Текст книги "Горбун"
Автор книги: Вероника Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)
– Ничего, – с трудом выговорила я.
– Но я же видел, что вы отдали ему какую-то свёрнутую бумагу! – не отставал Ларс. – Надеюсь, вы не поддались на уговоры и не дали своё сочинение?
– Ах, это! – Я попыталась изобразить безразличие. – Он попросил у меня свой портрет.
У Ларса даже дыхание захватило. Он глотнул, судорожно вздохнул и покачал головой.
– Вы неисправимы, – сказал он. – Можно ли так рисковать? Разве вы забыли, как он принял этот портрет в первый раз? Вы хотите, чтобы он и вас возненавидел?
Я не испугалась, что горбун может меня возненавидеть, но мысль о том, как он потешался надо мной, заставляя рассуждать о своих героях и придумывать целые эпизоды, грызла меня, как изголодавшийся хищный зверь. Подлый убийца, которого я принимала за достойного человека! Мало того, что он проникает в этот дом, пользуясь мной как ширмой, так он ещё надо мной смеётся! Впрочем, можно ли надо мной не смеяться? Никогда не думала, что чьё-то неблагоприятное обо мне мнение способно ввергнуть меня в такое отчаяние, а из-за проклятого горбуна я уже несколько раз переживала сущий ад. Если поразмыслить, то какое мне дело до этого негодяя? Пусть себе думает что хочет. Возможно, я, как говорится, звёзд с неба не хватаю, но я ни разу не почувствовала, что кто-то считает меня настолько глупой, как думает Дружинин. Только раз мне было очень больно, когда Ларс возвратил мне мои рукописи с дружеским пожеланием не отчаиваться, если литература окажется не моим поприщем. Наверное, мне не следует вторгаться в чуждую мне область, как бы мне этого не хотелось, зато в своём-то деле я разбираюсь. Это было утешением, пусть и слабым, но оставалось непонятным, почему же моё сердце так тягуче ныло.
– Я вас огорчил, Жанна? – заметил Ларс и, кажется, сам готов был чуть ли не расплакаться.
О, благословенная польская кровь, взыгравшая в моих жилах!
– А чего мне огорчаться? – спросила я, весело улыбаясь. – Думаю, что портрет – ещё не повод для убийства. Гораздо больше меня заботит то, что Ира ночью видела Дружинина.
– Вы верите? – быстро спросил Ларс. – Она не могла ошибиться?
– Я бы ошибиться могла, потому что зрение у меня неважное, но она видит лучше ястреба. Если она утверждает, что убегающий человек был горбатым и хромым, значит, так оно и было.
– А я боялся верить, – признался писатель. – Меня одолели сомнения. Вдруг мы ошибаемся? Понимаете, даже если мы ничего не сможем доказать полиции, для нас самих должно быть окончательно ясно, что это Леонид убил Мартина и ту девушку, а потом по ошибке отравил меня… к счастью, меня, а не Ирину. Если вы подтверждаете, что Ирина не могла ошибиться, значит, для нас его преступление доказано, и мы должны все силы направить на то, чтобы заставить его сделать промах.
Мне казалось, что Ларс никогда не сомневался в виновности горбуна, и для меня было неожиданностью узнать о сомнениях в душе писателя. Видно, даже личная вражда и неблаговидные поступки Дружинина не могли до конца разрушить надежду Ларса на то, что преступником окажется кто-то другой. Эта надежда до последнего разговора с Ирой жила и в моей душе, только я была так наивна, что порой позволяла ей перерастать в уверенность.
– Я с вами согласна, Ларс. Надо за ним внимательно следить. Вы поговорите с Хансеном?
– Как только появится такая возможность. Может, сегодня же вечером.
Последним сокрушающим ударом за короткое время между окончанием разговора с Ларсом и возвращением в гостиную, был отчуждённый взгляд тёти Клары, скользнувший по моему лицу и тут же ушедший в сторону.
В комнате никаких особенных перемен не произошло. Ларс, вернувшийся раньше меня, разговаривал с Петером. Горбун рассеянно гладил собаку, а родственники Мартина постепенно стягивались к столу.
– Возвращайтесь на своё место, Жанна, – пригласил меня Дружинин. – Продолжим наш разговор.
– Зачем? – спросила я. – Сказано достаточно.
Ларс поднял голову, предупреждая меня о том, что нельзя давать горбуну понять, в чём мы его подозреваем.
Горбун встал и подошёл ко мне. Я невольно сделала шаг назад, но приходилось терпеть, что этот неприятный и страшный человек будет стоять рядом и говорить со мной, словно не знает за собой тяжкой вины. Однако он лишь взглянул мне в лицо, застывшее от стараний сохранить непринуждённость, и не стал мучить меня разговорами.
– Вас нельзя отпускать от себя ни на шаг, – только и сказал он.
Я решила промолчать, но любопытство, беда общечеловеческая, одержало верх.
– Почему? – спросила я.
– Потому что вы меняетесь странным образом. С кем вы поговорили?
– А главное, о чём? – подсказала я.
– С кем, понять нетрудно, потому что господин Якобсен только и искал случая к вам подойти. О чём он с вами говорил, я тоже могу догадаться.
Я испугалась за Ларса, так как преступник мог сообразить, что писатель ведёт против него войну, и избавиться от опасного человека.
– С Ларсом я почти не разговаривала, – поторопилась я сообщить. – В основном мы болтали с Ирой и Нонной. – О делах прошлых, вам неинтересных.
– Вы никак не научитесь лгать, – тоном соболезнования сказал горбун. – Пора бы вам усвоить, что "умный человек не тратит даром такой удобной вещи, как ложь".
Он так гладко ввёл в свою речь цитату из Марка Твена, что я даже не заподозрила о ней, тем более что меня захлестнула новая волна боли от сознания, какую жалкую роль он отвёл мне в осуществляемой им драме.
– Петер – очень симпатичный человек, вы не находите?
Иногда вопросы горбуна так сильно выбивались из русла разговора, что мне не удавалось переключаться на них сразу.
– "Да, между тунгусами был бы даже красавцем," – брякнула я, всё ещё одержимая собственными переживаниями.
Опомнилась я, лишь услышав его смех.
– Что? Ах да, очень приятный человек, мне он сразу понравился. А дочь его – чудесная девочка.
Мне показалось, что сначала он чему-то вроде бы даже обрадовался, а потом задумался, и его настроение сменилось на противоположное.
– Можно увезти вас завтра в город? – спросил он.
Наверное, против воли, на моём лице отразился страх, потому что он поторопился отказаться от своего предложения.
– Вижу, что мои призывы соблюдать осторожность, и впрямь, обернулись против меня. Надеюсь, что с такой же осмотрительностью вы отнесётесь и к другим. Что-то долго не звонит Хансен.
– Кому-кому, а Дружинину не стоило торопить события, потому что обнаружение яда должно было указать на него, как на преступника. Или он уже сам устал от своих злодеяний и был бы своему уличению и аресту? Психолог из меня был очень плохой, и в своих умозаключениях я опиралась на приписываемые горбуну чувства, а не на реальные факты, поэтому, конечно же, мысли изучаемого мною субъекта были далеки от моих догадок.
– Да, почему-то он не торопится, – согласилась я. – Может, наконец-то обнаружили отпечатки пальцев?
Горбун замер, представляя, какие перспективы это сулит, но потом покачал головой.
– Едва ли, – усомнился он. – Я убеждён, что никаких отпечатков они не найдут. Разве только ваши.
– Ну ещё бы он не был убеждён! Ясно, что он вспомнил, какие перчатки или какую тряпку он использовал, чтобы открыть крышку графина, не коснувшись её пальцами. Вспомнил и сразу успокоился, не зная того, что ночью Ира его видела и узнала.
– Вы, наверное, очень скучали без Денди? – спросила я, надеясь так повести разговор, чтобы вынудить его рассказать о вчерашней ночи и проговориться о чём-нибудь, что подтвердит показания Иры. Я в её словах, конечно, не сомневалась, но хотелось бы подловить горбуна, который уже начал совершать ошибки.
– Меня утешало сознание, что вам с ним очень весело, – ответил Дружинин.
Почему-то мне расхотелось продолжать разговор о вчерашней ночи.
Пока накрывали на стол, горбун молчал. Он не был зол или угрюм, но у меня создалось впечатление, что его терзает беспокойство. Мне тоже было очень не по себе. Мало того, что я снова и снова припоминала каждую фразу Иры, рассказавшей мне о ночном происшествии, и Ларса, предостерегавшего меня против бесед с горбуном, сгорала от стыда, возмущения, ненависти и многих других чувств, так ещё Ларс время от времени шёпотом ободрял меня и давал благожелательные советы, не ведая, что они только углубляют неутихающую боль. Он словно чувствовал, что мне очень плохо, хотя я и скрывала своё настроение, поэтому в своей любезности дошёл даже до того, что попросил у меня мою повесть, которой так домогался горбун, а для меня его предложение, рассчитанное на то, чтобы доставить мне удовольствие, было подобно ножу, вонзившемуся мне в сердце. Я, конечно, заставила себя улыбнуться и отказалась, сказав, что слишком много разговоров ведётся вокруг пустяка, о котором и говорить-то не стоит.
– Нет, почему же! – возмутился Ларс. – Мы виделись с вами довольно давно, и за это время вы могли… как бы это выразиться… выбрать другие темы, усовершенствовать стиль… Так иногда бывает. Давайте, я прочитаю вашу последнюю работу и скажу вам своё мнение.
– Спасибо, Ларс, – сказала я, – но вам нет нужды беспокоиться. Чуда не произошло, лучше писать я не стала. И вообще, я не понимаю, почему вокруг моего невинного увлечения кипят такие страсти. Неужели если кто-то будет рисовать для своего удовольствия, не имея к этому данных, его тоже будут одолевать ценители?
– Если ценителями окажутся художники, то вниманием этот бедняга будет обеспечен, боюсь только, что от этого внимания ему не поздоровится. Жаль, что никто из художников не видел ваших рисунков. Вот вы заслужили бы похвалу. Вы хорошо нарисовали Ханса, но уж Леонида вы изобразили просто… ну, просто талантливо.
Мне казалось, что его тихий голос слишком громок, и до сидящего напротив Дружинина должно долетать каждое слово. При чувствах, которые меня терзали, я должна была бы радоваться, что и этого неприятного человека можно уколоть, но я испытывала только стыд, отвратительный, мучительный стыд перед горбуном за то, что чужими устами напомнила ему о его уродстве.
– Ларс, пожалуйста, говорите тише, – попросила я, не решаясь поднять глаза на своего обиженного врага. Я знала, что свой портрет он положил в карман. Если он слышал слова Ларса, то должен был испытывать только одно желание – изорвать ненавистный листок бумаги на мелкие клочки.
– Он не слышит, – беспечно отозвался Ларс, но такой ответ меня не удовлетворил.
– Но всё-таки говорите тише, – настаивала я.
– Ладно, – согласился Ларс, но был так уверен, что его не слышно, что почти не снизил голос. – Погодите-ка… Кажется, господин… художник? Я попрошу его посмотреть ваш рисунок…
– Нет, Ларс!
Мне стало ясно, почему горбун попросил у меня портрет. Он предвидел, что кто-нибудь захочет показать мой рисунок художнику, и обезопасил себя, лишив знатока уготованного ему зрелища.
– Отчего вы так стесняетесь? – удивился Ларс. – Уверяю вас, что вы чудесно рисуете. Вот это истинное ваше призвание. Зря вы теряете время на сочинение историй. Но, впрочем, я сужу по прежним вашим произведениям, а последние могут мне очень понравиться. Ну, так я покажу ваш рисунок…
– Ларс, я не хочу! – настойчиво повторила я, чувствуя, что теряю контроль над собой и глаза мои начинают чуть ли не метать молнии.
– Да вы не волнуйтесь, я сделаю это от своего имени, так сказать, анонимно. Я не скажу, кто это нарисовал, и позову вас только при благоприятном отзыве, а я в нём уверен.
– Если вы это сделаете, Ларс, то нашим хорошим отношениям придёт конец!
Датчанин недоверчиво взглянул на меня.
– Не беспокойтесь, я очень деликатно узнаю его мнение.
Мне показалось, что он уже сейчас хочет обратиться к "старому грибу", и это повергло меня в панику.
– Вы хотите, чтобы мы стали врагами?
Жизнь среди кавказских народов не прошла для моих предков даром, и сейчас их потомок боролся с рвущимися наружу чисто южными страстями. Хорошо, что мне удалось остановиться на этой фразе, но, боюсь, что, если бы мой взгляд обладал испепеляющим свойством, жизнь известного датского писателя оборвалась бы именно в этот момент.
– Такую очаровательную девушку лучше иметь другом, – засмеялся оправившийся от замешательства Ларс. – Я сдаюсь.
Мой гнев сразу остыл, я улыбнулась, но до самого конца не спускала с датчанина глаз, опасаясь, что втайне от меня он осуществит своё намерение и заговорит со "старым грибом" о портрете горбуна.
"Молодой жук" рассуждал по-немецки теперь не со мной, а с одной из "старых ведьм", бывшей его соседкой с другой стороны, ко мне же он предпочитал оборачиваться лишь тогда, когда этого требовала вежливость. Мне от его перемены не было ни холодно, ни горячо, но всё-таки от ненавязчивой антипатии родственников Мартина мне не становилось легче переносить этот день.
Однако всё на свете имеет обыкновение кончаться. Подошли к концу и поминки, лишь мои мучения грозили затянуться. Посетители, как нарочно, расползались по домам страшно медленно, как одурманенные «Примой» тараканы, а Ларс ещё и не преминул скорбно вздохнуть, сожалея о моей скромности, не позволяющей мне выпустить из рук ни портрет, ни рукопись. Попутно он шепнул мне об осторожности, которая равно необходима и в присутствии и в отсутствии Дружинина. Нонка поцеловала меня и шепнула на ухо, что уж она-то позаботится о том, чтобы мы с Петером сходили куда-нибудь вдвоём. Петер очень тепло со мной попрощался, что меня почти растрогало после холодности родственников Мартина, почти не обративших на меня внимания при уходе. Зато горбун меня удивил и смутил церемонным целованием руки и очень выразительным взглядом, смысла которого я не поняла. Денди простился проще. Он лизнул мне руку и повилял хвостом.
Сначала мне показалось счастьем, что все удалились и осталась только тётя Клара, собиравшаяся уехать завтра рано утром. По мне, было бы лучше, если бы и она уехала, но счастье никогда не бывает полным. Сначала старушка сохраняла сдержанность и чуждалась меня, но постепенно смягчалась, а уж когда минут через сорок после ухода гостей Иру стала одолевать жажда и она предложила выпить кофе, датчанка отбросила отчуждённость и вновь взяла на себя роль доброй и заботливой хозяйки. Пока тётя Клара суетилась, а она непременно хотела взять всю накопившуюся работу по уборке посуды на себя, мы с Ирой получили возможность поговорить. Однако я рано радовалась, потому что наши разговоры, только слегка коснувшиеся похорон и событий, им сопутствующих, переключились на горбуна и вились вокруг него, растравляя мои и без того наболевшие раны. Теперь от меня потребовалась ещё большая выдержка, чем при гостях, но я с честью перенесла испытание, показывая лишь негодование и отвращение и тщательно скрывая боль.
– А почему ты так разозлилась на Ларса? – задала Ира неприятный для меня вопрос.
Пришлось честно признаться, что я была против показа портрета Дружинина художнику, а Ларс настаивал.
– Нет, иметь дело с мужчинами невозможно! – взорвалась Ира. – Сам убеждал нас не раздражать Дромадёра, и первый же об этом забыл. Конечно, неплохо было бы вновь показать всем его рожу, но пока он не в тюрьме, лучше этого не делать. Ты молодец, что об этом подумала.
Похвала была незаслуженной, потому что при отказе показать портрет я руководствовалась совсем другими соображениями.
– Но как же они глупы! – изумлялась моя подруга. – Послушаешь – говорят так умно, рассудительно, а положиться на них нельзя ни в чём.
– Курица – не птица, мужик – не человек, – привела я излюбленное выражение дам нашего отдела.
– Это ещё что такое? – развеселилась Ира.
– Мудрость основной и лучшей части нашего народа, – объяснила я.
Иру, пока она жила в СССР, эта мудрость, по-видимому, обошла стороной, и теперь моя подруга наслаждалась приобретённым знанием.
– Если скажешь это при Нонке, не говори, что имеешь в виду её мужа, – попросила она. – Иначе лишишь её всякого удовольствия.
– Ну разумеется! – Я даже обиделась от такого недоверия.
– Принеси портрет Дромадёра, – попросила Ира. – Хочу на него полюбоваться. Пусть в одиночестве, но мы над ним посмеёмся. Верно?
– У меня нет портрета, – объяснила я.
– Куда же он делся?
– Дромадёр попросил, пришлось отдать.
Прав был горбун, когда говорил, что умный человек не тратит даром такой удобной вещи, как ложь. Не мешало бы мне проявить ум и, в целях собственной безопасности, придумать какое-нибудь другое объяснение исчезновения портрета.
– Нет, всё-таки правильнее было первоначальное изречение. Вот уж, действительно, "курица – не птица, женщина – не человек". Ты понимаешь, что себе же делаешь хуже? Он совсем взбесится, если ещё раз увидит своё изображение!
Гнев Иры долго держался на очень высоком уровне, но, наконец, пошёл на убыль.
– Будь теперь настороже, – посоветовала она.
Ночью меня мучили кошмары, в которых горбун то убивал Иру, кидался с ножом на меня, гонялся за Нонной и Ларсом, а то начинал глумиться над моими повестями, которых не читал и никогда не прочтёт, и издеваться надо мной. Он говорил едко и жёстко, разбирая по косточкам каждое моё высказывание, и так унижал меня, что даже во сне я чувствовала, как колотится у меня сердце и слёзы катятся по щекам. Когда я вспоминаю это время, мне становится жалко слёз, пролитых зря, и нервов, затраченных впустую. Хотелось бы мне знать, на сколько лет удлинилась бы моя жизнь, если бы не было этих безумных переживаний.
На следующее утро головная боль и общая вялость послужили мне возмездием за мою неспособность совладать с эмоциями, к тому же встать пришлось рано, чтобы проводить тётю Клару, с которой мы на прощание расцеловались, а тут ещё Ире вздумалось пилить меня за то, что я отдала горбуну его портрет.
– Ир, хватит, мне и без того плохо, – взмолилась я.
– А что с тобой? – подозрительно осведомилась она.
– Голова раскалывается. Интересно, какие таблетки принимал Дромадёр?
– Ты кормила его моими таблетками?! – возмутилась Ира. – А теперь они, конечно, отравлены!
– Нет, не отравлены. Ларс за этим проследил лично.
Ира сжалилась и дала мне таблетку, но моё состояние оставалось подавленным.
– Сегодня мне надо проведать своего старичка, – заявила Ира. – А что собираешься делать ты?
Лучше всего мне было бы лечь спать, но я заглушила голос инстинкта, так как разум убеждал меня, что спать можно и в Москве, а второй раз попасть в Копенгаген можно будет разве лишь в мечтах.
– Пойду, прогуляюсь, – сказала я.
– Сегодня погуляй, а завтра посади, пожалуйста, салат, лук и редиску. Я от тебя уже не требую вскопать обещанную грядку, но ткнуть в землю семена ты, по-моему, способна.
Упоминать лишний раз про горбуна не хотелось, а то я могла бы ей сказать, что он отработал за меня и своего дядю. Однако помочь Ире надо было, и я согласилась посвятить завтрашнее утро земледелию.
– На всякий случай, ходи осторожно, – посоветовала Ира. – Мало ли что ему может взбрести в голову?
– Ты тоже, – ответила я. – А если вернёшься раньше меня, никому не открывай дверь. Окно тоже держи закрытым.
– Не учи учёного, – самодовольно сказала моя подруга. – И не лезь вперёд батьки в пекло. Кстати, твой Дромадёр вчера оставил для тебя газету. Лежит около телефона.
Я промолчала. Узнать российские новости было неплохо, но, к сожалению, со всеми приятными и неприятными для меня явлениями было связано имя горбуна, даже с таким пустяком, как газета. А Ира выжидательно смотрела на меня с намерением встретить насмешкой любое моё слово. Я не отрицаю, что до сих пор вела себя очень глупо, но и страдала от этого прежде всего я.
– Ну, оставил и оставил, – сказала я. – Удивительно, что он не забыл её принести.
– Дверь не забудь запереть, – сказала Ира напоследок.
Не успела она скрыться, как зазвонил телефон. Этот аппарат вообще всегда звонил невовремя. Оказалось, что Ларс очень интересуется, спокойно ли прошла ночь и где сейчас Ира.
– Она только что ушла, – ответила я.
– Куда? – с неприятной прямотой спросил Ларс.
Вообразите себя на моём месте. Как бы вы объяснили ему, куда ушла его любимая?
– Куда-то по делам, – ответила я. – К вечеру вернётся.
Ларс долго сокрушался по поводу её безрассудства и, по-моему, готов был сейчас же бежать за ней, если бы знал хотя бы приблизительно, где может её встретить.
– Почему я не позвонил раньше?! Вот уж не ожидал, что она уйдёт!
Такая забота бала очень хороша, но не решала наших проблем.
– Я не понимаю, что мы будем делать дальше, – заявила я. – Вы не можете всю жизнь ходить за Ирой по пятам и оберегать её от опасности. Что вы намерены предпринять?
– Как раз над этим сейчас ломает голову полиция, – заметил Ларс. – Я разговаривал с Хансеном и рассказал обо всём, о чём мы раньше умалчивали.
– Ну и как?
– Он задумался и, по-моему, наконец-то стал кое-что понимать. Вода в графине, как мы все и предполагали, оказалась отравлена.
Улик против горбуна и без того было достаточно, и всё же новое подтверждение его вины меня просто убило. Чуткий Ларс, кажется, понял, что разговаривать мне совсем не хочется, и поспешил закончить беседу.
– Чем вы собираетесь заняться, Жанна? – спросил он напоследок. – Может, прислать к вам Нонну?
Меня возмутило, что он так свободно распоряжается временем и планами своей жены, которой, может быть, совсем не хотелось сюда тащиться.
– Спасибо, Ларс, не надо. Мне хочется пойти погулять.
– Жанна, вы тоже, пожалуйста, будьте поосторожнее, – попросил писатель. – Сами знаете, бережёного бог бережёт. Мало ли что бывает. А куда вы собрались?
– Ещё не знаю. Хотела съездить в Копенгаген, но, наверное, схожу в парк.
Почти сразу же позвонил Хансен, повторил, что вода в графине отравлена, что он привезёт графин сегодня к вечеру, похвалил мою сногсшибательную наблюдательность и спросил о моих планах на этот день. Я объяснила, что не буду удаляться от дома более чем на четыре километра и, скорее всего, пойду в парк.
– С кем вы сейчас разговаривали? – как бы между прочим поинтересовался Хансен.
– С господином Якобсеном, – ответила я, понимая, что разочаровываю его, так как он ждёт активных действий со стороны горбуна, а начаться они должны были звонком по телефону.
– Очень умный человек, – отметил полицейский. – Я с ним сегодня разговаривал. Вы, конечно, знаете, о чём. Прав ли он или нет, но его мнение надо принять к сведению. Постарайтесь не ходить по безлюдным местам.
Лучше бы милый Хансен позаботился об Ире, а не обо мне.
– А где госпожа Лау? – спросил он.
Мне понравилось, как солидно прозвучало имя моей подруги.
Я ответила ему примерно то же, что и Ларсу. Хансен не стал расспрашивать подробнее и ещё раз повторил о своём намерении заехать ближе к вечеру.
Мы попрощались, я положила трубку и взяла вчерашнюю газету. Вести с родины, как водится, не вселили в меня оптимизма. Кроме военных событий на территории бывшего СССР, гибели множества людей, голода в одних местах и угрозы голода в других, устрашающего роста преступности, самоубийств, детской и взрослой смертности, гибели на дорогах, стремительного обнищания населения и, как следствие, продолжающегося сокращения рождаемости, были ещё и две огромные статьи по российской экономике. Первая заставила меня заподозрить невероятное, то есть, что за моё недолгое отсутствие в стране произошёл резкий поворот к лучшему и теперь правительство гигантскими шагами уверенно ведёт её к процветанию. Это было неправдоподобно, но очень желанно. Зато вторая статья доказывала, что страна стремительно катится к полному развалу, экономика переживает очередной кризис, грозящий всем нам немыслимыми бедами, правительство беспомощно топчется на месте, а в свободное от беспомощности время строит себе роскошные виллы за границей на государственный счёт. Только такие статьи мне и читать в моём подавленном состоянии! Я совсем было пала духом, но, к счастью, тот же мрачный экономист поместил свои прогнозы. Я их бегло просмотрела, обнаружила заверение, что будущая зима будет голодной и не все смогут её пережить, и почувствовала, как с души моей свалился один из придавивших её камней. Нам столько раз обещали повальную смертность от голода и холода, что эти обещания нас не смущали. Другое дело, если бы нам пообещали сытую и спокойную зиму; вот тогда пришлось бы отказать себе во всём необходимом и закупать любые долгохранящиеся продукты, какие только уцелеют к этому времени в магазинах.
Положив газету на столик, я захватила сумку и бросила последний взгляд в зеркало. Сегодня Ира принарядилась очень тщательно, потому что от впечатления, которое она производила на своего избранника, зависело её будущее, а я предпочла не задумываться о внешности и надела вышитую джинсовую юбку и красивую голубую блузку. Очень милый и достаточно скромный наряд, но даже он не мог меня порадовать.
Горбун позвонил, когда я уже открыла дверь. Он сразу же заявил, что сидит за письменным столом и очень увлёкся работой. Словно меня очень интересовали его занятия или я собиралась навязывать ему своё общество и донимать просьбами. Меня это возмутило с самого начала и послужило плохой приправой к общему отношению к Дружинину.
– Вы, наверное, хотели узнать, был ли яд в графине? – любезно спросила я.
Я ожидала, что он смутится или, если совладает с собой, начнёт жадно выспрашивать о подробностях, но его ответ меня удивил.
– Теперь это вряд ли имеет значение.
Если бы он знал, как ещё имеет!
– Почему?
– Даже если бы вода в графине не была отравлена, намерения преступника выдал яд в кофе.
– Бедный Ларс, – сказала я, считая, что справедливее было бы горбуну самому отведать приготовленный им напиток.
– Да, бедный Ларс, – согласился Дружинин, но я уловила издёвку. – У вас удивительно лёгкая рука, Жанна.
Меня это окончательно вывело из себя.
– Раз вы работаете, мне бы не хотелось вам мешать, – сказала я. – До свидания.
– У меня уже прошло желание работать, – заявил он. – Давайте, поговорим.
Я представила, как он будет смеяться надо мной на том конце провода, смеяться откровенно, зная, что я не вижу его лица, и мне стало ещё больнее от его красивого располагающего голоса и кажущегося внимания ко мне.
– Зато я спешу, – отказалась я.
– Куда вы спешите? – сразу насторожился он.
Какое ему дело до моих планов?
– Я ухожу, – сухо сказала я.
– Счастливого пути, – ответил он. – Кстати, Ирина дома или ушла?
Мне показалось забавным уверить его в том, что хозяйка осталась дома. Пусть приедет и обнаружит, что птичка улетела.
– Дома. И не собирается никуда уходить. Честно говоря, я беспокоюсь за неё, и мне совсем не хочется оставлять её одну. Но часа через три я вернусь и, надеюсь, за это время ничего не случится.
Я нарочно предупредила, что вернусь через три часа, чтобы он не вздумал заехать к нам в то время, когда Ира может вернуться.
– Конечно, не случится, – подтвердил горбун, – если она не будет открывать дверь кому попало, как это делаете вы.
Его слова были бы справедливы, если бы под "кем попало" он имел в виду себя, но он, конечно же, подразумевал кого-то другого, и мне пришлось оставить его в этом счастливом заблуждении.
– До свидания, – попрощалась я.
– Wait for a moment! Вы не сказали, был в графине яд или нет.
В числе моих достоинств была значительная доля вредности.
– Какое это теперь имеет значение! – воскликнула я и положила трубку.
Я была довольна, что досадила ему и вместо ответа повторила его же слова, но наслаждалась недолго. Вскоре мне перестало быть весело, а потом и вовсе стало так грустно, что я едва удержалась от слёз. Не знаю, почему я так сильно переживала из-за какого-то горбуна, но ничего не могла с собой поделать. Мои мысли не переставали крутиться вокруг него, а нервы остро реагировали на каждое упоминание о нём.
Чтобы не терзаться ещё больше, я поспешила выйти из дома и шла вперёд и вперёд, не замечая, что ноги сами несут меня к парку, где мне встретились Петер и Марта. Сознание, что я надеюсь их вновь увидеть на том же месте, пришло ко мне поздно, уже около книжной лавочки. Мне пришлось приостановиться и подумать, хорошо ли я делаю, направляясь в парк. Когда мы видимся, девочка не отходит от меня и, наверное, рада была бы не расставаться. Стоит ли приучать её к себе?
К сожалению, голос разума заглушался такими несовершенными чувствами как тоска и одиночество. Мне очень не хотелось быть одной. Я мечтала, что в парке случайно выйду на Петера, и его общество отвлечёт меня от неотвязных мыслей о подлом человеке, который влез в мою жизнь.
Как я ни переживала, но пройти мимо книжного магазинчика оказалось выше моих сил, а когда я оттуда вышла, то вид у меня был, должно быть, немного ошарашенный. Скажите на милость, каким образом в эту жалкую лавчонку просачивались книги в русском переводе и даже изданные в России? Я ругала себя, укоряла, стыдила, но ничего не могла с собой поделать и купила-таки толстый том Андре Жида, где помимо двух романов были ещё и заметки о России, которые мы с мамой читали в журнале «Звезда», заказанном нами у знакомой библиотекарши, и хотели бы иметь дома. Приятно, что желание осуществилось, но сумма, которую я заплатила недрогнувшей рукой, временно лишила меня способности соображать абстрактно, так что всю дорогу до парка я была занята подсчётами, сколько такая книга может стоить на прилавке спекулянта в Москве и не сглупила ли я, купив её сейчас, а не дотерпев до приезда домой. Для собственного успокоения я достала книгу и взглянула на последнюю страницу. Тираж показался мне смехотворным. Нечего было и думать, что эти книги проваляются среди «Анжелик», книг ужасов и фантастики до моего возвращения. Даже если бы я не уезжала из Москвы, вряд ли можно было ожидать, что я их застану.
Книги книгами, но моя прогулка могла бы кончиться очень печально, не отскочи я вовремя от летящей на меня машины. И виновата в трагедии была бы только я, потому что я слишком глубоко задумалась над своей покупкой и стала переходить улицу не только в неположенном месте, но даже не посмотрев по сторонам. Я растерянно посмотрела вслед вишнёвой машине неведомой мне марки и осторожно перешла на другую сторону, кляня свою невнимательность. Я даже в Москве не позволяю себе расслабляться, а в Дании надо быть бдительной вдвойне, так как нежданная-непрошенная смерть вообще-то неприятна, а за границей она сопряжена с устрашающими расходами по перевозке тела. Одно время советских граждан просто-таки донимали газетными статьями о стоимости перевозки тел в долларах. Вряд ли честный, не обременённый миллионами человек вправе ожидать, что в случае несчастья его похоронят в родной земле.
Удивительно пустынно было на улицах и в парке. Никогда этого не замечала, но, помня совет Хансена держаться поближе к людям, я поняла, что это не так-то легко выполнить. То есть, можно было держаться поближе к двум каким-то мужчинам, постоянно попадавшимся мне на глаза, но я боялась незнакомых мужчин в парке, хотя, по-моему, они и сами смущались столь частому совпадению наших маршрутов. Прогулка не доставляла мне никакого удовольствия, и я решила, если не встречу Петера с дочерью, съездить в Копенгаген.
