Текст книги "Горбун"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

– Вы мне не слишком доверяете, – сказала я.

Леонид рассмеялся и крепче прижал меня к себе.

– Разве мог бы я оставаться спокойным, барышня, если бы не доверял вам?

– Если я вам расскажу, вы сумеете сохранить это в тайне?

– I'm not curious, – пробормотал Дружинин.

– Что?

Он вздрогнул.

– Когда вы выучите английский?

– Не через пять минут.

– Знаете, почему я убеждал вас его учить?

– Почему?

Он улыбался.

– Потому что со второй встречи понял, что когда-нибудь увезу вас в Англию.

– В Англию?

– В гости к моему дяде, – уточнил он.

Каким блаженством было выслушивать такие признания!

– Мне показалось, что тогда вы рады были бы от меня поскорее сбежать, – призналась я, – но остались из-за трупа в моей комнате.

– Нет, вы понравились мне сразу, едва я увидел вас впервые, – сказал Леонид. – Знали бы вы, какой у вас был вид, когда вы увидели нас с Мартином в гостиной! В вас было трудно не влюбиться. А на другой день я понял, что если когда-нибудь женюсь, то только на вас. Думаете, я вернулся только затем, чтобы сказать, что не нашёл Мартина? Но когда я заглянул в вашу тетрадь, я понял, что мы созданы друг для друга. Или тетрадь остаётся запретной темой?

– Возможно.

– Зато, заглянув в неё, я узнал, какое произвёл на вас впечатление.

– Какое?

Дружинин скосил на меня тёмные глаза и усмехнулся.

– Безотрадное.

– Вы не знаете, как сюжет развивался дальше, – возразила я. – Если бы знали, то не стали бы так говорить. Но вы не узнаете. А вообще, в тот день вы напомнили мне моего брата, тоже, кстати, Леонида и тоже Николаевича, особенно когда не пустили меня в комнату, где лежала убитая девушка. Но уж когда вы заговорили о Некрасове, вы меня покорили.

Дружинин смеялся.

– Не понимаю, почему вы так стыдитесь своего увлечения? – снова став серьёзным, сказал он. – Говорю вам, что мне очень понравилось начало вашей повести. Неужели мне никогда не будет позволено прочитать ваши работы?

– Вы уже имеете представление о том, как и о чём я пишу, – сказала я.

– По нескольким страницам? – огорчённо спросил он. – Как можно составить мнение, прочитав несколько страниц?

– А что вы сказали по-английски? – поинтересовалась я.

– Что я не любопытен.

– Не похоже, – усомнилась я.

– Потом вы в этом убедитесь, но пока придётся поверить на слово.

– Мне самой хочется рассказать вам о Ларсе, – призналась я.

Но Дружинин серьёзно возразил:

– Жанна, в жизни бывают обстоятельства, которые нельзя поставить человеку в вину, но рассказывать о которых бывает неприятно, о понять – нелегко. Если вы принуждаете себя рассказывать мне о них только потому, что считаете себя обязанной это сделать, то прошу вас не говорить. Я достаточно хорошо вас узнал и верю вам без объяснений. Меня гораздо больше интересуют ваши сочинения.

– В них полно недостатков, и вы это знаете лучше меня, – возразила я.

– Как я могу это определить по нескольким страницам? Если бы вы дали хоть одно законченное произведение… Но даже если вы не дадите ничего из уже написанного вами, я заставлю вас сочинить новое.

– И будете разыгрывать роль профессора Эмманюэля?

– Если это доставит вам удовольствие.

– И заодно, чтобы развить мой ум, будете учить меня математике? – хитро спросила я. – А, учитывая, что время не стоит на месте, то заодно сопромату и моей любимой начертательной геометрии?

– Здесь мы поменяемся местами, – покачал головой Леонид. – Я буду читать ваши работы, а вы – читать мне лекции по сопромату.

– Кое-что я давала читать Ларсу, – сказала я. – Как-то они с Нонной приезжали в Москву, и я попросила его дать профессиональную оценку моим… стараниям.

– Теперь я понимаю, почему вы так болезненно воспринимаете любое упоминание о ваших работах, – перебил меня Леонид. – Но мнению одного человека в таком вопросе верить нельзя и, кроме того, если неблагоприятная оценка, а которой, как я вижу, вы не сомневаетесь, не отбила у вас охоты к творчеству, значит, у вас должны быть к нему способности. А они у вас, судя по нескольким страницам, которые я прочитал, действительно, есть.

– Почему-то мужчины не могут придержать язык и дослушать историю до конца, – холодно сказала я. – Впрочем, если вы считаете, что узнали достаточно, я умолкаю.

– Думаю, что я узнал достаточно, – самонадеянно подтвердил Дружинин. – Но я с удовольствием вас послушаю. Извините, что перебил вас.

– В другой раз не извиню, но сейчас я хочу рассказать обо всём, чтобы больше к этому не возвращаться. Но сначала вам придётся дать слово, что никто, ни одна живая или мёртвая душа об этом не узнает.

– Клянусь жизнью, – торжественно сказал Леонид и весело улыбнулся, воспринимая происходящее, как игру.

– Не клянитесь вовсе. Пусть будет слово ваше: "да, да", "нет, нет", а что сверх этого, то от лукавого.

– Если вы вспомнили Евангелие, значит, дело серьёзное, – сказал Дружинин, но по его тону было ясно, что он лишь делает уступку. – Обещаю никому никогда не говорить о страшной тайне, которую я сейчас услышу.

– Ну, так вот, – продолжал я. – Мне очень хотелось знать, есть ли в моих работах хоть какие-то достоинства. Я осторожно заговорила с Ларсом о том, что пытаюсь сочинять…

– Лучше бы вы об этом заговорили со мной, – проворчал Леонид.

– Мне почему-то не пришло в голову спросить его о вас и попросить познакомить, – объяснила я, начиная сердиться, что из-за его несерьёзного настроения мой печальный рассказ превращается в фарс.

Он догадался о моих чувствах.

– А что сказал Ларс? – с интересом спросил он.

– Ларс с большим тактом поддержал беседу и даже сам предложил прочитать какую-нибудь из написанных мной вещей.

– Вы говорите это специально, чтобы меня подразнить? – осведомился Дружинин, заглядывая мне в лицо.

– Я выбрала для него повесть не слишком большую, но и не маленькую, с самым увлекательным сюжетом. Так, по крайней мере, казалось мне. Правда, Ларс не был красивым мужчиной?

– Мне трудно об этом судить, – сдержанно ответил Леонид.

– Зато его улыбка мне очень нравилась, а когда он брал мою рукопись, он улыбнулся особенно доброй улыбкой и обещал прочитать сразу же. Если бы вы, Леонид, знали, как я терзалась всю ночь и весь следующий день!

– Знаю, потому что сам через это прошёл, – ласково проговорил он. – Но мой первый судья был добрее.

– Меня угнетало, что Ларс так долго не звонит мне и не выносит приговор. Когда повесть читала мама, на это ушло всего несколько часов, и мне казалось удивительным, что можно читать дольше. Многим ведь свойственно думать, что проблема, очень важная для них, интересна для всего остального человечества. Что я тоже не избежала этого заблуждения, я поняла через два дня, когда Ларс позвонил и долго извинялся, говоря, что был занят и ещё не прочитал моей рукописи. Обычно я достаточно хорошо понимаю, что у каждого человека есть личные дела, которые целиком поглощают его внимание и время, но в тот момент мне стало обидно за своё напрасное ожидание.

– Представляю, – кивнул Леонид, проникаясь моими переживаниями. – Через сколько времени господин Якобсен вернул вам повесть?

– Через неделю. Он был очень смущён, когда пытался хвалить её достоинства, так что я не обманулась. Однако на всякий случай, наверное, чтобы иметь представление о моих способностях, он попросил у меня другие повести и объяснил, что начинающий писатель всегда выбирает самое яркое, по его мнению, произведение, но обычно случается, что произведения, которые новичку кажутся неинтересными, на взгляд профессионала, имеют больше достоинств. Если бы он не привёл этого довода, я бы ни за что на свете не решилась дать ему на суд что-нибудь ещё, но после доброжелательного предложения потратить на меня своё время, я вручила ему почти все мои рукописи.

Дружинин остро воспринимал мой рассказ.

– Может, он их и не читал, – пылко вмешался он.

– Обратно я их получила перед самым отъездом Якобсенов, почти на перроне. Ларс даже не успел разобрать каждое из них и лишь посоветовал не унывать, если дело не будет ладиться и возникнут трудности. Сказал, что "в этом что-то есть" и напомнил, весьма, впрочем, справедливо, что я инженер, а не писатель, и для человека, не учившегося в литературном институте, мои работы очень приличны.

– Я начинаю думать о нём ещё хуже, чем прежде, – сквозь зубы процедил Леонид.

– А может, он прав? – вступилась я за писателя.

– Он не должен был так поступать, – возразил Дружинин. – Даже если бы ваши работы никуда не годились, нельзя было говорить об этом прямо, а они не могли быть так плохи, я же чувствую. Теперь я не успокоюсь, пока не прочту их. Если хотите, я дам вам слово, что откровенно выскажу своё мнение, но уверен, что оно вас порадует.

– Вчера я и без вашей помощи поняла, что мои повести не были плохи, по крайней мере, часть из них.

– Вы привезли их с собой? – обрадовался Дружинин.

У него блестели глаза, и он явно ждал, что я достану неведомо оттуда гору рукописей и высыплю ему на колени.

– Нет, с собой я их не привезла, но, когда вчера я читала повесть Ларса, я узнала её, несмотря на двойной перевод, сначала на датский, а потом вновь на русский.

Леонид стал мрачен, а я, не замечая его гнева, продолжала болтать, довольно легкомысленно переживая недавние впечатления.

– Представляете, мне было так странно читать её в чужом изложении, что я долго не могла понять, почему мне знакомы и герои, и их поступки, и даже разговоры, и я только на сорок третьей странице поняла, что сама же их и придумала. А ведь изменены были только имена и место действия, а в остальном там всё осталось, как было, даже конец. Вы очень верно заметили, что конец написан слишком торопливо. Когда сюжет был исчерпан, повесть потеряла для меня всякий интерес, поэтому последнюю страницу я с трудом заставила себя дописать. Теперь понятно, почему Ларс выкрал первый перевод этой повести и почему хотел от меня избавиться. Конечно, он испугался, что я узнаю правду и расскажу про его поступок.

Я, наконец, обратила внимание на то, что глаза моего слушателя чуть ли не мечут искры, и мне стало не по себе.

– Какие ещё произведения вы узнали? – спросил Дружинин, пронизывающе глядя на меня.

– Вы обещали всё сохранить в тайне, – напомнила я.

Дружинин встал, прошёл несколько шагов по аллее, потом вернулся и встал передо мной. Он был очень сердит.

– Вы обещали, – твёрдо повторила я.

– И сожалею об этом, – возразил он.

– Слово – не воробей, – напомнила я.

– Русские поговорки не всегда могут доставить удовольствие, – хмуро заметил он.

Я чувствовала, что ему можно верить и, если он дал обещание, то выполнит его.

– Я не хочу с вами спорить, – сказала я. – Вы уже дали слово, и мы не будем к этому возвращаться.

– Есть другая русская пословица, – объявил Дружинин. – Нашла коса на камень.

– Так не будьте камнем, – попросила я.

– А как насчёт косы? – спросил он, смягчаясь.

– Мне её мама срезала, когда я поступала в институт, – пожаловалась я.

Леонид слабо улыбнулся и сел рядом со мной.

– Вы не ответили, какие ещё произведения вы узнали, – напомнил он. – Не случайно же вы заставили меня пересказывать его повести.

– Я узнала несколько, – ответила я. – Четыре он напечатал фактически целиком, две слегка переработал, а одну сильно изменил. Но три повести он написал сам.

Леонид сразу же пожелал узнать, о каких именно повестях я говорю, и мне пришлось дать полный отчёт, сказав в том числе и о моём отношении к самостоятельным повестям Ларса. Писатель продолжил мою тему о загадочных убийствах и мне понравились две из них, благодаря интересным героям и необычным отношениям между ними, а одна показалось скучной и примитивной.

Дружинин кивнул и проговорил:

– Он поступил подло.

Я была полностью с ним согласна.

– Да, действительно, некрасиво.

– Почему вы не хотите об этом рассказать? Вам так дорого его честное имя?

– Дорого, потому что, во-первых, оно было дорого Нонне…

– А во-вторых?

– Оно до сих пор дорого Ире.

– "В-третьих" есть? – раздражённо спросил он.

– Есть. Понимаете, если бы он сделал это, а своего не мог придумать, то, возможно, его следовало бы разоблачить, но он писал большие серьёзные романы, наверное, много над ними работал, и своё имя он сделал благодаря им, а не моим выдуманным историям.

– Однако ваши истории читают, а его «серьёзные» романы спросом не пользуются, – возразил Леонид.

Не так-то просто было меня разубедить.

– Сейчас, может, и не пользуются, а через десять лет будут признаны гениальными.

– Не будут, – заверил Дружинин и рассмеялся. – Вы не читали ни одной его книги, а говорите так уверенно, словно изучили их все. Говорю вам, что и через десять лет, и через двадцать, и позднее читать их не будут, хотя в них есть свои достоинства. Первый его роман заинтересовал публику, но потом автор стал повторяться, и интерес к нему упал. Ваши повести были очень неожиданны, и о нём вновь заговорили, но потом он продолжил вашу тему. Я пересказывал его повести кратко, выбирая самое лучшее, поэтому вы сумели обнаружить в них кое-что интересное, но когда их читаешь, то это интересное трудно уловить среди затянутых разговоров и описаний. Затем он выпустил очередной сложный роман о безработице и потерпел поражение. Остальные произведения тоже были отвергнуты читателями. Господину Якобсену следовало остановиться на самом первом, действительно, удачном романе и заняться чем-нибудь другим… И не трогать ваши повести.

Последнюю фразу он проговорил с весьма грозным выражением, поэтому я торопливо сказала:

– Сделанного не воротишь, поэтому лучше вам забыть об этих несчастных повестях. И вообще, вас так легко рассердить, что я начинаю жалеть, что рассказала вам правду.

Тучи рассеивались, так и не разразившись грозой, и Дружинин, всё ещё хмурясь и осуждающе покачивая головой, взял мою руку.

– Я сержусь не столько из-за повестей, которые он украл, а в основном из-за его отзыва о них. Вы легко могли разочароваться в своих способностях, перестать писать…

– Какой ужас! – подхватила я. – Ведь тогда вы не смогли бы заглянуть в ту зелёную тетрадь!

Леонид слегка сжал мои пальцы.

– Ладно, не будем говорить о поступке господина Якобсена, – сказал он. – Но, если он напечатал ваши произведения под своим именем, он и должен был отвечать за это, а не пытаться скрыть свой…

Он подбирал слово, точнее всего выражавшее его гнев и презрение, и я поспешила подсказать.

– Грех.

Дружинин метнул на меня уничтожающий взгляд.

– Пусть будет грех, – согласился он. – За свой грех он должен был ответить сам, а не пытаться его скрыть, уничтожив вас. Я не могу его простить или оправдать.

Простить покушение на мою жизнь я могла, но не могла распоряжаться чужими судьбами. Смерть незнакомой девушки, Мартина и особенно Нонны нельзя было оправдать никакими соображениями.

– Если бы вы смогли его оправдать, я бы не сидела здесь с вами, – сказала я.

Никогда не думала, что кто-нибудь когда-нибудь осмелится меня целовать, а я вместо того чтобы возмутиться, оскорбиться или с отвращением отшатнуться, что сделала бы раньше, если бы такой поступок позволил себе даже самый красивый из моих знакомых, буду ощущать счастье от близости некрасивого, горбатого, хромого человека и считать его самым лучшим, самым достойным из всех, кого я знала.

Я не помню отчётливо, как пролетело время, могу лишь сказать, что была счастлива, несмотря на пережитый страх и скорбь по погибшей подруге. Но утром в день отъезда, когда надо было складывать вещи, чтобы не опоздать на поезд, меня охватили сомнения. Мы с Леонидом беззаботно провели последние два дня, разъезжая по окрестностям, но мало что видя вокруг, потому что в основном были поглощены беседами, понятными и интересными только самим влюблённым, но за это время он ни разу не завёл разговор о переезде в Россию, и даже при прощании у веранды не вспомнил, что я должна ехать на другой день. Я тоже по внезапно охватившей меня непонятной нерешительности не напомнила об этом, почему-то полагая, что Дружинин обо всём помнит. Сегодня же меня охватило сомнение и, всё больше замедляя темп сборов, я, наконец, остановилась, мрачно держа в руках книгу, которую собиралась положить в сумку. Чем больше я думала о молчании Леонида, тем подозрительнее оно мне казалось и тем сильнее становился мой страх, что он не поедет в Россию, побоявшись трудностей нашего СНГвского быта.

– Что замерла? – спросила Ира, специально оставшаяся дома, чтобы помочь мне собраться. – Заканчиваем, а то скоро приедет Петер с семейством. Он рвётся с тобой попрощаться. Ханс тоже приедет. Правда, симпатичный парень? По-моему, я ему нравлюсь.

Этого уже мои нервы не могли выдержать.

– Ты хотела наконец-то испечь свой фирменный пирог с яблоками, – напомнила я. – Если ты не примешься за работу, я его не успею попробовать.

– Ты всё равно не сумеешь его оценить. Вот если бы здесь был Душка, он был бы от него без ума. А твой Дромадёр тоже явится? Мне бы не хотелось угощать его своим пирогом.

Меня вновь кольнула нескрываемая неприязнь в голосе Иры, когда она заговорила о Леониде. Мне бы хотелось выяснить, какая чёрная кошка пробежала между моим женихом и моей подругой, но я решила, что лучше не вникать в эту тёмную историю, а вооружаться принципом Дружинина: чем таинственнее выглядят обстоятельства дела, тем больше причин в него не вникать. И всё же мне было неспокойно, особенно теперь. Я рассчитывала объявить Ире о согласии выйти замуж за Леонида перед отъездом, но теперь у меня язык не поворачивался об этом сказать, и я была рада, что не проговорилась о своих чувствах заранее.

– Не знаю. Может, зайдёт…

Я не успела закончить, как приехал сам Дружинин.

– Тяжёлый человек лёгок на помине, – шепнула мне Ира, уходя на кухню и едва удостоив учтиво поздоровавшегося гостя ответом.

– Вы не забыли положить тетрадь? – первым делом спросил Леонид, помогая мне застегнуть молнию. – А то мне нечего будет читать в дороге. Мы летим через пять часов.

– Летим?!

Тут мне припомнилось, что, сделав мне предложение и получив согласие, он, и правда, обсуждал со мной возможность лететь в Москву на самолёте, но больше об этом не было сказано ни слова, и я не подозревала, что Дружинин счёл вопрос решённым. Видно, он принадлежал к тому редкому типу мужчин, которым не требуется повторять одно и то же десятки раз, прежде чем это укрепится в их памяти.

– Разве мы не договорились лететь на самолёте?

– Договорились, но я не знала, что вы возьмёте билеты. Что же мне делать с моим билетом на поезд?

– Выбросьте его.

Как всегда, его советы отличались крайней простотой.

– Я так и сделаю, – согласилась я.

– Нет, – передумал он. – Лучше дайте его мне.

Я молча достала билет и протянула ему. Дружинин внимательно рассмотрел его и с наслаждением порвал. Я была удивлена его странным поступком.

– Что вы делаете? – не выдержала я.

Леонид сел рядом со мной на диван.

– Мне до сих пор не верится, что вы приняли моё предложение, – признался он. – Я каждую минуту боюсь, что вы передумаете.

– Ваши опасения могут доставить и радость и огорчение, Леонид, – сказала я. – Что же мне делать: радоваться, что вы меня любите, или огорчаться, что вы мне не верите? Вы порвали билет, чтобы я не вздумала уехать одна?

– Как приятно, когда тебя понимают! – вздохнул он. – У меня для вас подарок.

– Если перевод вашей книги, то я с радостью его приму.

Он покачал головой.

– Мои книги вы будете читать в подлиннике и в весьма скором времени.

Он достал из кармана коробочку и, как водится в таких случаях, вынул оттуда кольцо.

– Мне бы хотелось надеть вам на палец другое кольцо, но его мой дядя привезёт позже, а пока прошу вас принять это.

Не знаю, какое кольцо должен был доставить мистер Чарльз, но то, которым любовалась я сейчас, было настоящим произведением искусства. Мне было странно и даже дико принимать дорогие подарки от кого-нибудь кроме мамы и тёти, а тем более – настолько дорогие подарки, но сейчас случай был особый.

– Спасибо, Леонид, – тихо сказала я.

Дружинин выдержал роль, не испортил торжественность минуты поцелуем в губы и склонился над моей рукой. Ира, разумеется, вошла в комнату именно в эту минуту.

– Ир, мы улетаем через пять часов, – весело объявила я.

– Поздравляю, – сказала моя подруга, поборов растерянность. – Но я думала, что ты останешься здесь. Покажи.

Ира промолчала, но было ясно, что ей очень понравилось моё кольцо.

– Это можно считать обручением? – сдержанно спросила она.

Дружинину тоже было не по себе.

– Пока нет, – ответил он.

– Прежде состоится знакомство с родителями невесты? – осведомилась Ира.

Леонид улыбнулся, но было видно, что этот разговор ему неприятен.

– Буду рад, – сказал он.

Я решила придти ему на помощь.

– А потом мистер Чарльз должен привезти обещанное кольцо, – сказала я.

Ира бросила на меня насмешливый взгляд.

– Кольцо вашей матери, конечно? – обратилась она к Дружинину.

– Кольцо бабушки лорда Олбермейля, – поправил он её. – Потом его носила его мать, и теперь оно переходит к моей жене.

– Ну, тогда Жанка никогда не будет его снимать, – заявила Ира тоном, в котором промелькнуло раздражение.

– С такими кольцами по улицам Москвы лучше не ходить, – жизнерадостно возразила я. – Хорошо, если снимут вместе с пальцем, а не вместе с головой.

Ира засмеялась, а Леонид почему-то помрачнел.

Когда приехал Петер и узнал наши новости, он не удивился, но задумался. Впрочем, для поздравления он сумел найти очень красивые и тёплые слова. Ханс тоже пробормотал несколько фраз, но, по-моему, он меня всегда стеснялся и так до конца и не смог избавиться от застенчивости. А Марта, не понимая, почему все нас поздравляют, вместо того, чтобы уговаривать остаться, загрустила и даже всплакнула, когда узнала, что я уезжаю так скоро. Утешить её и вернуть привычную для девочки улыбку сумела Ира.

К своему рассказу мне остаётся добавить совсем немного. Леонид с первой же встречи произвёл на мою маму приятное впечатление, которое в дальнейшем менялось только в лучшую сторону, и мой избранник, который, не признаваясь мне в этом, с беспокойством ожидал знакомства с моими родными, заметно приободрился. Собачка, заинтересовавшаяся и забеспокоившаяся, когда к нам в гости в первый раз пришёл незнакомый мужчина, скоро оставила свою подозрительность и обнаружила, что сидеть на коленях у Дружинина ничуть не менее удобно, чем на коленях у мамы. Несколько беспокойный минут выпало на мою долю, когда к нам впервые зашёл прилетевший накануне мистер Чарльз, и Чипа, повинуясь чисто собачьей логике, решила выразить ему особое доверие и, едва он успел сесть, не ломаясь, взгромоздилась ему на колени. В период линьки лучше не пускать на колени даже самую расположенную к тебе собаку, но, к счастью, англичанину пришлась по душе непосредственность нашей избалованной моськи, и впоследствии он сам зазывал её к себе на колени.

Мы не стали тянуть со свадьбой, но пророчество Иры не сбылось, и я почти не надевала старинное кольцо, привезённое лордом Олбермейлем, чему был очень рад Леонид, на которого произвело большое впечатление моё предположение о результате прогулки по улицам Москвы с такой драгоценностью

Весь следующий год прошёл для меня в упорной работе, потому что помимо конструирования плитки, источников сварочного тока и микросборок, мне пришлось много времени уделять английскому языку и своим прежним повестям, которые Дружинин прочитал тотчас же, отметил сильные стороны, а также места, нуждающиеся в доработке, и загорелся желанием опубликовать большую их часть. Помимо этого, мой деятельный муж втянул меня в работу над своим новым романом, который решено было писать вместе, по примеру Некрасова и Панаевой, поделив главы, наиболее подходящие каждому из нас. К лету я так устала и настолько привыкла смотреть на творчество как на своё основное занятие, а не на увлечение, что без всякого сопротивления поддалась на уговоры Дружинина и уволилась с работы. На лето он увёз нас с мамой и Чипой погостить в большую лондонскую квартиру своего дяди, а потом мы все вместе отправились в его загородный дом, где мы провели остаток лета и зиму и где мы с мужем закончили наш первый общий роман, а теперь обсуждаем второй. Пока же он готовит к изданию свои переводы с датского, а я занимаюсь воспоминаниями, результатом которых будет эта повесть.

Через два дня приедет Ира с Петером и Мартой. Ханса я, наверное, не увижу, но, судя по письмам моей подруги, она видится с ним достаточно часто. Во мне растёт опасение, что, выйдя замуж за человека, о котором она, по её же словам, мечтала всю жизнь, Ира не избавилась от привычки обращать внимание на совершенства других мужчин, поэтому её брак нельзя назвать очень удачным, но скоро я воочию увижу, верны ли мои догадки.

Узнав, что Ира намеревается нас навестить, Леонид ничего не сказал, но стал задумчив и радости не проявил. На этот раз моему терпению пришёл конец, и я потребовала открыть мне причину их взаимной неприязни. Вместо ответа поступило предложение всерьёз поработать под первой главой нашего нового общего романа, на что я попросту не обратила внимания, так же, как на последующие, не столь занимательные уловки. Так что Дружинину впервые пришлось дать откровенный ответ на этот казавшийся ему щепетильным вопрос. Разгадка тайны лежала на поверхности и представляла собой несчастную привычку Иры чересчур рассчитывать на свои женские чары. Попытавшись покорить друга своего мужа, она встретила такой резкий отпор, что с тех пор возненавидела единственного не поддавшегося ей человека всей душой. Рассказав мне об этом и решив, что причинил мне сильную боль, Леонид попытался оправдать легкомысленную женщину, отмечая, что она неплохая, но ей не следовало выходить замуж. Неосознанно я была готова к чему-то подобному, поэтому объяснение не произвело на меня никакого впечатления. Радоваться или испытывать облегчение я не могла, потому что не подозревала мужа ни в каких грехах, а огорчаться было нечему, потому что свою подругу я знала с детских лет, а в том, что страшный горбун может нравиться, я убедилась, видя, с какой неподдельной симпатией относятся к нему женщины.

По-моему, обнаружив, как легко я отнеслась к трудному для него признанию, порочащему честь моей подруги, Леонид успокоился и перестал чувствовать груз единственной тайны, которую он совершенно напрасно от меня скрывал.

Теперь, разобравшись во всех недомолвках, я считаю свою повесть законченной и мне остаётся лишь поставить точку.