Текст книги "Горбун"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Спектакль мне понравился, а итальянский язык не только не мешал восприятию, но и способствовал ему, поскольку я хорошо знала оперу, и мне интересно было не следить за сюжетом, а вслушиваться в музыку и голоса.

– Вам понравилось? – спросил Дружинин, когда мы вышли из театра.

– Да, очень. Спасибо, что вы пригласили меня. Дома я сошла бы с ума от тоски.

– Я это предвидел, – сказал он, улыбаясь. – Я вам ещё не наскучил?

– Пока нет.

– Может, вы согласитесь продолжить вечер?

– Если у вас нет особенно острого желания отвезти меня домой.

У меня не возникало и тени сомнения, потому что Леонид уже доказал свою порядочность, и я была убеждена, что на него можно положиться при любых обстоятельствах. И не ошиблась. Мы чудесно покатались по городу и часа полтора провели в тихом и каком-то домашнем ресторанчике, напомнившем мне вечерние кафе в Таллинне. Мы сидели в уютных креслах за маленьким столиком, и соседи за другими столиками в приглушённом свете ламп служили ненавязчивым фоном, на который не обращаешь внимания. Говорил преимущественно Леонид, делясь своими литературными планами, вспоминая детство и учёбу, рассказывая много смешного и делая для меня приятный вечер незабываемым. Но когда мы расставались у двери Ириного дома, не я, а почему-то Дружинин произнёс с теплотой в голосе:

– Спасибо за этот вечер.

Он даже при прощании сумел сделать приятное, внушая мысль, что не я обязана ему чудесным вечером, а он – мне.

Однако пора было из сказки вернуться к жизни, и этот переход совершался не без внутреннего сопротивления.

– Вы пойдёте завтра на похороны Ларса? – спросила я.

Спокойное радостное настроение покинуло Дружинина. Его лицо сразу осунулось и потемнело.

– Нет, – мрачно сказал он. – А вы?

Я покачала головой.

– Спокойной ночи, – попрощалась я. – Спасибо.

Ира уже легла, но, как ни тихо я старалась пробраться в свою комнату, она меня услышала и окликнула.

– Что тебя понесло в театр? – спросила она.

– Не что, а кто, – поправила я. – Леонид позвонил и пригласил на "Севильского цирюльника". А потом мы были в ресторане.

– Разве он не уехал? – прозвучал из-за двери удивлённый голос Иры.

– Передумал. По-моему, переворот в его планах произошёл уже в аэропорту.

– На взлётной полосе, – сквозь сладкий зевок догадалась Ира. – Ты думаешь спать?

Как же благодарна я была Леониду! Смерть Нонны и гибель Ларса не забылись, но жуткие переживания, от которых веяло чем-то безумным, перестали меня мучить, заслонённые приятным чувством после удачного вечера. И сны мне снились спокойные и занимательные.

Утром за Ирой заехал Ханс, и я осталась одна. Чтобы не вернуться к прежнему состоянию тревоги, я открыла тетрадь Дружинина. Чувство при этом у меня было странное, потому что повесть Ларса, которую он так не хотел мне показывать, что даже выкрал у меня английский перевод, я читала в день его похорон.

Есть книги, в которые надо вчитываться, прежде чем заинтересуешься ими, а эта повесть захватила меня и окутала таинственностью сразу, с первой страницы. Немало способствовал этому и перевод, сделанный красивым гладким слогом. Разбирать почерк тоже труда не составляло. Но чем больше я читала, тем большее во мне росло недоумение. Сюжет мне казался слишком знакомым, словно я уже читала эту или похожую книгу. После пятнадцати страниц я настолько освоилась со странностью этого чтения, что теперь вспоминала события не одновременно с чтением, а до того, как тот или иной отрывок был прочитан. Скоро память стала подсказывать мне во всех подробностях отдельные эпизоды, даже разговоры, и я тут же находила их в повести, написанными чёрным по белому. Поразительное это было чтение.

Прозрение снизошло на меня на сорок третьей странице, и я всей душой пожалела, что гордость не позволила писателю объясниться со мной, и он делал промах за промахом, пытаясь избавиться от единственного свидетеля его позора. В какую же панику он впал, когда я приехала и стала интересоваться его творчеством, что решился на убийство. И хуже всего было то, что рассказать, за какую вину датчанин пытался меня убить, я не могла даже самому узкому кругу лиц. Я боялась, что разоблачением навсегда погублю его репутацию. Пусть уж Ира воображает неведомо что, а Петер напрямую подозревает всякие неприятные вещи. Меня удручало только, что Леонид под приятной дружеской манерой со мной держаться тоже может скрывать недоверие к моей неповинности в разыгравшейся трагедии и, прежде всего, убийству друга.

Дружинин позвонил, когда я ещё не успела совладать со своими расстроенными чувствами.

– Good morning, Jane! What are you doing?

– I'm reading, – ответила я. – Повесть очень интересная.

– Но вам она не понравилась, – высказал он догадку.

– Она мне понравилась, но я ещё не дочитала.

– Позвонить позже?

– Если не трудно… Леонид!

– Да?

– У Ларса есть ещё повести в таком же духе? Что-нибудь таинственное, с детективным уклоном или какие-нибудь приключения на море?

– Кое-что есть. Я уже говорил, что одно время он придерживался этого направления, но потом опять переключился на социальные романы.

– Удачные?

– Первый роман был самым удачным. Потом ему не везло. У вас странный голос, Жанна.

– Не странный, а заинтересованный и не желающий, чтобы меня отрывали от чтения.

– Ясно. А когда вы закончите, можно вас увезти?

Я подумала, что прогулка поможет мне освоиться с новостью.

– Можно.

– Через час? Через два? – спросил Дружинин.

– Через два часа двенадцать минут.

– Засекаю время.

Пришлось читать в ускоренном темпе, не задерживая внимания на фразах, а лишь улавливая смысл. Думать об открывшейся правде обстоятельно не было времени. Перевернув наспех просмотренную последнюю страницу и отложив тетрадь, я едва успела влезть в своё зеленоватое платье, которое не нужно было гладить, и надеть бусы ему в тон, как приехал Леонид.

– Мне надо было задержаться? – спросил он, угадывая мою растерянность и приписывая её своему появлению.

– Это потому, что вы приехали через два часа, а не через два часа двенадцать минут.

– Через два часа двенадцать минут.

– Десять.

– Время выдержано с непривычной для меня точностью, – возразил Дружинин, давая повод думать, что он способен и на опоздания.

– Значит, ваши часы спешат, – сказала я, оставляя его в передней.

– Потому что они не сделаны в СССР, и на них нет знака качества, – объяснил он, не делая попыток войти вслед за мной в комнату.

– Я всегда говорила, что советские приборы – лучшие в мире. А куда мы едем?

– По вашему выбору.

– Тогда сначала заедем в ваш кабинет на берегу, а потом куда пожелаете. Мне хочется посмотреть, как это место выглядит при обычных условиях.

– В тот раз оно показалось вам слишком мрачным?

– Да.

Мне не столько хотелось посетить эти страшноватые камни, сколько хотелось исправить свою ошибку. Леонид показал мне свой излюбленный уголок с уверенностью, что я оценю какую-то скрытую прелесть этого места. Но в тот день я оказалась неспособна этого понять, поэтому решила, что моё желание заглянуть туда ещё раз доставит ему удовольствие.

Я подозревала, что Дружинин взял на себя труд меня опекать, во-первых, по привычке, а во-вторых, в надежде, что я догадаюсь о причине покушений или, если знаю, но умалчиваю, то проговорюсь об этом. Однако он ничем не выдавал своих мыслей и всю дорогу забавлял меня посторонними разговорами.

Когда мы вышли из машины и приблизились к нагромождению камней, он погрузился в молчание и ограничивался лишь необходимыми при переходе по неудобному пути фразами.

Вид на камни и, особенно, вид на море уже не показался мне таким грозным. Страх и ожидание нападения влияли на восприятие, а теперь моя душа была полна лишь сожалением о поступке Ларса, моим вынужденным молчанием, влекущим за собой домыслы на мой счёт, печалью по погибшим, а также тёплым чувством, что рядом со мной стоит очень приятный человек, и человек этот не уехал, едва миновала нависшая надо мной опасность, а продолжает звонить мне и даже приглашает на прогулки.

– Как вам нравится здесь теперь? – спросил Дружинин.

– Хорошо! Как в Крыму.

Леонида почему-то позабавил мой ответ.

– Есть с чем сравнить, – рассмеялся он.

– Крым очень разнообразен, – возразила я. – Вокруг Судака есть места, похожие на это.

Мы с интересом поговорили о проблемах, связанных с Крымом и Черноморским флотом, придя, наконец, к естественному выводу, что предсказать дальнейшее развитие событий невозможно.

– Когда вы уезжаете? – спросил Дружинин.

– Через пять дней.

– Не хотите остаться?

– Что мне здесь делать? – удивилась я.

Он не стал продолжать абсурдный разговор.

– Я вас ещё не спросил о повести господина Якобсена, – сказал он.

Я не могла восторгаться этим сочинением, поэтому ответила сдержанно:

– Она мне понравилась.

– Но не очень?

Я была в затруднении.

– Мне казалось, что повесть как раз в вашем вкусе, – разочарованно заявил Дружинин, – и вы будете довольны.

Он не ошибался, но говорить о своём отношении к этой повести я не хотела.

– Я довольна. Правда, довольна. А вам она понравилась?

Строгий критик кивнул.

– В ней есть недостатки, но мне она понравилась, недаром мне захотелось её перевести.

Я подумала, что Ларсу, наверное, были одинаково мучительны и критика и похвалы, а впрочем, мои чувства были так утомлены, что я уже не могла сколько-нибудь отчётливо реагировать на новые впечатления.

– Расскажите вкратце, о чём говорится у Ларса в других книгах, – попросила я. – Какие-нибудь детективные, морские, приключенческие романы и повести. Очень-очень кратко, самую суть.

Мне хотелось понять, насколько оправданы были опасения Ларса, что я узнаю содержание его произведений.

– Боюсь, что изложение самой сути будет неинтересно, – с сомнением произнёс Дружинин. – У вас возникнет неправильное мнение о творчестве…

– Возникнет самое что ни на есть правильное. Где ваша пещера? Там есть чудесные камни. Садитесь, Леонид. Вот ваше кресло. Раскиньтесь на покой.

Меня грызло нетерпение, и я распоряжалась по-хозяйски решительно.

– Куда прикажете, лишь только бы усесться, – проговорил переводчик, покорно подчиняясь моим требованиям.

Он, и правда, рассказывал самую суть, но, не зная причин моей настойчивости и полагая, что меня интересует действие, говорил недостаточно кратко, так что мы пробыли на берегу больше часа, и ему пришлось продолжить в машине, на пути в Копенгаген.

– Я не помню, есть у него ещё что-нибудь подобное, – закончил Дружинин. – Вы довольны?

– Довольна. А что вы об этом думаете?

Он страдальчески вздохнул, но дал характеристику каждому произведению, так что моё самолюбие было полностью удовлетворено.

– Меня ожидает какая-нибудь награда? – спросил он.

– Едва ли. Какую награду вы ждёте?

– Зелёную тетрадь.

Он опять завёл речь о моей повести. Видно, она не давала ему покоя ещё больше, чем разгадка преступлений. Пожалуй, теперь, убедившись, что Леонид не имеет тех недостатков, которыми наградил его Ларс, я бы дала ему почитать эту тетрадь, но, к сожалению, в ней фигурировал горбун.

– Хорошо. Остановите машину у магазина, и я куплю вам тетрадь самого красивого зелёного цвета.

– О, женщины! – пробормотал Леонид. – Вам имя – Вероломство.

– Я ничего не обещала, – возразила я.

– Что вы думаете о моей машине? – спросил он.

– Я могу сказать только, что она красивая и удобная. Вот если бы здесь был мой сотрудник, он бы разобрал её по винтику.

– Мой тёзка? – неприязненно спросил горбун.

– Другой. Ваш тёзка – специалист по огнестрельному оружию.

– Практик?

– К счастью для сидящих с ним рядом, теоретик. А другой – великий спец по автомобилям. Свой «Москвич» он собрал себе сам.

– Вы работаете с замечательными личностями. А сами-то вы ездили в этом «Москвиче»?

– А как же иначе! – воскликнула я с полным правом, так как два раза мой сотрудник подбрасывал меня до метро.

Дружинину почему-то совсем не понравилось, что кто-то собрал себе машину. Он ничего не сказал, но молчание было красноречивее всяких слов.

– Он и дом сам построил, – похвасталась я деловой хваткой своего коллеги.

– Он из пригорода? – тусклым голосом поинтересовался мой спутник.

– Да. Иногда он утверждает, что дом трёхэтажный, но часто об этом забывает и говорит, что в нём два этажа.

Дружинин улыбнулся, но скоро вновь помрачнел.

– Разве вы сами не видели? – хмуро спросил он.

– Он к себе ещё никого не приглашал, потому что не закончил отделку, и они пока живут в одной комнате.

У меня не было сомнения, что коллега и не подумает устроить новоселье.

– Будущий рай, – печально сказал Дружинин. – И для кого он его строит?

– Для жены и сына, – ответила я.

Леонид долго молчал, внимательно глядя на дорогу, а потом вдруг милостиво сказал:

– Жаль, что вашего сотрудника здесь нет. Я не так уж хорошо разбираюсь в автомобилях, и его совет был бы мне полезен. А почему вы не спрашиваете об остальных книгах господина Якобсена?

Меня мало интересовали социальные романы, потому что в них не могло содержаться ничего в тот момент для меня интересного. Меня занимали только приключенческие повести Ларса, где фантазия была свободна от оков реальности.

– Чтобы дать вам отдохнуть, Леонид.

– Благодарю боярина за ласку.

Мама не раз использовала эту фразу, когда хотела подчеркнуть, что моя мнимая забота её не обманула, поэтому я улыбнулась.

Мы приятно пообедали в крошечном кафе и прошлись по какому-то красивому парку.

– Ира, наверное, уже вернулась? – спросила я.

Дружинин умел извратить любые слова.

– Вам так хочется от меня избавиться? – усмехнулся он.

– Нет. Но разве вы не собирались работать?

– Вы с моей совестью образуете славный дуэт. Если бы вы обе почаще напоминали мне о работе, может быть, вышел бы результат. Но сегодня я хочу забыть о делах, поэтому пусть моя совесть спит, а вам придётся забыть о моей работе.

– Как-то странно, что мы не говорим о Ларсе, – сказала я. – Сегодня его похороны.

– О покойниках или говорят хорошо, или ничего не говорят, а его творчеству мы посвятили излишне много времени. Я не могу простить этого человека.

– Из-за Мартина?

Леонид кивнул.

– Смерть Нонны на моей совести, – спокойно добавил он. – Это я не учёл, что её могут принять за вас.

За нежеланием говорить о происшедшем Дружинин скрывал боль и чувство вины, а я поняла это только сейчас.

– Смерть Нонны была самоубийством, – сказала я. – Вашей вины здесь нет.

Прежде я не думала об этом, но, наверное, неосознанно сделала для себя определённый вывод, потому что не только мой голос звучал убеждённо, но и я сама не допускала сомнений в правоте своих слов.

– Самоубийством?!

Леонид глядел на меня с недоумением, поэтому пришлось объяснить.

– Нонна догадалась, кто был преступником, и нарочно заставила меня уехать с Петером и Мартой, а сама переоделась и повязала на голову косынку, чтобы скрыть волосы. Она не умела медленно работать, и меня удивляло, что она потратила столько времени на посадку нескольких луковиц, но я поздно догадалась, почему она осталась в огороде, а не уехала домой. Нонна ждала мужа. Она не могла решиться его разоблачить, но не могла делать вид, будто ничего не замечает и верит, что он уезжает к тётке ради встречи с Ирой. Жизнь потеряла для неё смысл и цену, и единственным выходом она видела смерть, причём смерть от руки мужа. Разве это не было самоубийством?

Для меня разъяснённый мною же поступок Нонны стал настолько очевиден, что я поражалась, почему такой умный человек, как Дружинин, не понял этого сразу.

– Да, наверное, вы правы, – сказал он, а через некоторое время добавил. – Конечно, так и было.

– Вы бы ничего не смогли сделать, – добавила я. – Нонна сказала бы, что закончила и уходит, а сама бы вернулась. Сразу же или на другой день, но вернулась.

– Пожалуй. А всё-таки, что господину Якобсену было от вас нужно? – спросил Дружинин. – У вас есть хотя бы предположения?

Если совесть не чиста, любая мелочь кажется обличающей. Мне казалось, что взгляд Леонида слишком долго не отрывается от моего лица, и его владелец знает, что мне известна правда.

– Какие у меня могут быть предположения? – спросила я, незаметно делая шаг в сторону и притворяясь, что рассматриваю окрестности. – Я ничего не понимаю.

У Дружинина была гадкая манера угадывать, когда я говорю правду, а когда ложь. А ещё у него были слишком сильные руки и полное отсутствие уважения к причинам, заставляющим меня говорить неправду. Я была остановлена и повёрнута лицом к нему.

– В чём дело? – сердито сказала я, но Леонид почему-то не испугался.

– Вы поняли? – догадался он. – Говорите.

– Вы собираетесь силой вырвать признание? – холодно осведомилась я.

– Извините, Жанна, – тихо сказал он, отпустил меня и пошёл рядом, не пытаясь продолжать расспросы.

Он больше чем любой другой имел право знать истину, но открыться ему означало разоблачить постыдный поступок Ларса.

– Я только сегодня поняла, почему Ларс это сделал, – призналась я.

Дружинин выжидательно посмотрел на меня и предложил руку. Я положила ладонь на сгиб его руки, но не стала вдаваться в объяснения.

– Я заранее согласилась не предавать это дело огласке, поэтому лучше мне продолжать делать вид, что ничего не понимаю. Не спрашивайте меня, а то я могу проговориться.

Дружинин быстро взглянул на меня и сделал вид, что сосредоточен на дороге.

– Я ни о чём не спрашиваю, – сказал он.

– Спасибо.

Было мучительно сознавать, что после отказа давать объяснения Леонид подозревает меня в каких-нибудь неприглядных поступках, вызвавших необходимость от меня избавиться. А если он этого не заподозрил, то он должен был жестоко обидеться на моё недоверие к нему. Скорее всего, теперь он не захочет со мной видеться, и я решила, что если при прощании я замечу неблагоприятные признаки, то всё ему расскажу, чтобы не потерять его расположение.

– Вы мне очень нравитесь, Жанна, – ни с того ни с сего сказал Дружинин.

Я заподозрила, что этим обходным манёвром он хочет заставить меня проговориться.

– Я вам угодила, скрыв причину преступления?

Он поморщился.

– Не любишь ты меня, естественное дело:

С другими я и так и сяк,

С тобою говорю несмело,

Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак, – вполголоса и достаточно монотонно процитировал он.

– Что?.. А дальше? Люблю слушать, когда читают Грибоедова.

– Хансен очень красивый мужчина, – отдал Леонид должное полицейскому. – Правда?

С ним творилось что-то странное.

– Не знаю, – сказала я. – У меня испорченный вкус.

– В таком случае… тогда…

Он остановился и обернулся ко мне.

– Вы мне очень нравитесь, Жанна. Выходите за меня замуж.

Я не ожидала, что после отказа говорить правду, у Леонида может сохраниться ко мне симпатия, а уж что я способна понравиться ему до такой степени, я не могла надеяться.

– После того, как вы отказали Петеру, мне надеяться не на что? – горько спросил он.

– Откуда вы знаете, что я… Почему не на что? И при чём здесь Петер?

Мне было непонятно, почему, за какие такие заслуги умный, благородный и, несомненно, талантливый человек смог полюбить девушку, проявившую себя с самой невыгодной стороны, скрывавшую какую-то тайну, из-за которой покушались на её жизнь, и, вдобавок, не наделённую даже отчасти самыми совершенными дарами – добротой и красотой. Любовь, и в самом деле, оказалась слепа, и её богиню, а не богиню правосудия, следовало изображать с повязкой на глазах.

Леонид сжал мои руки в своих и глядел на меня настороженно, однако в его взгляде недоверие смешалось с такой радостью, что, даже если бы я захотела отступить, я бы не смогла этого сделать.

– Как же я вас боялся, Жанна! – проговорил он.

– Зверь я дикий, лесной… – вспомнила я детский стишок.

Он рассмеялся, привлёк меня к себе и поцеловал. Стыдно признаться, что это был первый поцелуй в моей жизни.

– Вы согласны стать моей женой? – спросил Дружинин.

Мучительно осознать, что всей душой любишь человека, живущего за пределами России, и оказаться перед выбором: либо покинуть родину, либо порвать с любимым.

– А вы согласны уехать в Россию? – спросила я.

Леонид думал недолго.

– Если вы настаиваете, я готов ехать с вами, – сказал он.

Я готовилась к тяжёлой борьбе с собой, в результате которой, вероятно осталась бы в Дании или поехала бы с Дружининым, куда он потребует, но это решение стоило бы мне недёшево, а Леонид избавил меня от лишних мучений, принеся в жертву свою свободу.

– Проблема разрешилась быстро? – понимающе спросил он. – Обещаю, что вы никогда не пожалеете о том, что согласились быть моей женой. Ведь вы согласились?

– Да.

Правду говорят, что жизнь человека может измениться в один миг. Только что я терзалась тысячью страхами, горевала, сомневалась, а стоило Леониду сказать несколько слов – и только одно опасение осталось со мной – боязнь поверить своему счастью.

Мы где-то ходили, говоря о городе, о памятниках, о книгах, театре, о переезде в Россию и нашей дальнейшей жизни, но всё для нас было словно укрыто туманом, до такой степени мы были поглощены собственными чувствами.

Расстались мы очень поздно, и у двери Ириного дома Леонидом вновь овладела робость, так что на прощание он осмелился лишь поцеловать мне руку.

– Сегодня утром звонил дядя, – сказал он. – Передаёт вам привет.

Меня испугала мысль, как мистер Чарльз воспримет неожиданное известие о нашем предстоящем браке. У меня были все основания гордиться своими предками, но неизвестно, как посмотрит на подобное родство лорд, ведь, судя по книгам, большей части высокородных англичан свойственна спесь.

– Когда он позвонит снова, скажите, что я ещё раз благодарю его за всё, что он сделал.

Дружинин хитро улыбнулся.

– Его вы благодарите, а меня не хотите. Неужели вам так жаль на несколько часов расстаться с тетрадью?

– Я обдумаю такую возможность, – пообещала я. – До свидания.

Я проследила взглядом, как он прошёл по дорожке и скрылся за кустами. Почему-то при звуке заведённого мотора у меня защемило сердце, и я подумала, что никогда больше не увижу Леонида.

Ира встретила меня крайне агрессивно.

– Если бы ты не пришла через полчаса, я бы позвонила в полицию, – прошипела она.

– Ещё рано, – возразила я, а сама думала, что, здраво поразмыслив, Дружинин пожалеет, что поддался порыву и сделал мне предложение. Если у него хватит решимости, он скажет мне это завтра сам или как-нибудь даст понять о перемене в своих чувствах, если же ему будет неудобно отказываться от своих слов, но после долгих колебаний перевесит нежелание связывать свою судьбу с незнакомой девицей, то он попросту уедет и вернётся лишь после моего отъезда.

– У тебя такой вид, будто ты очень счастлива, но боишься верить своему счастью, – заметила Ира.

– Ты очень устала? – спросила я.

Ира закрыла лицо руками.

– Как же было тяжело! – вскричала она сквозь рыдания.

В жизни всегда так бывает: кто-то охвачен горем, а в это время другой испытывает радость. Наверное, это естественно, однако мне надо было пораньше расстаться с Дружининым и вернуться домой, где в одиночестве страдала моя подруга.

– Я думала, что Петер побудет с тобой подольше, – сказала я.

– Он только что ушёл, – ответила Ира, вытирая глаза платком.

У меня стало легче на душе, потому что Ира, во-первых, не оставалась одна и, во-вторых, была с Петером, на которого имела виды. Может, и к лучшему, что я не торопилась домой и не мешала подруге.

– Ты была с ним? – неприязненно спросила Ира.

– С кем?

– С Квазимордой?

При всей любви к Дружинину я не могла не рассмеяться такому определению. Ира тоже вяло улыбнулась.

– Конечно, – сказала я. – Одна я бы давно вернулась.

– Ненавижу его, – мрачно заявила Ира.

Было что-то странное в её упорной ненависти с этому человеку, но разъяснения Ларса давно перестали казаться мне убедительными.

– За что ты его так не любишь? – спросила я. – По-моему, его ни в чём не упрекнёшь.

– Отвяжись, – рявкнула Ира, но, поняв, что повела себя слишком грубо, добавила. – Я очень устала.

– Может, тебе лучше лечь спать? – предложила я.

Однако мы просидели ещё часа два, в течение которых выпили по чашке чаю. Ира, которой необходимо было выговориться, рассказала мне в мельчайших подробностях о похоронах и вспомнила всё хорошее, связанное с Ларсом.

– А когда ты увидишься с Петером? – спросила я.

– Сейчас я и думать не могу о Петере, – сказала она. – Мне так не хватает Ларса! Не может быть, чтобы он желал твоей смерти! Здесь какая-то ошибка. Ты можешь объяснить, почему он на тебя ополчился?

Ире лучше было не знать о причине, из-за которой её любимый совершил столько страшных преступлений. Она слишком любила его и так старалась оправдать, что не поверила бы мне, а если бы поверила, то не смогла бы понять, как из-за такой мелочи можно пойти на убийство.

– Не знаю, – сказала я.

Утром ко мне пришла уверенность, что Дружинин или уехал, или откажется от своих слов, или (даже если его любовь крепка) приедет мистер Чарльз и насильно увезёт племянника, поэтому вместо радости от предстоящей встречи я чувствовала упадок сил, и настроение моё было подавленным. Я давно проснулась, но вставать не хотелось.

– Мы с Петером договорились кое-куда сходить, так что я ухожу, – объявила Ира, внезапно открывая дверь в мою комнату.

В бежевом костюме она была ослепительна.

Я так ей и сказала:

– Когда Петер на тебя взглянет, он ослепнет от восхищения.

Ира гордо подняла голову и тряхнула красиво убранными волосами.

– Для того мы и живём, чтобы мужчины падали от восторга. – До вечера!

А мне не хотелось ни подвивать волосы, ни одеваться.

"К чему всё это?" – думала я, вяло двигая щипцами.

И оделась я без блеска, хотя достаточно красиво.

Леонид всё ещё не звонил, подтверждая мою догадку о вчерашнем последнем свидании. Моя повесть, которую я перелистала, вчитываясь в отдельные страницы, немного развлекла меня и убедила, что я была права, не соглашаясь давать её Дружинину. Может быть, читая про внешность моего героя, которой были посвящены в разных местах повести целые абзацы, он не обнаружил бы в этом ничего для себя оскорбительного, но я не находила бы себе места, воображая, как мучительно ему видеть себя чужими глазами.

Мне не хотелось ничего делать, душа не лежала ни к работе над повестью, ни к домашним делам, а запущенный огород, требующий ухода, пробуждал во мне ужас, так как вызывал в памяти убитую Нонну и вытянутое тельце несчастной собачки. Хорошо, что я не видела убитого Мартина, иначе его страшный труп всё время стоял бы у меня перед глазами.

Мне даже есть не хотелось, хотя я ещё не завтракала, а поесть в Дании можно было вкусно. Правда, пока я выискивала в своей повести неприятные для Дружинина места, я успела доесть конфеты из большой коробки, подаренной мистером Чарльзом, и по инерции принялась за те, что были в вазе, так что сладости были способны перебить мне аппетит. Я не могла приняться ни за какое дело, чтобы отвлечься от тревоги. Мысль позвонить Дружинину порой приходила мне в голову, но я боялась услышать в ответ на мой вопрос, почему он не подаёт признаков жизни, что он очень занят и просит его извинить. Я бы умерла от стыда и отчаяния, но моя гордость была бы уязвлена даже в том случае, если бы никто не подошёл к телефону, ведь я думала бы, что он нарочно не берёт трубку.

Наконец, когда ожидание стало нестерпимым, раздался звонок. Я бросилась к телефону и схватила трубку.

– Как хорошо, что ты дома! – обрадовалась Ира. – Посмотри, пожалуйста, выключила я утюг или нет, а то я не помню.

– Хорошо.

– Ты давно встала? – жизнерадостно спросила Ира.

– Давно.

У неё было чудесное настроение, и поэтому она очень милостиво сообщила:

– Хорошо, а то я себя укоряла, что так рано тебя разбудила.

Я посмотрела на часы и обнаружила, что из-за волнения не заметила, что, действительно, сейчас довольно рано. Это меня немного утешило.

– Почему ты собралась в такую рань? – удивилась я.

– Мы с Петером и Мартой решили весь день провести в… Я звоню тебе с дороги.

– Желаю хорошо отдохнуть, – сказала я.

– Я и себе того же желаю. А что будешь делать ты?

– Ещё не знаю.

– Ну, не скучай. Проверь утюг.

Утюг оказался включённым.

Потом позвонил Дружинин и немного обиженно спросил, почему он до девяти часов не дождался моего звонка.

Я почувствовала в его голосе лёгкую неуверенность, несмотря на то, что он старался говорить непринуждённо. Похоже, мы были охвачены одинаковыми опасениями.

– Когда за вами заехать? – спросил Леонид. – Через полчаса можно?

– Пожалуй.

– Вы не забудете захватить тетрадь? – осведомился он.

Эта просьба меня почему-то очень обидела.

– Может, вы предпочтёте, чтобы я переслала вам тетрадь по почте? Сэкономите время на поездке.

– Я предпочту ваше общество, – смеясь, ответил Дружинин.

Я подождала у живой изгороди и при виде знакомой машины вышла к дороге. Леонид выскочил мне навстречу.

– Я так боялся, что вы передумаете! – были его первые слова.

– А вы? – спросила я, почти успокоенная.

Ответ был молчаливый, но горячий и страстный.

– Мне было бы легче умереть, – сказал он, отрываясь от моих губ. – Дядя приглашает нас к себе. Может, слетаем?

Для него всё было легко, но я к такому не привыкла.

– В три дня уложимся? – саркастически спросила я.

– Можем задержаться подольше.

Я недоверчиво посмотрела на него.

– Я не шучу, – заверил он.

– Во вторник мне на работу.

– Жаль, – огорчённо сказал Леонид.

Я не успела освоиться с происходящим, и прежние сомнения вновь овладели мною.

– Вы хотите сказать, что мистер Чарльз звонил ещё раз и одобрил ваш выбор? – недоверчиво спросила я, когда мы уже мчались по шоссе.

– Мой выбор он одобрил сразу, когда вы о нём ещё не знали, – ответил Дружинин и уточнил. – Не знали о выборе. О дяде вы тоже тогда не знали.

Мы весь день провели вместе, причём Леонид принялся рассказывать обо всём, что возникало перед нашими глазами, переплетая историю и современность. О книгах он тоже говорил много, что неудивительно, раз литература была его специальностью. Но ни разу он не упомянул о моей повести, что, в конце концов, меня даже раздосадовало, так как казалось непривычным.

– О чём вы думаете? – не выдержал Дружинин, уловив лёгкое изменение в моём настроении.

Мы сидели на скамейке в тени какого-то дерева, как классическая пара целомудренных влюблённых, потому что Леонид позволял себе ровно столько, сколько допускала моя скромность, то есть обнимал меня рукой за плечи.

– О зелёной тетради, – сейчас же отозвалась я.

– А если бы о ней сказал я, мне пришлось бы об этом пожалеть, – заметил он.

– Конечно, – подтвердила я. – Вы и про Ларса меня не будете спрашивать?

Дружинин кивнул.

– Если вы захотите, вы сами расскажете, а нет – то и спрашивать незачем.

– А вдруг здесь скрывается страшная тайна? – искушала я его.

– Тем больше оснований в неё не вникать, – откликнулся он.

Такое смирение показалось мне неестественным и даже подозрительным.