нитриена?

– Всё тем же, – ответила Беке, – скурвился ваш непогрешимый владыка. Сделал брата старейшиной. До сих пор у вас не было семейственности.

– И сейчас нет, – твёрдо сказал хелефайя. – Когда прежний старейшина-дарко устал от управленческих дел и подал в отставку, из всех дарко долины владыка Риллавен выбрал того, кто сумел переспорить человека. И долина, и долинники сочли выбор владыки Нитриена достойным. А то, что этот хелефайя оказался его братом, значения не имеет.

– Да уж великое деяние – человека переспорить, – презрительно фыркнула Беке.

– Смотря какого человека, – заметил Ховен. – И о чём шёл спор. Нет, Беке, Риллавен по-прежнему безупречен. И силён. – Он наполнил чашу вином и залпом выпил.

– И от безупречности побратался с человеком, – ядовито ответила она.

У лайто зло дёрнулись уши. Как Перворождённый мог запятнать себя кровосоединением с обезьянышем, он тоже не понимал.

– Долинники против такого родства ничуть не возражали, – ответил Ховен, язык уже немного заплетался. – Всё законно. Нитриенц всё тот же несгибаемый и неподкупный предводитель Хелефайриана, всеэльфийского союза.

– В таком случае владыку Риллавена надёжнее убить, – сказала Беке, – чем перенастроить. Покойник ещё никому и никогда не мешал.

– Но и не помогал, – сказал Ховен.

– А может стать нашим союзником, – сказал лайто. – Искренним и преданным.

– Ну если вы сумеете превратить в сторонника владыку Нитриена, – ответила Беке, – я поверю, что ваше психопрограммирование стоит потраченных на него денег. И заявлю об этом открыто.

– Не сейчас, – покачнулся Ховен. – Главу государства не похитишь, сразу вой подни-и-имется, – пьяно протянул он на плясовой мотив, взмахнул рукой. – Перенастройка пока только в крепости возможна. Чтобы выездную разработать – новые исследования нужны, деньги.

– Занимаетесь всякой чушью, – решила Беке. – Оморочник плюгавый и то лучше: действует везде – и на Магичке, и на Срединнице, и даже на одинарице.

– Но не на всех! – напомнил лайто. – А наша перенастройка изменит любого.

– Ха! – презрительно фыркнула Беке. – Докажите. Перенастройте кого-нибудь.

– Предоставь объект, – с пьяной решимостью сказал Ховен.

– Людей на похищение дашь?

– Дам. Вон его, – ткнул пальцем в сторону заместителя, – командиром пошлю. И пятёрку стражей с внутренней стены в придачу. – Ховен выпил ещё чашу.

– Годится, – кивнула Беке. – Как зовут того человека, с которым побратался владыка Нитриена? Особь явно незаурядная, как раз для решающей проверки ценности ваших изысканий.

– Б-бр-родников Вячес-слав Анд-дреевич. Тех-хнор-родец из русского г-го-орода Ту-у-улы, – еле выговорил комендант.

– Кто?! – от изумления инспектриса привскочила. Комендант повторил членораздельнее.

Беке села, налила вина, неторопливо выпила.

– Всё, – сказала она, – к Бродникову и близко не подходить. Тут не только Нитриен мстить будет. Ещё Эндориен, Латириса, по всей вероятности – Пиаплиен.

– Почему? – удивился лайто.

– На свадьбе эндориенских владык желтой лентой им руки перевязывал именно Бродников. Кажется, у вас это означает какое-то родство?

– Нет. Не родство. – От безмерного изумления уши хелефайи отогнулись под совершенно невероятным углом. – Нерасторжимая связь. Он сват, скрепил брачный союз владык при свидетелях и священной яблоне. Принять на себя месть Эндориен обязан, хотят того долинники или нет. Но они захотят. Раз допустили такое непотребство, когда брак владык свершал обезьяныш, – захотят. Но причём здесь Пиаплиен?

– Владычица Элайвен – дочь владыки Пиаплиена, – ответила Беке. – Единственная и очень любимая.

– Дык, – пьяно икнул комендант, – это и есть Слав-ходочанин, вампирий освободитель? Не-е, досточтимая, такой объект упускать нельзя! А месть фигня. Если гоблинские или эльфийские вышвырки его украдут, а потом продадут ордену как обычного раба, в куче с другими, месть падёт на них. Мы ведь похищение не заказывали.

– Если Бродникова купит орден, – предупредила Беке, – вы, почтенный, не увидите его как собственный затылок без двух зеркал.

– Дык смотря кто будет покупать материал для лабораторий. Если Виалдинг, – комендант показал на хелефайю, – то всему сырью прямая дорога на Весёлый Двор.

– Наймём гоблинов, – сказал лайто. – Хелефайи на Техничке слишком заметны. По доброй воле туда ни один не сунется. И все сразу поймут, что Бродникова заказали мы.

– Уймитесь, – приказала инспектриса. – Бродников слишком крепкая кость, не разгрызёте.

– Разгрызём, – с бездумной пьяной решимостью заявил комендант. – Пред аллахом милостивым и всемогущим, пред изначалием клянусь – самое большее через три вечера, то есть не позже пятницы, Бродников будет здесь. И я сделаю из него верного рыцаря ордена.

От испуга и без того огромные глаза лайто распахнулись почти на всё лицо, уши бессильно обвисли.

– Ховен, ты рехнулся! Досточтимая, не он, это вино.

– Я, Беке Белоснежка, волшебница третьего ранга, инспектор ордена, свидетельствую добровольность и правомочность клятвы, – злорадно сказала Беке. Она узнала Ховена. И возможность отомстить упускать не стала.

* * *

Сидя на кровати, Славян задумчиво созерцал содержимое рюкзака и соображал, а что же он забыл положить. Думать надо побыстрее, через пятнадцать минут на занятия идти, а он ещё не завтракал.

В комнату заглянул Нируэль.

– Дядя, можно к тебе?

– Нир, – тяжко вздохнул Славян, – сколько тебя просить: не зови меня дядей. Тебе тысяча сто двадцать один год! Ты старше меня на одиннадцать столетий.

– Ну и что? – пренебрежительно дёрнул ушами хелефайя. – Быть братом моего отца, а значит, моим дядей, тебе это не мешает. Можно зайти?

– Уже зашёл.

– Извини, – Нируэль взялся за дверную ручку.

– Нир! – простонал Славян. – Тебе самому твои спектакли не надоели?

– Никаких спектаклей, – с лёгкой обидой ответил Нируэль. Он сел на ковёр рядом со Славяном, сложил руки у него на коленях, внимательно посмотрел в лицо. Глаза такого необычайно яркого, насыщенного цвета бывают только у детей дарко и лайто. – Племянник должен оказывать дяде почтение, а ты… Славян, ты ведёшь себя как мальчишка.

– Я и есть мальчишка.

– Нет, – совершенно серьёзно сказал Нируэль. – Мальчишка так о себе никогда не скажет. Отец говорит, что ему часто кажется, будто старший из вас троих – ты.

– Ну вот ещё не хватало. На семью вполне достаточно и одного древнего хрыча.

Нируэль улыбнулся и тут же нахмурился. Лицом он похож на мать, которую Славян видел только на портретах, она погибла в бою семьсот лет назад.

– Ты завтра учишься? – спросил Нируэль.

– Конечно, завтра же пятница.

Нируэль глянул в окно, потом на заваленный книгами и тетрадями письменный стол. Коротко взглянул на Славяна и опять отвел глаза. Кончики ушей подрагивали.

– Нир, ну что ты мнёшься? Говори, чего хотел.

– Зачем тебе обязательно уезжать? – спросил он. – Да ещё так далеко.

– Нир, ты чего? Я не собираюсь никуда уезжать.

– Неправда. Ясновидное зеркало показало дальнюю дорогу.

– Это ещё нескоро, – ответил Славян. – На практику я весной уезжаю.

– Но зачем уезжать?

– Затем, что без практики не допустят к защите, – объяснил Славян, – а без защиты не дадут диплом, и все пять лет учёбы упырю под хвост.

– Я не об этом! Не считай меня идиотом. Зачем вообще уезжать ради практики? Что мешает тебе жить дома?

– В деревне сразу заметят, что по вечерам практикант куда-то бесследно исчезает. Это в городе никому ни до кого дела нет, в общаге я ночую, у подружки или в парке на скамейке. Из города можно ходить домой, а из деревни – нет. Придётся там и ночевать.

– Дядя, – Нируэль взял руки Славяна, прижал к своим ушам, – возьми меня с собой. Всё равно кем – учеником, оруженосцем.

– Ну что ты говоришь, какой оруженосец? Я что, чем-то похож на рыцаря? А ученики бывают только у волшебников. Мои способности в этой отрасли тебе известны лучше, чем кому бы то ни было.

– Тогда возьми меня с собой просто так, племянником, – не отступал Нируэль.

– Ну и как ты себе представляешь собственное появление на Техничке? – Славян высвободил руки. – Длинные волосы более-менее ничего, хиппи изобразишь. Уши – ладно, шапка закроет. А глаза? У человеков таких больших глаз не бывает. Хочешь все две или три недели проходить в тёмных очках на полморды, какие давным-давно не носят?

– Мало ли откуда у хиппи немодные очки, может, по бедности на помойке подобрал… Или мода наша такая, хиповая, кому какое дело.

– В городе – никому, – ответил Славян. – А в деревне ты сразу станешь предметом всеобщего внимания. Последствия представить нетрудно. Да и не ездят хиппи в деревню, делать им там нечего, хиппи исключительно городской цветок. И вообще, что ты не видел в человеческой деревне? В дупель пьяного механизатора?

– Я не хочу отпускать тебя одного. Дядя, – требовательно посмотрел Нируэль Славяну в глаза, крепко, почти до боли, сжал ему пальцы, – поклянись, что обязательно вернёшься в Нитриен.

– Ну а куда ж я денусь?

– Вы, человеки, всегда уходите, – сказал Нируэль. Верхушки ушей отвернулись к затылку. – Наши долины так прекрасны… А вам всё равно мало, вам постоянно надо что-то ещё… В долинах вам тесно… И вы уходите от нас. Так или иначе, но уходите всегда, как песок сквозь пальцы. А нам остаётся пустота, которую заполнить нечем. Славян, ведь ты не просто человек. Ты Нитриен-шен, ты часть этой земли, ты не можешь уйти как они. Славян, дядя мой, побратим моего отца, поклянись, что обязательно вернёшься в Нитриен. Что бы ни случилось, ты обязательно вернёшься домой. Поклянись.

– Нир, что с тобой сегодня? Трясёшься из-за практики, которая будет чёрт знает когда, аж весной. Тебя послушать, так я не на сев яровых, а в горячую точку воевать поеду!

– Поклянись! – потребовал Нируэль.

– Клянусь. Что бы ни случилось, но домой я приду. Доволен?

– Нет. – Нируэль отпустил руки Славяна, прислонился спиной к кровати, уставился на плинтус у противоположной стены. – Я буду доволен, только если ты останешься в Нитриене навсегда. Чтобы никуда не уезжать. Или будешь брать в поездки кого-то из нас.

– Нир, что у тебя стряслось?

– В том-то дело, что ничего. Вчера я трижды смотрел в ясновидное зеркало. Всё как всегда – тихо, спокойно и чисто. И твоя поездка в человеческую деревню будет очень удачной, староста… нет, председатель даже письмо в университет напишет, чтобы после учёбы тебя к ним направили, так ему понравится твоя работа… Но ты выберешь свободное распределение и продолжишь работать здесь, дома, в Нитриене… Будущее к нам по-прежнему благосклонно. Но я не верю ему. Позавчера на празднике, когда тебе выпало открывать танцы и королева бала надела тебе венок, я вдруг испугался грядущих дней. Так страшно мне не было уже пять столетий. Я даже не понимаю, чего боюсь. – Нируэль сел на кровать, уши повернулись к Славяну. – Как будто я заглянул в глаза самой судьбе.

– В глаза судьбе мы смотрим каждый день, каждое мгновение, – ответил Славян. – Просто не замечаем этого. А не замечаем только потому, что никакой судьбы нет.

– Только у тебя, – не согласился Нируэль. – Ты человек. Такое ни одна судьба не выдержит. Что бы она ни решила, человек всё равно всё по-своему сделает, лучше и не связываться, а смыться куда-нибудь подальше. Пока ты не принялся объяснять судьбе, что её нет – человека ведь не переспорить.

– Ты это Лариэлю скажи. Он кого угодно переспорит. Одно слово – хелефайя. Вот уж действительно кого не переспорить никогда и никому.

– В разговоре о мелочах, – ответил Нируэль. – Но не в делах серьёзных. Здесь всегда последнее слово оставалось за человеками. Теми же рыцарями.

– Не уверен, что к рыцарям применимо слово «человек», – задумчиво сказал Славян. – Да и людь тоже. Ох, – вскочил он, – философствуем тут с тобой, а я в универ опаздываю. И пожрать не успел. – Славян схватил со стола и сунул в рюкзак забытый МР3-плеер. – Ну всё, я побежал.

– Постой, – задержал его Нируэль. – Не ходи сегодня на занятия. Ну что тебе один день?

– Не ерунди, – отмахнулся Славян. – До вечера. – Он выскочил из комнаты.

Острый слух хелефайи различил едва слышный хлопок входной двери. Сердце тревожно сжалось.

– Ты поклялся вернуться, – прошептал Нируэль.

* * *

Охотники за головами подкараулили его утром возле университета. Славян немного опоздал, у лестницы, излюбленного места студенческих толковищ и перекуров, уже не было ни души. Из похищения запомнил только яркую до рези в глазах красную бандану на пронзительно-рыжих гоблинских волосах. И тошнотворный запах хлороформа.

Потом был грузовой контейнер, вплотную забитый перепуганными людьми разных рас со всех трёх сторон, невыносимо смердящий испражнениями, то обжигающе холодный, то убийственно горячий. Ладно ещё, воздуха, пусть и вонючего, хватало – похитители предусмотрительно заменили цельнометаллическую крышу решёткой. Но кричать, призывая на помощь, бесполезно – слышать призывы некому. Пробить щель на внесторонье и уйти, прихватив с собой хотя бы нескольких товарищей по несчастью, не получится, – контейнер из нержавейки, она замыкает пространство в неразрывный контур. Тряская просёлочная дорога, шоссе, переход через внесторонье. Дальше несколько часов летели на самолёте. В аэропорту перешли на Срединницу, – Славян успел заметить зелёные отсветы. Судя по обрывкам разговора, привезли их в какую-то арабоязычную страну, языка Славян не понимал, но узнать сумел. Контейнер дёрнуло возвраткой, пленников швырнуло друг на друга. Лязгнул замок, двери контейнера распахнулись.

Привезли их в подвальное помещение какого-то казённого заведения. Гладкие стены, выкрашенные в бледный серо-зелёный цвет, люди в песчаного цвета форме военного образца – шесть человек, три гоблина и один лайто. Уши тревожно подёргиваются, лайто цепко вглядывается огромными пронзительно-голубыми глазищами в лица пленников, словно ищет кого-то.

– Эльф, – изумлённо выдохнули сразу несколько голосов. – Настоящий эльф!

Глаза у хелефайи сверкнули холодной яростью, тонкие красивые пальцы с длинными посеребрёнными ногтями стиснули хлыст. За оскорбительное прозванье пленникам придётся заплатить очень дорого. Алиира у лайто нет, зато есть нашивки заместителя коменданта крепости. Но название крепости Славян разглядеть не успел, хелефайя отошёл в сторону.

У всех на форме знак ордена Соколов – солнечный круг с соколиными крыльями, дизайн со времён основания Нехена не изменился. Что ж, этого следовало ожидать. Охотники за головами, смешанные эльфийско-человеческо-гоблинские банды, частенько воруют и продают людей в лаборатории Соколов. Техносторонцы ценятся особенно высоко, из-за полного отсутствия магии в организме их кровь становится сырьём для какого-то регенерационного средства высочайшей эффективности.

Боевая пятёрка – только человеки – стояла в охране, гоблины сортировали пленных, а лайто и шестой человек что-то тихонько обсуждали. Судя по нервно и немного испуганно трепыхающимся ушам хелефайи, дела у них идут неважно.

Рубаху с приколотым к углу воротника алииром-стрекозкой со Славяна сняли ещё на Техничке. Где бы ни был долинник, через алиир он может послать в Совещательные Палаты просьбу о помощи и притянуть к себе спасательную группу – даже на Техничку или одинарицу. При мысли об алиире Славян невольно улыбнулся: на Техничке брошка – украшение исключительно женское, но снимать алиир он не собирался, это было бы оскорблением и для Нитриена, и для братьев, даже если они никогда о нём не узнают. И раз вынужден показываться на люди с «нетрадиционным» украшением, носить его тоже надо нетрадиционно. Славян приколол алиир к левому уголку воротника рубашки. Сначала студенты и преподаватели удивлялись, потом у Славяна нашлись последователи, а месяца через два маленькая брошка на воротнике стала самым модным мужским аксессуаром в городе. «И всё-таки хорошо, что алиира нет, – подумал Славян. – Вряд ли я бы удержался и не позвал на помощь. А тянуть к Соколам других нельзя».

Гоблины толкнули Славяна к техносторонцам. На ногах он не устоял – больше суток без еды, в вонючем контейнере, в тесноте. Навалилось тяжкое полузабытьё, когда тело уже не слушается, разум происходящее осознаёт слабо, но способность слышать и видеть ещё сохранилась.

– Этого – в пятый сектор, в четырнадцатый отсек, – приказал по-английски комендант, тот человек, который разговаривал с лайто. – И осторожней! – рявкнул он на гоблина, который швырнул Славяна на медицинские носилки как мешок с мусором. – Особо важный объект. Головой ответишь.

Комендант добавил что-то ещё, но Славян не понял, английский, по настоянию братьев, он начал учить всего четыре месяца назад.

Катились носилки легко и мягко. Столь же мягко двигался и скоростной лифт. Гоблин привёз Славяна в просторную белую комнату с яркими бестеневыми лампами. В комнате десять высоких и широких чёрных ванн, по пять с каждой стороны. «Дизайнер им попался туповатый», – попытался съехидничать Славян. От страха желудок сжался в напёрсток. «Подохнуть бы побыстрее. Пока не превратили в какого-нибудь зомби. Хотя какой из меня воин-умертивие… Хоть тут от калечества польза – всего лишь перегонят на лекарства. Никого убивать мне не придётся».