Текст книги "Горбун"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

Ларс повернул стул к креслу Иры и сел с ней рядом, взяв её руки в свои.

– Кто бы мог подумать?! – негромко, но с глубокой печалью произнёс Ларс.

Он скорчился на стуле и тупо глядел на свои и Ирины руки.

– Каждый, – сквозь зубы процедил Дружинин.

– Нет, этого я не подозревал, – покачал головой Ларс.

У меня тоже эта мысль не возникала, хотя, как я теперь понимала, она должна была возникнуть непременно. Почему-то при чтении детективов любое исчезновение воспринимается как убийство, но в жизни подозрение о смерти кого-то из знакомых сначала отторгается разумом и, лишь когда становится единственно возможным, разум медленно, неохотно уступает неизбежному. Не знаю, может быть, у кого-то всё происходит по-другому, но я пишу о себе и передаю собственные ощущения. Только теперь я понимала, что если Мартин исчез сразу после убийства девушки, то он или замешан в преступлении и бежал, боясь разоблачения, или обнаружил преступников и убит ими. Все в один голос утверждали, что Мартин не мог быть убийцей, следовательно, он стал жертвой.

– Не могу понять, кому он мог помешать, – признался Ларс.

Для писателя он оказался туповат.

– Убийце той девушки, – сказала я. – Он ночевал на дорожке, по которой ходят редко. Убийца его не заметил, но зато Мартин видел убийцу, хотел его остановить или как-нибудь выдал своё присутствие. У преступника не было выбора, и он убил свидетеля.

Горбун подошёл к окну и встал изуродованной спиной к нам, чего он обычно избегал.

– Не могу поверить, что Мартина нет в живых, – шептал Ларс. – Мы дружили с детства…

Он закрыл лицо руками, погрузившись в воспоминания и горькие раздумья, а я почувствовала себя лишней. Этих двух людей связывала с Мартином многолетняя дружба, а Ира была его женой, я же видела его всего два раза и оказалась невольной виновницей его смерти. Почему я не разбудила его утром или не подождала, пока он проснётся сам? Я думала лишь о своём покое. Мне не хотелось с ним объясняться, вот я и ушла пораньше из дома…

Моё самоистязание было натянутым, и я это прекрасно понимала, но чувство вины не проходило. Может, и горбун думает так же, ведь людям свойственно возлагать на кого-то вину за происшедшее. С Ларсом мне было легче, потому что он страдал открыто, а Дружинин пытался скрыть своё горе и не давал повода даже открыто посочувствовать ему.

– Мы найдём убийцу, Ларс, – тихо сказала я, надеясь, что это хоть немного утешит его.

Горбун резко обернулся и окинул нас очень странным взглядом. Я сразу почувствовала всю двусмысленность моего положения. Я не знала Мартина с хорошей стороны, как они, не была способна полностью разделить их горе, поэтому не могла вписаться в эту среду горюющих друзей и была среди них лишней. Не надо думать, что смерть человека оставляет меня равнодушной. Нет, мне было очень жаль Мартина, но я не могла его жалеть, как жалела бы собственного друга.

Ларс что-то сказал по-датски, вероятно, напомнил, что больше мы никогда не увидим Мартина, так как Ира зарыдала и по-русски согласилась, что никогда.

Горбун молча вышел и, судя по звуку шагов, удалился на кухню. Если уж он не сказал никому ни слова и никак не объяснил свой уход, значит, он не мог говорить, а помешать говорить ему при данных обстоятельствах могли только слёзы. Он был слишком сдержан для того, чтобы проявить такую слабость на людях, но предаваться горю в одиночестве, когда некому тебя отвлечь, мучительно, я это знаю по собственному опыту. Однако ничего нельзя было сделать и приходилось мириться с тем, что на кухне плачет человек.

Мы продолжали сидеть молча, и тишина нарушалась только всхлипываниями Иры и вздохами Ларса. Я изнемогала от одиночества среди этих людей. Мне было бы легче выслушивать их воспоминания о Мартине или жалобы, но ужасно было молча сидеть, ощущая свою никчёмность и неспособность принести утешение, а оттого стесняясь даже шевельнуться.

– Кажется, полиция, – объявила я, услышав тихий шорох шин. – Пойду, встречу их.

Стыдно, но я испытала даже радость от возможности покинуть пропитанную горем комнату.

Проходя по прихожей, я заглянула на кухню и обнаружила, что Дружинин сидит за столом спиной ко мне, закрыв лицо руками. По-видимому, он не слышал, что к дому подъехали машины, и полностью ушёл в себя. Я не люблю проявлять чувства на людях, а потому мне всегда неловко видеть, когда застают врасплох поддавшегося своим переживаниям человека. Особенно мучительно было представить, каким жалким должен был выглядеть не успевший приготовиться к встрече горбун перед красивым, подтянутым, всегда бодрым Хансеном.

– Леонид, – негромко позвала я, подходя. – Приехала полиция.

Горбун промолчал. При сильных переживаниях человек иногда настолько не замечает окружающего, что докричаться до него бывает трудно.

– Леонид! – позвала я настойчивее и легонько коснулась его плеча.

Моя рука тут же оказалась зажатой в его руке, что выглядело как трогательный ответ на моё сочувствие, но всё-таки я осознавала всю глупость своего положения, потому что стояла за его спиной, неподвижная, как соляной столб, в то время как он глядел прямо перед собой и сжимал мою руку. Наверное, я начисто лишена сентиментальности, потому что никогда не могла понять, какое удовольствие может доставить ощущение чужой руки в своей ладони. Мне казалось, что горбун даже не замечал моего присутствия, что с таким же успехом к нему мог подойти совершенно незнакомый человек, однако, если моя рука приносит ему утешение, я готова была на несколько секунд предоставить её в его владение, тем более, что она покоилась на его плече и вытягивать её, неудобно перегибаясь через него, мне было ненужно.

– Спасибо, Жанна, – тихо поблагодарил меня горбун неизвестно за что. – Я сейчас приду.

Наконец-то я обрела свободу и воспользовалась ею, тихо выскользнув из кухни.

Какие только мысли не возникают, когда тебя выбьет из колеи чей-то взгляд, слово или, как сейчас, жест. Моей первой мыслью было посмотреть на себя в зеркало, что я и успела наспех сделать перед появлением полицейских.

– До чего же вы тщеславны, Жанна! – произнёс вышедший вслед за мной горбун, не то с укором, не то с удовольствием, но, во всяком случае, было ясно, что он успел придти в себя.

– Если лишить меня тщеславия, то что же останется? – спросила я, стараясь хотя бы этой шуткой ободрить его и окончательно возвратить ему прежнюю невозмутимость.

Я как-то мало задумывалась в этот короткий промежуток времени над тайнами его характера и относилась к нему с робкой жалостью и осторожным сочувствием.

– Может, тогда проявится нежная женская душа? – предположил он, улыбаясь.

Если уж он умудрился обнаружить нежную душу у меня, то приходилось опасаться за здоровье его собственной души. Впрочем, скорее всего это была шутка, своей вымученностью соответствовавшая нынешним печальным обстоятельствам.

– Трудно найти в тёмной комнате чёрную кошку, если её там нет, – привела я не помню чьи слова, которые одно время настолько часто звучали с экрана, пока не были затасканы до отвращения, что иногда срывались с языка совершенно непроизвольно.

– Приятно, когда человек знает себе цену, – заявил горбун и повернулся к входящему в дверь полицейскому.

Конечно, сравнивать их было невозможно. Насколько же приятнее было смотреть на Хансена, чем на Дружинина, особенно когда Душка скользнул по мне взглядом, напомнившим мне о позабытых мною достоинствах венгерского костюма. Какая удача, что я надела сегодня именно этот наряд, благодаря которому могу подняться в глазах красивого полицейского.

Горбун поспешил сразу же ввести Хансена в суть последних событий и последовал вместе с ним к злополучной яме, предназначенной для выполонной травы, а мне пришлось встречать Нонну и объяснять, что же у нас произошло.

Милая добрая Нонка залилась слезами.

– Ты, Жанночка, не поверишь, как я успела привыкнуть к Мартину! – невнятно говорила она. – Словно знала его всю жизнь. Какой хороший был человек!

Я убеждена, что Нонна, которая всегда была очень добра к людям, так же привыкла к горбуну и не замечала его пороков, о которых хорошо знали Ира и Ларс.

– Я тебя понимаю, – согласилась я. – Всё это очень горько и тяжело. Я его почти не знала, но и то чувствую себя ужасно. Ира плачет, не переставая.

Хорошо, я вовремя вспомнила, что Нонне лучше не видеть, как Ларс утешает Иру, иначе её жалость к подруге перерастёт в жалость к себе. Мне удалось первой войти в гостиную, пролагая для Нонны путь, безопасный для её нервов. Сделав своё дело и убедившись, что, забыв о ревности и соперничестве, обе молодые женщины обнялись в порыве скорби, я сочла свой присутствие здесь излишним и обременительным для охваченных горем людей и вышла на веранду.

Хансен, энергично взявшись за обследование места преступления, был как всегда неотразим. Он деловито сновал вокруг ямы, отдавал распоряжения и, не вполне доверяя опыту и добросовестности подчинённых, сам осматривал крапиву и живую изгородь.

Горбун, освободившийся после дачи показаний, подошёл ко мне и молча наблюдал за действиями полицейских.

– Нашёл место, где лежала собака, – пояснил он, когда Хансен подозвал сотрудника и начал ему что-то втолковывать, показывая на землю.

– И что же он думает по этому поводу? – поинтересовалась я.

– Наверное, решил, что здесь боролись убийца и его жертва, – ухмыляясь, произнёс горбун. – Вам не кажется, что он "уж больно не хитёр"?

– "И правда, начал свет глупеть", – машинально согласилась я, увлечённая наблюдением за нелепым поведением Душки. Но тут же спохватилась. – "Всё кажется в другом ошибкой нам". Откуда ему знать, что это не Мартин боролся с убийцей, а мы оплакивали собаку?

– Трава примята недавно и не успела подняться.

– Может, у него свои соображения, – оправдывала я Душку. – Потом найдёт место, где боролись убийца и жертва, как-нибудь сличит следы и выяснит, присутствовал убийца в обоих случаях или только в одном.

От взгляда горбуна мне стало неуютно.

– Я ничего такого не хотела сказать, но ведь полицейский обязан подозревать не только кого-то постороннего, но и каждого из нас, не так ли?

– Да, конечно, – хмуро сказал он. – Вы совершенно правы, Жанна. Подозрение падает на каждого из нас.

Мне стало ясно, что я его чем-то или огорчила, или разочаровала. Чтобы избавиться от неприятного чувства и избавить от него Дружинина, я негромко сказала:

– Хотелось бы мне знать, какая часть подозрений приходится на мою долю.

Горбун откликнулся незамедлительно:

– Если бы Хансен был объективен, то на вашу долю приходилась бы шестая часть подозрений.

– Почему именно шестая?

– А вы посчитайте: вы, я, Ирина, Нонна, Ларс и неизвестный, который мог пробраться в дом.

– Неизвестного надо поставить на первое место, – сказала я. – Конечно, полиция обязана проверить алиби каждого из нас, но мы-то знаем, что мы здесь ни при чём.

– Да… конечно, – нехотя согласился горбун. – У меня алиби нет, барышня, но могу вас уверить, что я не убийца.

– Правда? – восхитилась я. – Как хорошо, что вы мне это сказали! Теперь остаётся опросить троих наших знакомых и поместить в газете объявление с просьбой откликнуться того, кто признает себя убийцей.

– Если вы не будете просить адрес, имя и фамилию, то на ваше объявление откликнется немало людей.

– Было бы глупо признаваться даже анонимно. Если бы я была на их месте…

Я замолчала на полуслове, испугавшись, что своими рассуждениями о том, как должен поступать убийца, навлекаю на себя подозрения.

– Что бы вы сделали на их месте, Жанна? – насмешливо переспросил горбун.

Я грустно покачала головой.

– Боюсь, что я раскололась бы через пять минут.

– Вряд ли, – утешительно заверил Дружинин. – Вы себя недооцениваете. Не так-то просто вас раскусить.

– "Не поздороваться от этаких похвал", – проговорила я. – Только не подумайте, что я причастна к преступлению.

– Почему я должен так думать?

– Всё-таки это случилось почти сразу же после моего приезда.

– Да, именно после вашего приезда, – со странной интонацией в голосе согласился горбун.

Я и сама сознавала, что главным подозреваемым лицом должна была стать я, но он мог бы не напоминать мне о столь печальном факте.

– Не раздумывайте об этом слишком усердно, – посоветовал Дружинин. – Просто будьте осторожны и ведите себя очень осмотрительно, чтобы следующей случайной жертвой не оказались вы.

Было очень мило с его стороны заверять меня в своей убеждённости, что я не замешана в преступлении. Но кто знает, что творилось в это время в его душе?

Несмотря на то, что Хансен до сих пор не напал даже на отдалённое подобие следа, он не владел глупостью в том объёме, которым наделил его горбун, и не заблуждался по поводу причины примятой растительности.

– Что за животное вы там осматривали? – осведомился он, подходя.

Тёмные глаза горбуна ясно отразили удивление, а потом стали напряжённо-внимательными. Я же ощутила подлинную гордость за своего полицейского, словно его успех каким-то образом касался и меня.

– Как вы догадались, господин Хансен? – удивлённо спросила я, доставив ему истинное удовольствие своим восклицанием.

Всё-таки с мужчинами невозможно иметь дело. Стоит им чуть-чуть польстить, выразив восхищение их умом, способностями или профессиональными навыками, и они начинают прямо-таки на глазах раздуваться от самодовольства. Женщины в этом отношении гораздо сдержаннее и в основной своей массе не станут так открыто показывать, насколько им приятна похвала.

– Я заметил по следам, что какое-то животное проползло по траве и некоторое время лежало на одном месте, скорее всего в судорогах, потому что растения повреждены.

Хансен говорил не так гладко, как передаю его слова я, но надо ведь делать скидку на то, что русский – не его родной язык, что в его жилах не было ни капли русской крови, и что по специальности он не был переводчиком.

– Да, мы нашли там мёртвую собаку, – призналась я. – Мы её похоронили в том углу.

– Чья это собака, и от чего она умерла? – спросил Хансен, с удовольствием оглядывая меня, вернее, мой наряд.

В горбуне вдруг проснулась энергия, и он решительно отстранил меня от полицейского, предпочитая рассказывать сам. По-моему, он стал серьёзнее относиться к Хансену после проявленной им наблюдательности. Так как Дружинин отвёл Душку к месту, где была обнаружена собака, а на меня бросил очень строгий взгляд, я не последовала за ними и не знаю, о чём они говорили.

Когда хмурый горбун и пренебрежительно усмехавшийся Хансен вернулись, я поняла, что разговор между ними вышел особенным, но, что именно они сказали друг другу, оставалось неясным.

– Пройдём в дом, – предложил полицейский. – Пока мои люди производят обмеры, я опрошу свидетелей.

Я не ставлю своей целью написание криминального романа и не собираюсь воспроизводить здесь подробности следствия, поэтому скажу кратко, что опрос не дал никаких результатов и не навёл Хансена на след, но вслух он это, конечно, не стал высказывать. Уяснив, что ничего нового мы не скажем и он только зря теряет с нами время, Душка задержался сверх положенного всего на несколько минут, употребив их на воспоминание о вкусном супе с неясным названием, которым его здесь потчевали, но от предложенного кофе отказался, сославшись на дела.

Остаток дня мы посвятили обсуждению похорон и планов по вызову родственников Мартина. О дне, когда можно будет забрать тело, Хансен обещал вскоре сообщить, так что откладывать печальные заботы на будущее было нельзя.

Остаётся лишь упомянуть, что горбун был всё это время мрачен и чуть ли не зол, что явственно ощущалось, хотя и не проявлялось внешне. Я заподозрила, что на его настроение повлиял разговор с Хансеном, свидетельницей которого я, к сожалению, не была.

– Схожу, подгоню машину, – заявил Ларс, вставая. – Подожди меня здесь, Нонна.

Горбун мрачно взглянул на него и тоже встал.

– Пожалуй, я тоже пойду. Могу я вам чем-нибудь помочь, Ирина?

Ира брезгливо поморщилась, но, подумав, принять помощь согласилась.

– Можете меня подвезти завтра к родственникам Мартина, а то моя машина в ремонте.

Я не предполагала, что у моей подруги есть машина. Почему-то наличие машины у Ларса я воспринимала как должное, а вот машина Иры меня удивила. Мне казалось, что даже если у супружеской пары была машина, то при расторжении брака она естественным образом отходит к мужу. Должно быть, я переносила своё отношение к личному транспорту, его ремонту и обслуживанию на других и не предполагала, что кому-то машина может быть необходима.

Горбуна просьба Иры не привела в восторг. Он задумался, мельком взглянул на меня и покачал головой.

– Боюсь, я не смогу вас подвезти, – с сожалением сказал он. – Завтра ко мне приезжает родственник, и я должен его встретить.

– В таком случае, может быть, меня отвезёт Ларс? – осведомилась Ира, причём от её голоса повеяло холодом.

Однако Ларс уже успел выйти, чтобы подвести машину поближе к дому, и за него ответила Нонна.

– Завтра вы не сможете поехать вместе, – двусмысленно сказала она. – Насколько мне известно, на завтра у него назначено дело.

Понятно, конечно, что жена, которую постоянно обманывают, не может спокойно согласиться на совместную поездку мужа и его любовницы, но время для ревности было выбрано неудачно, ведь Ире предстояли очень неприятные хлопоты.

– В таком случае, обойдусь без машины, – напряжённым голосом сказала Ира.

– Едем, Нонна? – спросил Ларс, открывая дверь.

– Конечно, дорогой, – торопливо ответила Нонна, выходя и оставив мужу время только попрощаться.

Горбун тоже встал.

– Если будет нужно, звоните в любое время, – сказал он.

Ира пренебрежительно усмехнулась и ничего не ответила.

– До свидания, – попрощалась я за нас двоих.

Дружинин не стал задерживаться и расстался со мной даже несколько сухо, что мне не понравилось. Не то, чтобы я мечтала о долгих словоизлияниях, но всё-таки я уже привыкла к манере горбуна прощаться со мной по особенному, не так, как с другими. Нет-нет, я не делала из этого никаких выводов, но моему самолюбию такое внимание льстило и было очень приятно.

– Ушёл? – зло спросила Ира. – Как же, дождёшься от него помощи! Чёртов горбун!

– Он же сказал, что должен встречать родственника, – вступилась я за Дружинина.

– Как зашла речь о конкретной помощи, так сразу и родственник выискался! – продолжала бушевать Ира.

– Не сразу, – поправила я. – Он мне ещё утром говорил, что к нему приезжает родственник из Англии.

– Дядя, что ли?

– Не знаю. Он не сказал.

– А почему ты за него заступаешься? – сердито спросила Ира. – Чем он тебе так угодил? Лучше держись от него подальше.

– Совсем ничем не угодил, – ответила я. – Но должна ведь в мире быть справедливость.

Нервы у Иры за сегодняшний день сильно пострадали, и любая фраза могла вызвать непредсказуемый эффект. Хорошо ещё, что на сей раз это был продолжительный смех.

– Ты с ним поосторожнее, – предостерегала она меня, успокоившись. – Терпеть не могу эту горбатую скотину. И кроме того… он мне подозрителен. Почему он всё время вертится вокруг дома? Он меня ненавидит, а я его ненавижу ещё больше.

– За что ему тебя ненавидеть? – спросила я, надеясь, что Ира хотя бы намекнёт мне на то, что между ними вышло.

– Не знаю, – смущённо сказала Ира. – Наверное, считает, что я погубила Мартина, что из-за меня он стал пить.

Она явно что-то недоговаривала, и эта недоговорённость оставляла широкий простор для всевозможных и самых невозможных подозрений.

– Во всяком случае, он просил узнать у тебя, нельзя ли ему привести с собой своего родственника.

– Ни в коем случае! – отрезала Ира. – Мало того, что мне приходится видеть этого дромадёра, так ещё и второй будет здесь торчать?!

Несмотря на естественную жалость к уроду, «дромадёр» мне понравился.

– А ты не знаешь, его родственник без горба или с ним? Представляешь, из двух дромадёров составился бы один двугорбый верблюд.

Мы ещё долго издевались над несчастным человеком, придумывая ему то одно прозвище, то другое, пока я не вернулась к неразрешённому вопросу о приглашении родственника нашего горбатого знакомого.

– Ну так что передать Риголетто? – спросила я.

– О чём? – не поняла Ира.

Пока мы веселились за счёт Дружинина, моя подруга начисто забыла о теме предыдущего разговора.

– О его родственнике, – ответила я.

Мне вдруг очень захотелось, чтобы у нас в гостях появился англичанин. Я была знакома с немцами, вьетнамцами, датчанами, но с англичанами ещё не общалась.

– Я не хочу, чтобы он его приводил, иначе не избавишься от обоих. А так чёртов горбун пореже будет здесь появляться.

Этот аргумент мне в голову не приходил, но теперь решил все сомнения. Я вовсе не хотела, чтобы Дружинин прекратил свои визиты, которые всегда вносили в наше общество оживление. И кроме того, он был мне интересен как человек со сложным, изломанным характером, и в этом случае во мне говорил писатель.

– Ир, я не могу сказать ему, чтобы он не приводил своего родственника. Я ему почти обещала, что ты его пригласишь.

– Не надо было обещать, – безжалостно ответила Ира.

Тут уж я взмолилась:

– Ну, Ирочка, ну, пожалуйста, разреши его пригласить. Ну, хочешь, я сейчас пол вымою? Или лучше завтра.

Ира думала.

– Тогда сама ему скажи, что не разрешаешь приходить с родственником, – предложила я.

– Пол мыть не надо, – смилостивилась она, и у меня отлегло от сердца. – Лучше вскопай несколько грядок.

– Вскопаю, – огорчённо пообещала я, подумав, что ради Дружинина приносятся слишком большие жертвы.

На другой день рано утром Ира уехала к родственникам Мартина. Мне делать было нечего, но отправиться на прогулку я не решилась из уважения к общему горю. Чтобы как-то убить время и заодно выполнить обещание вскопать несколько грядок, я сразу после кофе приступила к сельхозработам. Прежде всего надо было выбрать место для возделывания грядок, а это представляло собой сложную задачу. Как честный человек, я не могла выбрать самый лёгкий для обработки участок, но, благодаря галантности горбуна, я достаточно чётко усвоила, что я не лошадь и не бык, а девушка, и, следовательно, по общечеловеческим законам, не должна поднимать целину. Приходилось выбирать золотую середину, и я долго смотрела на заросшую сорняками землю, подбадривая себя и набираясь решимости. Здесь, как и во всяком деле, лучше всего было призвать на помощь вдохновение, а это такая капризная штука, что мне пришлось тяжко. Я перебрала в памяти множество книг и фильмов, герои которых помогли бы мне своим примером, но тщетно. Приёмной дочери Сайлеса Марнера вскапывал землю для цветника её жених, в "Таинственном острове" Жюля Верна землю обрабатывали крепкие и умелые мужчины, а в польском фильме, не помню названия, в распоряжении Антонии были такие замечательные механизмы, что любо-дорого поглядеть. Ире тоже следовало бы заиметь мини-плуг, а не пользоваться примитивной лопатой. Нет, вдохновения, западными примерами, как видно, не вызовешь.

– "Есть женщины в русских селеньях", – еле слышно пробормотала я, но энтузиазма не вызвал и этот родной образ, потому что сейчас же полезли посторонние мысли, а именно: почему Некрасовскому идеалу "не жалок нищий убогий". С моей «совковой» точки зрения, пословица "от сумы да от тюрьмы не отказывайся" очень верна, поэтому не стоит презирать нищих, если каждому честному человеку грозит безработица, а значит голод и нищета, так что я не могла согласиться с пренебрежительными словами "вольно ж без работы гулять". В конце концов, когда кормилец умер, примерная русская женщина, сильная, красивая и гордая, у которой всё спорилось в руках и у которой "не решится соседка ухвата, горшка попросить" (почему?), не вынесла тягот жизни и надорвалась на работе.

– Какой кошмар… о, боже мой! – с чувством сказала я, усаживаясь на ступеньку.

Именно в эту минуту подъехала машина, и Дружинин, у которого была очень веская причина для отказа подвезти Иру, появился передо мной собственной персоной.

– Good morning, Jane! What do you think about?

– About many things. Какими судьбами?

Мне было неприятно, что он наврал про встречу родственника, из-за которой не мог помочь Ире. Если он сумел приехать сюда, то, наверное, успел бы довезти мою подругу и вернуться. Более того, мне не понравилось, что он окинул потёртые джинсы Ирины, к слову сказать, прекрасно на мне сидящие, всего одним, но зато не очень восхищённым взглядом, что могло означать неодобрение. Возможно, мне гораздо больше шли платья и юбки, но нельзя же так ясно выражать своё отношение к рабочему наряду застигнутой врасплох девушки.

– Что-то произошло? – спросил горбун, почувствовав, что я чем-то недовольна.

– Ира разрешила привести вашего родственника сюда, – сказала я. – Вы его уже встретили?

– Ещё нет. Он приезжает сегодня, но позже.

До сих пор не могу понять, почему я сразу взяла с ним такой вольный тон, но он молча терпел мои придирки и только оправдывался.

– Тогда почему вы отказались отвезти Иру? – прямо спросила я.

Хорошо ещё, что он не пытался врать и изворачиваться, а то он навсегда бы упал в моих глазах.

– Слишком долго объяснять, – терпеливо ответил он, глядя поверх меня. – Поверьте, что у меня были веские причины для отказа от поездки вдвоём.

Я сразу же вспомнила о предупреждениях держаться от горбуна подальше и о своём решении не принимать его, когда буду дома одна, но он стоял передо мной, не спрашивая, удобно мне это или не удобно, и избавиться от него возможности не представлялось.

– Что вы собираетесь делать? – спросил незваный гость, который был для меня уж точно хуже татарина.

– Почему вы думаете, что я собираюсь что-то делать? – рассеянно поинтересовалась я, прикидывая, что бы такое взять в руки, чтобы отбить у него недостойные желания, если таковые у него возникнут.

– Потому что вы заняли моё место, – объяснил Дружинин. – Я привык к тому, что вы предпочитаете шезлонг.

– Если я сяду в шезлонг, то уже не заставлю себя встать, а меня ждёт работа.

Я наконец-то догадалась, чем мне вооружиться, и взяла в руки камень, которым ранее заложила дверь, не давая ей закрываться. Горбун ошеломлённо смотрел, с каким непринуждённым совершенством я перекладываю булыжник из руки в руку, но словесно не выразил своего изумления.

– Какая работа? Осведомился он, не сводя зачарованных глаз с моих рук.

– Важная, тяжёлая и грязная, – охотно объяснила я. – Она-то и заставила меня вспомнить о русских крестьянках вообще и о Некрасове в частности.

Дружинин рассмеялся и, заметив воткнутую в землю лопату, сделал правильный вывод.

– Время у меня есть. Если вы не против, я выполню эту работу за вас.

Я сочла, что это было бы справедливо, потому что только его английский родственник вынудил меня дать твёрдое обещание заниматься земледелием.

– Другая на моём месте была бы против, но я уважаю русское гостеприимство и удовлетворяю все желания гостя. Электроплуга здесь нет, но испытанная веками лопата в полном вашем распоряжении.

– А дома вы пользуетесь электроплугом? – поинтересовался горбун. – Или вы типично городской житель и на природу выезжаете только отдыхать?

– Нет, почему же! У меня есть фазенда аж в десять соток.

– Вы сами обрабатываете столь гигантское поместье?

– С мамой. У нас не принято обзаводиться невольниками или крепостными, вот почему это всего лишь чуть облагороженные джунгли. Примерно то же самое, что находится перед вами.

– Извините за задержку, но вы упомянули больную для меня тему. Что конкретно вы вспомнили из Некрасова?

По-моему, горбун попросту отлынивал от работы, но, не прекращая вертеть в руках булыжник, я охотно раскритиковала примерную русскую женщину, доставив горбуну огромное удовольствие.

– Никогда не рассматривал образ Дарьи с этой точки зрения, – признался он, наблюдая за моим булыжником. – Вам не тяжело?

– Нет.

– А зачем вам этот камень?

Мне стало подозрительно, почему ему не даёт покоя орудие пролетариата в руках инженера.

– У нас так много кричат: "Время собирать камни! Время собирать камни!" Поневоле за ними тянешься.

– Особенно после известия об общем подорожании, – заметил Дружинин. – Вы знаете, что в России плата за электроэнергию возросла в два раза?

– Дай, Бог, спокойно принято то, что изменить мы не в силах, – произнесла я, стараясь сдержать злость. – Эта лопата вас устраивает или поискать другую?

– Я неприхотлив, – заверил меня горбун. – Сейчас иду. Может, отнести туда ваше кресло? А то мне будет скучно.

– Неужели вы спокойно отнесётесь к тому, что вы будете работать, а я отдыхать? – заинтересовалась я новым для меня явлением.

– Когда же нет?

– Мой сотрудник, тот самый, который ваш тёзка, не потерпел бы столь вопиющего неравенства и боролся бы за эмансипацию.

Упоминание о моём сотруднике оказало на Дружинина неприятное впечатление, и он молча подхватил кресло и понёс его к облюбованному мной участку земли. Однако он не учёл, что этот участок я облюбовала для себя, а не для него.

– Стойте, Леонид! – окликнула я его. – Поставьте кресло вот сюда, а копайте здесь, между яблонями, если это яблони. Работать на свежей густой траве ведь приятнее, чем в крапиве и сорняках, а уж тот противный участок я, так и быть, обработаю сама.

Горбун окинул оценивающим взглядом девственную зелёную лужайку, хмыкнул, принёс лопату и всадил её в плотное переплетение корней. Я устроилась в шезлонге и с наслаждением смотрела, как легко лопата в его руках выворачивает дёрн. Камень мне пришлось положить на место, но теперь я держала под рукой вилы, якобы чтоб горбун мог с их помощью отделить корни от земли, а на самом деле – с целью самозащиты, мысли о которой не были моей фантазией, поскольку Дружинин взглядывал на вилы подозрительно часто и с явной антипатией.

– Жанна, вы не надумали переехать в отель? – спросил горбун.

– После того, что случилось, это было бы даже неприлично, – возразила я с лёгким удовлетворением, что для отказа нашлась причина, не унижающая моё достоинство. – Получается, что я бросаю Иру в минуту опасности, если опасность существует, в чём я сомневаюсь, хотя и… боюсь, конечно. Вам бы, наверное, страшно не было.

– Почему? – не прерывая работы, спросил горбун.

Я слегка передвинула вилы.

– Мне кажется, что вы сумели бы себя убедить в том, что это случайность и вряд ли она повторится.

– А что думаете вы? – угрюмо поинтересовался Дружинин.

– Примерно то же самое, но отогнать тревогу всё равно не могу. Так и кажется, что убийца где-то притаился и только ждёт случая, чтобы кого-нибудь прикончить. Чувствуешь себя героиней Агаты Кристи: всё вокруг приятно и мило, а смерть стоит за спиной.

Горбун резко поднял голову и взглянул мне в лицо.

– Я думаю, что вам… и всем нам придётся соблюдать осторожность. Если девушка убита по ошибке, то преступник может ошибиться ещё раз. Я не верю, что хотели убить именно её. Даже если она кому-то мешала, то выследить, что она пошла именно в этот дом и он пуст, слишком трудно.