Текст книги "О хлебе, любви и винтовке"

Автор книги: Витаутас Петкявичюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

– Салют, директор! И здесь уже успел прославиться. Есть указание провести слет руководителей молодежных клубов. Поделишься опытом. Второе. Мы прочли твою лекцию и решили, что котелок у тебя, юноша, варит. Итак, мобилизуй все свои моральные и материальные ресурсы: поедешь в воскресенье с агитбригадой в деревню. Дашь переписать текст еще нескольким товарищам, и валяйте. Можешь не повторять задания, думаю, усвоил. А теперь на, – он протянул мне свой пистолет.

Оружия я не взял.

– Не хорохорься, – в деревню едешь. И знай, если у кого из членов бригады волос с головы упадет, собственной шкурой расплатишься.

Я колебался, не понимая причины его щедрости.

– Не будь младенцем. Свой даю потому, что не успел оформить для тебя разрешение. Критика и самокритика – движущая сила. Приходится признаваться.

– Чужой не возьму, – стоял я на своем.

Он подбросил пистолет на ладони, словно дразнил, и еще раз спросил:

– Так не возьмешь?

– Нет.

– Жаль. Придется, значит, самому вас сопровождать».

6

Альгис и Арунас вспоминали об одном и том же.

«А все же это была отличная бригада: два артиста, певичка, Бичюс, я и курсант милицейской школы – чтец, – думал Гайгалас, грызя остекленевший концентрат. – Артисты были великолепны! Ходили вокруг меня на цыпочках, а певичка, та вообще думала, что моим пистолетом можно уложить целую армию врагов. Она ни на шаг не отходила от меня и даже сделала комплимент:

– Вот таким я и представляю себе мужчину: бесстрашным, сильным и всегда немного влюбленным. Вы как раз такой, милый родственничек.

По моей спине пробежали приятные мурашки.

– Родственник? С чьей стороны? – спросил я, удивленный.

– Со стороны мачехи, – она улыбнулась невинной улыбкой мадонны, а я схватился за карман, где лежал адресок, что сунула на прощанье отцова артисточка. – Приятно, а то компания наша жидковата.

Действительно, Бичюс – двухметровый дылда, курсант, деревенский верзила с громовым голосом, а артисты – хилые, трусоватые, всю командировку дрожмя дрожали. Я тоже чувствовал себя не очень-то уверенно. Но потом пообвык, надоело бояться, да еще на глазах у певицы. Нет! При ней я бы и звука не издал – хоть колбасу из меня делай.

С программой мы выступали в средней школе и на кирпичном заводике – в сарае, который здесь именовали «залом». Людей собралось мало. Директор после концерта угостил нас, и мы стали собираться домой. Да не тут-то было: мотор нашей машины был испорчен, покрышки проколоты. Бригада решила идти пешком – до города пятнадцать километров, не мало, но в понедельник всем во что бы то ни стало нужно было на работу.

– Неужели пятеро мужчин не защитят одну женщину? – подзадоривала нас певичка. – Я в этих местах все тропинки знаю, выведу вас ближайшей дорогой.

Двинулись в путь. Крупные хлопья последнего весеннего снега падали на дорогу и сразу же таяли в жидкой грязи. Неподалеку от города удалось остановить машину скорой помощи. Шофер брался подвезти только двоих, но мы впихнули четверых. Певичка непременно хотела, чтобы я тоже ехал, но я не согласился.

– Пока хоть один из членов бригады вынужден идти пешком, я не сяду даже в специально присланный для меня самолет.

– Что ж, воля ваша.

– Что за прелестные парни эти комсомольцы! – услышал я слова певички, и они меня вознаградили за все.

Я мог идти целые сутки, всю молодость, всю жизнь, только бы люди вот так на меня смотрели, так обо мне говорили: «Нет, на таких парней можно положиться. Они очаровательны, эти комсомольцы!»

Ничего лучшего не придумав, я сказал Бичюсу:

– Самогон в вашем Заречье можно достать?

– Среди ночи?

– Подумаешь, важность какая.

– Ну что ж, если уж так приспичило, достану.

– Тогда пошли к тебе. Стариком своим хвалился – вот и познакомишь. Народ говорит, что часто с доброй драки начинается дружба.

– Бывает, – пожал плечами Бичюс.

Я готов был обнять его. В ту ночь я бы с самим чертом целовался. И почему в жизни человека мало таких ночей? Повторялись бы они почаще. Например, через сутки. Тогда не хватало бы золота на звездочки для Героев. Необыкновенная была ночь!

Мы обошли бугор, перешли через железнодорожные пути, пересекли небольшой осинник, за которым уже начиналась окраина пригорода, где жил Бичюс. Я насвистывал. Закинув планшетку за спину, чтобы не мешала, я слепил снежок и запустил Альгису в спину. Потом подошел к кусту, где снег был почище, и наклонился за другим.

– А ну лапы вверх! – кто-то схватил меня за шиворот, заломил руки. Холодное железо уперлось мне в шею.

Оправившись от испуга, я увидел, что меня держали за руки двое. Третий обыскивал карманы. Поодаль на снегу корчился Альгис. Над ним тоже работали двое.

– Откуда идете? – спросили по-русски.

– Из гимназии, – ответил Альгис, которого те двое подняли с земли и поставили на ноги.

– Что вы там делали?

– Занимались.

– В воскресенье?

– Мы отстающие, – вставил я. – Синтаксис повторяли. – Ко мне медленно возвращалось самообладание. – Что вам нужно?

– Вот этого… – указал один пистолетом на Бичюса. – А сцапали двоих. Удача, хоть свечку ставь святому Рокасу[16]16
  Св. Рокас – покровитель солдат.


[Закрыть].

– Кто вы такие?

– Милиция. Что в планшетке?

Содержимое планшетки вытряхнули и отшвырнули ногой. У меня вдруг мелькнула страшная мысль. Мужчины говорили по-русски со странным жемайтийским акцентом. Кроме того, свечка, святой Рокас… Я обомлел.

– Пошли, – сказал Альгис и повернул в сторону города.

– Комсорг, не дури! – один из напавших толкнул Бичюса в сторону осинника.

«Бандиты! Конец!» – пулей просверлило мозг. Заструился холодный пот, будто кровь вытекала из жил. По щекам невольно побежали слезы. Ноги были словно чужие. Я шел, как парализованный. Двое мужчин вели меня, зажав плечами. В руках у них блестели пистолеты. Каждый шаг приближал к чему-то страшному, неотвратимому, неповторимому. Я твердо знал, – дальше осинника не поведут, но шагал, как баран, и плакал. На переезде, выбрасывая столб искр, пролетел паровоз. За ним громыхал огромный состав. Из вагонов доносились звуки гармони и песен. Трое мужчин отошли в сторону, закурили. Двое остались охранять нас. Один из них стоял возле меня, переминался с ноги на ногу, озирался по сторонам, но пистолета не опускал. На стыках рельсов постукивали колеса: та-так, та-так, та-так!..

«Бе-жать, бе-жать! Бе-жать!» Я резко ударил по пистолету моего конвоира и, втянув голову в плечи, метнулся в сторону пригорода.

– Стой, стрелять буду! – Сзади послышался топот.

Окрик только подстегнул. Я не видел, как удалось вырваться Альгису, но он обогнал меня и сбежал по тропинке склона первым.

– Стой! – раздался выстрел, другой, третий… Пули просвистели совсем рядом. Одна угодила в планшетку. Я несся словно на крыльях, в гору бежал быстрее, чем по ровному месту. Потом мы мчались по улице. В домах горел свет: рабочие собирались на работу. Альгис юркнул в какой-то двор. В освещенном окне стояла, причесываясь, женщина. Это была мать Бичюса. Не сговариваясь, мы ухватились за дверь и стали трясти ее что есть духу.

Влетев в комнату, Альгис огляделся, схватил стоявшую в углу винтовку, задул лампу и кинулся к двери. Его едва удержали вскочившие с кроватей отец и брат.

– Куда?

– Не ваше дело! Пустите!

– Скажи – куда?

– Бандиты.

Отец повернул ключ в замке, загораживая собой дверь, хладнокровно решил:

– Никуда не пойдете!

Альгис бросился к окну. На ходу зарядил винтовку. Отец схватил его в охапку, повалил на пол.

– Не глупи. Ты пришел и снова уйдешь, а нам тут жить…

Бичюс остыл. Впервые тогда я видел его таким взбешенным.

По улице шли четверо мужчин. Их запросто можно было снять одного за другим, но мы не стреляли. Преследователи смотрели на освещенные окна по обе стороны улицы, догадываясь, куда мы скрылись.

– Вот длинноногий черт! – ругнулся один и несколько раз выпалил вверх.

Мы не ответили.

Усаживаясь завтракать, я ослабил пояс и страшно удивился, когда в штанину соскользнул теплый пистолет. Бандиты не нашли его – он был засунут спереди за пояс. А я от страха совсем забыл о нем. Ох и злился же я на себя!

«Трус, идиот, скотина!» Кусок не лез в горло. Мою злость подстегнули спокойные слова Альгиса.

– Не ручаюсь, – сказал он после еды, уже за чаем, – но одного негодяя я, кажется, затолкал под колеса…

Всегда он так: молчит, молчит, а потом скажет – и хоть лопни, ничем не перекроешь…»

7

Когда банка консервов согрелась за пазухой и Альгис открыл крышку, чердак наполнился дразнящим запахом свиной тушенки. Вытащив из-за голенища ложку, он принялся за еду. С мясом справился в несколько минут, экономно запив мелкими глотками воды.

«Интересно, как там лейтенант? – подумал Альгис, переводя дух. – Кажется, ему нездоровилось. Был бледный, глаза красные. Вдруг заболел? Вот это было бы положеньице. Придется ночью пробраться, поглядеть, как он там. Но как я взберусь обратно? Нет, мне нельзя, а он не догадается приползти, амбиция не позволит. Офицер к рядовому! Хотя кое-что у него совсем не по-офицерски выходит…

Каким он был смешным, когда вытаскивал из штанины соскользнувший туда пистолет. Увидев, где оказалось наше единственное оружие, отец покачал головой:

– Кто же так воюет, недотепы вы, недотепы?!

Арунас покраснел и откровенно признался:

– Я думал только о том, что они ведут нас расстреливать.

Да, это было так. Хорошо, что поезд помешал, а то бы и косточки наши уже сгнили. И все же первым рванулся Арунас. Я слишком понадеялся на приближавшуюся по дороге машину, а она, как назло, перед самым переездом свернула в сторону.

…Эшелон громыхает, в вагонах солдаты, на платформах танки, пушки. Ребята поют, звенят гармошки… А ты не докличешься, не дозовешься, не допросишься. Такая сила проходит мимо, а тут несколько бандитов расправляются с тобой. Из этих солдат многие тоже, возможно, будут убиты, но они умрут в бою… А ты погибаешь глупо, даже некому будет схоронить. Ужасно, ужасно глупо! И вдруг этот самый селезень[17]17
  Гайгалас – дословно селезень.


[Закрыть] хлоп бандита планшеткой по пистолету и давай бог ноги. Мой конвоир повернулся, – наверное, выстрелить хотел, – а я, не сознавая и не думая, почти в тот же миг ударил его в спину. Он взмахнул руками, стараясь удержаться, но не устоял и упал прямо под колеса громыхающего поезда. Остальные рванулись в нашу сторону, но я уже бежал…

– Ты очень боялся? – спросил меня Арунас.

– Некогда было, – солгал я, а руки все еще дрожали, с трудом удерживали стакан.

– Зря мы с ними не расквитались, – стал хорохориться Гайгалас. – Винтовка и пистолет – это очень внушительно.

– Помолчали бы, – рассердился отец. – Не винтовка и пистолет побеждают, а солдат. Поняли? Сол-дат!

– Но Альгис вел себя, как мужчина, – повернул разговор Арунас.

– А ты первый сообразил ударить…

Отцу опять не понравилось:

– Гляди-ка, они просто влюблены друг в друга. Послушаешь – герои! А я говорю – оба сопляки! – После возни со мной он почувствовал себя очень плохо и теперь сидел в кровати, обложенный подушками.

– Но мы все же выкрутились и с одним расправились, – не сдавался Гайгалас.

– Только потому, что и те не лучше. Молодцы вы против овцы.

Мать, до этого молча утиравшая слезы, услышав слова отца, взорвалась:

– Уймись ты наконец. Ему не нравится, что дети остались живы-здоровы. Самого болезнь скрутила, и других на гибель толкает. Такое уж у Бичюсов племя бешеное: один по всяким революциям мотался, другой – в Бразилию подался. И дети в них: Винцас на фронте, этот – ни ученик, ни милиционер. Малый винтовку притащил…

– Бичюс, у тебя есть родственники за границей? – вдруг спросил Гайгалас.

– Были, – ответил за меня отец. – После сметоновского переворота старший брат махнул за море. И погиб, говорят.

– Вы точно знаете? – уже допрашивал Арунас.

– Что уехал – видел, сам деньги одалживал, а что застрелился – не видел, писали наши общие знакомые из Бразилии.

Утром побежали с Гайгаласом в органы безопасности. Нас принял знакомый лейтенант, которому мы рассказали ночное происшествие. Прибыв на место, нашли несколько окурков, стреляные немецкие гильзы и размокшие страницы моей лекции. У переезда толпились люди. Обходчик, увидев утром залитые кровью рельсы, осмотрел место и нашел в канаве труп, забросанный ветвями. Он утверждал, что бандиты сперва застрелили человека и только потом сунули под поезд. Ночью он слышал выстрелы, но побоялся выйти.

Я близко не подходил – не мог.

– Ну? – спросил у лейтенанта, когда тот вернулся к машине.

– Ничего толком не выяснишь. Не шатайтесь по ночам!

У меня не было охоты доискиваться, кто этот человек. Не прояснилось и позже – никто не отозвался, не опознал погибшего. Вскоре я забыл о нем, а если и вспоминал эту историю, то больше в связи со страхом, который пережил тогда…»

8

Жар и тяжелые мысли… Арунас снова вспомнил певичку, и лицо его исказилось отвращением и злостью.

«Лицемерка, кривляка, торричеллиева пустота. – Он не находил подходящего сравнения. – Я думал – она серьезно со мной, а оказывается, все было заранее обдумано и подстроено! Комедиантка несчастная! Но я-то как клюнул? Каким же наивным мальчишкой был тогда, страшно вспомнить… Вечером того же дня побежал к ней, не терпелось рассказать, как окончилось наше путешествие. А она даже в комнату не впустила.

– К сожалению, не могу, я больна. Очень сочувствую… Что ж, видно, не зря вы, мужчины, пистолеты носите…

Так и не впустила. Насчет болезни выдумала, чтобы отделаться. И не сама притом: я слышал, как она повторяла чьи-то слова, произносимые шепотом. Задыхаясь от бешенства, хотел было высадить дверь плечом, ворваться, но раздумал.

Пока мы переговаривались через дверь, я думал, что вот так, за несколько неискренних похвал и комплиментов, поплелся за этой перезрелой бабенкой, как бездомный пес. И мне стало стыдно. Тьфу, как вспомнишь, даже зло берет. А тогда? Черт знает, почему я тогда так поступил. Может быть, верил в ее искренность. Или потому, что никто и никогда со мной не был откровенным, слова доброго не сказал. А может, потому, что слишком уж мне хотелось отличиться, выделиться среди других, сделать людям что-то хорошее? Однако никто не соизволил даже заметить мои усилия. Бес его знает, почему я потянулся к ней. Но в тот вечер словно спала с глаз моих повязка.

Познай себя! Очень нужно! Познай соседей, товарищей, врагов, а с собой как-нибудь спознаешься за чайком, если вообще есть в этом нужда. На черта себя познавать, скажите на милость? Или без того не знаешь, что думаешь? Я вот никогда не помышлял подстрелить себя, а дружки, оказывается, не постеснялись…

Злясь на себя и на нее, я спустился с лестницы, вышел за ворота. И только тут стукнуло мне в голову: а ведь этот приглушенный мужской голос я уже где-то слышал… Сгорая от любопытства, повернул обратно. Под ее окнами росли старые ветвистые клены. Кое-как вскарабкавшись на ближнее к дому дерево, заглянул в окно. Моя «больная» сидела в компании двух мужчин, попивала кофе. Посередине стола красовалась пепельница с грудой окурков. Покуривая, мужчины что-то говорили. Одного из них я сразу узнал – инструктор орготдела Томкус. Другой был мне не знаком. Какой-то бритоголовый атлетического вида парень.

Сидя на мокрой ветви клена, я издевался над собой, думал, что более неудачливого существа не сыскать во всем мире, даже среди заведомых профанов. Угораздило же и на этот раз опоздать. Другие сидят, покуривают, шутят, а я как последний идиот лажу по деревьям и жду – а вдруг что-нибудь упадет с их стола? Честил всех и вся и не подозревал, что пришел-то я в самую пору.

Мужчины попрощались, надели шляпы… Мне показалось, что этого лысого я тоже где-то видел. А когда он, проверив пистолет, сунул его за пазуху, я мог пари держать, что вижу этого человека не впервые. Но где? Где я раньше встречал эту бестию?

Оставшись одна, певичка погасила свет и открыла окно. Я ринулся вниз, упал с последней ветки, метнулся к стене, прижался.

– Людас, ты здесь? – спросила она, опершись о подоконник.

Я затаился. Крадучись выбрался на улицу. Томкус с незнакомцем еще не ушли, стояли около ворот ко мне спиной.

– Проворонили, – упрекал лысый. – Она говорит, в руках держала, а мы не нашли.

– Жаль Вайдотаса. Будь осторожен. Пока.

Они расстались.

Томкус прошел совсем рядом. Почему-то мне захотелось подставить ему подножку… Чистое мальчишество.

Утром собственной персоной пожаловал его превосходительство Викис Даунорас и, как всегда, стал виться вокруг меня, словно плющ вокруг жерди.

– Ну, что надо? – заговорил я первым.

– Не можешь ли ты снова сходить к приятелю твоего отца?

– Спирт нужен? Сколько?

– Видишь ли, к нам собирается выездная редакция «Комьяунимо тиесы». Надо бы ребят угостить. Кроме того, Томкус обещает меня познакомить с одной птичкой.

«Неужели забыл пощечину! Неужели дармовой спирт ему дороже чести, достоинства? Ничтожество! Нет, таким слизняком я не хотел бы стать, награди меня хоть королевским троном. Ни за что!»

Даунорас давно вызывал у меня отвращение, но теперь представился случай окончательно расквитаться с ним. Я приосанился:

– Деньгу выкладывай. Даром ни капли не получишь.

– Нет у меня сейчас Потом. Может, как-нибудь скомбинирую…

– Нет денег – не пей, – произнес я сварливым женским голосом. – Да, да, пиво кончилось, ресторан закрыт и нечего тут глаза пялить…

– Арунас, – он придвинулся ближе.

– Чего лезешь? – Я взвизгнул, продолжая изображать официантку третьеразрядной столовой. – Хочешь, чтоб милицейский патруль позвала?..

– Ты шутишь?!

Нахмурившись, я сказал:

– Эта птичка Томкуса на втором этаже живет?

– О-откуда ты з-знаешь? – заикался Викис и как-то сразу сник, будто вьюнок, лишенный опоры. Не ошиблись родители, наградив его именем[18]18
  Викис – дословно вьюнок.


[Закрыть]. В точку попали.

– Странный вопрос. Я еще не видывал птиц, которые жили бы в норах. В окошко – порх, на клен и чирик-чирик с воробушками.

– Слушай, Арунас, и ты ей проиграл?

– Нет, выиграл, – кивнул я наугад, еще не понимая, что он имеет в виду.

– Кончим эти прятки, – предложил он. – И ты и я ее знаем. Это по ее просьбе мы тебя в деревню отправили, иначе она не соглашалась ехать.

– Просила? Меня лично?

– Не совсем. Она просила пару вооруженных ребят для охраны. Ты ей понравился. Кроме того, директор кирпичного завода – мой хороший друг. Он и выпросил эту бригаду. Понимаешь? Захолустье, скука страшная, к тому же рабочих человек сто, пролетариат…

Я слушал, как запутывается этот выдающийся враль, и радовался.

– Не знаю, Викис, как поет твоя птичка, но вид у нее настоящей чертовки. К тому же она еще трубку курит, в «очко» играет. По ладони гадает… Передай ей привет от вооруженной охраны. Салют!

– А как же насчет спирта?

– Чтобы раздобыть спирту, мне приходится не только шапку снимать, но низко кланяться. Ради такого дела, думаю, и ты мог бы, не переломишься…

– Послушай, пока я еще секретарь! – У него сдали нервы.

– А я заведующий отделом. И не по твоей милости. Если спирт – это те проценты, о которых ты в столовой говорил, я готов еще раз дать тебе по морде.

Он попятился и только у двери пригрозил:

– Ты мне еще ответишь за это!

– А кто ответит за то, что увеселение твоего директора нам чуть жизни не стоило? Молчишь? А кто ответит за промтоварные талоны, которыми ты спекулируешь? За подложные отчеты, за присвоенные комсомольские деньги, а?

– Скажи, чего тебе надо? – Он застыл у двери.

– Уматывай отсюда к чертовой матери, а то, боюсь, не успеешь!

Впервые я сказал, что думал. И пес с ним, не жалею.

В пылу разговора я не придал значения словам Даунораса. И только позже, поостыв, начал сопоставлять факты: выезд, кирпичный завод, поломка машины, нападение, потом Томкус, Томкус, Томкус… В этой цепи не хватало каких-то звеньев, о которых я тогда ничего не знал.

Томкус… Но при чем тут Томкус? Стоп! Ну-ка, ну-ка, милый Гайгаленок, вспомни-ка: разве Томкус уже однажды не стрелял в тебя? Несчастный случай? Не торопись. Для одних несчастный случай, а для других – куча золота. Да, стрелял. Как последний трус – сквозь карман. И как я тогда не догадался, что это умышленно! Мы шли с танцев. У него развязался ботинок, он остановился, наклонился. И вдруг – трах! Пуля прошла совсем близко. Я к нему, а он стал оправдываться, мол, сам не понимает, как пистолет выстрелил. Я поверил. Но пистолет может лежать в кармане только дулом вниз или вверх, но никак не в сторону…

Сопоставив факты, я отправился к знакомому милицейскому работнику. Не застал его и возвратился со всеми своими сомнениями. А если действительно он нечаянно? Ведь дуло могло повернуться, когда Томкус наклонился. Нет, только не в кармане пиджака. Нужно быть последним ослом, чтобы ничего не заподозрить. Надо было все проверить. Осторожно, без спешки, потому что за такие вещи по головке не гладят. Но как? Тогда для меня это была проблема из проблем. А теперь я бы решил ее в пять минут. Вот только эта чертова температура! Уж полдня прошло, скоро вечер. Эх, дал бы мне тогда кто-нибудь мои теперешние знания!..»

– Маре, брагу развела? – прервал его мысли голос Шкемы.

– Проверь, коли охота, – Гайгалас узнал голоса и не стал выглядывать. И так ясно…

9

Во дворе никаких перемен. Женщины подметают дорожки, посыпают песком пепел и кровавые пятна. Мороз уже хозяйничает вовсю.

Осоловев после сытной еды, Альгис вспомнил о баклаге, подаренной Анеле. Отвернул пробку, глотнул. Спирт опалил горло и еще долго жег под ложечкой. По телу разлилось пьянящее тепло. Мысли потекли уже более веселые.

Он вспомнил, как ремонтировали спортивную площадку, и отхлебнул еще глоток.

«Правильно говорит народ – без пол-литра не разберешься. Опрокинешь рюмку – и все становится на свои места, все делается ясным и понятным. Не будь похмелья, люди, пожалуй, пили бы, не протрезвляясь».

Альгис отхлебнул в третий раз, закрутил пробку и, довольный, отдался воспоминаниям о том, как он по воле случая стал лучшим Шерлоком Холмсом в Заречье.

«По решению горкома все комсомольские организации занялись строительством новых и ремонтом старых спортивных площадок. Зашевелились и наши клубисты: весной трудно бездействовать.

Неподалеку от ботанического сада мы знали заброшенную баскетбольную площадку овощеводческого техникума. Расчистили ее, целую неделю молотками дробили кирпич, засыпали красноватым щебнем неровности, образовавшиеся от дождя и льда, а потом укатали площадку тяжелым бетонным катком. Щиты уцелели, сторож техникума припрятал их, не дал сжечь, корзины тоже сохранились. Не было столбов.

Ребята обошли ближний лес и ничего подходящего не нашли. За войну все было повырублено, остались только искривленные, очень толстые или совсем маленькие деревья, недомерки. К тому же ни ольха, ни осина не годились – сгнили бы в земле за одно лето.

А столбы нужны были до зарезу.

– Электричества теперь нет…

Не помню, кто первым произнес эти слова, но идея была соблазнительная. На улицах полно прекрасных столбов, к тому же пропитанных водонепроницаемым составом. Было бы электричество – другой разговор, а теперь столбы могли выручить нас. И вот однажды вечером ребята, облюбовав два столба, стоящие невдалеке от крепостного вала, отправились в поход. Через полчаса государственное имущество очутилось на спортивной площадке. А когда стемнело, баскетбольные сооружения были готовы. Через неделю мы уже чувствовали себя выдающимися спортсменами и вызвали на соревнование воинскую часть. Встречу решили провести в честь предстоящих праздников.

В установленный день на площадку начала собираться приписанная и не приписанная к клубу молодежь. Посмотреть игру пришли работники комитета комсомола и даже случившиеся гости из Москвы. Это накалило страсти спортсменов. Соревнование было яростным. Борьба шла мяч в мяч, бросок в бросок. Победу мы вырвали с разницей всего в три очка. Умывшись в пруду, шумно переговариваясь, пошли в клуб.

– Познакомься: инструктор ЦК ВЛКСМ, – подозвал меня Ближа. – Предлагает взять тебя в горком.

– А учеба? – спросил я, пожимая руку гостю.

– Ну, посмотрим, – Ближа произнес это весьма равнодушно, как бы отталкивая от себя решение.

– А может быть, вы согласитесь поехать в центральную комсомольскую школу? – без помощи переводчика спросил москвич.

– Ни за что. Я должен окончить гимназию.

Проводив гостей и подтолкнув легковушку на гору, мы собрались в библиотеке клуба. Играли, пели и – шила в мешке не утаишь! – распили две бутылки самогона, да такого, что один запах валил с ног. Мы праздновали победу!

Когда кремлевские куранты пробили двенадцать, открылась дверь и появилась раскрасневшаяся, растрепанная, злая, будто фурия, женщина – Шилейкене. Остановившись в дверях, оглядела нас, презрительно скривилась. Водка и закуска вмиг исчезли со стола.

– Пьете, бандиты! – Она напустилась на нас, будто за кражей в своем огороде поймала.

– Вы хотя бы Христово имя упомянули, если не умеете здороваться культурно, – я был настроен воинственно.

– Я вас помяну, черти полосатые! Не посмотрю, что вы комсомолитовцы! Кто мне за лошадь ответит?

– Да чего вы кричите? Что вам нужно? – пытался по-хорошему объясниться Гечас.

– И ты туда же, толстозадый! Заткнись! Бичюс, ты тут старший, ты и отвечай. Моя лошадь тебе что – клоп, коза дохлая?

И понесла, разошлась баба, словно в кабаке, аж стекла звенели. Наконец охрипла. С трудом мы поняли, что ее муж ехал в темноте по валу с возом зерна, и лошадь наступила на электрический провод, который мы, когда спилили столбы, бросили на земле. Током убило лошадь и порядком тряхнуло Шилейку.

– Не выдумывайте! Во всем Заречье нет света. Откуда же в проводах ток? – удивился я.

– Когда сумасшедший задумает повеситься на соломинке, бес в соломинку проволоку всунет… Какое мое дело, откуда ток! Выкладывайте три тысячи червонцев, не то я на вас в суд подам. Выбирайте. Слыханное ли дело? При немцах, при фашистах остались в живых, а теперь эти, проклятые, без ножа режут.

И снова ее разобрало, орала так, что хоть святых выноси. Когда уж совсем обессилела, хлопнула дверью.

Перспектива ходить по судам нам не улыбалась. И вообще слово «суд» тогда по старой памяти звучало страшно – как тюрьма, каторга. Кроме того, мы чувствовали, что виноваты. Но три тысячи червонцев! Это была безбожная цена. Наверное, родители у всех членов клуба за месяц столько не зарабатывали. И все же сгоряча мы ухватились за спасительное на первый взгляд средство – отдать деньги. Стали держать совет.

– А если продать клубный инвентарь? – предложил Лягас.

– Только через мой труп, – возразил я. – Это народное имущество. Мы можем продавать только свою личную собственность.

Принялись подсчитывать. Сбережения и имущество всех членов совета давали всего лишь неполную тысячу червонцев.

– Прибавьте еще мою козу, – предложил Багдонас.

– А родители что скажут?

– Я ее растил для себя. Думал, продам и костюм куплю.

Никто не знал, сколько стоит коза. Мы оценили ее в пятьсот червонцев. Надо было найти еще столько же, но на это нас уже не хватило: светало, кончился табак, и новые идеи не хотели рождаться.

– Есть еще один выход! – вдруг крикнул Машалас. – Мои родители самые богатые, они и должны будут дать деньги.

– Ты бы подлечился, – прервал его Гечас.

– Пусть болтает, – успокоил я обоих.

– Нет, вы послушайте, это довольно серьезный план. Всю вину я возьму на себя. За это по закону мне придется отсидеть. Но разве родители допустят, чтобы сынка посадили в тюрьму? Корову, дом продадут, но из беды вызволят. Вот и все. Ну, а за это – самое плохое – схвачу ремня. Можно рискнуть ради товарищей.

– Все виноваты, все и отвечать будем, – отверг жертву Гечас. – Неужели посадят весь клуб? Кроме того, мы эти деньги можем заработать на разгрузке вагонов.

– Осел! Альгиса одного судить будут. Он заведующий, ему и отвечать, – ввязался в разговор мой брат. А остальные тем временем подсчитали, что нам придется разгрузить шестьдесят вагонов, чтобы заработать недостающую сумму.

Предложение отпало само собой. Уже совсем рассвело. Люди спешили на работу, а мы все еще заседали. В школу в тот день не пошли не только члены совета, но и рядовые. Всем хотелось знать, что мы предпримем, а мы топтались на месте и жеребьевкой решали, кому из нас приносить себя в жертву. Короткая спичка досталась Гечасу, и он посчитал это за честь для себя.

– Вы обо мне не забывайте, – только в последний миг дрогнуло его сердце.

Ввалился Шилейка. Он был пьян.

– Так как же? – спросил, разваливаясь на стуле.

– Если хотите, полторы тысячи мы как-нибудь наскребем.

Он подумал для виду, поскреб грудь и сказал:

– Выкладывайте денежки, и разрази вас гром.

– Денег у нас еще нет. В ближайшее время что-нибудь продадим…

– Полоумные, свинопасы! Я жалел вас, как собственных детей. Да, видно, придется сажать. Упрячут как миленьких, клеток на всех хватит. Немцы позаботились. А новая власть не спешит разрушать.

– И отсидим! – ответил я в сердцах.

– И за столбы накинут… Не думай, власть своего не упустит…

– За все отсидим. А вы проваливайте отсюда! – заступился за меня Гечас.

– Коммунию строят, а гроша за душой не имеют! Я думал, власть вам немножко подбрасывает. А здесь, оказывается, бесплатный детский сад, приют! – Он издевался. – Коммунистический приют…

– Вы коммунизма не касайтесь! Не вашему поганому рту произносить это святое слово! Никто вам не велел таскаться по ночам. Дороги там нет, а электричество не мы включили.

– Знай свое место, пастух. Он будет мне указывать, куда и когда мне ездить. Суд выяснит, что мне можно и что можно вам.

– Это другой разговор, – сказал Юргис. – Хотя вы и наш сосед, но постарайтесь закрыть дверь с той стороны.

Шилейка вышел. Однако подсказал нам прекрасную идею:

– Я еще выясню, что вы за птицы!

Когда горячка спала, мы начали думать:

– А почему бы и нам не выяснить, что он за птица?

– Ребята, надо проследить, куда Шилейка девал полный воз зерна?

– И электричество кто-то из казарм ворует. Подключается только ночью. Днем я проверял – не дергает.

– А почему он таится, почему по ночам ездит?

Мысль к мысли, слово к слову, и совет клуба, отложив все дела, решил понаблюдать, чем занимается Шилейка.

Впервые в жизни я руководил такой, сложной разведывательной операцией. Из двух соседних домов мы ежедневно следили за каждым шагом семьи Шилейки. Уговорили живущего напротив соседа пустить наших ребят на чердак. Я записывал все поступающие сведения. А через трое суток подвели итог. Я подчеркнул в тетради и зачитал наиболее интересные сообщения:

«11. Шилейка снова привез ночью какие-то мешки.

14. Жена Шилейки продает солдатам водку.

19. Оборванные провода починил проживающий у Шилейки военный, вкопав вместо столбов несколько высоких жердей.

27. Когда закапывали лошадь, на бедре был виден воинский номер ВЧ/35.

28. В подвале у Шилейки по ночам что-то постукивает и тонко жужжит.

29. Почти каждую ночь беспрерывно валит дым из трубы».

Другие факты – например драки Шилейки с женой – не интересовали нас. Прежде всего мы пошли к военным.