Текст книги "Горбун"
Автор книги: Вероника Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
В том кафе, которое, как магнитом, притянуло меня красочной выставкой пирожных, булочек и бутербродов, я и перекусила, восстановив силы, а в магазине рядом купила кое-какие продукты, потому что не хотела, чтобы Ира тратила на меня свои деньги и мой приезд оставил по себе воспоминания об издержках. Потом я двинулась дальше с твёрдым намерением преодолеть оставшийся до вокзала путь пешком, будто было очень важно, пройду ли я его или проеду. Не знаю, как у кого, но на меня иногда нападает невероятное упорство в достижении цели, которую и достигать-то не стоит. Сейчас такой целью стало доведение до конца пешей прогулки, притом чтобы ни единый метр пути не был проделан иным способом, нежели собственными ногами. Не спорю, это никому не нужное упорство походило на упрямство, но в этот день оно принесло свои плоды, причём не могу сказать, что они меня обрадовали.
Сядь я на автобус, я, наверное, долго бы ничего не знала об отношениях Иры и Ларса, но пешком продвигаешься довольно медленно и невозможно не заметить того, кто идёт тебе навстречу, а навстречу медленно шла знакомая парочка. Пожалуй, я была смущена не меньше, чем они, и оттого не слишком натурально притворилась, что не вижу ничего особенного в их совместной прогулке, которую они совершали, нежно прижавшись друг к другу. Ира не нашлась, что сказать, и от бессилия оправдаться взгляд её стал бешеным, а Ларс пробормотал какое-то объяснение, не убедительное даже для пятилетнего ребёнка. Я тоже ответила что-то несуразное по глупости и поспешила расстаться с ними, потому что дольше изображать неведение уже не могла.
Сами понимаете, какие чувства я испытывала, когда возвращалась домой. Наверное, они были сравнимы лишь с купанием в сточной канаве. Но и этого, как выяснилось, было мало для нарушения моего покоя, потому что дома меня ждала ещё одна неожиданность.
Переполнявшие меня помоечные чувства превратили дорогу домой в один миг, а, открыв дверь выданным Ирой ключом, я не заметила ничего подозрительного и, сменив обувь и сунув продукты в холодильник, стремительно вошла в гостиную, чтобы приткнуться, наконец, куда-нибудь и в одиночестве обдумать моё дальнейшее поведение с друзьями.
Вошла и остановилась, потому что там расположились двое незнакомых мужчин, причём они с полным спокойствием потягивали пиво и чувствовали себя, как видно, неплохо. Не знаю, вырвалось у меня какое-нибудь восклицание или нет, но оба сразу же обернулись в мою сторону, и удивление, отразившееся на их лицах, показало мне, что моё появление было для них такой же неожиданностью, как их присутствие для меня.
– Здравствуйте, – растерянно поздоровалась я по-русски, даже не подумав, что этот язык может быть непонятен для датских пришельцев.
– Добрый вечер, – с сильным акцентом ответил невысокий бледный человек с бесцветными волосами.
Второй гость молча кивнул, пронзая меня тяжёлым взглядом больших тёмных глаз. Если кто подумает, что меня смутил именно этот взгляд, неотрывно следящий за мной, или суровое лицо, от которого веяло силой и нерушимым спокойствием, то я буду это отрицать, так как смутило меня совсем другое, хотя и это тоже способно было смутить, если бы выступало самостоятельно. Смутила меня фигура темноглазого незнакомца, потому что я никогда не имела дела с горбунами или калеками, а незваный гость был именно горбуном, и от его присутствия словно сместилось время и действительность уступила место чему-то старомодному, нереальному, будто я переместилась в романтический девятнадцатый век, как он изображён в книгах Некрасовой и Панаевой. Только не делайте вывод, что я далека от жизни и считаю, что в наше время не существует горбунов. Они существуют, притом их немало, но горбун горбуну рознь, а мой горбун выделялся среди виденных мною ранее главным образом тем, что мне предстояло с ним общаться.
Как-то так получилось, что среди моих знакомых не попадались люди с ярко выраженными физическими отклонениями от нормы, поэтому общаться с последними я умела лишь теоретически, насколько меня выучили в детстве (не смотреть пристально, но и не отворачиваться, чтобы не показалось, что тебе неприятно их видеть, говорить, если придётся, спокойно, как с самым обычным человеком, и всё в таком же духе). Я следовала всем вдолбленным в меня нормам поведения, когда в метро или на улице встречала калек и уродов, но никогда не общалась с ними напрямую, как мне предстояло сейчас. Мне всегда было жалко людей, сильно отличавшихся от толпы, потому что я хорошо представляла, каково им слышать жестокие насмешки, которые нет-нет, да и бросят им обозлённые собственными невзгодами прохожие, и я привыкла, что лица у несчастных замкнутые, неподвижные, а сами они готовы, казалось, молча перенести любое оскорбление, а следовательно, психика у них надломлена и характер от множества перенесённых несправедливостей злобный (недаром во всех книгах горбунов и уродов выставляют хитрыми человеконенавистниками, строящими всевозможные козни и не имеющими жалости). Возможно, если бы среди моих знакомых числился какой-нибудь горбун или урод, я бы переменила своё мнение, но в тот миг я мыслила именно так, как я изобразила, только обильнее, полнее и разнообразнее, поскольку человеческая мысль никогда не появляется обособленно, а цепляется за другие мысли, порой образуя в мозгах настоящую сумятицу. Так, глядя на горб, обезобразивший спину сидящего передо мной незнакомца, я подумала, между прочим, что этот человек шьёт одежду на заказ, а значит, ему повезло с местожительством. Живи он не в Дании, а в России, где не каждое ателье берётся обшивать нестандартные фигуры, ему пришлось бы туго, и так прилично он бы не выглядел, а имей он при этом обычную зарплату, то он бы не смог воспользоваться услугами даже тех ателье, которые согласятся на него шить.
– Вы, наверное, подруга Иры? – спросил невзрачный датчанин.
Я успокоилась, освободившись от подтачивавшей моё мужество мысли, что эти незваные гости опасны. Раз они сразу заговорили об Ире, то беспокоиться не стоит.
– Да, – ответила я с вежливой улыбкой и чуть ли не со вздохом облегчения. – Я подруга Иры. Из России.
Взгляд горбуна стал ещё пристальнее, и я не уловила в нём неуверенности, присущей людям, которым с детства тычут пальцем на их уродство. Не было в нём и неприятной надменности, этакой сверхъуверенности, служащей защитой, своеобразным психологическим заслоном против окружающих их обид. Горбун выглядел как человек, полностью удовлетворённый своей судьбой.
– Вы недавно приехали? – вежливо поинтересовался невзрачный датчанин.
– Недавно. Дня четыре назад, – охотно ответила я, чтобы поддержать разговор и побудить пришельцев хотя бы представиться.
Незнакомцы молчали, а меня так и подмывало спросить их, чего ради они пожаловали в чужой дом на ночь глядя, нежданные, незваные.
– Меня зовут Жанна, – представилась я довольно сухо.
– Меня зовут Мартин Лоу, – в тон мне ответил датчанин.
В моей голове мысли провернулись за рекордно короткий срок, потому что уже через минуту я вспомнила, что новая фамилия Иры – Лоу, а мужа её, вроде бы, зовут Мартин.
– Вы муж Иры? – спросила я и невольно рассмеялась. – А я гадаю, кто вы и почему здесь сидите.
Моя русская прямота явно покоробила датчанина, а по губам второго незнакомца пробежала улыбка.
– Очень приятно познакомиться, – произнёс горбун, словно угадывая грозящую затянуться паузу и стараясь её заполнить.
Голос у него был глубокий, звучный, довольно приятный и соответствовал мощному туловищу, возвышавшемуся на стуле. Вероятно, если бы не горб, этот человек был бы высок. Меня приятно удивила чистая русская речь, без акцента, но и без того налёта небрежности, с какой теперь говорят даже дикторы радио и телевидения.
– Леонид Николаевич Дружинин, – представился горбун, не давая времени на дальнейшие размышления.
От этого имени у меня в груди что-то тягуче заныло, потому что моего брата, умершего несколько лет назад, тоже звали Леонид Николаевич, и первое время после его смерти я не могла слышать без содрогания, когда кого-то называли Лёня.
Сделав над собой усилие, я примирилась с тем, что горбуна зовут так же, как моего красивого брата, и постаралась больше к этой мысли не возвращаться.
– Очень приятно, – вежливо улыбнулась я. – Вы из России или…
Я не закончила, поняв глупость своего вопроса. Человек, говорящий на таком чистом, словно законсервированном, русском языке, не мог приехать из России, где русский претерпел большие изменения не в лучшую сторону.
– Или, – кратко ответил горбун. Слабая улыбка, оживлявшая некрасивое, но запоминающееся лицо, сошла с его губ, сразу приобретших твёрдую застывшую форму.
Я уже забеспокоилась, не обидела ли я его невзначай. Может, его или его родителей когда-то выслали из страны и упоминание об этом для него мучительно.
– Я родился в Англии, – вновь заговорил горбун. – Мои предки уехали из России ещё до семнадцатого года, и революция застала их в Париже. Назад им вернуться не удалось.
"И слава Богу", – подумала я, вспомнив про сталинские лагеря. Впрочем, не всех же сажали в эти лагеря. Может, его родители или деды благополучно адаптировались бы в новой России.
– Вы прекрасно говорите по-русски, – сказала я, желая сделать ему приятное, причём душой я не кривила. – Мне стыдно за свою речь.
Горбун лишь кивнул, и осталось непонятным, понравился ли ему мой комплимент или он воспринял его как банальную вежливость.
Хозяин дома и его гость упорно молчали, и мне вновь стало не по себе.
– Ира сказала, что вы уехали, и я поселилась в вашей комнате, – с трудом выдавила я из себя. – Если бы я знала, что вы так быстро вернётесь…
– Не беспокойтесь, я скоро уйду, – прервал меня Мартин. – Я зашёл за своими вещами.
Наверное, мне бы следовало сразу сообразить, что между Ирой и её мужем произошёл разрыв, тем более что я совсем недавно увидела её с Ларсом, но мысли мои ещё не освободились от горбуна и моего неудачного комплимента, поэтому я не могла так быстро перестроиться на проблемы семейной жизни моей подруги.
– Нет, зачем же, – запротестовала я. – Вам совершенно незачем забирать вещи. Сегодня уже поздно, да и Иру надо дождаться, а завтра я перееду в отель.
Горбун поднял стакан и сосредоточенно рассматривал прозрачное пиво на гаснущий вечерний свет. Только тут я сообразила, что мы сидим в потёмках, и повернула выключатель. Теперь стало отчётливо видно, что гримаса на лице Мартина носит не слишком лестный для меня характер.
– Мы разошлись с Ириной, – проговорил датчанин с отвращением. – Я постепенно перевожу свои вещи на новую квартиру, поэтому время от времени сюда заезжаю. Очень сожалею, что не знал о вашем прибытии и обеспокоил вас.
Колкая речь Мартина была построена правильно и, если бы не акцент, звучала бы превосходно.
– Извините, не подозревала о вашем разрыве, – резко сказала я, раздражаясь от тона, какой допустил этот невзрачный человечек. – Ира меня не информировала в своих письмах о ваших отношениях и, если бы вы сами об этом не объявили, я бы ни о чём не заподозрила.
Горбун поставил стакан на стол и повернулся к нам всем своим громоздким корпусом.
– Извините, Жанна, что мы втянули вас в такую неприятную историю, – вмешался он. – Вы приехали отдохнуть, а не заниматься семейными дрязгами, но, рано или поздно, вы всё равно бы узнали об этом.
Слова его приятно сгладили резкость Мартина и побудили меня первой сделать шаг к примирению.
– Да, конечно, – согласилась я как можно приветливее, правда, я до сих пор уверена, что моя старательно изображённая улыбка больше походила на оскал. – Мне очень жаль.
Наверное, нужно иметь специальный талант, чтобы непринуждённо говорить при любых обстоятельствах, даже тех, которые застают тебя врасплох. У меня этого дара нет, поэтому я беспомощно умолкла, почему-то надеясь, что горбун догадается придти на помощь и нарушит гнетущее молчание. Я осторожно посмотрела на него и сразу же отвела глаза, потому что наши взгляды встретились, а я чувствовала себя слишком неловко, чтобы выдерживать его пронзительное внимание.
– Вы надолго к нам, Жанна? – мягко спросил горбун.
– Примерно на месяц, – объяснила я.
– А разрешите спросить, кем вы работаете? – решительно вмешался Мартин.
– Я инженер, – отозвалась я немного растерянно, потому что обыкновенно инженеры не имеют возможности разъезжать по зарубежью, а Мартин, по-видимому, намекал именно на это.
– В командировке? – допытывался он.
В его тоне проскальзывала недоброжелательность, и мне показалось, что он подозревает меня в каких-то нетрудовых доходах.
– Нет, не в командировке, – твёрдо объявила я, стараясь не глядеть на горбуна с его взглядом василиска.
В эту минуту мне самой показалось странным, что я нахожусь здесь, а не в Москве. Если бы не подруга, пригласившая меня на представление, то мне и не снилась бы поездка в Данию. А если удивляюсь я, то как же не удивляться Мартину или, к примеру, этому странному горбуну.
Раздражение мгновенно улеглось, и я улыбнулась совершенно спокойно и естественно, что, как уверяет меня мама, мне очень идёт.
– Я не в командировке, Мартин, – сказала я. – И не с дипломатическим поручением. Я здесь только потому, что случайно попала на какое-то шоу, ответила там на несколько вопросов и получила приз в виде права на поездку в Данию.
Объяснение выглядело довольно глупо, но Мартин сразу подобрел и стал расспрашивать меня о Москве и нынешней жизни в СНГ. Выяснилось, что он преподаватель русского языка в Университете, всегда интересовался моей непостижимой родиной и знаком с многими русскими. Я поняла, что жену он себе выбрал тоже из-за особого пристрастия ко всему русскому, но, к сожалению, их совместная жизнь не задалась.
Теперь, когда мы оживлённо заговорили и чувство неловкости бесследно исчезло, Мартин уже не казался мне таким бесцветным и язвительным. К тому же я почувствовала, что снискала его расположение и даже нравлюсь ему, а какую же девушку оставляет равнодушной такое отношение к себе. Мы много разговаривали, ещё больше смеялись, а горбун чаще помалкивал и внимательно прислушивался к нашей беседе. Мне бы очень хотелось, чтобы он не сидел особняком, но на мои неловкие попытки втянуть его в разговор он отвечал вежливо и кратко, тем самым показывая своё нежелание приобщаться к активной беседе.
Надеюсь, в своих рассказах о жизни в Москве я проявила достаточную бодрость и жизнерадостность и сглаживала трудности, о которые поневоле спотыкаешься, когда говоришь о нашем быте. А когда речь пошла о гуманитарной помощи, которая, к большому и неиссякаемому удивлению Мартина, бесследно исчезает, не доходя до нуждающихся, я забыла о намерении каким-то образом показать, что я не нуждающаяся и не жду её, так как вспомнила о пресловутом русском гостеприимстве, которое в полной мере в наше время можно позволить себе только за границей, и запоздало предложила гостям чаю.
– Типично русский напиток, – удовлетворённо заметил Мартин. – Я люблю чай и редко пью кофе.
– Типично русский напиток, – согласилась я. – Только какой: грузинский, азербайджанский, индийский или цейлонский?
Горбун улыбнулся, а Мартин упорно твердил, что он всегда любил пить чай, потому что это русский обычай.
Мне всё-таки показалось, что он делал над собой усилие, прививая себе любовь к чаю, и эта привитая любовь до конца не вытеснила врождённую любовь к кофе. Сама я сейчас с удовольствием выпила бы кофе, так как этот напиток в Дании сильно отличается от того, какой можно сделать из нынешнего советского кофе, потому, возможно, что, как говорят, у нас продают самые низкие сорта. Дома я не могу пить кофе каждое утро, у меня от него всегда остаётся неприятное ощущение в горле, а здесь я готова пить его целыми днями, а гостям его не предложила не от обострения природной жадности, а потому, что было уже поздно и я боялась не уснуть ночью.
– В таком случае, я сейчас приготовлю чай, – сказала я, вставая.
Горбун взглянул на часы и выразительно посмотрел на друга.
– Вы приготовите его нам в следующий раз, – возразил Мартин. – Уже поздно, и мы, пожалуй, пойдём. Ирину я уже, как видно, не дождусь… – Он помрачнел и с ожесточением закончил. – И слава Богу.
Он встал и направился к двери. Горбун тоже поднялся, и я невольно шагнула в сторону, освобождая ему проход, потому что он, хотя и не был толст, но всё-таки оказался слишком громоздок для того пространства, которого хватало щуплому Мартину. Я ещё удивилась тогда, что ноги у него соответствуют мощному торсу, а у горбунов, о которых я читала, если только их уродство не было результатом несчастного случая, кроме искривления позвоночника всегда присутствовал ещё какой-то изъян типа слабых и коротких ног или слишком большой головы. Правда, Дружинин прихрамывал, и это компенсировало неестественную для подобных ему людей пропорциональность фигуры.
– Я обязательно загляну к вам ещё раз, – сказал датчанин, глядя мне прямо в глаза. – Вы разрешите?
Не могла же я отказаться. Да мне и не хотелось отказываться, потому что неприятного осадка от этого посещения не осталось, а принимать гостей я всегда любила.
– Буду очень рада.
– Вот, передайте Ирине ключ, – попросил датчанин. – Я обещал вернуть.
Ключ я положила на тумбочку.
Мартин протянул мне на прощание руку и задержал мою ладонь в своей. Моя улыбка потеряла естественность, так как я не люблю рукопожатий вообще, а тем более долгих рукопожатий. Чувствуешь, как сотрясается твоя безвольная рука, и не чаешь, как освободиться. Не знаю, может, приятнее самой трясти чью-нибудь руку, мне почему-то не приходило в голову это проверить.
Датчанин, наконец, отпустил мои затёкшие пальцы, я повернулась к горбуну, чтобы попрощаться, и с ужасом ждала, что он тоже вцепится в мою руку и, не приведи Господь, пожмёт её своей пусть и не очень огромной, но всё же лапищей. Однако Леонид Николаевич лишь вежливо улыбнулся.
– Был очень рад с вами познакомиться, – только и сказал он, слегка наклонив темноволосую с едва заметной проседью голову, что должно было означать его прощальный поклон.
Меня стало терзать подозрение, что горбун обиделся на недостаток внимания к его особе, и я предложила как можно сердечнее:
– Надеюсь, вы тоже зайдёте, Леонид Николаевич.
Горбун вновь наклонил голову и вышел на улицу. Мартин улыбнулся, развёл руками, давая понять, что таков уж у его друга характер, и шагнул за порог. Вскоре раздались урчание мотора и шум отъезжающей машины. Только тут я вспомнила, что Мартин забыл забрать свои вещи, за которыми специально проехал и которые уложил в чемодан. А может, он специально оставил их, чтобы иметь предлог приехать.
Я посмотрела в темноту вчера и страшно захотела спать. Мне стало лень думать и о новых знакомых, и о Ире с Ларсом, и все мысли мои устремились к дивану в моей комнате. Вероятно, сказывалась усталость от длительной прогулки, потому что уснула я почти мгновенно.
Почему люди так много о себе воображают? Почему они не хотят понять, что у других есть собственные желания и интересы? Почему они думают, что все мысли окружающих сосредоточены только на их драгоценных особах? Я крепко и безмятежно спала, причём в мой сон не вклинивалась даже тень Иры, а эта несносная женщина разбудила меня на самом интересном месте, когда, набравшись смелости, я вопрошала начальника, почему он повысил зарплату низкооплачиваемым сотрудникам за счёт высокооплачиваемых, а срезать часть оклада у себя считает недопустимым. Я во сне так восхищалась своим спокойным деловым тоном, а остальные сотрудники так дружно стояли за моей надёжной спиной, что начальнику пришлось бы держать ответ, если бы не Ира, которая нагулялась с Ларсом, а теперь возжелала со мной объясниться и трясла меня за плечо, похожая на фурию в своей твёрдой решимости.
– Зачем ты меня разбудила, он же ещё не объяснился, – простонала я, закрывая глаза и надеясь, что сон возобновиться с того самого места, где он прервался.
– Что толку в его объяснениях, если ты не способна ничего понять, – гневно проговорила Ира. – Сухарь бесчувственный! Синий чулок!
– Я же не одна, – возразила я. – А если никто ничего не поймёт, то зачем нам такой начальник нужен?
Иру слегка смутило моё таинственное сообщение.
– Ты о чём? – спросила она.
– Да, видишь ли, – начала объяснять я. – Нам должны были поднять оклад в два раза, а наш многоумный начальник, чтобы не было большой разницы в зарплатах, снизил оклад тем, кто должен получить больше, и повысил тем, кто получал меньше.
Ира заинтересовалась моей проблемой.
– А тебе повысили или уменьшили? – спросила она.
– Уменьшили.
– Вот скотина твой начальник! – воскликнула моя подруга, проявляя недюжинную проницательность.
– Скотина, – согласилась я. – Но дело в другом. Если бы он и себе снизил оклад, то никто бы ничего не сказал, но он-то считает себя невероятно ценным работником и снять часть денег у себя даже не подумал.
Ира села на край дивана и стала возмущённо допытываться:
– Ну, сказали вы, что он поступает бесчестно, а он что?
– А ты своему начальнику говорила такие вещи, когда жила в СССР? – съехидничала я. – Конечно, все промолчали.
Ира поджала губы.
– Сказать, конечно, было бы можно, – вновь заговорила я. – Но от этого ничего не изменится, а работать будет невозможно. И вся наглость в том, что это целиком его инициатива, потому что официально каждый должен получить удвоенный оклад, без всяких снижений, надбавок и уравниваний, но наш кретин решил отличиться и показать, насколько он заботится о своих сотрудниках… за чужой счёт. Только не подумай, что мои мысли только этим и заняты. Я давно обо всём забыла, но сейчас мне вдруг приснилось, что мы все взбунтовались и требуем ответа, почему начальник не урезал свой оклад. Ты меня разбудила на самом интересном месте: он уже открыл рот. Вообще-то он ничего, но иногда им овладевают странные идеи.
К Ире вернулось самообладание, и она заговорила о том, ради чего меня растолкала.
– Я хочу объясниться, – сухо начала она, не принимая во внимание, что наши желания не совпадают.
– Я тебя слушаю, – уныло заверила я.
– Мне трудно говорить с тобой на эту тему, – строго заметила Ира, – потому что ты никогда не любила и не поймёшь меня.
Я устала от того единственного довода моих подруг, который они неизменно пускают в ход при разговоре со мной: тебе этого не понять, потому что ты не любила. Откуда они взяли, что я никогда не любила? Помню, в школьные годы я влюблялась весьма активно, если чья-нибудь внешность соответствовала моему представлению о полюбившемся герое книги, которую я в этот момент читала. Я даже стихи писала, вкладывая в них все чувства, которые у меня накапливались, без остатка, так что на другой день не могла без презрения смотреть на предмет моих изменчивых дум, понимая, что написала стихотворение не про того, про кого следовало. Допустим, никто не знал про мою тайную мимолётную влюбчивость, но это ещё не повод утверждать, что я никогда в жизни никого не любила. Если уж на то пошло, у меня было больше влюблённостей, чем у них у всех вместе взятых, несмотря на то, что, окончив школу, я поумнела и питала лишь отвращение к мужчинам, невзирая на внешность, а к общепризнанным красавцам – отвращение вдвойне.
– Зачем мне любить этих дураков? – спросила я Иру напрямик. – Конечно, не любила, не люблю и не полюблю никогда. Мало мне в доме собаки? Зачем мне кабан? Я буду приходить с работы усталая, стоять в очередях в магазинах, а он рассядется с газетой и будет ждать, когда ему под нос сунут тарелку. Палец о палец не ударит, а потом ещё скажет, что я его плохо кормлю, что он голоден и у мамы он привык к другой пище. А сам получать будет меньше, чем я.
Ира, как видно, забыла нашу российскую действительность, потому что мои воззрения её рассмешили.
– А если ему поднимут оклад больше, чем в два раза? – спросила она.
Я огрызнулась:
– За мой же счёт. И не говори мне об этих бездельниках!
– Так и быть, разрешаю не выходить замуж за кабана, – смилостивилась Ира. – Хотя я постараюсь присмотреть тебе не бездельника и не дурака.
Я поморщилась, показывая, что это ей не удастся из-за полного отсутствия таковых, но возражать не стала.
– Однако можешь ты понять меня или нет?! – вдруг рассердилась Ира.
Я понимала, что она говорит о Ларсе, но всё-таки спросила, чтобы не попасть впросак:
– Ты о чём?
– Понимаешь, я его люблю. И он меня любит.
Самая скучная для меня тема – это рассуждения о любви. В книгах любовь носит характер возвышенный, и героини говорят о своих избранниках увлекательно и вдохновенно, а в жизни получается всё наоборот.
– Я очень рада, что вы друг друга любите, – пробормотала я, зевая.
– Но, понимаешь… Нонка, – нерешительно протянула Ира.
Я взяла себя в руки. Конечно, можно было насмехаться над тайной влюблённостью моей московской подруги к начальнику соседнего отдела, но сейчас передо мной раскрывалась жизнь.
– Нонка знает? – спросила я.
– Кажется, догадывается.
– А развестись он не хочет?
Ира помотала головой.
– В том-то и дело. Нонку он бросить не хочет, потому что она его любит, а сам он любит меня. Я тоже замужем.
Притворяться мне не захотелось.
– Ир, извини, но я всё знаю, – сказала я. – Твой муж заходил сюда вечером. Сложил вещи в чемодан и забыл взять его с собой.
– Да, мы решили разойтись, – помолчав, подтвердила Ира. – Я не хотела тебе говорить.
– Сейчас это дело обычное.
– Ты не скажешь Нонке? – быстро спросила Ира. – Ну… о нас с Ларсом.
– Зачем же я буду это говорить?
– И Ларсу не говори, что я тебе во всём призналась. Пусть думает, что ты ничего не знаешь.
– Пусть.
– Ларс очень волнуется, что тебе всё стало известно.
– Пусть успокоится, – сказала я. – В чём-в чём, а в этих вещах я тупа сверх меры. Так ему и передай. Кстати, что это за горбатый субъект приходил с твоим мужем?
– Дружинин? Знакомый Мартина. Переводчик. Страшён, как чёрт, и ужасно угрюм. Иногда Мартин приведёт его к нам, а он сидит молча, и не знаешь, как себя с ним вести. Похоже, что он боится женщин, как чумы, а меня так просто терпеть не может. Нонка ещё способна с ним говорить, а я не в состоянии.
– Вероятно, он стесняется своего горба? – предположила я.
– Не знаю, чего он стесняется, а чего не стесняется, но с Мартином можно развестись из-за одного его друга. Заметила, какой у него страшный нос? Прямо как у хищной птицы.
Я, конечно, не поверила, что Ира могла бы развестись с мужем из-за страшного носа его друга, чем более, что, на мой взгляд, нос горбуна не отличался безобразием, а, совсем напротив, был интересен своей неординарностью, но выражать своё сомнение вслух я не стала.
Мы ещё немного позлословили о горбуне, и Ира отправилась спать, а мне уснуть больше не удалось, потому что в голову полезли всякие мысли, потом стал сформировываться сюжет будущей книги с горбуном в главной роли, а там и утро наступило.
Ира просидела дома до обеда, а потом объявила, что должна идти на работу. Кем она работала, я так и не поняла, но её график явно не отличался твёрдым порядком. Я тоже решила не засиживаться дома и собралась прогуляться, но в дверях столкнулась с Ларсом, который сразу же рассыпался в извинениях.
– Вы уходите? Я не буду вас задерживать.
– Нет, что вы, – любезно возразила я. – Я очень рада, что вы пришли.
Ларс явно притащился сюда по тому же делу, о котором говорила со мной Ира, и у меня зубы ныли от тоски и нежелания разговаривать.
– Я пришёл к вам по делу, – начал Ларс, располагаясь на диване. – Вчера вы застали нас с Ирой. Мне это очень неприятно, и я хочу объяснить вам, что это случайность.
Я ограничилась кивком.
– Нонна очень славная женщина, но мои дела ей неинтересны, – доверительно сказал Ларс. – Иногда я прошу Иру встретиться со мной, чтобы посоветоваться с ней по поводу какого-нибудь эпизода из моей книги.
Я решила придти ему на выручку, иначе объяснение грозило затянуться слишком надолго.
– Да, Нонна никогда не любила читать, и литература её совершенно не интересует.
Ларс обрадовался моей поддержке.
– Вот именно. Хорошо, что в Ирине я нашёл друга, с которым могу посоветоваться.
– Конечно, Ларс.
Мне стало досадно, что в Ире он нашёл такого друга, а со мной не хочет поговорить о своём творчестве. Пришлось себе напомнить, что он встречается с ней не для бесед о литературе, а то фантазия моя уж слишком разыгралась.
– Нонне кажется, что мы встречаемся с Ирой для других целей… ну, вы меня понимаете.
Я опять кивнула.
– Поэтому мне бы очень не хотелось, чтобы вы говорили ей о том, что видели нас вместе.
– Конечно, я не буду говорить, – горячо заверила я его. – Зачем её тревожить? Она может не так понять.
– Вот именно.
Я решила, что мы достаточно поговорили об этом деле, и перевела разговор на другое.
– Вчера я наконец-то познакомилась с Мартином, – сказала я жизнерадостно.
Ларс насторожился, и я понимала его. Он ведь не знал, известно ли мне об истинных отношениях супругов и не подведёт ли он Иру, открыв мне глаза.
– С ним был Дружинин, переводчик, – как ни в чём не бывало продолжала я. – Мне и подумалось, не собираетесь ли вы перевести свои книги на русский. Вы единственный писатель среди моих знакомых, а книги ваши мне никак не удаётся прочитать. Обидно всё-таки.
Я сразу пожалела о своих словах, увидев, что Ларсу неприятен разговор о его книгах. Душа у писателя особо ранимая, потому что жизнь свою он посвящает единственной цели – создать неповторимое произведение, а то, что им уже написано, представляется честолюбивому автору мелким и незначительным. Кроме того, Нонна говорила, что последние его книги были неудачны.
Ларс пересилил себя.
– Первый же перевод своей книги я вышлю вам, – учтиво сказал он. – А теперь, извините, я должен идти.
Я проводила его до дверей и вернулась в дом. Гулять мне расхотелось, и стало очень грустно от собственной бестактности. К тому же, Ларс даже не спросил у меня, продолжаю ли я творить или бросила. Наверное, и в самом деле, только мне мои повести кажутся интересными, а для Ларса они показались такой детской чепухой, что он не нашёл возможным унижать меня расспросами.
Между тем, небольшой сюжет, который начал зарождаться в моей голове ночью, сам по себе, без малейших усилий с моей стороны, всё разрастался и настойчиво просился на бумагу. Устав призывать на помощь здравый смысл и утешившись сознанием, что моя писанина никому не приносит вреда, я целиком отдалась фантазии и весь оставшийся день набрасывала первоначальный план повествования.
Несколько часов я жила в мире, непохожем на действительность, и, признаться, была счастлива, но счастье моё исчезло, когда зазвонил телефон и я подняла трубку.
