Текст книги "Горбун"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

– Я знала, что ты придёшь усталая и голодная и соорудила грандиозный обед. Думала, что посидим вместе в спокойной обстановке, а придётся принимать гостей.

– Кого ещё? – устало спросила Ира.

– В саду сидят Ларс и Леонид.

– Зачем они там сидят?

– От тебя, наверное, прячутся, – с усмешкой сказала я. – Решили, что своё раздражение тебе лучше сорвать на мне. Рыцари!

– Извини, Жанн, – пробормотала Ира. – Мне казалось, что ты будешь нехорошо обо мне думать. А я его очень люблю. Ты этого не поймёшь, но поверь, что я без него не могу жить. Ларс никогда не оставит Нонку, а мне тоже хочется устроить свою жизнь.

Я не стала задумываться над любвеобильностью сердца своей подруги, в конце концов, это её личное дело и меня не должно касаться.

– Поможешь мне накрыть на стол? – спросила я.

Ира кивнула и улыбнулась.

– Я думала, что ты меня будешь осуждать, – сказала она. – А ты не забыла, что нормальные люди употребляют соль?

Грубовато Ира со мной обращается, но мир превыше всего.

– Нет, не забыла, боюсь даже, что пересолила.

Какой хозяйке, принимающей дорогого гостя, не знакомо чувство беспокойства за свою стряпню? Присутствуй за столом лишь Ларс или горбун, мне и в голову бы не пришло волноваться: чем богаты, тем и рады, но мой обед будет вкушать человек, при виде которого сердце замирало от счастья, поэтому мне не хотелось ударить в грязь лицом.

– Ира, я тебе под подушку поставила мясо, – вспомнила я. – Чтоб не остыло.

– А почему под мою? – ревниво спросила Ира.

– От моей комнаты у меня со вчерашнего вечера очень неприятное впечатление. Боюсь, как бы через мясо не передалось остальным.

– Извини, но меняться с тобой местами я не буду, – сразу предупредила Ира. – А для того, чтобы мясо сохраняло постоянную температуру, есть специальное…

– Извини, я из СНГ, – скорбно произнесла я, чем и пресекла лекцию о бытовых приборах.

– Зови этих, – отсмеявшись, сказала Ира.

Я высунулась из окна.

– Товарищи, – позвала я, – идите обедать.

С Ирой чуть не стало плохо.

– Господа, пожалуйте к столу, – переменила я обращение.

Из сада донёсся здоровый смех Ларса.

– Просто беда с обращениями, – пожаловалась я. – Один обидится на «товарища», другой рассердится на «господина», а сущность третьего не соответствует ни товарищу, ни господину.

– А как лично вы выходите из положения? – поинтересовался Ларс.

Я привела несколько практических примеров:

– Сидоров здесь? Попов, к телефону!

– Это который Попов? – пошутил горбун, доказывая, что пристально следит за событиями на исторической родине.

Если бы я попыталась поддержать шутку, меня могли не так понять. Что ни говорите, а отношение к правительству очень зависит от того, находишься ли ты в сфере влияния этого правительства или благоденствуешь за границей этой сферы.

– Между мной и тем Поповым дистанция огромного размера, – неприязненно пробормотала я и почувствовала на себе заинтересованный взгляд горбуна, явно собиравшегося при случае вызвать меня на откровенность.

Чтобы избежать расспросов, я села подальше от потомка русских эмигрантов и оказалась в очень удачной близости к златогривому Хансену, который, попробовав мой суп и крепко его посолив, стал вдруг со мной очень любезен, и это послужило для меня признаком благоприятной оценки моего кулинарного искусства, так как я, как и все (кроме одних только хирургов) убеждена, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

– Жанна, ещё один такой обед, и я буду вынужден развестись с Нонной и жениться на вас, – страстно заявил Ларс.

Я скосила глаза на солонку, где содержимого осталось на донышке.

– В таком случае, следующий обед пройдёт без вас, – ответила я и, видя, что у писателя вытянулось лицо, добавила. – Я обязана позаботиться не только о себе, но и о своей подруге.

– Правильно, – подхватила Ира, уничижительно взглянув на Ларса. – Так и надо с ними.

– Вот попал… как это… как кур во щи, – пожаловался Ларс.

– В ощип, – поправила Ира. – Разве бывают щи с курицей?

Справедливость во мне всегда первой подаёт голос.

– Конечно, бывают, – заговорила справедливость. – Я сама варила щи с курицей.

– Вы в СНГ ещё и не то придумаете, – отрезала Ира.

– Без фантазии у нас, конечно, не приживёшь, – гордо согласилась я, – но щи с курицей существуют. Можешь взять поваренную книгу и посмотреть.

Ира настороженно поглядела на меня, а потом сорвалась с места и полезла в одно из отделений стенки.

– Но я сам вычитал это выражение из книги, – оправдывался Ларс.

– А мне в книгах попадались оба выражения, – сказала я.

Полицейский озадаченно смотрел на нас, не понимая, чем вызван переполох и перерыв в еде.

– Нашла, – разочарованно объявила Ира. – Вот бы никогда не подумала!

– Век живи – век учись, – вырвалась у меня избитая фраза.

– Очень правильное русское выражение, – встрепенулся писатель.

– Но выражения "попасть как кур во щи" я никогда не слышала, – упрямо сказала Ира.

– Леонид, рассудите нас, – обратился Ларс к Дружинину.

Я посмотрела на горбуна и обнаружила, что наши изыскания доставили ему немало удовольствия, и он не скрывал улыбки. Меня смутило не только это, но ещё и то, что спор не стоил выеденного яйца и был совершенно неуместен в присутствии датского полицейского.

– Это принципиально? – осведомился горбун.

– Неужели это не видно сразу? – рассмеялась я. – Наш спор зашёл в тупик.

– Ну, так вы правы. Существуют оба выражения. Как мне кажется.

Как это ни глупо, но мне стало приятно.

– Теперь Жанка нос задерёт, – заметила Ира.

Ларс сразу за меня вступился:

– Она заслуживает сегодня всяческих похвал. И не только сегодня.

Я люблю, когда меня хвалят, но не так навязчиво.

– "Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок", – процитировала я, вновь вызвав у горбуна улыбку.

– Жанна, господину Якобсену придти на следующий званый обед нельзя, потому что он женат, – сказал Хансен, старательно подбирая слова и заглядывая мне в лицо. – А я могу надеяться на приглашение? У меня нет жены.

Горбун так и впился в меня сверлящими тёмными глазами, и от этого я не совсем удачно подошла к делу, выставив себя законченным бюрократом.

– Конечно, господин Хансен. Но только при наличии справки.

Открывшийся рот полицейского напомнил мне, что низкопробные советские шутки можно пускать в ход только на их родине. Зато Ира веселилась, а Ларс ядовито улыбался.

Горбун угрюмо взглянул на меня.

– Надеюсь, я освобождён от доказательств на право пообедать? – спросил он.

Во мне всколыхнулась щемящая жалость к этому человеку. Если бы не изуродованная спина, у него могла бы оставаться надежда на то, что его когда-нибудь полюбят. Он не был бы красавцем и многих женщин отталкивали бы пронзительный взгляд и крючковатый нос, но и гораздо более некрасивые люди находят свой счастье. А кому нужен горбатый урод?

– Надеетесь, что я отнесусь к вам, как к соотечественнику? – поинтересовалась я. – Ошибаетесь, никакого блата.

– Что такое "блат"? – спросил Ларс.

– Это такие неофициальные льготы, – объяснила я. – Ко всем предъявляются определённые требования, а к тому, кто идёт по блату, их не предъявляют. Например, при поступлении в институт.

– А мне можно… пройти по блату? – спросил Хансен. – Мне здесь очень нравится. Я впервые присутствую на русском обеде. Как называется суп?

– Крестьянский, – ответила я, припомнив, что в поваренных книгах так называется суп с крупой.

Хансен не понял, и Ларс перевёл мой ответ на датский язык, добавив необходимые, на его взгляд, пояснения.

– А! Такие супы в старину ели в русских деревнях! – восхитился Хансен.

Горбун выразительно поднял брови. Я почувствовала, что внушаю датчанам ошибочное понятие о быте русских крестьян.

– А может, и не крестьянский, – сказала я.

Полицейский остановил на мне свои изумительные и изумлённые голубые глаза.

– Как это понять? – спросил он.

– Жанна, выражайся яснее, – попросила Ира. – Откуда ты выкопала такой рецепт?

– Откуда? Детали взяты из головы…

– То есть суп с мозгами, – перефразировала Ира.

Я посмотрела сквозь неё.

– … а если рассматривать в целом, то примерно так готовили наши родственники из Грозного.

– Теперь, по крайней мере, понятно, какой это крестьянский суп, – заметила Ира.

– У вас там родственники? – заинтересовался горбун, скользнув внимательным взглядом по моему лицу.

Я знала кое-какие особенности разреза своих глаз, поэтому поспешила пресечь возможные заблуждения.

– У меня бабушка оттуда, но предки мои не чеченцы, а казаки. Теперь уж почти все, с кем мы поддерживали отношения, поумирали, а от последней тёти давно нет известий. Как она там живёт? Русским в чужих республиках теперь очень плохо.

"Как будто в своей очень хорошо", – добавила я про себя.

Дружинину очень хотелось послушать про Россию, и я его хорошо понимала: для человека, обитающего в обстановке полной стабильности, жизнь в гигантской, раскалывающейся на враждующие части державе представляется захватывающе интересной, а тем более, если предки этого человека – выходцы из России. Однако вновь заговорил Хансен, а мне было важно, чтобы у златокудрого красавца остались обо мне самые добрые впечатления.

– Я ничего не понял, – сказал полицейский. – Какой это суп?

Мне стоило большого труда не рассмеяться, и поэтому я почувствовала злость к горбуну, который сидел на своём месте, страшный, небритый, уродливый и невероятно в эту минуту для меня отвратительный, и откровенно смеялся, пользуясь своим отдалённым положением.

– Я перепутала, господин Хансен, это суп терских казаков.

Ларс кое-как растолковал, кто они такие.

– А что такое щи? – спросил Хансен. – Почему Ирина стала искать щи в книге?

Разъяснение этого важного понятия взяла на себя Ира, а я молчала, обдумывая, как бы отомстить развеселившемуся уроду.

– Пригласите меня в гости, когда у вас будут щи, – попросил Хансен.

– Ладно, мы вас пригласим, – согласилась я. – Да, Ира?

Ира кивнула.

– Очень вкусный салат, – отметил Ларс.

От писателя я ожидала более интересной беседы…

– Мне очень нравится мясо, – похвалил Хансен.

… кстати, и от полицейского тоже. Неужели нельзя рассказать какой-нибудь случай из практики?

– Вы прекрасная хозяйка, – сказал мой красивый герой, доедая пышную сдобную лепёшку.

Отрицать этот очевидный факт у меня не хватило духу. Что правда, то правда, хозяйничать я умею. Другое дело, что я терпеть не могу заниматься хозяйством.

– Я правильно выразился? – спросил полицейский.

– Слишком точно и полно, – ответила я. – Недоговорённость на одно слово ценилось бы больше.

Горбун и Ира засмеялись сразу, затем к ним присоединился Ларс, а Душка, хуже других владевший русским, так и не понял, что я хотела сказать.

– Набиваешься на комплимент? – спросила Ира.

– Она хотела сказать, что девушками больше ценится, когда их называют прекрасными, и совсем не нравится, когда их называют прекрасными хозяйками, – разъяснил Ларс полицейскому.

– Я не успел похвалить ваше платье, – сразу же нашёлся Хансен. – Оно вам очень идёт.

Я и без него знала, что оно красивое, так что не была тронута комплиментом, предназначавшимся не мне, а моему платью, но этот датчанин был так хорош собой, так нежно глядел на меня, что я невольно ему улыбнулась.

– "И в сердце льстец всегда отыщет уголок", – еле слышно и весьма двусмысленно процитировал горбун.

Может, для остальных его слова были лишь шуткой или окончанием приведённой мною ранее цитаты, но я чувствовала всю их справедливость, поэтому была смущена.

– Лесть – это очень большое искусство, – сказала Ира. – Я совсем не умею льстить.

– А я всегда говорю то, что думаю, а все принимают это за лесть, – пожаловался Ларс.

– А вы, Жанна? – спросил горбун.

– Я стараюсь поменьше льстить, потому что даже самая грубая моя лесть принимается за правду.

– Однако, какой вы опасный человек, – заметил Дружинин.

– От моей лести бывает плохо только мне, – возразила я.

– Никогда не слышал, что умелому льстецу бывает плохо, – признался Ларс.

– Представьте себе, что вы хотите повышения зарплаты, – начала я. – Что для этого нужно?

– Подольститься, – ответила Ира.

– Вот и я так думала, – обрадовалась я, – поэтому, когда сдавала сложную работу, в которой начальник не разбирается, я в разговоре очень тонко намекнула, что без его руководства работа не сдвинулась бы с места.

– А он? – спросила Ира, для которой рассказы про моего начальника служили источником гнева и веселья. – Клюнул?

– Конечно. Поверил, что знает эту работу, и накинул себе добавочную премию из общего фонда, – закончила я.

Все восприняли мой рассказ как анекдот, а между тем, я говорила чистую правду и вправе была ожидать хоть видимости сочувствия.

Мой прекрасный полицейский смеялся вместе со всеми, наслаждался едой и алкогольным напитком, который достала из своих запасов Ира, и в конце концов так обмяк, что на мои осторожные, но упорные расспросы о ходе следствия выложил всю правду. Таким образом, я выяснила, что Хансен ничего не понимает и его расследование зашло в тупик.

Пока мы доверительно беседовали с Душкой, горбун становился всё угрюмее, то и дело посматривал на часы, и у него был вид человека, который куда-то очень спешит и ждёт подходящего случая, чтобы раскланяться. Однако он просидел до конца обеда и ушёл только вместе с остальными. Пока Хансен со мной прощался, а Ларс задержался с Ирой в гостиной, Дружинин бегло взглянул в зеркало, провёл рукой по небритой щеке и, кажется, впервые осознал, насколько у него сегодня неопрятный вид.

– До свидания, Жанна, – сказал Ларс.

– Счастливого пути.

Горбун подошёл ко мне, подал руку, усмехнулся и вдруг галантно поднёс мою руку к своим губам. Не спорю, когда мужчина целует у дамы руку, это выглядит очень эффектно, однако предварительно всегда надо спрашивать, желает ли дама, чтобы у неё целовали руку. Я сейчас меньше всего была расположена подавать руки для поцелуя, потому что на них не было надушенных перчаток, а совсем недавно они начистили и нарезали такое количество остро пахнущих овощей, что от них на версту разило луком. Дружинин, конечно, никогда не был современной женщиной и такой примитивной вещи учесть не мог. Однако я вовремя заметила, что Хансен во все глаза уставился на церемонное прощание, и сразу перестала смущаться. Ничего страшного, если горбун подышит запахом лука, это полезно и даже рекомендовано против насморка, зато датчанин будет знать, как обращаются с женщиной воспитанные русские мужчины.

– Ирина останется дома? – тихо спросил Дружинин.

– Вероятно.

– И вечером никуда не уйдёт?

– Нет, наверное.

Горбун, очевидно, любил точность, потому что остался недоволен моим приблизительным ответом.

Когда гости удалились, Ира обняла меня за шею и повисла на моём плече.

– Можешь меня поздравить, – радостно сообщила она. – Мы с Ларсом помирились и… только не проговорись Нонке… уезжаем завтра к его тётке на побережье.

Причин для поздравлений, по-моему, было маловато.

– Очень рада за тебя, – сказала я.

– Полицейский очень даже ничего, – удосужилась заметить Ира. – Настоящий Душка. И, кажется, уже неравнодушен к тебе. Смотри, не упусти.

– А тебе не кажется, что он слишком громоздок? – спросила я для отвода глаз. – Это большой минус для городской квартиры.

Вечером позвонил горбун. Говорила с ним Ира, и меня он к телефону не позвал.

– Спрашивал, не появлялся ли Мартин, – объяснила Ира. – И ещё спросил, не страшно ли нам оставаться на ночь одним и не нужно ли приехать. Я, конечно, отказалась.

– Он хочет все ночи проводить под нашей дверью? – засмеялась я. – А если расследование затянется?

– Чем реже его видишь, тем спокойнее себя чувствуешь, – заметила Ира. – Мне он до того неприятен, что я даже боюсь оставаться с ним наедине. И тебе не советую. Как ты его терпишь?

– Сначала очень трудно делать вид, что не замечаешь его горба, – согласилась я. – Так и тянет отвести глаза, едва сдерживаешься. А потом, ничего, привыкаешь. Я уже почти не обращаю внимания на его внешность. Как странно, что его зовут так же, как Лёню.

– Какого Лёню?

– Моего брата.

Ира была поражена.

– Да как ты смогла это заметить? Твой брат был красавцем, а этот… Мне бы в голову не пришло их сравнивать!

– Я и не сравнивала, но поневоле заметишь, что его зовут Леонид, если он тебе так представляется. Да ещё Леонид Николаевич.

– А ты об этом не думай. Мало ли одинаковых имён, – утешила меня подруга. Впрочем, я и без её наставлений перестала об этом особенно задумываться.

На следующий день Ира с радостным оживлением стала собираться в дорогу. Считалось, что ещё весна, однако жарко было по-летнему. Сначала я даже позавидовала Ире, потому что отдых на побережье представился мне раем, но моя подруга ехала туда с определёнными целями, и, кроме того, ей ещё предстояло туда добираться, а я могла поставить шезлонг и мирно читать.

Едва Ира скрылась за поворотом, я осуществила своё желание и без стеснения потревожила библиотеку своей подруги. Когда я растянулась в кресле, на моём лице непременно должно было отражаться полное счастье. Мне было так хорошо и покойно, что я положила книгу на колени и закрыла глаза, полностью отдавшись ощущению отдыха и удобства. Сколько времени я так просидела, не знаю, думаю, минут пять, не больше, а из оцепенения меня вывел визг тормозов. Звук был настолько внезапный и резкий, что во мне сердце подпрыгнуло.

– Вы уютно устроились, Жанна, – приветствовал меня горбун.

– Как вы меня испугали! – воскликнула я. – На весь квартал симфонию гремите.

Дружинин рассмеялся и сел на ступеньку веранды.

– Вы любите Грибоедова? – спросил он.

– Я люблю "Горе от ума", но терпеть не могу Чацкого, – ответила я и, видя, что мой гость намеревается обсуждать со мной эту занимательную тему, опередила его, поинтересовавшись: – Что-нибудь случилось?

Горбун сразу потускнел.

– А что должно случиться?

– Я думала, вы привезли новости о Мартине, – призналась я. – Вы так стремительно подъехали…

– Нет о нём новостей, – хмуро ответил Дружинин. – Как в воду канул.

Меня, разумеется, сразу осенило.

– Леонид, а не мог он, и правда, кануть в воду? – спросила я. – Наклонился, оступился… Потом оказался в больнице.

Горбун ничего не ответил, но пересел в самый угол и задумался.

– Что вы читаете? – спросил, наконец, мой странный гость.

– Хочу перечитать "Мёртвое озеро", – ответила я, не без умысла не называя автора. – Читала его несколько лет назад и основательно забыла.

– Вы любите Некрасова или Панаеву? – спросил горбун, принимая более удобное положение и прислоняясь к стене.

– Принесите себе кресло, – предложила я. – Я бы сама вам принесла, но очень не хочется вставать.

Горбун засмеялся.

– Вы хорошая хозяйка и очень откровенный человек, – сказал он.

– Не значит ли это, что я сама должна тащить кресло? – спросила я.

– Это означает, что я вами восхищён, но отказываюсь от кресла, потому что мне здесь очень удобно. У меня вообще барственные замашки, так что я везде устроюсь с удобствами. Вы любите Некрасова?

– Люблю, – ответила я.

– Часто его перечитываете?

– Очень редко, – вынуждена была признать я.

Дружинин завёл разговор о Некрасове и заставил меня выставить напоказ всё моё невежество, сам же говорил легко и свободно, словно эта тема была для него очень близкой. Редко бывает, чтобы кто-нибудь увлёк меня беседой до такой степени, но горбуна я готова была слушать бесконечно.

– Что из произведений Некрасова изучают в русских школах? – поинтересовался мой лектор.

Вопрос оказался для меня неприятным, потому что я не удосужилась перечитать ни одного произведения из школьной программы, кроме "Горя от ума" и "Евгения Онегина".

– Не помню, – призналась я. – Кажется, "Железную дорогу", "Мороз – красный нос", отдельные стихотворения. Честно говоря, у нас так навязчиво преподают, что надёжно прививается отвращение не только к разбираемым произведениям, но и к их авторам.

– Вам не привили, – заметил горбун.

– В значительно степени привили. К произведениям, а не к авторам. Всё, что мы когда-то проходили, я рассматриваю теперь с особым пристрастием. Если вообще рассматриваю.

– Отсюда и нелюбовь к Чацкому?

– Нет, это врождённое.

Горбун поднял изумлённые глаза.

– Вот уж не подозревал, что русские дети рождаются со знанием Грибоедова и отвращением к Чацкому. Но, как вы вчера правильно заметили, век живи – век учись. А чем, позвольте спросить, вам так несимпатичен этот молодой человек?

– А почему он должен быть мне симпатичен? – возмутилась я. – Явился в чужой дом, где его не ждали, но всё-таки приняли, высмеял всех гостей и вовсю потешался над общими знакомыми. А зачем он сказал Софье, что она его завлекала? Бедная девушка не знала, как от него избавиться, и почти прямо говорила ему, насколько он ей неприятен.

Дружинин с удовольствием слушал мою обличительную речь.

– Я вижу, вам нравится Софья, – заметил он.

– Не могу сказать, что я от неё в восторге, – возразила я, – но мне нравится, что в ней нет расчета и она благородна.

– В чём же, хотелось бы знать, её благородство?

– Молчалина она полюбила не за деньги и не за звание. Она слишком молода, чтобы распознать его истинную натуру, а когда случайно подслушала его разговор с Лизой, то всю вину взяла на себя, а его не выдала своему отцу, несмотря на разочарование. Разве это не благородство?

– Интересно, какие отметки вам ставили в школе за такие суждения?

– Никаких не ставили, потому что наши учителя не выносили, когда кто-то смел своё суждение иметь. У доски я страстно доказывала то, в чём убеждали нас учебники. У нас лишь одна учительница ни с того, ни с сего вдруг потребовала выразить только свои мысли об образе Базарова из "Отцов и детей" и даже обещала ставить отметки исключительно за грамматику. В результате весь класс дружно доказывал ей, что Базаров нам отвратителен. Она с тихой грустью прочитала наши сочинения, сказала, что постарается нас переубедить, долго переубеждала, но не переубедила и потребовала, чтобы следующее сочинение было написано, как положено. Так что с собственными мыслями было покончено.

Горбун слушал с интересом и не перебивал, но мне показалось, что он надо мной потешается.

– А что, Леонид, вы думаете о Базарове, Софье, Чацком?

– Примерно то же, что и вы. Здесь наши мнения сходятся. Жанна, я вижу, вы любите читать и говорить предпочитаете о литературе, а не о своих конструкциях. Почему вы выбрали профессию инженера?

– Во-первых, откуда вы знаете, что я конструктор, а не инженер-электрик?

Горбун чуть отвернул голову и посмотрел в сад.

– Я сказал первое, что пришло на ум, – сказал он. – А что, во-вторых?

– То, что я бы с удовольствием поговорила о своей работе, но эта тема слишком специфична и мало кому интересна.

– Мне очень интересна, – запротестовал Дружинин. – Я всегда мечтал поговорить с конструктором. Но вы не ответили на мой вопрос.

Я пожала плечами.

– Везде такие конкурсы, что у меня не было шансов поступить туда, куда меня тянуло.

– А куда вас тянуло? – с любопытством спросил горбун.

– В три места сразу, а пошла в четвёртое.

Дружинин понял, что мне не хочется говорить о своих былых увлечениях, и не настаивал на более вразумительном ответе.

– Вы учились с Ириной и Нонной в одной школе?

– Даже в одном классе.

– Три близкие подруги и такие разные.

– Люди не должны быть одинаковыми, иначе было бы скучно жить.

– Ирины нет дома? – неожиданно спросил Дружинин.

– Нет.

– И долго её не будет?

– Не знаю. Забыла спросить.

Горбун нахмурился.

– Вы не хотите переехать в отель? – резковато спросил он.

Я покосилась на своего мучителя. Разве возможно ему объяснить, что денег у меня осталось слишком мало для оплаты номера? Если бы я сразу поселилась в отеле, я бы кое-как перебилась, урезывая себя в питании, но Ире я не хотела показывать своё безденежье и тратила деньги с умом, но не скупо, поэтому их осталось слишком мало для пропитания и оплаты номера.

– Зачем мне переезжать в отель?

– Чтобы не оставаться одной в доме, где произошло убийство.

Очень справедливые слова, но денег в моём кошельке от них больше не стало.

– Я очень люблю оставаться одна в доме, где произошло убийство, – терпеливо объяснила я.

– Но я же знаю, что вы боитесь, – говорил мой заботливый гость.

– Даже если я боюсь, я свой страх никому не показываю, – возразила я. – В советской женщине мужества не меньше, чем в Надежде Дуровой.

Горбун как-то невесело рассмеялся, и мы заговорили о кавалерист-девице, причём я предпочитала больше слушать, потому что снова ощутила, до чего поверхностно моё образование и беден язык. Дружинин много и увлекательно рассказывал, приводя сравнения и вдаваясь в историю, которая для меня, как и для огромного большинства советских людей, была обширным белым пятном.

– Ларс идёт, – прервал он сам себя.

Меня словно спустили на землю, до того будничным и скучным было общество писателя после увлекательной беседы с горбуном. Кроме того, я вправе была и удивиться, потому что знала о его свидании с Ирой.

– Добрый день, – поздоровался Ларс. – Здравствуйте, Леонид. Жанна, можно вас на минуточку?

Зачем только люди заводят секреты, из-за которых другим людям приходится выбираться из шезлонга? Я встала и отошла вместе с Ларсом на приличное расстояние, а горбун с мрачной подозрительностью глядел нам вслед.

– Что случилось? – спросила я.

– Мне не хотелось говорить при посторонних, – прошептал Ларс, – а вам теперь всё известно про нас с Ириной, вот я и отозвал вас в сторону. Ирина ещё здесь или уехала?

– Уехала, – ответила я.

– Какая досада! – вздохнул Ларс. – А я спешил, думал, что успею. У меня сегодня столько дел, что выехать из города я смогу только к вечеру. Хотел предупредить Ирину.

– Могли бы позвонить, – резонно заметила я.

Ларс развёл руками.

– Не догадался. Представляете, забегался и совсем забыл про телефон!

– Иногда бывает и такое, – согласилась я.

– Новостей никаких?

– Каких новостей?

– О той девушке, которую убили, – понизил голос Ларс.

– Никаких.

Я хорошо понимала, что Ларс не может о ней забыть ни на минуту. Сначала я тоже усердно обдумывала мотивы преступления, но, убедившись, что детектив из меня неважный, пришла к благотворному решению поберечь нервы и по возможности отгонять от себя все мысли о таинственном убийстве. Днём мне это в разумных пределах удавалось, но ночью в мозгу упорно прокручивались все подробности, которые на моё счастье и благодаря горбуну были известны мне только по рассказам.

– Мне почему-то очень тревожно за вас, – признался Ларс. – Вы не чувствуете страха?

Если сейчас, при дневном свете, я его не чувствовала, то после его слов почувствовала.

– Н-нет, – с запинкой сказала я.

– Может, вы проведёте несколько дней у моей родственницы? – предложил Ларс. – Она глухая, почти слепая и очень нелюбопытная.

– О, большое спасибо, Ларс, но я лучше останусь здесь, – поблагодарила я. – Уверена, что мне ничего не грозит.

Разумеется, я кривила душой. Мне очень захотелось куда-нибудь уехать. Однако жить у какой-то незнакомой датчанки, которая не только не владеет русским, но к тому же глухая и почти слепая, было бы ещё неприятнее, чем оставаться здесь.

– Как хотите, Жанна, – сказал Ларс. – Я тоже уверен, что вам не грозит опасность, но, знаете ли, мало ли что…

– Спасибо, Ларс, вы очень добры.

На лице писателя лежала печать заботы, он вздыхал и силился что-то произнести, но не решался.

– Жанна, я хотел спросить вас о Леониде, – пробормотал он в невероятном смущении. – Вы приглашали его сегодня?

– Нет.

Я была удивлена.

– А он знал, что Ирины нет дома?

– Откуда же он мог об этом узнать?

Ларс нахмурился.

– Почему вы об этом спрашиваете? – насторожилась я.

Ларс вздрогнул.

– Только не подумайте ничего плохого, Жанна. У меня и в мыслях не было вас пугать. – Вдруг у него прорвался неуклюже-игривый тон. – А вам не кажется, Жанна, что наш общий знакомый готов бросить все свои дела, чтобы поговорить с вами?

– Ему, наверное, хотелось послушать про Россию, а мы говорили о книгах, – высказала я свои соображения.

– О каких книгах вы говорили?

– О "Горе от ума", "Записках кавалерист-девицы" и прочих в том же духе. Иногда разговор заходит о самых неожиданных вещах.

– Вы лучше расскажите ему о том, как живёт сейчас ваш народ, – посоветовал Ларс. – Леонид всегда очень занят. Раз уж от бросил свою работу и посетил вас, надо, чтобы у него не осталось чувства потерянного времени. Послушайтесь моего совета и говорите о том, ради чего он приехал и что ему интересно, а то он станет поддерживать разговор из вежливости, а сам будет думать чёрт знает о чём. Больше говорите сами, потому что, в отличие от большинства людей, он любит слушать в надежде узнать что-то новое, а не говорить о том, что ему досконально известно. А теперь я пошёл. Леонид! – закричал он. – До свидания!

Дружинин пробормотал что-то неразборчивое.

Я не могла избавиться от смущения. К сожалению, я слишком мнительна и часто предполагаю то, чего нет на самом деле. Вместо того, чтобы спокойно вернуться на своё место и поддержать разговор, который заведёт мой гость, я создавала несуществующие сложности и сомневалась, не заставила ли горбуна вести слишком легковесную и пустую беседу, забывая, что он говорил без всякого поощрения с моей стороны.

Я вернулась к своему шезлонгу и постаралась опуститься в него плавно и изящно.

– У вас неприятности, Жанна?

Горбун обладал каким-то удивительным умением угадывать чужое настроение.

– Нет, отчего же.

Наша оживлённая беседа, прерванная так внезапно, не возобновилась, что укрепило моё подозрение, что она скучна, а Дружинин молча и неподвижно сидел на ступеньке, хмурясь и твёрдо сжав губы.

Времена вновь смешались для меня. Я приехала из бедствующей России, оторвавшись от нервной и вместе с тем серой и будничной жизни, а рядом сидел хорошо, даже изысканно одетый горбун из благополучной страны, и беседовали мы только что не о ценах и политике, а о литературе, причём не так судорожно, словно торопясь высказать главное, пока не прервали, как говорят у нас те, кто не разучился читать, но спокойно и неспешно, как описывается в старых книгах.

– О чём вы сейчас думаете? – поинтересовался Дружинин.

– О том, что русские разучились беседовать, – откровенно призналась я.

Горбун пригнул голову и глядел на свои колени.

– Вам было скучно? – спросил он с кривой усмешкой.

Я не предполагала, что мои слова могут быть поняты так ошибочно.

– Совсем наоборот. Именно благодаря вам я и подумала, что у нас в редких домах можно спокойно поговорить о книгах.

– О чём же у вас говорят?

– Сейчас говорят главным образом о ценах, недостатке продуктов и денег, дружно ругают правительство и яростно спорят друг с другом, защищая какого-нибудь члена правительства, чтобы на следующий день желать его гибели.