Текст книги "Горбун"
Автор книги: Вероника Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
– А вы? – спросил горбун.
– А чем я хуже? – возмутилась я.
– Я не заметил, чтобы вы говорили о ценах и магазинах. Вы заходили в магазины с тех пор, как приехали?
– Что же в вас за сила такая, если вы не заметили, как дотащили вчера мои сумки?
Горбун рассмеялся.
– Ваши магазины действуют мне на нервы, – пожаловалась я. – У нас лучше: вошёл и взял что есть, если это тебе нужно. А в ваши магазины зайдёшь и не знаешь, что тебе нужно и нужно ли что-нибудь вообще.
– Извините за нескромный вопрос: в материальном отношении вы живёте как все или лучше, чем основная часть населения?
А ещё говорили, что за рубежом не принято интересоваться чужой зарплатой!
– Как все. Лучше, чем одинокие пенсионеры, инвалиды, матери-одиночки и малообеспеченные семьи с детьми, но хуже, чем начальство, Ветераны, кооператоры и спекулянты. В общем, жить можно.
Упорные расспросы стали мне надоедать. Одно дело – обнаруживать перед иностранцем русского происхождения пробелы в образовании, что всё-таки личная моя вина, а совсем другое – выворачивать свой пустой карман и показывать, до какой нищеты доведён народ.
Горбун не спускал с меня глаз.
– Не сердитесь, Жанна, – начал он. – Мне…
Он не договорил и замер, пристально вглядываясь в конец дорожки.
– К вам гости, – сумрачно объявил он.
По дорожке шла Нонна, держа за руку девочку лет пяти. Дитя, в свою очередь, тащило за собой куклу, от одного вида которой советские дети подняли бы рёв. Позади следовали двое незнакомых мужчин.
– Кто это, Леонид? – настороженно спросила я.
Горбун покачал головой.
Мне понравился старший, как впоследствии выяснилось, родственник Ларса и отец девочки. Он был строен, черноволос и довольно привлекателен лицом. Молодому человеку было лет двадцать пять и внешне он походил на моего сотрудника, на котором я привыкла оттачивать своё остроумие. Полагаю, что именно благодаря этому обстоятельству я сразу почувствовала себя с ним легко, несмотря на его застенчивость, незнание им русского языка и моё невежество во всех других языках.
– Здравствуй, Жанночка, – заговорила Нонка. – К нам в гости приехали родственники мужа, и Ларс посоветовал привезти их к тебе. Леонид, как хорошо, что вы ещё не ушли! Прошу вас, будьте переводчиком. Они не знают ни слова по-русски, и за утро я с ними совершенно замучалась.
– И поэтому решила сделать мне такой же подарок, – разгадала я её хитрый замысел. – Неужели Ларс не мог научить их говорить по-русски?
– Но почему же все обязаны говорить по-русски? – возразила Нонна.
– "Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин".
Зря Дружинин всё утро разговаривал со мной о литературе. Раз начав, я уже не могла освободиться от цитат. Сам-то он сидел, словно его ничего не касалось, и посмеивался, а к нам, между тем, уже подошли оба взрослых гостя и дитя и вежливо улыбались.
– Познакомьтесь, пожалуйста, – заторопилась Нонна, ласково глядя на Леонида и явно обрадовавшись возможности переложить заботу о гостях на его горб.
Дружинин встал и с изысканной вежливостью представил нам вновь прибывших. Полагаю, что речь его на датском отличалась таким же изяществом, потому что гости перестали незаметно для окружающих осматривать его фигуру, а оживились и закивали.
Как выяснилось, старшего датчанина звали Петером, а младший носил имя Ханс.
– А это Марта, – засюсюкала над девочкой Нонна, поправляя её светлые локоны.
Меня всегда поражало, что, слушая жуткие нечленораздельные звуки, которые издают над ними взрослые, дети ухитряются улавливать в них смысл и через некоторое время с большей или меньшей степенью точности выговаривать слова. Я, человек, умудрённый жизнью и достаточно прилично владеющий русским языком, часто не могла разобрать не только слова, но целые фразы, которые изливала на девочку Нонна.
– Я тебе вчера не позвонила, – вспомнила моя подруга. – Ларс сказал, что ты в норме, но, когда я была здесь, вид у тебя был ужасный. Как ты себя чувствуешь?
Горбун услышал её заботливые речи и окинул меня оценивающим взглядом, за который я решила особым способом отомстить Нонке.
– В целом ничего, – печально сказала я, – но недостаточно хорошо, чтобы соорудить для гостей какой-нибудь обед.
Дружинин быстро отвернулся, а Нонна погрозила мне пальцем и ушла в дом, чтобы приступить к приготовлению еды. Кажется, она была очень довольна, что может уединиться в кухне и хоть на время забыть о своих гостях. Я тоже была довольна, потому что могла не думать о кастрюлях и в то же время не особенно волноваться о датчанах: раз они не говорят по-русски, то ими волей-неволей придётся заниматься горбуну.
Мой хитрый расчёт, однако, едва не провалился, потому что Дружинин оказался не ягнёнком и вовсю выказал своё коварство, повернувшись ко мне и улыбнувшись с подозрительной любезностью.
– Хорошо, что вы остались с гостями, Жанна, – похвалил он меня. – Надо дать Нонне отдохнуть.
– Я тоже так думаю, – настороженно согласилась я.
– Мне кажется, что скучно вам теперь не будет, и поэтому очень рад за вас, а я, пожалуй, пойду.
– Пойдёте?! – с ужасом воскликнула я. – Куда вы пойдёте, Леонид?
– Домой. Я совсем запустил работу.
Перспектива сидеть с датчанами, натянуто улыбаясь и не открывая рта до той поры, пока обед не будет готов, а точнее, пока Нонка не сочтёт себя отдохнувшей, чуть не убила меня.
– Что с вами, Жанна? Вам нехорошо?
Я смотрела на горбуна с лютой ненавистью, а он смеялся.
– Наверное, впервые моё присутствие для кого-то так желанно, – нахально заявил он, а мне нечего было ему ответить.
– Жанна, помоги мне, – позвала меня Нонка, и я поспешила к ней.
– Представляешь, он заявил, что ему надо работать и он уходит, – возмущалась я.
– Кто? Леонид?
– Именно. Правда, потом оказалось, что он не совсем уходит, а, скорее, остаётся. Знаешь, за такие шутки надо бить.
– Так и быть, побей, раз тебе так хочется, но сперва послушай меня.
– Ну?
– Присмотрись к Петеру.
– А что в нём такого особенного?
– Он человек хороший и к тому же вдовец.
На меня сразу повеяло сватовством.
– Что ж из того, что он вдовец? – ощетинилась я.
– Я тебе не предлагаю выходить за него замуж, – спокойно убеждала меня Нонна, – просто присмотрись. Симпатичный, хороший семьянин, прилично зарабатывает… ОЧЕНЬ прилично зарабатывает!..
– … и согласится переехать в СНГ, – заключила я.
– Разве тебе не хочется закрепиться здесь? – удивилась Нонна.
– Я здесь ещё не осмотрелась, – призналась я. – Очень уж отличается быт там и тут. Словно на другую планету попадаешь.
– Ну, вот и осмотрись, – вкрадчиво сказала Нонна, выталкивая меня из кухни. – И присмотрись. Не забывай, что тебе не двадцать.
– Забудешь, так напомнят, – проворчала я.
На веранде на вынесенных стульях уже расположилась мужская часть общества. По совету Нонны, я пригляделась к Петеру и выяснила, что внешне он ещё интереснее, чем показалось мне вначале, но менее красив, чем Хансен. Вот если бы Петер был Хансеном, а Хансен Петером, я бы не колебалась и все силы употребила на то, чтобы ему понравиться, но он не был моим златокудрым героем, поэтому я направила внимание на выискивание его недостатков. Если бы мне удалось найти что-то, его порочащее, то сомнения исчезли бы сами собой, а если в далёком будущем появятся сожаления, то потребуется лишь вспомнить непростительный недостаток кандидата в женихи – и сожалеть будет не о чем.
Я, конечно, не стояла и не глазела на Петера, а глянула разочек украдкой, натолкнулась на подозрительный взгляд горбуна и села в шезлонг, чувствуя себя не очень свободно. К счастью, Марта оказалась приветливой девочкой и совершенно не дичилась. Оторвавшись от отца, она подошла ко мне и, положив куклу мне на колени, принялась на датском объяснять её достоинства.
– Вы любите детей, Жанна? – спросил горбун и пояснил, хмуро покосившись на Петера. – Это вопрос датчан, но мне тоже интересно.
– Терпеть не могу, – сказала я, – и не знаю, о чём с ними говорить, но дети почему-то этого не понимают и никогда не оставляют меня в покое. А датчанам скажите, что я просто о б о ж а ю детей. И вообще, Леонид, переводите, пожалуйста, мои слова полестнее для меня.
Дружинин ухмыльнулся и что-то сказал Петеру. Тот засмеялся.
– Что вы ему сказали? – насторожилась я.
– Только то, о чём вы попросили напоследок, – ответил горбун.
Я поняла, что, как бы обдуманно я ни говорила, он всё равно будет переводить по-своему.
– Тогда почему он смеётся? – угрюмо спросила я.
– Это хороший смех, – сказал горбун. – Очень лестный для вас.
Ханс о чём-то заговорил, обращаясь к Дружинину, но и посматривая в мою сторону. Я была уверена, что речь снова идёт обо мне, поэтому занялась Мартой, а вернее – её куклой. На моё детство большое влияние оказал старший брат, поэтому в то нежное время меня интересовали только ружья, пистолеты, солдатики и, как уступка моему полу, плюшевые и меховые зверюшки. Куклы я стала ценить лишь в зрелом возрасте, но, разумеется, не с точки зрения игры, а с чисто эстетической. В кукле, которую я сейчас держала на коленях, не было внешней прелести, какая бывала (в нашем СНГ даже об игрушках приходится говорить в прошедшем времени) во многих советских куклах. Наоборот, меня неприятно удивило её слишком взрослое лицо и по-женски сформированная фигура, но играть с ней оказалось настоящим удовольствием. Прежде всего, Марта дала мне послушать, как её любимица говорит «мама», открывая при этом рот. То, что глаза у Берты закрывались, меня не удивляло, потому что и наши куклы умеют их закрывать, но вот открывающийся кукольный рот – явление для меня новое и неожиданное.
Что-то щебеча, Марта отбежала к отцу и, порывшись в его кармане, извлекла на свет божий уменьшенную копию бутылочки с соской, ложку и крошечную куколку. Вернувшись ко мне, она на примере куклы показала мне сложный процесс кормления детей, причём рот Берты неуклонно открывался в нужный момент и закрывался, когда ложка или соска отнимались от губ. Покормив куклу, Марта повела её гулять по моим коленям, держа её только за руку, а ноги Берты передвигались автоматически, без посторонней помощи, слегка сгибаясь в коленях. Чтобы не пропустить такое чудо, я по собственной воле покинула шезлонг и сама (О благословенные длинные юбки!) повела куклу за руку, а она вышагивала по полу, как ни в чём не бывало, философски принимая смену поводыря. Куда годятся прославленные Барби и Синди в сравнении с Бертой! В довершение всего, вероятно, чтобы меня добить, Марта изогнула руки куклы, сунула в них маленькую куколку и заставила Берту ходить, укачивая дочку.
Выявив все достоинства куклы, я села на ступеньку и занялась более детальным исследованием сложной игрушки. Марта вертелась рядом, руководя моими действиями, а потом прижалась ко мне, обняв меня за шею. Вероятно, бедной девочке очень не хватало матери, потому что в её движениях читалось больше, чем детская ласковость, но, несмотря на жалость, которую я к ней испытывала, шея у меня начала болеть, и я посадила её к себе на колени, а затем оглянулась на примолкнувших гостей. Все трое с разными выражениями смотрели на меня, причём самый простодушный взгляд был у Ханса.
Удивительно, до чего общность языка сближает людей за рубежом! Разве смогла бы я чувствовать себя так легко с едва знакомым человеком на родине? Я была бы скована в его присутствии и не знала, о чём с ним говорить. Теперь же я нисколько не стеснялась горбуна.
– В чём дело? – строго спросила я.
Дружинин отвёл глаза, быстро взглянул на Петера и нахмурился.
– Не предполагал, что вы любите играть в куклы, – сказал он.
– И правильно делали, что не предполагали, – похвалила я его.
– Ну да, конечно, вы сейчас выступали в роли конструктора, – поддразнивал меня горбун. – Что же может сказать советский инженер о датских игрушках?
– Что будет бессовестно, если какой-то из наших чиновников вздумает рекламировать такую куклу по телевизору.
– Почему?
– Потому что наши дети не могут получить даже самые примитивные игрушки. Зачем же их дразнить такими куклами? От Барби они с ума сходят, что же с ними будет, если показать подобную Берту? А она дорогая? Все родители могут купить такую куклу для своих детей?
– Только состоятельные, – сказал Дружинин.
– Разве отец этой девочки миллионер? – удивилась я.
– Не миллионер, но богат, – нехотя ответил горбун, пристально глядя на меня. – Он возглавляет фирму по производству игрушек.
– Понятно, – оживилась я. – А эта кукла – продукция фирмы. Неплохая продукция. Так ему и передайте.
Горбун заговорил по-датски, а Петер почему-то засмеялся.
– Что вы ему сказали, Леонид? – возмутилась я.
– Перевёл ваши слова.
– Почему он смеётся?
Дружинин и глазом не моргнул.
– От радости, – объяснил он.
Я почувствовала, что к окончанию визита датчан успею возненавидеть горбуна, который делал всё, от него зависящее, чтобы выставить меня в невыгодном свете.
Петер вновь что-то сказал, улыбаясь мне и кивая.
– Он вас благодарит, а мне всё-таки надо уходить, – заявил Дружинин.
– Куда вы так спешите? – удерживала я его. – Что у вас за работа, которая не может подождать?
– Перевод на датский Некрасова, – ответил он, улыбаясь.
Для меня всё стало ясно.
– Так вот почему вы его так хорошо знаете!
– Ещё и поэтому, – согласился горбун, не умоляя, однако своих заслуг.
– А что вы переводите? – поинтересовалась я, усаживая Марту поудобнее для себя.
– "Три страны света". И представьте, застрял на середине, а время не ждёт.
Какое счастье, что года полтора назад я зашла в книжный магазин именно в тот день, когда там продавался этот роман, и неменьшее счастье заключалось в том, что у меня были с собой деньги.
– "Ну, оно, конечно, неприятно. А умереть не умрёшь", как сказал бы Хребтов, – объявила я.
Дружинин хмыкнул и собрался было что-то спросить, но в этот миг заговорил Петер.
– Что он сказал? – поторопилась я выяснить у вновь помрачневшего и о чём-то задумавшегося горбуна.
– Это не для ваших ушей, барышня, – произнёс Дружинин.
Между тем Петер смотрел на меня очень мило и не было заметно, что у него есть привычка ругаться.
– А если честно?
Горбун почти со злобой покосился на ни о чём не подозревавшего главу фирмы.
– Он сказал, что вы хорошо обращаетесь с детьми.
Перевод был дан одной фразой, а датчанин говорил долго, так что большую часть сказанного мне не довелось узнать. С чисто женским коварством я выработала план дальнейших действий, по которому должна была проявить необычайную нежность к ребёнку и внимание – к отцу этого ребёнка и заставить своего мучителя убедиться, что никакие его ухищрения не заставят меня изменить мнение о них в худшую сторону.
– Марта очень хорошая девочка, и с ней нетрудно подружиться, – ласково сказала я.
Дружинин нехотя перевёл несколько слов, а Петер задумчиво посмотрел на меня.
В этот день все мои усилия были направлены на то, чтобы доставить горбуну неприятности, благодаря чему и мне было весело, и гостям приятно. А в довершение удовольствия зазвонил телефон и, так как трубку взяла я, то и честь говорить с Душкой выпала тоже мне. Полицейский спрашивал, нет ли у нас новостей, а также объяснил, что склонен считать подозреваемым исчезнувшего Мартина и все силы употребит на его розыск.
Положив трубку, я кратко рассказала о намерениях Хансена, а горбун, не долго думая, поведал обо всей этой истории датчанам. У Ханса от возбуждения загорелись глаза, а Петер стал задумчив, словно убийство незнакомой девушки бросало тень на обитателей дома. Следить за этой переменой было неприятно, и я решила удалиться из комнаты под предлогом показать Хансу место преступления. Пример свободно жестикулирующего Ханса воодушевил меня и, несмотря на то, что мне очень мешала Марта, я детально показала, где была обнаружена девушка, как она была обнаружена и что я испытывала при этом. Как же мне было легко с этим скромным молодым человеком! Мы переговаривались знаками и совсем не нуждались в помощи горбуна. Напротив, я убеждена, что его вольные переводы наших реплик лишь затемняли бы дело. Но Дружинин всё-таки нарушил плавное течение нашей беседы, заглянув в комнату и окинув нас внимательным взглядом.
– Петер собирается уходить, – объявил он, и мне показалось, что он чем-то очень доволен. – И о чём же вы сумели договориться с Хансом?
К счастью, я не успела ответить, потому что молодой датчанин стал о чём-то расспрашивать горбуна.
Дружинин повернулся ко мне.
– Он очень удивлён, что вы держите у себя обезьяну, и спрашивает, как при угрозе голода в СНГ вам удаётся её прокормить.
Мне с трудом удалось сдержать смех.
– Он ничего не понял, – сказала я, сразу почувствовав ужасную усталость. – У меня только собака, а она ест то же, что и мы.
Дружинин задержался после ухода гостей и неуверенно посмотрел на меня.
– Жанна, вы не передумали? – спросил он.
– О чём вы?
За сегодняшний день было сказано слишком много, поэтому я не могла сообразить сразу, что имеет в виду горбун.
– Вы не хотите переехать в отель? Я бы отвёз вас в город.
– Нет, не хочу, – отказалась я, принуждаемая таким непонятным для моего собеседника явлением, как отсутствие денег.
Был бы на месте Дружинина человек из СНГ с моим уровнем доходов, он моментально бы сообразил, что настаивать бесполезно и прямо-таки неприлично, но горбуну такие тонкости были неведомы.
– По крайней мере, заприте покрепче дверь, – попросил он. – И окна закройте. Но на вашем месте, я бы переехал.
Вечерело, и беспокойство уже начинало подбираться ко мне, так что горбуну можно было не напоминать об опасности.
– Конечно, запру, – бодро заверила я его. – Не только запру, но и забаррикадируюсь, как в крепости. В случае опасности буду стрелять, а перед входом вырою волчью яму.
Дружинину не понравился мой оптимизм.
– До свидания, Жанна, – попрощался он, очень строго взглянув на меня. – Доброй ночи.
Доброй ночи. Я была бы счастлива, если бы она оказалась доброй и кончилась благополучно. Я услышала, как заработал мотор и отъехала машина, вернулась в дом и заперла дверь. По-моему, было бессовестно со стороны Иры оставлять меня одну в доме, где произошло убийство.
Чем можно заняться, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей? Все люди разные, и панацеи быть не может. Лично я собрала на диване в гостиной несколько книг из библиотеки Иры, в том числе "Мёртвое озеро" Некрасова, сборник рассказов Конана Дойля, пару повестей Агаты Кристи, ручки, тетрадь с моей повестью, кипу листков с намётками будущих злодеяний горбуна и дюжину бананов на случай острого голода. Кроме этих полезных приготовлений я везде задёрнула шторы и включила свет. Честь моей предусмотрительности! Теперь я могла спокойно выйти из своей комнаты, зная, что встретит меня не таящая опасность темнота, а милый, успокаивающий, внушающий надежду свет.
Затем я очистила банан, положила на колени "Мёртвое озеро", а на книгу – раскрытую тетрадь и принялась обрисовывать коварные замыслы горбуна. Внешность своего героя мне не пришлось выдумывать, ведь его прототип не так давно распрощался со мной, но над именем пришлось долго размышлять, потому что назвать злодея именем моего брата я не могла и помыслить. Как всегда, его пришлось назвать условно, однако я знала, что настолько привыкну к этому условному имени, что потом не смогу представить его иначе, чем Борисом Дмитриевичем. Сюжет повести перекликался с окружающей меня действительностью, но, конечно, был много ярче, потому что вымышленные герои не только говорили, но и мыслили, а в жизни мысли людей скрыты от постороннего восприятия. Героиней я сделала девушку, похожую на меня, но, разумеется, моложе, красивее и гораздо умнее, которая приезжает в другой город к родственнице, знакомится с многими тётушкиными знакомыми, в том числе и с горбуном. Эту часть повести я уже успела написать раньше, но благодаря неожиданному появлению симпатичного Петера с дочерью и засевшей в мою романтическую голову фантазии быть к ним поласковее, потому что это, как мне казалось, досадило бы Дружинину, решила кое-что изменить в своём сюжете, так что пришлось срочно переписать несколько страниц и кое-где подправить текст, сделав горбуна таким галантным и обходительным, что он будто бы сумел внушить к себе любовь неопытной в сердечных делах девушки. Что делать? Воображение порой рисует такие необычайные картины, которых в действительной жизни не могло возникнуть. Так и моей героине суждено было влюбиться в тётушкиного горбуна, в то время как мне это чувство не грозило, хотя я и познакомилась с реальным горбуном и даже имела с ним длинные беседы. Моя фантазия, лишившись сдерживающего повода, способна унести меня в самые невероятные дебри человеческих чувств, так что после недолгих сомнений я уже свободно представляла переживания своей героини. Между тем, произошло убийство, потом серия покушений, которые я ещё не слишком отчётливо себе представляла, ещё одно убийство. Лишь в самом конце будет ясно, что преступником был горбун, а жертвой его исковерканной психики должна была стать полностью доверявшая ему девушка.
Моей задачей в этот вечер было описание первого убийства и, наверное, каждый согласится, что менее подходящую тему в моём нынешнем положении придумать было трудно. Когда моя героиня обнаружила труп, картина реального преступления предстала передо мной с такой отчётливостью, что стало жутко. В комнате за стеной, где была убита девушка, мне почудились шаги и стон, у входной двери кто-то царапался, а за окном слышалось шуршание. Будь я у себя дома в Москве, мысль об окне можно было бы отбросить, потому что на шестнадцатый этаж так просто не вскарабкаешься, а уж тот, кто окажется способен на сей подвиг, должен обладать недюжинной ловкостью и не выдаст своего присутствия заурядным шуршанием. Но здесь была не Москва, не милый моему сердцу шестнадцатый этаж, а небольшой частный домик в окрестностях Копенгагена, и проникнуть в него мог каждый желающий.
Не подумайте, что моя жизнь в этот вечер и последовавшую за ним ночь свелась к пассивному ожиданию беды: на Руси не только не перевелись, но и умножились женщины, которые могли бы остановить на скаку коня, если бы эти благородные животные не стали редкостью, и войти в горящую избу, особенно если в этой избе находится импортная видеотехника. При невероятном всплеске преступности в СНГ, какая наблюдается сейчас, почти каждая советская женщина находится в состоянии готовности по мере сил дать отпор бандиту или квартирному вору. Дать отпор и, если возможно, бежать, пока не появилась милиция и не арестовала подвергшуюся нападению за превышение степени самозащиты. До сих пор моя роль в происходящих событиях была самой что ни на есть жалкой, но это вовсе не следствие моей слабости и беззащитности. Будь я одна, мне бы поневоле пришлось предпринимать самостоятельные шаги, где и проявилась бы моя способность к решительным действиям, но рядом оказался горбун, который так решительно отстранил меня от всех неприятностей, что я растерялась и полностью подчинилась его воле, словно это было очень естественно для меня, никогда ни на кого не полагавшейся, потому что полагаться было особенно не на кого. Правда, несмотря на свою стойкость, я сейчас не была бы против присутствия Дружинина, потому что нервы у меня не железные и их не мешало бы поберечь, но он ушёл и приходилось рассчитывать только на свои силы, подкрепляемые надеждой, что убийца побоится забраться в ярко освещённый дом. Именно поэтому в моих руках и оказались найденные весьма кстати молоток для отбивания мяса и топор, а сама я показалась себе чем-то средним между Чингачгуком и гангстером.
Время, однако, шло, никто не приходил, и моё внимание стало ослабевать. Молоток нашёл себе пристанище на одном конце дивана, топор – на другом, а сама я уселась между ними с тетрадью в руках и через несколько минут уже была увлечена новым эпизодом.
Звонок в дверь заставил меня подскочить. Мне был бы нежелателен даже телефонный звонок, потому что он вывел бы меня из состояния с трудом достигнутого душевного равновесия, но нежданный посетитель вселил в меня панический ужас. Я стояла в прихожей, держа в каждой руке по орудию кулинарного и плотницкого труда, и не решалась приблизиться к двери.
Второй звонок заставил меня переместиться на шаг, а третий, очень долгий и требовательный, – призвать на помощь разум. Стало ясно, что гость не уйдёт и будет продолжать трезвонить, пока его не впустят. Особенная настойчивость звонков позволила пробиться робкой надежде в невинном характере визита. Возможно, это пришла соседка Иры, а я вообразила себе невесть что. Её могла привлечь устроенная мной иллюминация, и добросердечная женщина хочет узнать, не случилось ли чего плохого и не нужна ли помощь.
Словно в подтверждение моей догадки, за дверью послышался женский голос, что-то кричавший по-датски, а следом – гулкие удары. Во мне вновь проснулась недоверчивость, потому что в нашем несовершенном мире существуют наводчицы, своим кротким обликом усыплявшие внимание хозяев, а вслед за ними в дом врывались бандиты. Сконцентрировав в себе решимость, я положила молоток на столик телефона, крепко сжала топор и рывком распахнула дверь, явив перед собой испуганную старушку, пялившуюся на моё устрашающее оружие. Переведя взгляд выше, старушка что-то залопотала, с нежностью оглядела меня и проскользнула в дом. Я была совершенно сбита с толку и осторожно выглянула за дверь, но поблизости никого не было. Осмелев, я вышла на веранду, выразительно поигрывая топором и всматриваясь в темноту. До меня не доносился ни единый звук, а глаза не разглядели даже смутной тени, но всё равно я ощущала чьё-то присутствие.
– Кто здесь? – неуверенно спросила я.
Меня окружало безмолвие. Если кто-нибудь и спрятался в одном из тёмных углов, то он затаил дыхание и не выдавал себя. Был бы у меня фонарь, мне было бы проще, но сейчас я была бессильна перед сомкнувшимся вокруг мраком. Мне следовало не искушать судьбу и сразу же уйти в дом, но громом ворвавшийся в уши скрип половицы заставил меня метнуть наугад топор и спастись за дверью, слыша за спиной характерный шум отскакивающего от летящего предмета человека и грохот падающего топора.
Руки у меня тряслись, и пришлось постоять около двери, прежде чем идти к водворившейся в доме незваной гостье, но этот неприятный миг всё же настал, и я предстала перед старушкой. Вновь послышалось лопотанье, в котором я долго не могла разобрать ни единого слова, пока, наконец, не было произнесено имя Мартина.
– Мартина нет, – сказала я и для верности показала на дверь.
Старушка открыла рот.
– Нет Мартина, – повторяла я, мотая головой. – He is not at home.
Я так хотела, чтобы старушка меня поняла и не приняла мой взмах в сторону двери на свой счёт, что даже перешла на осколки английского языка, удержавшиеся в моей памяти, но гостья, бывшая, по-видимому, родственницей Мартина, знала по-английски ещё меньше меня. Я уже начинала отчаиваться, но старушка вдруг перестала спрашивать про Мартина и перенесла на меня доброе, даже восторженное внимание, от которого я устала уже через пять минут. Старушка ворковала, рассматривая меня и ласково кивая, а я улыбалась через силу, стараясь не выдать своего утомления и растерянности. Наконец, мне удалось освободиться, и я стала знаками спрашивать, не хочет ли она поесть и лечь спать. Мне показалось, что последующий длинный монолог старушки относился к моему предложению поесть и отдохнуть и носил утвердительный характер, так что я кивнула старушке, улыбнулась и поспешила на кухню готовить чай. Опыт с Хансом показал мне, насколько несовершенен мой язык жестов, но согласие гостьи поесть и лечь спать было моим спасением, так что я убедила себя в том, что друг друга мы поняли правильно.
Зачем мне подробно описывать чаепитие и укладывание старушки в комнате Иры? Достаточно сказать, что я излила на неё столько заботы и любезности, сколько никогда ещё ни к кому не проявляла, так что обвинить меня в невнимании никто не сможет. Не хочу хвастаться, но, по-моему, гостья была очарована моей предупредительностью и, прощаясь на ночь, долго что-то говорила, улыбаясь особенно ласково.
Улыбка – это самый действенный и понятный язык у всех народов, но и самый утомительный, так что, уединившись в своей комнате, я была счастлива прогнать с лица выражение вынужденной и длительной радости. Но, даже избавившись от улыбки, я ещё долго чувствовала напряжение в мышцах рта и начала опасаться, что, если старушка зайдёт ко мне по какой-нибудь причине, у меня не будет сил снова растянуть губы. Впрочем, я недолго была занята раздумьями, потому что усталость давала себя знать, а появление в доме безопасной и беззащитной старушки странным образом успокаивало и вселяло уверенность в собственной безопасности.
Я спала долго и крепко, а проснувшись, уловила запах кофе и позвякивание посуды на кухне. По мнению многих, старые люди спят мало. Мне лично не удавалось убедиться в этой особенности стариков, но моя гостья, похоже, наконец-то подтвердит правильность этого высказывания. Наверное, она встала очень давно, успела выпить кофе и теперь моет посуду. Нехорошо получилось, что ей пришлось самой о себе позаботиться, но откуда мне было знать о её привычках?
Ароматный кофе дразнил меня, но ужас перед общением со старушкой был сильнее прихотей желудка, и я стала придумывать занятие по душе, которое поможет мне скоротать часок, а гостья будет думать, что я ещё не проснулась. Если я примусь за продолжение своей повести, то часа мне будет мало, но полистать знакомую книгу, не вчитываясь особенно, будет и приятно и полезно. Мой выбор пал на Островского, и я насладилась примерами русской речи, впитывая в себя особенно красочные выражения с тайным намерением применить их в разговорах с горбуном, если представится подходящий случай. Этот человек так живо откликался на цитаты, что вытряхнуть на него ворох старомодных фраз будет ни с чем не сравнимым удовольствием. Я представляла, какое у него будет при этом лицо, и даже не пыталась скрывать от себя, что буду с нетерпением ждать его прихода.
Ко мне постучали задолго до истечения намеченного мной часа. Послышался голос старушки, и я поспешила одеться и открыть дверь. Не переставая говорить, улыбаться и чуть ли не приседать, гостья знаками стала приглашать меня в гостиную. Я послушно вошла туда и убедилась, что деятельная родственница Мартина не теряла времени даром, насыщая только себя, и употребила его на приготовление общего завтрака и хорошо продуманную сервировку стола. Её забота так меня растрогала, а сама она так приветливо улыбалась, что я не нашла ничего лучшего, чем поцеловать её в морщинистую щёку, как целовала своих и маминых престарелых тётушек. Не берусь судить, как втайне отнеслась к этому датчанка, но отношения между нами до конца оставались прекрасными, а улыбки – радушными.
