Текст книги "Горбун"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

– Отчего это особа столь прекрасная, как вы, может быть столь печальна? – произнёс над моим ухом горбун.

В это время я усердно рассматривала близлежащие дома и ничем не выдавала своего настроения, поэтому было совершенно непонятно, по каким признакам он определил мою печаль.

– Разве я печальна?

– Мне кажется.

Раз ему кажется, то незачем и говорить об этом. Я мельком взглянула на него и обнаружила на его лице выражение насмешливого сочувствия.

– Разве я прекрасна? – задала я следующий вопрос.

Ко времени написания этой книги я значительно продвинулась в изучении английского языка. Скажу больше: я могу более или менее свободно беседовать на общие темы; однако я не решаюсь приводить мнение Дружинина в оригинале и буду пользоваться переводом.

– Не скажу, что вы очень красивы, но смотритесь вы неплохо, – ответил он по-английски, с особым старанием выговаривая слова.

– Ваше счастье, что я не знаю английский язык! – возмутилась я.

Я впервые слышала, чтобы горбун смеялся так искренне, и надо признаться, это ему шло.

– Зачем спрашивать про очевидное? Будем считать, что это вам возмездие за предприимчивость, – заявил он.

– Впервые слышу, что я предприимчива, – строго сказала я.

– Не надо было проявлять самостоятельность и приглашать с нами Ларса.

Осторожно оглянувшись, я убедилась, что датчанин занят разговором с Ирой и не может нас слышать.

– Откуда мне было знать, что он набросится на меня с такими вопросами? Экономика – это его конёк?

– Насколько я мог заметить, нет, – осторожно ответил горбун. – Но я его знаю недостаточно хорошо, мы редко встречались. Просветить вас насчёт взглядов американского правительства на развитие экономики, чтобы господин Якобсен не мучался?

– Если речь пойдёт об американской экономике, то я послушаю с удовольствием, но не портите мне настроение экономикой в СНГ, дайте отдохнуть от потрясений, уже недолго осталось.

– Говорить по-английски или по-русски? – спросил горбун менее весело.

– По-грузински, если можно. А если хотите говорить на ветер, то можно даже по-датски. Кстати, куда мы идём?

– Увидите, – ответил Дружинин. – Но знаете, Жанна, вы меня разочаровали.

– Вот как?

– Я ваши цитаты узнаю, а вы мою – нет.

Моё встрепенувшееся было самолюбие вновь улеглось.

– Я поняла, что это из какой-то книги, но цитата настолько ошеломляющая, что поневоле задумаешься над смыслом, а не над авторством. Кажется, что-то знакомое.

– При случае постараюсь припомнить что-нибудь ещё, – пообещал горбун.

– Ладно, Леонид, читайте мне лекцию по экономике, – сказала я. – Только помните, что хотя для инженера я довольно сообразительна, но я всё-таки всего лишь инженер, а не литератор.

– Пресвятая Богородица! – прошептал Дружинин. – Ну и самомнение!

Переговорившие о чём-то своём и догнавшие нас спутники застали беседу об экономике в самом разгаре. Странная тема для разговора на прогулке!

Рассказывать подробно о нашем гулянии слишком долго и скучно, потому что моё перо не в состоянии ни изложить смысл популярных лекций моего знающего экскурсовода, который мог говорить интересно буквально обо всём, ни передать красот датской природы, уступающей нашей российской там, где та уцелела, ни обрисовать архитектурные памятники или просто места, куда горбуну вздумалось нас привести. Должна признаться, что Дружинин устроил мне маленький праздник, щедро оделяя всех, а преимущественно меня, вниманием, заботой и познаниями. Не менее щедр он был и на деньги, но меня это перестало смущать, едва я убедилась, с какой беспечностью смотрят на это Ира и Ларс. Пожалуй, кроме разговора об экономике я могу вспомнить лишь один неприятный эпизод, виновником которого опять-таки был Ларс.

Это случилось почти перед самым возвращением к оставленной где-то на улице машине. Как-то так получалось, что наши с горбуном разговоры рано или поздно переходили на литературные темы. Вот и в этот раз, почему, не знаю, мы заговорили о методах перевода, которыми пользовался Дружинин. Наверное, моё тайное увлечение стало неотрывной частью моего я, потому что мелкие проблемы, превращавшиеся для меня временами в камни преткновения, стали напоминать о себе сами, едва для их разъяснения наступал подходящий момент. Горбун охотно говорил о своей работе, а я жадно слушала и отделяла сведения, дающие ответы на мои вопросы. Если бы я не стеснялась своих творений, я бы напрямую спросила его о том, что казалось для меня важным, но приходилось быть осторожной и не давать ему повода заподозрить о моих занятиях. Я бы не осудила человека, в зрелые годы по-дилетантски занимающегося разработкой никому не нужных конструкций, но не была уверена, что Дружинин так же снисходительно отнесётся к моему литературному творчеству. Может, я и была неправа, но согласитесь, что одно дело выступать в роли профессионала, поддерживающего начинающего любителя, а совсем другое – быть этим любителем.

– Леонид, остановитесь, пока не поздно! – с шутливым ужасом воскликнул Ларс, прервав Дружинина на полуслове. – Жанна сейчас заснёт! Вы поговорите с ней о новостях в технике, а не об особенностях стилей.

Горбун не был готов к такому выпаду и, приняв слова Ларса всерьёз, что на его месте сделал бы каждый, растерянно замолчал.

– Просыпайтесь, Жанна, – окликнул меня писатель. – Что с вами сегодня?

– "Всю ночь читает небылицы, и вот плоды от этих книг", – проговорил горбун, попытавшись разрядить обстановку.

Я очень ясно понимала, насколько ему должно быть горько, проговорив со мной столько времени и уверовав, что я увлечена беседой, узнать, что он напрасно тратил своё красноречие, а я умираю от скуки, и я оценила, с какой изощрённой жестокостью датчанин отомстил Дружинину.

– Вы сильно ошибаетесь, Ларс, – возразила я. – Мне как раз намного интереснее слушать Леонида, чем рассуждать о новостях в технике.

Мне было обидно за горбуна и не хотелось, чтобы у него остались неприятные воспоминания, связанные со мной, поэтому я не ограничилась этим неубедительным заверением и пошла дальше, принося в жертву своё самолюбие.

– Наверное, я выбрала себе профессию не по призванию, – продолжала я, – потому что мне по-настоящему интересны только те конструкции, которые я разрабатываю, при условии, конечно, что они совершенно новые и не имеют аналогов, но разговаривать на общие технические темы мне скучно. Лучше я буду слушать Леонида, тем более, что когда-то в ранней молодости я сама пыталась что-то написать, а говорить о том, с чем связаны прошлые увлечения, всегда интересно.

Сказав о ранней молодости, я, конечно, перешла за грань разумного, потому что Ларс читал мои повести, написанные далеко не в ранней молодости, но я надеялась, что писатель проявит чуткость и не выдаст меня.

Ларс, и правда, промолчал, но скрыть усмешку не смог, из чего можно было понять, какого он мнения о моём заявлении, а может, и о моих творениях, и я решила больше об этом не говорить, однако не учла, какой интерес моё признание вызовет у горбуна. Он словно ждал его и сразу же ухватился за мои неосторожные слова.

– Вы пробовали сочинять? – спросил он. – Удачно?

– Так удачно, что вы перечитываете мои шедевры по два раза в год, – ответила я, не теряя хладнокровия и раздумывая, как бы поскорее прекратить этот допрос.

– Вы их куда-нибудь посылали? – не унимался Дружинин.

– Нет, конечно. Чтобы послать, надо сначала написать что-нибудь стоящее.

– В оценке «стоящего» можно ошибиться, – возразил горбун. – Вы могли столкнуться с трудностями в разработке сюжета и разочароваться в своих способностях, а если бы…

Я проследила за непритворным зевком Иры и прервала переводчика.

– То я разочаровалась бы ещё больше.

– Надеюсь, вы не выбросили свои работы? – поинтересовался горбун.

– Не знаю, – ответила я, стараясь не глядеть на него. – Не помню.

Тут уж Ларс не выдержал и пришёл мне на помощь.

– Давайте поговорим о чём-нибудь другом, – предложил он. – Вы же видите, Леонид, что Жанне неприятна эта тема.

За сегодняшний день датчанин успел мне порядком надоесть, поэтому вместо благодарности за неловкую поддержку я ощутила раздражение. Прежде всего, если он хотел освободить меня от необходимости отвечать горбуну, то мог бы заговорить о постороннем предмете, а не объявлять во всеуслышание, что какие-то темы мне неприятны. А потом, это наше с Дружининым дело, говорить нам о моих творениях или не говорить, и стыда здесь никакого нет. Вон сколько людей в свободное время рисуют, пишут, занимаются поделками. Когда мама работала в "Науке и жизни", я сама видела, какое огромное множество рассказов и повестей присылали в редакцию с просьбами дать отзыв или напечатать. Не могут же все эти люди быть недоразвитыми. Вот и я имею своё невинное увлечение и урываю часы от отдыха и работы, чтобы переносить на бумагу деятельность своего воображения.

– Кажется, не выкинула, – призналась я. – Вроде бы даже знаю, где всё это хранится.

– Вы бы разрешили мне почитать? – спросил горбун.

Я не знала, куда деваться от его настойчивости, и датчанин меня прекрасно понял.

– Не пора ли возвращаться? – осведомился Ларс, и на этот раз я обрадовалась его вмешательству.

– Наверное, пора, – согласился Дружинин.

По наивности, я решила, что тема о моих чудачествах исчерпана и больше мы к ней не вернёмся, но, разумеется, ошиблась: горбун отличался невероятным упрямством и отличной памятью и не оставлял ни одного вопроса не выясненным до конца.

– Вы не ответили, можно мне почитать ваши произведения? – напомнил он, когда мы возвращались.

– Мои произведения? – удивилась я. – Если бы вы раскрыли хоть одно из них, то сказали бы: "Я глупостей не чтец".

– Сами вы Чацкого не любите, а меня готовы наделить всеми его качествами, – пожаловался горбун. – Я очень люблю читать образцовые глупости, я даже сам их пишу.

– На каком языке?

Горбун искусно вывел машину на главную дорогу и кивнул.

– На английском. Вы думаете, я случайно убеждаю вас выучить этот язык? Я остро нуждаюсь в читателях.

– Ваш аргумент неотразим.

– Так как насчёт ваших глупостей? – не отставал Дружинин.

– Вы их и так наслушались довольно.

Горбун молчал и не отрывал глаз от дороги. Я уже привыкла к его внешности и фигуре, но сейчас он сидел ко мне боком, очень невыгодно для себя, и во мне вновь проснулась жалость к этому умному, но обиженному судьбой человеку.

– Я не вожу с собой рукописи, Леонид, – сказала я возможно мягче. – Они где-то пылятся и ждут, когда ленивая хозяйка сдаст их, наконец, в макулатуру.

– Вы не умеете лгать, Жанна, – заявил горбун.

– Я не умею лгать?! Ну, это уж слишком!

– А что за тетрадь лежала на столе в вашей комнате в тот день, когда обнаружили девушку?

Упоминание убитой может оказывать благоприятное действие лишь при чтении детективов, но не в жизни, а уж заявление Дружинина о том, что он видел мою начатую рукопись, привело меня в смятение и заставило срочно соображать, выявила ли я к тому времени самые отвратительные черты внешности того горбуна или сделала это позже. Вроде бы, выявила.

– Какая тетрадь? – безразличным тоном спросила я. – Что в ней было написано?

Беседа за спиной смолкла, что могло означать только одно: нас подслушивают.

– Я не успел прочитать полностью, но начало мне показалось интересным.

Во мне затеплилась надежда, что горбун не знает о своём коварном двойнике.

– По-моему, очень нехорошо читать то, что написано не для вас.

Я сама восхитилась суровости, прозвучавшей в моём голосе.

– А что же мне, в таком случае, читать? – поинтересовался горбун. – До сих пор никто не догадался написать книгу для меня. Давайте поменяемся: вы мне дадите почитать свою повесть, а я вам – все свои. У меня не только переводы, но есть и несколько собственных произведений.

– Не соглашайтесь, Жанна, – посоветовал Ларс. – Леонид – строгий критик, и его пера побаиваются многие писатели, в том числе и я.

– Ладно, Жанна, поговорим об этом позже, – зловеще предложил горбун. – Без восхищённых слушателей. Вы разочарованы моим воспитанием?

Я молчала.

– Жанна! – позвал Дружинин.

Я молчала.

Он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на меня. Ира фыркнула и зашепталась с Ларсом.

– "Ох! Глухота – большой порок!" – громким шёпотом поделился своими соображениями Дружинин. – Сударыня!!!

– "Творец мой! Оглушил звончее всяких труб!" – нашлась я.

– Может, лучше будет читать "Горе от ума" по порядку, а не вразбивку? – поинтересовалась Ира. – Не машина, а литературный салон. Неужели не надоело ещё в школе?

– Разве мы виноваты, что Грибоедов успел использовать все наши выражения? – спросила я.

Ларс засмеялся, а горбун задумчиво произнёс:

– "Чему он рад? Какой тут смех? Над старостью смеяться грех".

Мне не всегда удаётся остановиться вовремя.

– "Вот странное уничиженье!" – сказала я, потеряв чувство меры.

Дружинин поморщился, а Ире на этот раз цитата очень понравилась, потому что задевала чувства неприятного ей человека.

– "Забрать все книги бы, да сжечь", – выразительно пожелал горбун.

– Нет, лучше сохранить, – сказала я, – так: для больших оказий.

– По-моему, вы допустили неточность, – деликатно заметил Дружинин.

– По-моему, тоже, – согласилась я.

– Прекратите, я не могу больше смеяться, – взмолилась Ира, доставая зеркало и вытирая глаза. – Когда приедем, я поставлю кофе.

Не знаю, каким образом перекрёстный огонь цитат повлиял на желание моей подруги выпить кофе, но оно так и не покинуло её и, когда мы приехали, она, прежде всего, побежала ставить кофейник.

На веранде Ира остановилась и оглянулась на нас.

– Кто устроил этот беспорядок? – осведомилась она весьма строго.

Когда мы подошли ближе, то обнаружили, что одна из чашек, по счастливой случайности, пустая, опрокинута, пирожное с тарелки бесследно исчезло, а сама тарелка – чисто вылизана.

– Это, наверное, та дрянная собака, – догадался Ларс.

– Какое с её стороны бесстыдство! – согласилась я, с удовольствием представляя сцену поедания пирожного, потому что люблю воровато-наглое выражение, которое появляется на мордах собак, когда они знают о недопустимости своих поступков, но всё-таки совершают их.

– Я не против этой собаки, – призналась Ира, но я не выношу её хозяйку. – Ладно, сейчас приготовлю кофе.

Мы расположились каждый по своему вкусу: Ларс – на веранде, я – в кресле перед верандой, а горбун питал странное пристрастие к ступеньке.

– В котором часу вы обычно ужинаете в Москве, Жанна? – спросил Ларс.

– В рабочие дни – после работы, а в выходные – повинуюсь голосу природы.

– Вам понравилась прогулка? – поинтересовался Дружинин.

– Да, очень. Я вам очень благодарна, Леонид.

Горбун хотел что-то сказать, но оглянулся на Ларса и раздумал.

Мне нравилось сидеть в кресле, но противный запах, ощущавшийся с самого утра, не только не ослабел, но даже несколько усилился. Я не могла определить точно, откуда доносился этот отнюдь не аромат, но, судя по направлению ветра, со стороны цветника.

– Жанна, вы спите? – спросил заскучавший Ларс.

Я вообще не понимала, зачем два недоброжелательно настроенных друг к другу человека сидят на веранде, а не расходятся. Горбун мог бы, пожалуй, остаться, но Ларсу полезнее было бы пойти к Ире и помочь ей управиться по хозяйству. А вообще-то, на мой взгляд, оба литератора слишком усердно посещали этот дом, не заботясь о своей работе, в чём, наверное, было преимущество свободной профессии, но неудобство для хозяйки. Вот я вынуждена каждый день отправляться на работу и отсиживать положенные часы, занимаясь попеременно то сочинительством, то чтением или разговорами, а иногда даже работой, когда становилось ясно, что иначе к сроку её не сдать. Но в гости в рабочие часы я не ходила.

– Не мешайте мне, Ларс, я погружена в глубокие размышления, – неохотно отозвалась я.

Горбун поднял голову, а Ларс поинтересовался:

– Можно спросить, о чём вы думаете?

По-видимому, у датчанина было поразительное умение не обращать внимания на многочисленные неприятности, которые он причинял, и чувствовать себя легко и уверенно с людьми, которым, по его милости, пришлось несладко.

– Вам захотелось поговорить о технике? – спросила я с бьющим в глаза доброжелательством. – Я размышляла об ультразвуковой головке для глубокого сверления.

– Это, Ларс, не про нашу честь, – сухо заметил горбун.

Просто не верилось, что русский – не его родной язык.

– Я пытаюсь понять, что может пахнуть в той стороне, – призналась я и махнула рукой в сторону компостной ямы.

– Цветы, – удивлённо ответил Ларс. – Разве они не перед вашими глазами?

– Нет, они за моей спиной, а благоухает вовсе не цветами. Такое впечатление, что здесь…

Мне стало неловко употреблять при писателе и переводчике глаголы типа «сдохла» и «воняет».

– Здесь не может быть какой-нибудь собаки?.. – начала я.

– Конечно, – бесстрастно согласился горбун. – У Ирины их целая свора.

– Сюда могла забраться какая-нибудь бродячая собака. В поисках места вечного успокоения.

– Не чувствую никакого запаха, – заявил Ларс.

– Я тоже не чувствую, – поддержал его Дружинин.

Конечно, где им его почувствовать, если горбун сидит в уголке на ступеньке, а Ларс ещё дальше на стуле.

– Вы неудачно сидите, – попыталась я объяснить.

– Нет, Жанна, как раз мы сидим очень удачно, – возразил Дружинин. – Боюсь, что это вы выбрали неудачное место. Перенести вам кресло?

– На это я и сама способна, – с досадой отказалась я, вставая.

Горбун тоже встал и подошёл ко мне.

– Я должен перед вами извиниться за свой поступок, – чуть улыбаясь, сказал он, – но, увидев на столе открытую тетрадь, я не удержался от искушения в неё заглянуть, а потом не смог оторваться. Какой кары я заслуживаю?

– Об этом я подумаю на досуге, – пообещала я. – Давно не читала книг о временах инквизиции и, к сожалению, перестала разбираться в видах пыток.

– А как насчёт продолжения?

– О каком продолжении может идти речь?

Горбун смотрелся очень мило, и в эту минуту я готова была согласиться с Петером, что у него удивительно добрые глаза. К тому же, было совершенно ясно, что он не успел прочитать о своём отвратительном двойнике.

– Вы так стыдитесь говорить о своих произведениях, словно это что-то недостойное, – ободрял меня Дружинин. – Дайте мне прочитать ваши работы, и я скажу, какие в них достоинства и недостатки. Я не утверждаю, что я великий знаток литературы, но кое в чём всё-таки разбираюсь.

– Вам не даёт покоя преподавательская деятельность Мартина? – спросила я.

Горбун поморщился.

– Не надо говорить о Мартине, – попросил он. – Кто знает, где он и что с ним! Но я получу от вас всё, что вы написали, а прежде всего продолжение той повести.

– Думаю, что вы слишком умны, чтобы заниматься мазохизмом.

– Какой смысл в том, чтобы люди умные оказывались в худшем положении, чем те, у которых вовсе нет ума? – осведомился горбун и выжидательно посмотрел на меня.

– Откуда это? – не поняла я.

– Вы ли это говорите, вы, у которой столько ума?

– А если я эту книгу не читала?

– Это из сборника сказок, который я купил в Москве в свой последний приезд, – объяснил горбун. – Мне с детства нравилась эта сказка, но цитирую я именно тот перевод.

– Вы приезжали к нам? – удивилась я. – А почему раньше об этом не говорили? Знаете, у вас поразительная скромность!

– Я иногда сам этому поражаюсь, – согласился он. – Вспомнили сказку?

– Нет, конечно.

– Это Шарль Перро…

– "Рике с хохолком", – обрадовалась я. – Когда-то мне она очень нравилась.

– Ну, вот видите, как я вам угодил, – смеясь, сказал горбун.

Его глаза не отрывались от меня, и мне показалось, что он надо мной потешается. Ясно, что потешается, раз заставляет меня узнавать цитаты из сказок.

– Ну, конечно, угодили, Леонид, – обрадовано подхватила я. – Теперь, по крайней мере, для меня стал вырисовываться круг вашего чтения.

– Ларс, вы слышали, с чем мне приходится мириться? – пожаловался Дружинин.

Я и не заметила, когда к нам подошёл датчанин, но оказалось, что он стоит рядом со мной.

– Но всё-таки что-то здесь не так, – сказала я. – Теперь-то чувствуете… некоторое амбре?

Горбун рассмеялся.

– Вы всё ещё не оставили мысль о собаке? Но, подумайте, зачем ей выбирать для могилы ваш цветник?

– Чтоб не тратиться на венок, – ответила я и пошла прочь.

– Жанна, вы куда? – окликнул меня Дружинин.

– За граблями, – объяснила я.

– О господи! – вырвалось у него. – Зачем вам грабли?

– Не хочу шарить в крапиве руками!

Когда я вернулась, то обнаружила, что моё кресло занято и в нём плотно уселся Ларс.

– Всё равно ничего не чувствую, – заявил он, закладывая руки за голову.

– Я тоже, – сказал Дружинин, хмуро поглядывая на писателя.

– Зато я чувствую, – сказала я. – Помяните моё слово: здесь или мёртвая собака, или гигантская курица, или сверхъогромная крыса.

Ларс закрыл глаза.

– Позовите меня на похороны, – попросил он.

Я направилась к цветнику, больше доверяя своему носу, чем глазам. Горбун, прихрамывая, шёл за мной. Разговор о похоронах вызвал во мне интерес к его вероисповеданию.

– Леонид, вы какой веры? – поинтересовалась я.

Несчастный горбун, по-видимому, не привык к естественным вопросам.

– Честное слово, я не магометанин, – признался он, придя в себя.

– А всё-таки, кто вы: православный, протестант, католик? Вы же только наполовину русский?

– Кто вам сказал? – спросил горбун, с ожесточением оглядываясь на Ларса.

– Слухом земля полнится.

– Протестант. Это имеет какое-нибудь значение?

– Абсолютно никакого, – успокоила я его.

– Вы религиозны?

– Не сказала бы. Но учение Христа мне нравится. А вы верите в Бога?

Горбун настороженно поглядывал на меня.

– Нет или почти нет. Но меня удивляют ваши взгляды, ведь в Советском Союзе религия была не в почёте, не правда ли?

– Зато в СНГ баню не откроют, предварительно её не освятив. Не так давно хотели освятить зоопарк, но не знаю, что их этого вышло. Кажется, одержимый дьяволом крокодил кого-то укусил.

– Вы, конечно, православная?

– Разумеется. Меня моя прабабушка крестила собственноручно.

– Прабабушка?

– Мама рассказывала, что церемония была проведена по всем правилам. С миром и молитвами. Моя прабабушка была дочерью священника и замуж вышла за священника, поэтому не могла смириться с тем, что мама не хочет меня крестить.

– И окрестила сама? – рассмеялся Дружинин.

– Именно. Это было во Владимире, когда мама приехала к ней погостить. Моего брата крестили тоже во Владимире и тоже дома, но провести обряд бабушка пригласила священника.

– У вас есть брат? – спросил горбун.

– Был, но пять лет назад не стало. После Чернобыля у многих кого-то не стало. Даже в Москве, хоть это очень далеко от места катастрофы.

Не знаю, какое чувство возникло у Дружинина после моих слов, а я вдруг отчётливо осознала, в каких непохожих мирах могут жить два человека. Мне пришлось вплотную соприкоснуться с Чернобыльским взрывом, а для него это очень страшная, но далёкая трагедия. Мне приходится постоянно думать об экономии, а он даже представить не может, по какой причине я не несу часы и многое другое в ремонт. У нас в Москве килограмм масла стоит треть моего месячного оклада и нужно иметь большую находчивость, чтобы так распределить мою зарплату и мамину пенсию, чтобы хватило на еду и проезд и как-нибудь выгадать деньги на театр и книгу. Его подобные заботы никогда не посещали. Конечно, и у него должны быть свои трудности, потому что уродство остаётся бедой для человека в любой, даже самой процветающей стране, однако как же отличается его горе от горя таких же людей у нас. Он лишился родителей, но оказался не в детском доме, который для ребят хуже тюрьмы, а под крылышком у дяди, позаботившимся о его воспитании и образовании. А у нас родители вынуждены отказываться от здоровых детей, потому что не могут их прокормить. Вон какой он сильный, а Ларс говорил, что его вынули из машины совершенно изувеченного. Попади он в автомобильную катастрофу у нас, особенно сейчас, он, может, был бы уже в могиле, потому что в больницах нет медикаментов. В лучшем случае, он ездил бы в инвалидной коляске, если бы сумел её купить. А в Англии его вылечили и поставили на ноги. Да, мы живём в двух разных мирах, в двух измерениях, и Дружинину никогда не понять наших российских трудностей. Я ощутила даже чувство какого-то мрачного превосходства над ним, таким благополучным и изнеженным. Попади он в жёсткие условия нашей действительности, он бы, скорее всего, не выжил, бедняга. Вероятно, такое же чувство испытывала бы какая-нибудь продрогшая на морозе сосна, наблюдая за растениями в теплице.

– Вы думаете о брате? – прервал молчание горбун.

– Я о нём никогда не забываю, – ответила я. – Но сейчас я думала о другом… Сколько раз вы к нам приезжали?

– Семь раз.

– Счастливое число. Вам у нас нравится?

Мне показалось, что ему было неприятно подчёркивание его положения гостя в нашей стране.

– Иначе бы я не приезжал, – сдержанно ответил он.

– Вы мне расскажете о своих впечатлениях?

– В другой раз, а то Ларс не может выдержать одиночества.

Горбун с отвращением взглянул на направляющегося к нам писателя.

Подойдя, датчанин спросил:

– Нашли свою собаку?

– Ищем, – ответила я.

Кто ищет, тот всегда найдёт. Есть в этом высказывании что-то роковое. Когда я раздвинула крапиву под очередным кустом, среди зелёных побегов показалось что-то очень знакомое.

– Смотрите! – воскликнула я.

Передо мной лежала мёртвая собака, та самая, которая утром проявляла такое настойчивое желание проникнуть в сад.

– Что с ней? Отчего она умерла?

Выразительные глаза горбуна расширились, но он лишь мрачно покачал головой, а датчанин побледнел, причём ничего другого я и не ожидала от слабонервного писателя.

– Может, она была стара или больна? – предположил Ларс. – Как нам теперь объясняться с её хозяйкой? Ирина! Ирина, иди сюда!

Вышедшая звать нас к столу Ира растерялась, увидев несчастное животное.

– Что нам с ней теперь делать? – спросила она. – Я ни за что не пойду к этой старой ведьме. Она решит, что я чем-то ударила её собаку или отравила.

У горбуна странно сверкнули глаза, но он сказал лишь, что готов подтвердить непричастность Иры к смерти собаки.

– Нет-нет, – качала головой моя подруга. – Закопайте её где-нибудь. Пусть эта старая песочница думает, что собака убежала или попала под машину, но не вмешивает в это дело меня. Я не хочу лишних разговоров.

– Я вывезу её на машине, – предложил горбун.

– Можно закопать где-нибудь поблизости, – возразил Ларс. – Давайте зароем её хотя бы в том углу. Там ничего не растёт.

– У меня? Ни за что! – упёрлась Ира. – Увозите её куда угодно, но меня оставьте в покое.

– Как ты не понимаешь, что кто-нибудь может увидеть, как Леонид несёт собаку! – одёрнул её Ларс. – Ничего не случится, если эта маленькая собачка будет зарыта там, где ничего, кроме живой изгороди, нет.

Ира полностью лишалась воли, едва Ларс начинал на чём-то настаивать.

– Хорошо, я согласна, но закопайте её сейчас же, чтобы забыть о ней и не вспоминать.

Горбун и Ларс обменялись неприязненными взглядами, и датчанин отправился за лопатой.

– Поскорее заканчивайте и приходите пить кофе, а то остынет, – распорядилась Ира и вернулась в дом.

– Как всё это странно, – тихо сказала я.

Дружинин резко повернулся ко мне.

– Что вам кажется странным, Жанна? – поинтересовался он.

– Она была такая весёлая утром, – объяснила я. – Подошла к вам поздороваться, выжидала, когда мы уедем… Не может быть, чтобы она была больна или очень стара. Как вы думаете, отчего она умерла?

Я уже привыкла к пристальным взглядам горбуна, но сейчас его глаза слишком долго не отрывались от моего лица.

– Может, собаку случайно ушибли или она проглотила что-нибудь несъедобное и отползла в ближайшее укромное место, чтобы умереть? – спросила я. – Или подавилась?

– Всё может быть, – проговорил Дружинин в глубоком раздумье.

– Всё равно мне это очень не нравится, – томимая неясными предчувствиями, призналась я.

– Кому же это понравится? – не возражал он.

Ларс лично выкопал яму, но перенести туда собаку предложил горбуну.

Я представила, как земля будет засыпать мягкую шерсть и открытые остекленевшие глаза собаки, и не выдержала.

– Может, её во что-нибудь завернуть?

– Сколотим гроб, поставим памятник, – подхватил Ларс, но горбун меня поддержал.

– Лучше завернуть. Принесите какую-нибудь тряпку, Жанна.

Ира без возражений нашла кусок какой-то ткани и передала мне. Горбун аккуратно завернул вытянувшееся тельце и перенёс в яму. Писатель набросал сверху землю, заровнял место и забросал сорванной поблизости крапивой.

– Похороны состоялись, – подвёл итог горбун. – Теперь что?

– Поминки, – подсказала я.

– Вы упорно искали собаку и нашли её, – заявил Ларс. – Вы как чуяли, что собака должна быть.

– Я и сейчас чую, что где-то должна быть ещё одна.

– Жанна, пойдёмте лучше выпьем кофе, – предложил горбун, увлекая меня к дому. – Вы отдохнёте, успокоитесь и забудете про собак.

– Ирина не согласится похоронить здесь ещё одну собаку, – добавил Ларс. – Да и вообще у вас, Жанна, странное чутьё на трупы.

Рука, державшая мою руку, дрогнула. Я подняла голову, чтобы взглянуть на горбуна, но он смотрел в другую сторону.

– Жанна не случайно увлекается детективами, – процедил он сквозь зубы.

– Чрезмерно увлекается, – подхватил Ларс.

Дружинин, наверное, поставил перед собой задачу не думать о неприятном, потому что повернулся ко мне с самой приветливой улыбкой.

– Чрезвычайное увлечение детективами часто влечёт за собой желание написать что-то в этом жанре. Вас посещало такое желание?

– А вас? – сейчас же спросила я.

– Был грех, – признался он.

– Выходит, детективами вы всё-таки интересуетесь, – отметила я. – И даже чрезмерно.

Горбун рассмеялся и крепче сжал мою руку.

– А вы? – спросил он.

– Я меру знаю.

– Но у вас что-нибудь написано?

– Что хорошего можно написать на работе… – я вовремя спохватилась, что даю очень невыгодное представление о своей работе и торопливо добавила, – … когда умираешь от скуки в ожидании заказчика. Ларс, вы когда-нибудь писали детективы?

Датчанин и всегда-то красотой не отличался, а тут его физиономия совсем съехала набок.

– Не напоминайте мне о грехах молодости, – попросил он. – Я серьёзный писатель.

– А я так люблю несерьёзную литературу! – вздохнула я.

– Я вам переведу какой-нибудь из его детективов, – пообещал горбун перед дверью, пропуская меня вперёд.

– Наконец-то!

– А меня спросили? – мрачно осведомился писатель. – Всё-таки это мои книги.

– Ваши книги, Ларс, принадлежат народу, – высокопарно ответил Дружинин и удержал меня за руку в тот момент, когда я хотела пройти в комнату. – Но при условии, что потом вы отплатите мне хотя бы пересказом вашей повети.

– Я не умею рассказывать, – ответила я, высвобождая руку. – Лучше переведите для меня ещё и свой детектив.