355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вероника Кузнецова » Горбун » Текст книги (страница 1)
Горбун
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 03:54

Текст книги "Горбун"


Автор книги: Вероника Кузнецова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Кузнецова Вероника Николаевна
Горбун

Из-за крайней стеснительности (которую я только благодаря ей же не называю деликатностью) я не стану открывать своего настоящего имени и скромно представлюсь Жанной N. Моя скромность никому не повредит, а мне дарует отсутствие массовой популярности и известный покой, потому что если какой-нибудь легкомысленной особе доставляет удовольствие, что её узнаёт каждый встречный-поперечный, то меня совсем не радует мысль, что кто-нибудь остановит мою персону на улице и, глупо улыбаясь, спросит: «Вы Вероника Кузнецова, я не ошибся?» Я, как человек честный, вынуждена буду признаться, что я именно та самая Вероника, которую он, по всей видимости, имеет в виду, а первый встречный, не зная, что сказать ещё, будет заикаться и от распирающих его чувств топтаться на месте, вызывая нехорошие ассоциации.

Итак, зовут меня Жанна N., и я ещё довольно молода, но, учитывая, что женская молодость – понятие весьма растяжимое, разъясню, что мой возраст находится где-то посередине этой неопределённой шкалы. Чтобы сразу стать девушкой интересной, скажу, что у меня есть друзья за границей, в том числе в Дании, а раз уж я об этом упомянула, то приходится идти дальше и прямо объявить, что именно благодаря им я вышла замуж, о чём и будет идти речь на всём протяжении этой книги, так как моё писание служит единственной целью воссоздать во всех подробностях, каким образом я переменила решение никогда не выходить замуж и нацепила-таки на себя узы брака, которые, впрочем, кажутся мне теперь достойными того, чтобы их носила каждая женщина, при условии, конечно, что спутник жизни на равных, если не в большей степени, разделит с ней тяжесть этих уз.

Пристрастие многих моих соотечественников ко всему иностранному, надеюсь, уже заставило их с интересом следить за моей судьбой, но теперь пришло время сказать, что благодаря моим датским друзьям я не только познакомилась со своим будущим мужем, но дело дошло до того, что только в результате определённого стечения обстоятельств я не вышла замуж в этой стране.

Всё началось, как причудливый сон. Был вечер пятницы, и я сидела за письменным столом, отодвинув в сторону повесть, которую довела до середины и там прочно увязла (я пишу для себя, напечатать ничего не пыталась, а вообще я инженер), и считала остаток от своей зарплаты после того, как шестнадцать рублей неосторожно истратила на сборник новелл Готье, а мама, устроившись рядом в кресле, придумывала варианты, как нам вдвоём протянуть две недели на 143 рубля при ценах на мясо от 75 до 87 рублей за килограмм, на колбасу – 80-103 рубля, на хлеб – 4 рубля 30 копеек за батон, капусту – 6 рублей за кило и так далее, не считая денег на дорогу, которых после повышения цен требовалось гораздо больше, чем прежде. Теперь-то эти цены кажутся мизерными, но тогда мы об этом не знали и были смущены резко снизившимся уровнем жизни. Безотрадные подсчёты ввергли нас сначала в состояние меланхолии, затем – крепнущего протеста против такой жизни, а потом, усилием воли подавив и то и другое, мы пришли к выводу, что наше положение стыдно называть бедственным, потому что неизмеримо хуже живётся тем, кто, получая крошечную государственную зарплату, имеет детей, которым, как формирующимся организмам, необходимо гораздо лучшее питание, чем взрослым.

– Всегда хотела, чтобы ты встретила хорошего человека, вышла замуж и у тебя были дети, – говорила моя мама. – А теперь я довольна, что не надо думать, чем кормить детей. Не представляю, как их сейчас можно вырастить. В войну было очень тяжело, но сейчас-то не война. Вчера прочитала в магазине объявление, что кефир продаётся только для детей от года до трёх. Можно подумать, что ребёнку в четыре года кефир уже не требуется.

В наше время думать можно было о многом, а лучше было бы поменьше задумываться.

– Конечно, хорошо, что я не вышла замуж, – согласилась я, не скрывая удовольствия. – Никогда к этому не стремилась, но все так трагически к этому относятся, что поневоле подумаешь, не много ли теряешь.

– Я к этому трагически никогда не относилась, – возразила мама. – Ты и сама знаешь. Просто мне хотелось, чтобы рядом с тобой был друг. Не надо выходить замуж лишь для того, чтобы выйти, но, если бы попался действительно хороший человек…

– Теперь жалеть не о чем, – успокоила я её. – Можно только радоваться, что не надо ухаживать за бездельником. У нас есть собака, а иметь в городской квартире кабана – дело слишком хлопотное.

– Но всё-таки, если встретишь очень хорошего человека, то не раздумывай, – попросила мама, опасаясь моего оптимизма.

– А каково живётся одиноким инвалидам! – поторопилась я вернуться к безопасной теме.

Посочувствовав огромной части населения, мы приободрились и во время прогулки с собакой купили к утреннему кофе шесть пачек мороженого (на несколько дней), потратив на это около тридцати рублей, а потом с лёгким сердцем отправились домой, имея намерение посетить на следующий день клуб, где шёл хороший фильм. Обычная цена билетов при нынешнем состоянии наших финансов не внушала радости. Но картину посмотреть хотелось, поэтому шесть рублей на такое удовольствие мы решили выделить.

Дома мама уютно расположилась в кресле и, включив бра, углубилась в книгу, а я, ощутив приток новых сил, продолжила повесть и повела своего героя среди опасностей и потрясающих приключений к светлому будущему. Телефонный звонок развеял моё непрочное вдохновение и вынудил поднять трубку. Звонила подруга, приглашавшая меня сходить на следующий день на какое-то зрелище, где попутно будет вестись непонятная игра со зрителями. Отказаться было неприлично, так как я успела ещё раньше исчерпать весь запас правдоподобных причин для отказа, поэтому, утешившись, что билеты достались подруге, а значит, и мне, бесплатно, я пошла спать пораньше.

Не буду описывать эстрадные выступления. Они были в меру шумные и однообразные, но вопросы, которые неожиданно стали задавать зрителям, вывели меня из состояния полной расслабленности. Уверив себя, что скромность нынче не в моде и молчать, если представилась возможность говорить, не стоит, я ответила на два вопроса и решила, что вела себя немного развязно и теперь надо помолчать. Однако ведущий почему-то не желал со мной расставаться и, едва наступало его время, со всех ног бросался в мою сторону. От его острот у меня сводило скулы, но приходилось вежливо улыбаться, а расспросы о жизни вызывали единственное желание послать его куда подальше, однако искренние чувства смирялись, и не ведающий ни о чём ведущий продолжал бодро прыгать рядом. Почему-то этот противный раскрашенный тип лез ко мне не только с вопросами личного характера, что я бы ещё вытерпела, потому что живу честно и скрывать мне нечего, но кроме них он задавал вопросы, обязательные по программе, и приставал с ними почему-то преимущественно ко мне, словно видел во мне осведомлённого во всех областях науки, культуры и техники человека. Я понимала, что откровенное признание моей некомпетентности никого бы не порадовало, поэтому говорила о чём-то наугад и, как потом оказывалось, иногда попадала в самую точку. Короче, в конце представления было объявлено, что я – победительница конкурса и меня ожидает награда. Если кто-нибудь подумает, что это известие пробудило во мне гордость, то глубоко ошибается. Напротив, вначале я ничего не испытывала, кроме стыда, потому что прекрасно сознавала, насколько малы мои знания и насколько куцые ответы наугад не заслуживали никакой награды. Подруга придерживалась прямо противоположного мнения, и в тоне её похвал я почувствовала некое подобие уважительного удивления. Мне кажется, что именно такое удивление возникло бы и у меня, если бы я услышала уверенные ответы моей подруги на каверзные вопросы ведущего и не знала бы при этом, до какой степени вслепую они даны. Меня утешило сознание, что, находясь с остальными зрителями в равных условиях неведения, я отвечала лучше других, а значит, будет справедливо, если моя интуиция получит вознаграждение. К несчастью, неведомый приз не поднесли прямо к моему месту, хотя это было бы вполне естественно, потому что ведущий уже доказал свою подвижность и лишний путь от сцены до моего кресла не мог причинить ему вреда, а я всё время сидела на одном месте и бессовестно было заставлять меня вставать. Могло ведь оказаться, что я хромаю или переваливаюсь, как утка, и не желаю демонстрировать своё уродство. К тому же, я боялась, что получу какой-нибудь недостойный приз и придётся краснеть прямо на сцене. Однажды я видела по телевизору, как кому-то в гигантском ящике поднесли крошечную дребедень типа берцовой кости, которая не ценилась бы даже в наше скудное время, потому что была пластмассовой, а одной зрительнице в качестве приза даже поднесли её собственное пальто на казённой вешалке, попросив вернуть последнюю. Может, оно было бы и неплохо, ведь это избавило бы меня от стояния в очереди, но тогда бы заодно принесли и пальто моей подруги, иначе очереди всё равно не избежать.

Делать было нечего, и я пошла на сцену, стараясь не показывать, что ужасно стесняюсь, и в то же время следя, чтобы от излишнего старания скрыть стеснительность не удариться в другую крайность и не перейти на развязность. Да, выход на сцену дался мне с большим напряжением.

Приз оказался в конверте и, вынутый оттуда, представлял собой какую-то бумажку. Я трижды успела огорчиться, сначала решив, что это приглашение на подобное же мероприятие и, в случае новых побед, мне предстоит кочевать с одного конкурса на другой, затем – что это какая-то акция терпящей крах биржи и мне она ничего стоящего не принесёт, а потом – что это приглашение на бал, которые у нас полюбили устраивать и где честный человек в честно заработанном наряде будет выглядеть белой вороной. Однако мои опасения оказались преждевременными, потому что мне подарили бумажку (я не знаю, как она называется), которая даёт право на поездку в Данию одного лица, бесплатное получение билета в оба конца и некую сумму денег. Оказалось, что конкурс организован с участием какой-то датской фирмы, рекламирующей свои товары, что я вообще-то подозревала, но не рассчитывала, что приз распространится не только на датские товары или консервы, но на Данию, как таковую. Кроме конверта с бумажкой мне с любезной улыбкой вручили коробочку с духами, а один из организаторов шепнул, что подробности льгот на поездку мне разъяснят после того, как публика покинет зал. Ещё два призёра получили красивые сувениры.

За что я люблю свою подругу, так это за то, что она не сердится и не обижается на чужой успех и с детских лет сохранила редкую способность искренне разделять радость своих друзей, так что духи с самого начала я решила отдать ей, но, как всегда, перебороть русскую щепетильность было нелегко и пришлось привести неопровержимый довод, что без неё я бы не попала на этот конкурс, а, следовательно, она является как бы посредником моей победы. Страшно покраснев от смущения и удовольствия, растроганная девушка приняла, наконец, мой подарок.

Когда разошлись зрители, ко мне подошёл кто-то из организаторов и, явно тяготясь своей обязанностью растолковывать очевидное, объяснил, что я имею право лишь на бесплатный проезд и получение денег, но за номер в отеле я должна буду платить сама. Окинув меня опытным взглядом, который возмутил меня чрезвычайно, этот разодетый в «фирму» ванька перешёл на доверительный тон и посоветовал перед отъездом обменять мои собственные сбережения на валюту, потому что полученной суммы едва хватит мне на прокорм и место в самом захудалом отеле. Предки мои поляки, поэтому русская гордость удачно сочетается во мне с польским гонором, и как раз этого «фирменный» ванька не учёл, вздумав разговаривать со мной столь разнузданно.

– Благодарю вас, – холодно сказала я. – В Дании я остановлюсь у друзей.

Не знаю, поразило ли его наличие у меня друзей в Дании, думаю, что нет, но это было всё, на что я была способна для поднятия своего престижа в его видавших виды глазах.

Я не буду описывать подготовку к поездке, мои терзания и спокойную поддержку мамы, потому что это мало кому интересно, а понятно большинству людей. Я бы не так волновалась, если бы ехала с мамой или с кем-то из моих подруг, но впервые ехать за границу и не иметь попутчиков, было неприятно. Приходилось подбадривать себя мыслью, что во всём мире люди переезжают из страны в страну и при этом ничуть не волнуются.

Наверное, мне было бы ещё беспокойнее, если бы я должна была ехать в другую страну, но в Дании у меня были две подруги, с которыми я когда-то училась в одном классе и которые очень удачно повыходили замуж за датчан и уехали на их родину. Первое известие об этом наделало много шума среди остающихся в Союзе друзей и знакомых, но больше всего нам понравилось, что Ирка и Нонка вышли замуж не по расчёту, а по любви. С Ирой я больше не встречалась, но мы регулярно переписываемся, и мне доставляют огромное удовольствие её подробные жизнерадостные письма, а Нонна приезжала вместе с мужем и, пока жила в Москве, несколько раз заходила в гости. Мне всегда нравились в ней спокойствие и уравновешенность. В девочке эти качества, может быть, немного странноваты, но в девушке они переходят в привлекательность и обещают будущему супругу тихую, уютную, размеренную жизнь без недоразумений и скандалов. Став женщиной, обзаведясь собственным домом и хозяйством, Нонна словно сконцентрировала в себе все добродетели хорошей хозяйки и жены. Лично меня никогда не привлекала семейная жизнь, но, ведя неторопливый разговор с Нонкой, слушая её новости, я словно погружалась в мирный, уютный покой, что было очень приятно, и о скуке не могло быть и речи. У Иры был совсем другой темперамент, не удивительно поэтому, что бывшие одноклассницы встречались редко. Нонна, правда, призналась, что муж недолюбливает Иру, но я думаю, что дело здесь не только в нём, но и в увлечении сверх меры самой Нонны домашними делами.

Встречи с Нонной всегда были немного однообразны, но на скуку не было даже намёка, и при расставании оставалось лёгкое сожаление, что время пролетело так быстро и пора выходить из состояния умственной расслабленности. К сожалению, Нонна читала мало, можно сказать, почти не читала и, в отличие от меня, руки у неё не тряслись при виде хороших книг, а вот в мужья ей достался писатель, тогда ещё начинающий, но теперь признанный. Ко времени того единственного приезда в Россию Ларс напечатал три или четыре книги, но особым успехом они, по-видимому, не пользовались, потому что о них упомянули вскользь, и от обсуждения этих книг Ларс уклонился. Расспрашивать Нонну оказалось бесполезно, так как её преимущественно интересовало, как муж одет, сыт ли он, здоров, доволен ли домом и ею, а во внутренний мир супруга она не находила нужным заглядывать. Я же всегда увлекалась литературой и даже сама пробовала сочинять, что продолжаю делать и теперь. Но в то время меня ещё не покинули честолюбивые мечты когда-нибудь написать нечто такое, что не стыдно попытаться напечатать, так что меня мало волновало, признанный ли Ларс гений или непризнанный, а также гений ли он вообще или совсем наоборот. Главным для меня было то, что он печатался, а, следовательно, вращался в кругу литераторов, разбирался в литературе и мог дать мне совет, стоит ли мне питать надежду, что со временем мне удастся развить свои способности, или мне следует примириться с мыслью, что у меня нет никаких данных к этому великому делу.

Я долго не решалась обратиться к писателю с просьбой дать квалифицированную оценку моему увлечению, но всё-таки собралась с духом. Ларс оказался очень деликатен и сделал всё, что было в его силах, чтобы поддержать во мне желание сочинять, но я всё равно почувствовала, насколько мои первые опыты слабы и не соответствуют тайным надеждам. Может, кого другого это навсегда бы оттолкнуло от творчества, но мне так нравилось создавать новых героев со своей особенной жизнью и характерами, что я продолжала писать для себя, посвящая свои повести маме, и даже находила в этом большое утешение, а мама поддерживала во мне желание создавать новые творения.

Я рассказала о таких малоинтересных вещах столь подробно для того, чтобы предстать перед читателями такой, какая я есть, и пусть никто не упрекнёт меня, если впредь я буду уделять своему пристрастию к сочинительству излишне большое внимание. Кроме того, теперь всякому понятно, что среди самых приятных впечатлений от приезда Нонны и Ларса затерялось и одно неприятное, которое никак не влияло на наши с Ларсом отношения, но которое царапало моё самолюбие.

Перечитав вводную часть своей повести, я прихожу к выводу, что вступление затянулось и, если так пойдёт дальше, ни у кого не хватит терпения узнать, как же я вышла замуж. Чтобы не задерживать читателя, я пропущу отрезок времени, потребовавшийся мне на то, чтобы взять билеты и оформить все необходимые документы. Получить отпуск труда не представляло, потому что на нашем ставшим убыточным предприятии приветствовалось намерение сотрудников брать отпуска за свой счёт. В этом отношении взгляды администрации и работников всегда расходились, потому что прежде, когда можно было прожить на маленькие деньги, многие работники мечтали об отпусках за свой счёт, но это было неугодно администрации, а теперь администрация убеждает работников в счастье отпусков за свой счёт, а те после получки каждый раз с ужасом думают о ёмких двух неделях до следующей выплаты и растягивать этот срок за счёт неоплачиваемого отпуска никак не соглашаются. Поэтому моё заявление о таком отпуске было встречено с нескрываемым энтузиазмом и тотчас же удовлетворено.

Грустнее всего было прощаться с мамой, потому что прежде мы с ней никогда не расставались и в отпуска вместе путешествовали по Крыму, Волге и некоторым российским и не только российским городам. С домашним мохнатым четвероногим тоже расставаться было нелегко, но всё когда-нибудь свершается, так что прошло соответствующее время, и перрон поплыл мимо окон поезда, а захватывающе интересная книга поджидала меня, чтобы отвлечь моё внимание от тех, кого я покинула.

Как я ехала, где сделала пересадку и как добралась до Копенгагена, никого не должно волновать, да и мне было бы скучно описывать однообразное постукивание колёс. Зато когда цель моего путешествия начала приближаться, во мне стало расти беспокойство. Я заранее предупредила в письмах Иру и Нонну о своём приезде и просила, чтобы они договорились между собой и кто-нибудь меня встретил. Однако могло получиться и так, что мои подруги плохо договорятся, и каждая их них будет думать, что меня встречает другая, а я, таким образом, напрасно прожду на вокзале. И письма могли или не дойти до них или опоздать, что для меня не имело разницы. Конечно, у меня были адреса, но дорогу я не знала. Владей я датским языком, никаких затруднений я бы не испытывала, но я не выучила даже английский, хотя мама всегда повторяла, что надо учить язык. Если вдуматься, не будет ничего особенного, если я покажу кому-нибудь бумажку с адресом и знаками спрошу, как мне туда попасть. Я, правда, заучила некоторые датские фразы, но, прежде чем их применять, надо их сперва опробовать на Нонне, Ларсе, Ире или её муже, знакомом мне лишь по Ириным письмам. У меня было подозрение, что на свете не могло существовать тех невероятных звуков, которые получались при произнесении вслух датских слов, набранных русскими буквами. В кино смешные попытки людей говорить на чужом языке выглядят довольно мило, но в жизни оказаться в роли клоуна не хочется. Главная же трудность заключалась не в том, что не поймут меня, а в том, что я сама не пойму ответ.

Мои опасения рассеялись, едва я услышала вопль:

– Жанка! Я здесь!

Признаюсь, что я с большим любопытством оглядела Иру, да и любой на моём месте осматривал бы её с неменьшим интересом. Мне казалось, что вдали от родины, сотрясаемой политическими взрывами и обескровленной экономической реформой, она должна была приобрести неземной покой, но Ира выглядела чуть ли не более нервной, чем раньше. Внешне она стала ярче, интереснее, но лицо не было свежим, и кожа казалась старше, чем должна быть в её возрасте. Вероятно, сказывалась косметика, которой Ира пользовалась умело, но постоянно.

– Как хорошо, что ты приехала! – не уставала радостно восклицать Ира. – Остановишься у меня.

Меня сразу же стали одолевать сомнения.

– Знаешь, я лучше остановлюсь в гостинице, – отказалась я. – У тебя всё-таки муж. Вдруг ему будет неприятно…

Ира смутилась, но быстро пришла в себя.

– Он в отъезде, – сказала она. – Ты никого не стеснишь, а мне будет веселее.

Я ничего не имела против Ириного мужа, но, узнав о его отсутствии, почувствовала радость и больше о поселении в отеле не заговаривала. Я заранее предвкушала, как нам будет весело и легко вдвоём с моей школьной подругой. Не надо соблюдать никаких условностей, можно говорить на любые темы без опасения, что датчанину они будут непонятны. Короче, я поверила, что обрела в Дании кусочек родины, где смогу расслабиться и отдохнуть.

Ира жила не в самом Копенгагене, а в пригороде, и добраться туда можно было на поезде или на машине. Участок, окружающий её дом, показался мне прелестным, несмотря (а может, благодаря) на запущенность, но в доме мне не понравилось. Обстановка квартиры способна произвести на меня впечатление лишь удачным сочетанием цветов, а также наличием книг и тех изящных крупных и мелких вещей, которые принято называть безделушками. У Иры оказалось много аппаратуры, большей частью мне неизвестной, потому что это никогда не входило в круг моих интересов, и, на мой непросвещённый взгляд, ящики с экранами или шкалами выглядели безжизненно и весьма удручающе. Мебель была красива, но расставлена стандартно, что сводило на нет её изящество: по одной стене диван, накрытый каким-то очень плотным покрывалом приятной расцветки, кресло, тумбочка с проигрывателем и стол, напротив, стенка со сверкающим хрусталём в одном отделении и с золочёными корешками книг – в другом, а у окна – телевизор с какой-то уродливой приставкой. Книги всколыхнули было во мне что-то, но яркое, нигде не потёртое золото яснее всяких слов указало мне, что библиотека и выставка – совсем разные понятия. Впрочем, странно было ждать от Иры, чтобы она вдруг заимела мои вкусы, тоже, кстати, на чей-нибудь взгляд, небезупречные. Её личная комната представилась мне скорее похожей на склад парфюмерии и нарядов, а комната мужа, временно ставшая моей, была слишком пустой и какой-то нежилой. Наиболее приятное впечатление произвела на меня кухня, в меру забитая мебелью, с кувшинчиками, симпатичными цветными коробочками, занимающими открытые полки.

– Ты не возражаешь, если мы пообедаем здесь? – немного стыдливо спросила Ира. – Я всегда обедаю на кухне. Не хочется тащить посуду в комнату.

Я не возражала, потому что, во-первых, обед в будничной обстановке придавал нашей встрече большую непринуждённость, а во-вторых, я уже говорила, что из всех помещений мне больше всего понравилась кухня.

– Чем тебя кормить? – жизнерадостно спросила Ира. – Говорят, что вы там умираете с голоду?

Мне припомнилось выражение маминой тёти, и я сейчас же его процитировала:

– Жизнь всё хуже, а пальто всё уже.

Ирка хмыкнула и наполовину скрылась в холодильнике.

– В самом деле, – продолжала я, – не знаю как другие, а я в ожидании того времени, когда продуктов совсем не будет, себя не ограничиваю и, в результате, пора садиться на диету, иначе боюсь, что скоро придётся окончательно перелезть в сорок шестой размер, а потом и в сорок восьмой.

– Тогда, может, с сегодняшнего дня и начнёшь? – ехидно предложила Ира, раскрыв и вновь закрыв коробку с обалденным тортом.

– Я сначала поем, а потом до ужина посижу на голодной диете, – согласилась я, помогая ей накрывать на стол. – Давай начнём с торта, а потом съедим остальное.

По представлению Иры, начинать следовало с супа, потом переходить ко второму, а чаем и сладким завершать трапезу, но я-то была гостьей, причём гостьей из голодной страны, а потому она, скрипя сердце, смирилась с моей фантазией. Для меня же главным был торт, и я знала, что при показанном Ирой изобилии для торта у меня просто не останется места.

Пока мы обедали, разговор, естественно, шёл о недостатке продуктов в СНГ и о скудном ассортименте продуктов на столах российских жителей. Ира уже не застала волнующие события на родине и судила о них когда по газетам, а чаще всего – по телевизионным передачам, поэтому представление о нашей жизни было у неё или преувеличенно трагическим или недопустимо легкомысленным, так что говорила главным образом я и к концу затянувшегося обеда поняла, что беседовать на русские темы – трудное и неблагодарное занятие, так как истинного понимания добиться невозможно, а все усилия приводят к тому, что начинаешь противоречить сама себе.

Поразительно, что о моей жизни и особенно о жизни русских граждан вообще мы могли говорить часами, но о себе Ира ничего не могла сказать. На вопросы о работе, о муже, о друзьях она давала однообразные и скучные ответы, не дающие никакого понятия о её жизни в Дании.

– Но ты не жалеешь, что уехала из СССР? – спросила я и тут же поправилась, вспомнив, что такой страны больше не существует. – Из СНГ. – А так как это сообщество и в то время не казалось особенно прочным, уточнила. – Из России.

– Нет, – твёрдо ответила Ира. – Я здесь отлично устроилась, и мне здесь нравится. Возвращаться в ваш бардак не собираюсь.

Мне стало обидно за свою обнищавшую страну, но возразить против «бардака» было нечего. Обидно было и за то, что Ира так категорически отстранилась от нашего «бардака», употребив определение «ваш», но формально она была права, а о моральной стороне проблемы спорить было бы затруднительно. Пришлось молча проглотить унижение, которому подверглась я как представитель критикуемой страны и не продолжать разговор на эту больную тему. Было ясно, что, уехав в благополучную Данию, Ира копила не нежность к родине, а глухое раздражение, словно не она добровольно покинула гибнущую Россию, а процветающая страна выбросила её за ненадобностью в отдалённый и суровый край. Впрочем, в газетах было много статей о психологии эмигрантов, и я решила обходить все острые углы, чтобы в дальнейшем у нас с Ирой не возникало причин для недовольства друг другом. Мои решения всегда отличаются редким благоразумием, жаль только, что зачастую они забываются, едва возникнув. Однако, благодаря моей разумной политике, которой мне каким-то образом удавалось придерживаться, мы провели чудесный вечер, а весь следующий день посвятили осмотру достопримечательностей и города как такового. Мне было важно научиться ориентироваться в нём и самостоятельно находить дорогу домой и не хотелось, чтобы Ира чувствовала себя обязанной повсюду меня сопровождать, а кроме того, нельзя было забывать и про её работу. Не могла же я сидеть весь день дома, а на улицу выползать вечером, волоча за собой усталую женщину.

К Нонне мы нагрянули через день после моего приезда. Выяснилось, что она специально готовилась к приёму, напекла всяких вкусностей, наварила и нажарила горы еды, и мы просидели над этой роскошью, болтая и поглощая доступное для каждого количество пищи, до самого прихода её мужа. Не знаю почему, но мне показалось, что Нонна с тревогой ожидала появления закопавшегося в прихожей Ларса, но напряжение слетело с неё, едва радостно улыбающийся муж вступил в комнату. Впрочем, я могла наделить её собственным беспокойством, причину которого я совершенно напрасно описала так подробно. К счастью, Ларс забыл о моих злополучных повестях, был весел, говорлив и гостеприимен, так что минутное смущение растаяло без остатка. Плохо было то, что Ларс не заговаривал о своей работе и удачах, а я, боясь напомнить ему о собственном провале, не решалась расспрашивать. Нонна говорила, что некоторые его книги быстро раскупаются, но пишет он медленно, а последние творения читателям не понравились и вызвали очень неблагоприятные отклики. Я уже начала подступать к ней с просьбой дать почитать произведения её мужа, но, с несчастью, они были на датском и не существовало перевода даже на английский, с которым я бы кое-как справилась, а сама она датский не знает. О чём муж пишет, Нонна могла сказать лишь приблизительно, и от её объяснений в голове у меня не прояснилось. По моему мнению, раз Ларс свободно владел русским, то он был обязан сам перевести свои книги на этот язык, хотя бы для того, чтобы жена и друзья могли их прочитать, но, вероятно, моё мнение было спорным.

За весь вечер мы с Ларсом не перемолвились и словом наедине, кто знает, не к обоюдному ли удовольствию, но зато в нашем маленьком обществе говорили преимущественно мы вдвоём, потому что у нас нашлось неожиданно много общих интересов, а взгляды на большинство событий в области политики, литературы и искусства настолько совпадали, что вслед за удовлетворением у меня даже возникло опасение, не подделывается ли мудрый писатель под мой скромный интеллектуальный уровень. Нонна изредка вставляла замечания, а Ира помалкивала, прислушиваясь, но не решаясь нарушить наш многоумный разговор. Беседуя с Ларсом, я не замечала молчания подруг, но, придя домой и раздеваясь в своей комнате, я перебирала в памяти мельчайшие подробности прошедшего дня, и вдруг мне стало неприятно. Я не сразу поняла причину этого чувства, но потом пришла к выводу, что в перемене настроения виновата не только моя болтливость, но и молчаливость Иры и Нонны. Я с трудом, но могла допустить, что наша с Ларсом беседа настолько заинтересовала их, что они решили только слушать, однако ясно припомнила, что до появления Ларса они тоже предпочитали обращаться не друг к другу, а только ко мне. Нонна говорила, что Ларс терпеть не может Иру, а на практике выходило, что Ларс хоть редко и сдержанно, всё же говорил с ней, а Нонна не могла себя пересилить и избегала подруги. Не скрою, у меня мелькнуло подозрение, что Ира в чём-то перед Ноной провинилась и это имеет отношение к Ларсу, но думать о таких вещах мне показалось делом очень тягостным, и я решила или не докапываться до истины или насколько возможно оттянуть это занятие.

Терпеть не могу вникать в семейные дрязги, но избежать этого мне не удалось, и первое столкновение с действительностью мне пришлось испытать очень скоро, когда я одна гуляла по городу, так как Ира сказала, что временно не сможет меня сопровождать, ведь ей пора приниматься за работу. Мы вдвоём обсудили мой маршрут на следующий день, наметили, что же мне предстоит осмотреть, и наутро я отправилась путешествовать только в обществе карты. Я честно и подробно, как полагается примерному туристу, сверяла свой путь с картой, но к обеду мне надоело контролировать каждый свой шаг, и я стала прогуливаться по улицам без всякой системы, не слишком опасаясь возможности заблудиться. Место, в которое я забрела под вечер, мне не понравилось из-за подозрительного вида публики, и я поспешила оттуда выбраться, да и вообще пора было возвращаться домой, но, преодолев половину обратного пути, я осознала, насколько далеко забралась и от этого сознания почему-то сразу захотела есть. Одна из закусочных привлекла моё внимание обилием кондитерских изделий, необычным даже для Дании, а именно кондитерские изделия я предпочитала всем прочим яствам. В Москве мы с мамой частенько покупали доступные нам деликатесы, но они ограничивались вафельными тортами и карамелью (если удавалось достать), а бисквитные и песочные пирожные отошли в область преданий из-за высоких цен. По привычке, мы расстраивались, но вовремя вспоминали, что все эти изделия стали очень дурно изготовлять, а обильный крем переродился в низкого качества маргарин. Теперь я отъедалась, выбирая прежде всего пирожные с орешками, цукатами, ломтиками ананаса, каждый раз пробуя всё новые сорта, а их было такое множество, что мне всерьёз приходилось задумываться о тающем содержимом кошелька.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю