Текст книги "Горбун"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

– Потом я присмотрелся к Нонне и Ирине. Ирина тоже походила на убитую, а Нонну отличали волосы. Тогда я ещё ни о чём не догадывался, но запомнил своё наблюдение.

– Вы ни о чём не догадывались, но старались не оставлять меня одну, – возразила я, думая сделать ему приятное.

Леонид печально улыбнулся.

– Возможно, инстинктивно я что-то подозревал, а может, дело в другом, но уходить от вас мне, действительно, не хотелось. А вскоре меня насторожило, что около вас всё время оказывался Ларс. Мне это было неприятно, хотя я ещё не чувствовал, что опасность исходит от него и грозит непосредственно вам.

Имя преступника было названо, однако я была в ещё большем недоумении, чем прежде, потому что не понимала причины его странного поведения.

– По-настоящему мне стало страшно, когда были обнаружены открытая дверь, топор и записка. Мне казалось, что живой я вас уже не увижу.

– А увидев, захотели исправить оплошность убийцы, – заметила я.

– Это самая естественная реакция, – согласился Дружинин. – Я решил было, что мне самое время пойти к психиатру и подлечить нервы, чтобы всюду не мерещилась опасность, но потом заметил, как по дороге на своей машине проехал Ларс, и решил повременить с покоем.

Я представила, в каком напряжении он жил несколько дней, не зная правды, не подозревая никого конкретно, не догадываясь даже, кому грозит смерть, но чуя опасность, которую не чувствовал никто.

– Я жил ощущениями, можно сказать, инстинктами. Разве мог я поделиться своими опасениями, если сам не мог их ни понять, ни объяснить? Уверенность, что они ненапрасны, появилась потом, когда дверь второй раз оказалась открыта. Я не верил в вашу рассеянность.

– Спасибо.

– Когда мы договорились уехать с утра в Копенгаген и я заехал за вами, то не ожидал никого встретить, но увидел господина Якобсена.

Я помнила каждую фразу, произнесённую Леонидом, малейший жест и изменение выражения лица.

– По-моему, первым вашим желанием было уйти, – коварно заметила я, ожидая, что он скажет в ответ.

– Если мы будем отвлекаться на мои поступки и желания, то я никогда не закончу, – сдержанно проговорил Дружинин.

Я видела, что он не столько смущён, сколько печален, и кротко сказала:

– Извините, Леонид. Продолжайте, пожалуйста.

– Я успел вовремя, и при моём появлении Ларс заставил упасть пирожное, которое предварительно отравил.

– Теперь я начинаю подозревать, что пирожное было отравлено раньше, – возразила я. – Накануне вечером я нашла дверь открытой. Потом Ларс звонил мне и не захотел мешать, узнав, что я собираюсь пить чай.

В глазах горбуна мелькнула тревога, показавшая, как тщательно он рассматривает прошедшие события и как чутко реагирует на все мелочи, которые не учёл и не мог учесть.

– Я не утверждаю, что пирожное было отравлено уже тогда, но я благодарна вам за ваш звонок. Мы так славно поговорили о моей плитке, что чай у меня остыл и пирожное осталось ждать утра.

– Утром вместо вас умерла собака. Я сразу догадался, почему она умерла, но вам не мог даже намекнуть на это. В тот же день нашли Мартина, а на следующий день вы вернули Ларсу чашку с отравленным кофе. "Ты в кубок яду льёшь, а справедливость подносит этот яд к твоим губам". Вас бережёт ангел-хранитель, Жанна.

– Два ангела-хранителя, – сказала я, имея в виду, что без заботы Дружинина небесному ангелу пришлось бы трудновато. Однако горбатый ангел меня не понял и продолжал свой рассказ.

– Теперь я был почти уверен, кто преступник, и кого он наметил себе в жертву. Не поймите меня неверно, но эта уверенность меня поддерживала. А уж когда приехал дядя и разделил со мной ночные и дневные дежурства под вашими дверями и невдалеке от них…

У меня слов не было, но лицо выдавало изумление. Леонид засмеялся.

Один раз вам удалось меня обмануть, но с тех пор я стал очень осторожен и не оставлял вас без охраны, так что в ту ночь, когда Ирина уехала к родным Мартина, я был на своём посту. Вы не ошиблись, услышав, что убегавших было двое. К сожалению, человек ускользнул от меня, и я даже не заглянул ему в лицо, но я знал, что это бал Ларс… Мой дядя вам понравился?

– Да, очень.

Дружинин кивнул.

– Вы тоже произвели на него самое благоприятное впечатление, и с тем большей охотой он мне помогал. Денди тоже охранял вас неплохо. Ему был дан приказ не выпускать вас из дома и не впускать посторонних.

Я вспомнила летящего кувырком Петера и боязливо жавшегося в сторонке Ларса и улыбнулась.

– Замечательный пёс.

– Очень хороший, – согласился он. – Но я до сих пор не понимаю, как вам удалось заметить, что графин трогали?

– Ларс нарушил световой эффект, – сказала я. – Когда я ставила графин, свет преломлялся одним образом, а когда я собралась, наконец, его рисовать, он преломлялся другим образом, потому что шишечка на крышке была повёрнута наискосок.

Я помнила все события того дня и очень хотела спросить, знает ли Дружинин, что преступник скопировал его внешность и подстроил так, что его увидела Ира. Но я побоялась напомнить ему, какими средствами это было достигнуто.

– Вы нарисовали графин? – поинтересовался Леонид.

– Нет, конечно. Я, как Райский, готова отказаться от работы по любому поводу. Рассказывайте дальше.

– А дальше я должен вас поблагодарить. Вас чуть не сшибла машина такой же марки, как моя, с наклеенным номером… моим номером, такого же цвета. Её видел полицейский. Мой дядя следовал за вами от самого дома и тоже её видел. Он уверял, что моя машина стояла в переулке, но не мог доказать, что её не брали, так что его показания говорили скорее против меня, чем за. Меня спасли вы. Вы так упорно доказывали, что та машина было совсем другого оттенка, что заставили усомниться даже Хансена. Он стал выяснять, где был я, а я был в своём кабинете на берегу моря, и алиби у меня не было. Но он всё-таки оказался добросовестным человеком и послал людей на поиски предполагаемой машины. На моё и ваше, – он улыбнулся, – счастье, её нашли на следующий день, ближе к вечеру. Это было чудо, и Хансен не приехал к вам сразу же, потому что хотел сам проверить, чья это машина, кто её брал и когда. Владельца не застали, а выяснить у соседей, брал ли кто-нибудь машину, не смогли.

– Почему же Ларса не арестовали? – спросила я.

– Хансен слишком долго ошибался на мой счёт и хотел действовать наверняка. То, что так быстро нашли машину, похожую на мою, было слишком удивительно. Необходимо было провести экспертизу, опросить свидетелей. Впрочем, он обезопасил вас, выставив охрану и у вашего дома, и у дома Ларса.

– Охрана была приблизительно одинакового качества, – заметила я. – Но вы оказались надёжнее полицейских и похитили меня из-под носа преступника.

– Вы сами от него сбежали, и я надеялся, что вам уже всё известно.

– Нет, мне ещё ничего не известно. Я поняла лишь, что Ларс хотел меня убить и разыскивал нас. А что случилось дальше? Почему вы перевернули машину?

– Ларс всё-таки нас подкараулил и… Жанна, вам не показалось, что он сошёл с ума?

– Показалось. Продолжайте, пожалуйста.

– Вы знаете, кто такие камикадзе?

– Знаю. Вы считаете, что Ларс решил врезаться в нашу машину?

– Я с трудом увернулся, а Ларс врезался в ехавший за нами фургон.

– Он… Он погиб?

Леонид кивнул. У меня в глазах потемнело от ужаса, хотя теперь и было известно, что погиб преступник, который хотел меня убить.

Дружинин понимающе глядел на меня и хотел было дотронуться до моего плеча, но отдёрнул руку.

– Я думаю, что такой конец для него лучше всего, – добавил он.

Это было слишком неожиданно и требовало осознания.

– Моего рассказа хватило как раз до вашего дома, Жанна, – сказал Дружинин. – Теперь вопрос задам я. Почему он хотел вас убить?

– Не знаю. – Я терялась в предположениях и только запутывала себя. – Может, он на меня обиделся? Мало ли что я могла ему сказать…

– Если бы мы убивали женщин за их язык, то все мужчины стали бы убийцами, – возразил Леонид, и что-то знакомое почудилось мне в его фразе. – Это цитата, барышня.

– Я поняла, – кивнула я. – Только не помню, откуда.

– Дю Моррье.

– "The Scapegoat", – подхватила я, равнодушно кивнув и делая вид, что не замечаю изумления Дружинина. – Вы зайдёте?

– Нет, отныне опасность вам не грозит, и заходить я не буду. Если позволите, мы с дядей навестим вас завтра, чтобы попрощаться. Послезавтра у нас самолёт.

Он проводил меня до середины дорожки, по обыкновению поцеловав мне руку, вернулся к машине и уехал. Меня буквально сразило, что он не только не захотел войти, но даже не довёл меня до двери. Он уберёг меня от смерти, как уберёг бы любую другую, а совершив этот благородный поступок, исчез, потому что я была ему неинтересна, а может, даже неприятна. Ему не хотелось терять время на посредственные разговоры, противно было общаться с девушкой, которую он защищал и которая относилась к нему с таким предубеждением, оскорбляла и насмехалась над ним. Из вежливости он сделает завтра прощальный визит, но сократит его насколько можно. Разве могла я ожидать чего-то другого, если сама себя глубоко презирала? Мне было стыдно за каждый свой поступок, за каждое слово, за каждую мысль и чувство.

Хорошо, что дома оказались Ира и Петер и сразу же потребовали объяснения всего случившегося. Пока я рассказывала факты, не вдаваясь, конечно, в область чувств, я немного отвлеклась. Ира глотала слёзы, переводя Петеру мои слова, а когда я осторожно подошла к тому моменту в повествовании, когда погиб Ларс, она горько разрыдалась. Петер переживал за неё, за меня и за себя, но не мог понять, почему Ларс это сделал и просил меня ответить. Я пыталась объяснить по-английски, что его действия для меня такая же загадка, как для него, но датчанин всё равно спрашивал. Помощь, которую пыталась оказать мне Ира, переводя мои ответы на датский язык, тоже не рассеяла подозрений Петера, что кое-что я всё-таки должна знать. Если бы я догадалась об истинной жалкой причине преступления, которая сначала была вечной мукой для Ларса и, наконец, переросла в настоящую трагедию и для него, и для других, а догадавшись, доверила эту тайну Петеру, он вновь предложил бы мне руку и сердце и попытался добиться моего согласия, но моя неосведомлённость по такому серьёзному поводу вызывала недоумение и нехорошие подозрения. Я не упрекаю Петера за то, что он мне не поверил, и что с этого времени его чувства ко мне стали быстро охладевать, хоть и остались вполне дружескими.

Милый Хансен навестил нас во второй половине дня, пообедал с нами, насладился кофе, заново пересказал всё происшедшее, откровенно, или почти откровенно, признаваясь в своих ошибках и давая высокую оценку уму и действиям Дружинина.

– Вы должны быть ему благодарны, Жанна, – сказал он, как-то странно глядя на меня.

– Я благодарна, – ответила я, а сама в это время думала, что завтра увижу его в последний раз.

Когда гости разошлись, мы с Ирой долго сидели вдвоём, каясь в своих ошибках, впрочем, неприязнь моей подруги к Дружинину всё-таки прослеживалась несмотря на благодарность.

– Слушай, а не оставить ли нам на ночь окна открытыми? – спросила Ира, подмигивая.

– А вдруг под окном станет царапаться горбатая фигура, а потом побежит, прихрамывая? – спросила я.

Мы неуверенно улыбнулись и замолчали, потому что нас вдруг пробрал мороз от суеверного ужаса. Дверь и окна мы заперли очень надёжно, а потом ещё и проверили. Щётку я тоже использовала, как дополнительное крепление, причём Ира смотрела на это очень одобрительно.

– Завтра он зайдёт вместе с дядей попрощаться, а послезавтра они улетают в Англию, – сказала я, делая вид, что мне это совершенно безразлично. – Мавр сделал своё дело, мавр может уходить.

Ира пожала плечами.

– Как-то странно. Я почему-то считала, что он за тобой волочится.

На этот раз пожала плечами я и мрачно изрекла:

– Игуанодон четырёхпоясный.

– Я рада, что ты так легко к этому относишься, – одобрительно сказала Ира. – Уезжает он – и чёрт с ним. Может, ты решишь, что я очень чёрствая, но я страшно хочу спать. А ты?

– Тоже.

Я заснула сразу же, едва легла, и спала крепко, пока меня не разбудила Ира. Было около двенадцати часов дня.

– Звонил Петер, – сообщила моя подруга, зевая. – Приедет часа через два. Он всё устроил с перевозкой тела Нонны. Славный человек. Тебе надо за него хвататься.

– Не хочу хвататься, – сказала я. – И замуж не хочу. Хочу остаться милой старой девой.

– Это ты-то милая? – ужаснулась Ира. – Ты у меня эти шуточки брось! Оденешься сегодня так, как я велю, и будешь очаровывать. Только ни слова не говори мне о том, что случилось! Я не могу об этом думать! Дай мне отдохнуть!

– Я ничего не говорю. Только и ты не говори мне о Петере. Если хочешь знать, у меня уже есть жених.

– У тебя???

Ира стояла передо мной в роскошной ночной рубашке, не той, которую я видела, а другой, не менее смелой и красивой.

– У меня, – гордо сказала я, натягивая одеяло, чтобы скрыть грубый ситец своей самодельной рубашки. – То есть я за него замуж идти не собираюсь, но его мама очень хочет нас поженить.

– И кто он? – жадно спросила Ира.

– Окончил музыкальную школу. Играет на скрипке. В армии служил в оркестре. Потом окончил Бауманское училище, потом Военную Академию. Офицер, но не помню, кто. Преподаёт в Академии. Имеет маму, собаку, кошку, двух водяных черепах и кур. Читает в подлиннике Ремарка и утверждает, что знает английский. Собирается учить японский. Собака хромая, куры несутся.

– Ну… Ну… Так что же ты?! Петер, конечно, более выгодная партия, но на всякий случай мы и этого не упустим.

– Мне такой жених и даром не нужен, – возразила я. – Знаешь, за кого голосовала его мама?

– Причём здесь его мама? – возмутилась было Ира, но женское любопытство взяло своё. – А за кого она голосовала?

– За…ва! – обличительным тоном сказала я.

– За…ва? – Ира явно не знала, кто это такой и почему за него нельзя голосовать. Наконец, она опомнилась и взорвалась. – Ну и что?! Ты не за мать выходить замуж!

– А сам он голосовал за…ого, – закончила я, назвав некую одиозную личность.

Ира, уже потерявшая связь с родиной, на этом имени потеряла и почву под ногами.

– Ну и что? – неуверенно спросила она.

Я засмеялась.

– Ничего особенного, конечно, просто мне этот тип не нравится. Молодой офицер, только что начал службу, а отношение к порядкам в армии и солдатам у него как у самого тупого прапора. Вместо того, чтобы думать, как проводить реформы в армии, он говорит, что на автомобильных дорогах ребят гибнет ещё больше, чем на службе. У меня ведь нет цели выйти замуж. Зачем же сажать себе на шею солдафона?

– Хрипун, удавленник, фагот… – начала Ира.

– Созвездие манёвров и мазурки, – закончила я. – Мне всё равно, что за него, что в воду. К тому же он гвоздя не умеет заколотить. Мать копала канаву, а он уехал в Москву. Сосед варил им ворота, а он загорал на пруду. А на даче у них лежит разобранная стенка, и он не может её собрать.

– Всё ясно, – оживилась Ира. – Кандидатура хрипучего фагота отпадает. Остаётся Петер. Уж он-то милашка. И показал себя в наших неурядицах хорошо. Другой взял бы, да и уехал куда-нибудь, чтобы его невзначай не убили.

"Однако спас меня не он", – подумала я, но вслух этого не сказала.

– Ир, ты не обижайся и не вздумай ничего предпринимать, – решительно заявила я. – Очаровывать Петера я не буду.

– И не надо, – согласилась Ира. – Очаруй меня. Вставай скорее и посмотрим, что нам надеть, а то он застанет нас в постелях.

К чести Иры, она и глазом не моргнула при виде моей ночной рубашки, приличной и добротной самой по себе, но принимавшей нищенский вид рядом с её воздушным шёлковым одеянием, обильно украшенным почти прозрачными кружевами.

Примерка нарядов сначала заинтересовала меня, потом утомила и, наконец, когда Ира кинула на диван гладкие чёрные лосины, насмешила.

– У вас тоже носят эту гадость? – воскликнула я, припоминая толстые задницы, обтянутые считайте что колготками, нависающие над пассажирами, сидящими в вагонах метро.

– Гадость?! – возмутилась Ира. – Да ты примерь!

– И не собираюсь.

Потом я всё-таки решилась натянуть эластичную ткань, чтобы посмотреть, до какой степени уродства смогу дойти.

– О! Именно то, что нужно! – заявила Ира. – Ну-ка надень сверху вот это.

"Вот этим" оказалась длинная рубаха, перепоясывающаяся широким ремнём с металлическими вставками.

– Теперь мне нужны остроконечные сапожки и колчан со стрелами. Может, кто-нибудь и спутает меня с Робином Гудом. Давай придумаем что-нибудь поприличнее.

– Честное слово, тебе очень идёт, – уверяла меня Ира. – На мне лосины сидят хуже: у меня икры толще. Смотри.

Она быстро облачилась в пятнистые лосины, надела подходящую кофту и завязала волосы шарфом.

– Тебе идёт, – сказала я. – А мне как-то дико видеть это на себе. Ты поступай как хочешь, а я разоблачаюсь.

Но Ира упросила меня побыть в экстравагантном костюме ещё немного, пока она сделает мне причёску и мы перехватим по чашечке кофе. Разгуливать по дому в эластичных лосинах было удобно, а её я не стеснялась, поэтому согласилась.

Мы причесались и подкрасились, распихали по своим местам вещи, оставив себе те, которые решили надеть для гостей, а потом сели пить кофе. Сперва мы разговаривали, стараясь не позволять тайным мыслям овладевать нами, потом погрузились в молчание, думая каждая о своём.

Я пыталась рассуждать трезво, что если уж так получилось, и я показала себя с очень невыгодной стороны, то лучше не вспоминать о самых неудачных моментах этой истории. Миллионы людей живут, не терзаясь пустыми размышлениями о том, чего уже не вернёшь, и, по-моему, правильно делают. Надо с благодарностью помнить о благородном человеке, но не более. Однако, чтобы осуществить этот мудрый план, нужно время, а сейчас на меня невыносимой тяжестью давило неожиданное бегство Дружинина из Дании. Не от меня ли он бежит?

– По-моему, звонок, – сказала Ира.

До меня дошло, наконец, что телефон надрывается уже долго. Моя подруга насмешливо смотрела на меня. Телефон не умолкал.

– Наверное, это Дромадёр, – предположила Ира.

Мне хотелось со всех ног бежать к телефону, но вместо этого я лениво сказала:

– Подойди, пожалуйста. Мне не хочется вставать.

Ира удивлённо посмотрела на меня, а я закрыла глаза. Едва она ушла, я напрягла слух, стараясь уловить, с кем и о чём она беседует, но, как нарочно, она говорила очень тихо. Я еле сдерживалась, чтобы не подкрасться к двери, но мне мешало опасение, как бы меня не заметили, потому что мне не хотелось показывать, насколько меня угнетает презрительный отъезд моего спасителя. Пусть все, и он в том числе, думают, что мне до него нет абсолютно никакого дела, что я ему только благодарна. Ничего более не должно быть заметно.

– Кто это был? – равнодушно спросила я, когда она вернулась.

Я заметила, что у Иры очень лукавый вид, но причины этого не поняла.

– Не туда попали. Долго объяснялись, пока не устали и не бросили трубку.

После этого был ещё один звонок.

– Петер задерживается. Хотела послать вас вместе за вином, а самой побыть с Хансом и Мартой, но придётся сходить тебе одной. У меня ни капли не осталось. Часть отнесла моему старичку, а остальное выпил Ларс. Но в магазин ты сходишь потом, а пока, может, ты меня нарисуешь? По-моему, я сегодня выгляжу не так уж плохо. Против ожидания.

Мы в свободных позах расположились в гостиной и, пока я рисовала, Ира заставила ещё раз самым подробным образом рассказать о претенденте в мои женихи.

– … а явился к нам в трусиках, словно на пляж. Можешь себе представить? – вспомнила я ещё одну роковую подробность. – Была бы ещё фигура, как у Тарзана, а то кривоногий, сутулый…

Ира хохотала.

– С тех пор до самого отъезда с дачи нам с моськой приходилось выбирать для прогулок другую дорогу. А как мы любили гулять по тому замусоренному пути мимо их участка!

– Значит, тебе не понравилось, что у него фигура не как у Тарзана? – веселилась моя несносная подруга.

– Вовсе не поэтому. Пусть он будет хоть как Квазимодо, но зачем на первое свидание он явился в плавках? И зачем он голосовал за этого типа?

Ира подхватила занимательную тему, и я не выдержала.

– Замолчи, пожалуйста! Ещё одно слово про этого дурака – и мочка уха у тебя окажется выше глаза.

– Фу, какая гадость! – простонала Ира, еле дыша от смеха. – Здравствуйте, Леонид! Good morning, Sir Charles.

Я вздрогнула и оглянулась. В дверях стоял Дружинин, с удивлением и любопытством наблюдая за нами. За его спиной кивал и улыбался нам мистер Чарльз. Если несчастный горбун слышал наши весёлые разглагольствования про Тарзана и Квазимодо, то вместо ожидаемой благодарности за сохранение моей жизни, он получил новое оскорбление.

– Прошу прощения, – весело сказал опомнившийся Дружинин. – Вы, Ирина, просили входить без стука, но я вижу, что всё-таки мы попали не вовремя.

Так вот почему у Иры была физиономия довольной акулы! Как же она всё-таки ненавидит этого человека, если заставляет как бы случайно выслушивать вещи, способные его обидеть. А меня… Я в ужас пришла от того, в каком легкомысленном виде меня застали. Однако расправу над Ирой приходилось откладывать на потом, а сейчас делать вид, что ничего не произошло.

– Очень рада вас видеть, Леонид. Good morning, Mister Charles.

Поздно менять привычки. Назови я дядю горбуна напоследок сэром, и это вызовет недоумение.

Мистер Чарльз галантно преподнёс Ире цветы, а мне с доброй, но почему-то печальной улыбкой передал красивую коробку конфет.

– Thank you.

– У меня для вас тоже прощальный подарок, Жанна, – предупредил Леонид, поблёскивая глазами. – Новый перевод. Чувствую, что мой английский вызвал у вас затруднения, поэтому я перевёл эту же повесть на русский.

Не дай Бог, он при Ире начнёт выменивать свой подарок на мою повесть. Чтобы этого не произошло, я отошла к окну, предоставив Ире занимать мистера Чарльза. Дружинин, в очередной раз скользнув взглядом по моему наряду, последовал за мной.

– Вы так и не смогли прочитать мой английский перевод?

– Как же я могла его прочитать, если вы его у меня забрали? – спросила я, решив, что пора кончать эту игру.

– Забрал? – удивился он. – Зачем мне его забирать, если я вам сам его дал?

Я растерялась.

– У меня его нет, – призналась я. – Он исчез в тот самый день, когда вы его принесли.

– Почему же вы молчали?

Объяснять свои хитроумные догадки было стыдно, поэтому пришлось увести разговор немного в сторону.

– Наверное, эту тетрадь унёс Ларс, – предположила я. – Он говорил, что стыдится некоторых произведений, и я видела, что разговоры о них были ему неприятны. Он даже не знал, какую повесть вы перевели без его ведома, и, скорее всего он-то и унёс её. Мне вообще кажется, что мы нехорошо поступаем: вы – переводя против его воли, а я – читая.

Дружинин слушал внимательно.

– Понятно, – согласился он, энергично кивнув. – Вы меня убедили. Верните-ка мне повесть.

Я торопливо прикрыла тетрадь рукой.

– Вы меня ещё раньше успели убедить, и я согласна пойти наперекор совести.

Леонид засмеялся, а потом помрачнел и взглянул на часы.

– Нам пора, – сказал он. – Дядя взял билеты на сегодня, и мы заехали к вам по дороге.

Необъяснимо, но меня успокаивало, что он уедет только завтра, а когда я узнала, что он выезжает уже сейчас, у меня упало сердце. Однако вид я приняла очень деловой.

– Конечно, опаздывать нельзя, – согласилась я. – До свидания и… спасибо.

Наверное, я сказала что-то не то, потому что у него дрогнули губы.

– Вас и не узнать, – сказал он, заставляя меня улыбаться. – встретил бы вас на улице, прошёл мимо, подумал, что школьница. Вам очень идёт. На прощание покажите, как вы изобразили Ирину.

Он придирчиво рассмотрел рисунок.

– Вы не захотели ей польстить, – тихо заметил он, а громко добавил. – А свой портрет я увезу с собой. Сделаю вид, что вы мне его подарили.

– Если он вам нравится, возьмите, – разрешила я, втайне сожалея, что у меня не остаётся другого портрета или хотя бы фотографии.

– Я думал, что застану здесь Петера, – сказал Дружинин, зная, вероятно, о намерении датчанина приехать. – Хотел попрощаться.

– Он задерживается, – объяснила я. – Придёт позже.

Горбун хотел что-то сказать, но решил промолчать и дал возможность своему дяде произнести несколько любезных фраз.

– Ладно, we must be going now. До свидания, Ирина, – сказал он наконец.

– До свидания, – любезно откликнулась Ира. – А ты, Жанна, тоже отправляйся. Купишь вино по своему усмотрению, но обязательно на всю сумму. А когда вернёшься, испечёшь что-нибудь к чаю.

– Мы вас подвезём, – предложил Леонид.

Я не успела ни опомниться, ни тем более переодеться, как очутилась у такси, ожидающего отъезжающих.

– Денди? – удивилась я. – Он тоже летит?

Пёс вежливо поздоровался, стоя на заднем сиденье и стегая уворачивающегося водителя хвостом по голове.

– Он прекрасно переносит дорогу, – заверил Дружинин.

Мистер Чарльз сел рядом с шофёром, а мы втроём заняли заднее сиденье. Было очень грустно, и говорить не хотелось.

– Жаль, что вы не дали мне прочитать свою повесть, – заявил Леонид. – Меня так заинтересовало начало!

Я промолчала.

– Если когда-нибудь вам захочется иметь внимательного и доброжелательного критика, обратитесь ко мне, – попросил он, передавая мне листок с адресом.

– Спасибо, – поблагодарила я, машинально кладя бумажку в сумочку.

Машина остановилась, и Дружинин проводил меня до дверей магазина.

– Передайте мои поздравления Петеру, сказал он, ненатурально улыбаясь. – Вам я тоже желаю счастья. Надеюсь, вам удастся стать для Марты второй мамой.

Я смотрела на него во все глаза, потому что мысли о Петере меня не посещали со времени утреннего разговора с Ирой, а вчерашняя ложь про предстоящее замужество была забыта тотчас же, едва мы покинули прибрежный «кабинет» переводчика, и вспомнилась только сейчас. Мне стало ещё мучительнее оттого, что так неожиданно всплыла ещё одна моя глупейшая выходка. Если у Дружинина и оставалось ко мне хоть какое-то тёплое чувство, как у мужественного защитника к спасённой им девушке, то теперь оно сменится отвращением.

– Почему вы решили, что я буду для Марты второй матерью? Я вовсе не собираюсь выходить замуж за Петера.

Я почувствовала, что не могу больше изображать равнодушие.

– Вы опоздаете. До свидания, – сказала я и, кивнув на прощание, вошла в магазин.

Я была в полном смятении и почти не сознавала, что в магазине только два покупателя. Своими дурацкими рассуждениями о достоинствах Марты и легкомысленным сообщением, ещё вчера казавшемся смелым и даже дерзким, о согласии выйти замуж за Петера, я добилась пожелания счастья, и это пожелание звучало для меня насмешкой. Я только сейчас отчётливо поняла, что за моим отношением к Дружинину скрывалась не жалость к его внешним недостаткам, не уважение к уму, знаниям и свойствам души, а нечто несравненно большее. Мало того, что, навсегда с ним расставаясь, я чувствовала, как умирает какая-то часть моей души, так мне даже не было дано бережно хранить воспоминание о нашей последней встрече, потому что оно было испорчено, погублено позорным разоблачением. Была бы я очаровательной кокеткой, привыкшей играть с чувствами своих поклонников, которыми становились все, хотя бы раз видевшие меня, – и выдумка про будущий брак придали бы мне ещё больше прелести. Но я не была ветреной кокеткой и никто не смог бы заподозрить во мне очарование, поэтому мой поступок вызвал лишь недоумение.

От упрёков, которыми я себя осыпала, меня оторвал вопрос любезного продавца. Это было спасением, потому что новое сильное впечатление на время вытеснило прежнее. Мне пришлось подумать, какое вино купить на деньги Иры, а выбор был богатый.

У страха глаза велики: мне показалось, что на витрине выставлено не менее двухсот различных бутылок, на которых ни одна этикетка не была мне знакома. Я знала о существовании прекрасного вина «Кагор». Которым причащают в церкви и которое вкусно добавлять в чай. Есть ещё «Портвейн», "Мускат", «Лидия». Говорят, есть вино «Десертное», но я не помню, хорошее ли оно. О «Вермуте» я знаю, что это гадость, и сужу об этом по второму, истинно народному, названию «Вермуть». Ещё есть коньяк, водка и Рижский бальзам. Однажды, когда мы сидели в уютном вечернем кафе в Риге вместе с братом, его женой и их сослуживцами, я попросила добавить ложку бальзама в мой кофе. Лёня очень стеснялся двух пожилых латышек, поглядывающих на нас, как мне показалось, с благожелательным интересом, но всё-таки отлил мне бальзам из своего стаканчика. Жаль, что я не помню, улучшился ли вкус и аромат советского кофе и действительно ли бальзам имеет приписываемые ему достоинства. Впрочем, рижского бальзама здесь быть не могло.

Странной способностью обладает человек: он думает сразу о нескольких предметах и мысли об одном нисколько не мешают мыслям о другом. Я думала о горбуне и горько сожалела, что он узнал только неприятные стороны моего характера, но в то же время я очень страдала от отвратительного вида цветных наклеек на разной формы бутылках. Вот у нас в винный магазин не сунешься, потому что он или оцеплен длиннющей пьяной очередью, или в нём ничего нет. Можно, конечно, для порядка спросить: "У вас есть какое-нибудь вино?" Моя обманчивая внешность выручит меня и на этот раз, поэтому вместо порции ругани продавщица, решившая, что я – неопытная в закупке продуктов девочка, процедит сквозь зубы: «Нет». Тогда я бы с чистой совестью пошла домой, отдала Ире деньги и сказала, что вина нет. Но я не у себя на родине, а в жёстких тисках запада, где, чтобы выжить, надо иметь энергию и решимость. Впрочем, не за горами было время, когда в Москве на каждом углу стали продавать великое множество дорогих западных алкогольных напитков и подделок под них. Но тогда я об этом ещё не знала.

– Жанна…

Леонид, оказывается, ещё не уехал, а хотел докончить тягостный для меня разговор.

– Жанна, что-нибудь случилось? Я могу помочь?

Я решила изображать веселье и равнодушие.

– Можете, потому что я совсем не разбираюсь в винах, – пожаловалась я. – Подскажите, что я должна купить?

Дружинин словно не расслышал меня.

– Что произошло? – допытывался он. – У вас с Петером вышла какая-нибудь размолвка? Я могу помочь?

Оказывается, он, действительно, поверил, что у нас с Петером возможно общее будущее, а, поверив, вступил в лагерь, в котором ещё недавно состояли Жанна и Ларс, а теперь осталась лишь Ира.

– Леонид, я не собираюсь выходить замуж за Петера. И никогда не собиралась. Сколько лет живу, а ни разу у меня не возникло такой мысли.

Дружинин непонимающе смотрел на меня.

– Но вы же сами сказали…

– Я не думала, что вы поверите.

Боюсь, что жизнерадостность, которую я демонстрировала, была слишком жалкой.

Автомобильный гудок напомнил моему собеседнику, что самолёт не будет ждать, пока он переговорит по всем возникшим вопросам.