Текст книги "Горбун"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Винты я отвинтила и положила на пол, но что было делать дальше, я не знала и придирчиво осматривала новый замок, а также старый, болтающийся в двери, но не желающий вылезать.

От раздумий меня оторвал жизнерадостный возглас.

– Здравствуйте, Жанна!

– Здравствуйте, господин Хансен.

Я встала со стула и положила на него инструменты, которые держала в руках. Они сразу же заинтересовали полицейского.

– Что вы делаете, Жанна? – спросил он.

– Меняю замок. Мне известно, что сделать это очень просто, а как именно это сделать, я не знаю. По-моему, там засел какой-то винт, но мне никак не удаётся его оттуда вытащить.

– Зачем вы хотите сменить замок? – озабоченно спросил Хансен.

– Видите ли, мне не нравится, что дверь часто оказывается незапертой.

– Вы опять нашли дверь открытой?

Лицо Хансена приняло озабоченное выражение.

– Нет, сегодня дверь была закрыта, – успокоила я его. – Просто я считаю ненормальным, что кто-то открывает дверь, и, на всякий случай, решила сменить замок. Или вы тоже думаете, что это я забываю запирать дверь?

Полицейский скользнул по мне внимательным взглядом.

– Сначала думал, но теперь думаю. Вы приняли правильное решение, и я удивляюсь, что сам не посоветовал вам сменить замок. Совсем упустил это из виду. Только мне кажется, что, если вы и дальше будете менять его так, как сейчас, вы будете ночевать вообще без замка. Можно вам помочь?

Он ещё спрашивает! Да я сама бы его об этом умоляла, если бы была уверена в том, что он умеет менять замки.

– Если вам нетрудно, – деликатно согласилась я.

– Вы сегодня очень хорошо выглядите, – начал Хансен издалека.

– Доброе слово и кошке приятно.

Я сразу же пожалела, что произнесла эту фразу, потому что полицейский не понял, какая кошка имеется в виду, почему ей приятно доброе слово, при чём здесь кошка вообще, и захотел выяснить этот вопрос детально.

– Это такая поговорка, – объяснила я, не решаясь признаться, что фразу эту я взяла из фильма, а то Душка мог начать расспрашивать меня ещё и про этот фильм, из которого я только и помнила нудную женщину, на удивление окружающим бесконечно повторяющую про кошку, которой приятно доброе слово.

– Какая красивая поговорка! – одобрительно сказал Хансен. – А как вы думаете, кто мог открывать дверь? У вас есть на этот счёт какие-нибудь соображения?

Я позавидовала, как ловко он приступил к замене замка, и задумалась, правильна ли моя догадка и водятся ли в Дании такие же мелкие пакостники, как у нас. По идее, они должны водиться везде, но кто знает… И всё же я решилась высказать свои предположения.

– Это возможно, однако маловероятно, потому что на убийство такие люди обычно не способны, – возразил Душка.

– Дверь может открывать хулиган, а убийца – действовать самостоятельно и лишь воспользоваться тем, что дверь открыта.

– Такое стечение обстоятельств бывает очень редко, но я не исключаю, что вы можете оказаться правы. Вы абсолютно уверены, что сегодня в дом не заходили?

У меня был трезвый взгляд на события.

– Абсолютно уверена я быть не могу, – сказала я. – У убийцы может быть свой ключ. Я знаю, что после отъезда хозяйки я выходила только в магазин, и это не могло занять много времени. Когда я вернулась, дверь была заперта.

Хансен так быстро проделал всю работу, что, наверное, я не смогла бы её повторить, даже если бы не отвлекалась от наблюдений. Однако, это доказывало, что вставить новый замок, действительно, очень просто.

– Я закончил, – объявил Душка.

По-моему, он сам был восхищён своей сноровкой и ждал такого же восхищения от меня.

– Большое спасибо, господин Хансен, – поблагодарила я. – Никогда не думала, что можно так быстро поменять замок!

Я всегда знала, что мужчины очень тщеславны, поэтому меня не удивило самодовольное выражение лица красавца-полицейского. Но до чего же он был хорош!

– Доброе слово и кошке приятно, – сказал он, подавив приступ законной гордости.

– Ирина сказала, что яд был подсыпан в кофе? – спросила я, выждав, когда мне расхочется смеяться.

– Да, именно в кофе.

– Не удалось узнать, кто притрагивался к этой чашке?

– Бесполезно, – махнул рукой Душка. – Убийце не требовалось трогать чашку. Ему надо было лишь подсыпать яд.

– Да, конечно, вы правы.

– Господин Дружинин часто здесь бывает? – как бы между прочим спросил полицейский.

Я вспомнила наш разговор с горбуном и его признание, что его, как водится, заподозрили первым. Его поведение, и правда, было подозрительно, однако, если он на заметке, то незачем ещё больше заострять внимание полиции на его сомнительной персоне.

– Так же, как все остальные.

– Сегодня он приходил?

– Приходил. Утром и днём.

Хансен поднял на меня заинтересованный взгляд.

– К вам?

– Утром ко мне. Он занёс мне свой перевод, который обещал вчера. И газеты. А днём он приехал из-за убитого. Он и господин Якобсен должны были доставить тело в… ну, в общем, туда, где его должны будут похоронить.

– Кто был в доме во время его первого визита?

– Родственница убитого.

Хансену оказалось интересным абсолютно всё. Он расспросил, где была хозяйка дома, должна ли она была вернуться быстро и долго ли просидел горбун.

– Значит, теперь господин Дружинин и господин Якобсен уехали? – спросил он.

Я желала быть абсолютно точной.

– Нет. С господином Дружининым уехал родственник Ларса… то бишь господина Якобсена…

– То бишь? Что значит "то бишь"?

– Это устаревшее выражение, означающее "то есть".

– Понятно. А почему остался господин Якобсен?

– Потому что его только сегодня выписали из больницы, и он до сих пор чувствует слабость. Он очень хотел приехать сюда и услышать от вас новости, но не смог даже этого.

– И хорошо, что не приехал, – Хансен весело улыбнулся. – Новостей-то никаких нет.

На его месте я не стала бы так радоваться по поводу отсутствия новостей, но, наверное, он говорил это для отвода глаз, чтобы его не очень расспрашивали.

– Значит, ночью вы будете одна в доме, – сделал вывод Хансен. – Ирина уехала, господин Дружинин уехал, господин Якобсен лежит в постели… У него очень заботливая жена… А у вас новый замок. Не думаю, что старый ключ подойдёт к нему, но попробовать не мешает.

Мне удалось вставить ключ и повернуть на треть оборота, но повернуть его обратно было намного сложнее, а вынуть его из замка я смогла лишь с третьей попытки. Хансен тоже попробовал и с тем же результатом, если не считать, что сил у него было побольше, и он едва не сломал ключ, когда его поворачивал, а потом вытягивал из замка.

– Нет, этим ключом замок не открыть, – удовлетворённо заявил он.

Но у меня моя покупка уже вызывала сомнение.

– А нельзя так подточить ключ, чтобы он подошёл к замку?

Полицейский чарующе улыбнулся.

– Можно, – ответил он. – Но на это требуется время. Гораздо легче использовать отмычки.

Ничего утешительного в этом утверждении я не видела, а Хансен продолжал:

– Только вам нечего бояться, Жанна. Если до сих пор наш преступник не пользовался отмычками, то едва ли будет пользоваться ими впредь.

– Я тоже так думаю, – согласилась я, а сама меж тем соображала, не включить ли в свою повесть эпизод с замком, но только вставлять его будет не полицейский, а сама девушка вместе с тётушкой и родственницей-убийцей. Причём больше никто об этом знать не будет. Однажды девушка придёт с прогулки, а в двери будет торчать сломанный ключ, который преступник не сумел вытащить. Кто пытался войти? Любой, кроме вставлявших замок. Однако, если поразмыслить, то именно преступнице очень выгодно оставить обломок ключа в двери, чтобы отвести от себя подозрения.

– Жанна, вам понравилась Дания? – прервал мои размышления Хансен.

– Да, очень, – ответила я. – Жаль только, что у вас такой размах приобрела преступность.

Улыбка сползла с лица Хансена. Может, моя шутка была не из лучших, но я уверена, что, будь на месте Душки горбун, он улыбнулся бы, если и не от чистого сердца, но хотя бы из вежливости. Но передо мной был полицейский, и так как он стоял и хлопал глазами, мне пришлось выкручиваться, ругая себя за болтливость.

– Не воспринимайте мои слова всерьёз, господин Хансен, – попросила я. – Это всего лишь шутка.

– Шутка? А!

Улыбка вновь вернулась на лицо Душки, а я поклялась больше не шутить, потому что в следующий раз выпутаться из мною же созданных трудностей может оказаться намного труднее.

Хансен не спешил уходить, а меня его визит почему-то стал тяготить. Приглашать его в дом и сидеть там с ним тет-а-тет за чашкой кофе не хотелось, потому что вечерело, а памятный визит несчастного Мартина научил меня осторожности.

– Очень утомительный был сегодня день, – пожаловался полицейский. – Только, к сожалению, безрезультатный.

Свой день я тоже не могла назвать спокойным, поэтому очень хорошо понимала Хансена.

– Зачем же вы привозили эти вещи? – я кивнула на свёрток на столе. – Ничего бы не случилось, если бы они полежали у вас ещё немного. До свидания, господин Хансен. Спокойной ночи.

– До свидания. Как следует заприте дверь и проверьте, заперты ли окна, – сказал полицейский после заминки.

Он понимающе улыбнулся и пошёл по дорожке к выходу. Перед тем, как скрыться за кустами, он махнул мне рукой. Заворчала невидимая машина, и я осталась одна.

Совет Хансена был, в сущности, совершенно излишним, потому что я и без него намеревалась не только запереть окна и двери, но и закрепить их дополнительными приспособлениями. Прежде всего, я тщательно заперла дверь и поставила её на предохранитель, так что теперь её невозможно было бы открыть с внешней стороны даже при наличии ключа. Прежний замок часто давал сбои, и предохранительное устройство редко когда действовало, поэтому теперь я могла бы чувствовать себя в сравнительной безопасности, если бы не крайняя осторожность, присущая моему характеру вообще, а в экстремальных ситуациях – особенно. Порой мне самой становилось тошно от своей предусмотрительности, но только не сейчас. Я раз пять проверила замок, а чтобы помочь хитроумному механизму предотвратить проникновение преступника внутрь, поставила несокрушимую преграду в виде щётки, рукоятка которой в нашем доме всегда выполняла множество побочных функций.

Потом загремел телефон. Стараясь не признаваться сама себе, я ждала звонка Дружинина, поэтому подлетела к аппарату очень резво, но трубку подняла с предусмотрительной неспешностью.

– Да? – строго и одновременно со скукой произнесла я.

– Сдурела, что ли? – осведомилась Ира.

Я сбавила тон.

– Почему?

– Ты так сказала своё «да», что я чуть трубку не выронила. Думала, что попала к президенту. Что у тебя происходит?

– Ничего.

– Ты одна?

– Одна.

– Тогда почему на меня рявкнула?

Это был один из случаев, когда говорить правду ни в коем случае нельзя. Если я скажу, что рассчитывала на горбуна, то Ира не удовлетворится объяснением, начнёт о нём рассуждать и не даст промолчать.

– Мне несколько раз кто-то звонил. Не знаю, может, не туда попадал, может, нарочно набирал чужой номер.

У меня не было уверенности, что в Дании имеет хождение этот вид телефонного хулиганства, но ничего лучшего придумать не смогла.

– А что говорили?

– Ни слова русского, – объяснила я.

– Может, спрашивали меня? – задумалась Ира.

– Может быть. Но ты не беспокойся, я отвечала очень вежливо, – успокоила я подругу.

– Я в этом убедилась. Ты бы таким тоном говорила не со мной, а с чёртовым Дромадёром.

– Кстати, о дромадёрах, – вспомнила я. – Он звонил, спрашивал, где ты. Я скрыла, что ты уехала.

– Он думает, что я дома? – оживилась Ира.

– Именно. Поэтому, если это возможно, постарайся не попадаться ему на глаза. Вы ведь остановились не в одном доме?

– Да забудь ты про ваши переполненные квартиры с приезжими по всем углам! – рассердилась Ира. – Конечно, нет. Я бы тоже не остановилась у родных Мартина, а предпочла бы отель, но неудобно.

– Тогда, если он позвонит, я буду держаться до последнего и утверждать, что ты со мной, а ты тоже делай вид, что тебя нет там, где ты сейчас находишься.

– А ещё очки надела! – заявила Ира. – А ещё стихи пишешь!.. "Нет там, где ты есть". Только тебе такое и может придти в голову. Успокойся, он меня увидеть не сможет, потому что сегодня не приедет.

– Не приедет?

– Он позвонил и сказал, что они договорились на завтра. Тело привезут прямо к началу церемонии.

– Давно звонил?

– Давно.

Мне стало стыдно, когда я представила, как буду лгать, скрывая отъезд подруги, а он, зная правду, будет слушать, да ещё, наверное, выспрашивать у меня, что она делает.

– Значит, бесполезно убеждать его, что ты не там? Ему уже всё известно?

– Ему ничего не известно, – успокоила меня Ира. – Он говорил с тётей Кларой, а она в это время ещё не знала, что я приеду.

Я воспрянула духом.

– Отлично!

– Только не вздумай геройствовать. Когда позвонит, скажи, что я уехала. Я тут в безопасности, а тебе будет спокойнее.

– Ладно.

Разумеется, я не собиралась следовать её совету, но хотела успокоить подругу.

– Душка так и не приходил?

– Приходил, – объяснила я. – Ничего нового нет. Посуду я вымыла и поставила на место.

– Ему понравился твой облик?

– По-моему. Сказал, что я хорошо выгляжу. Ну, в общем, ты знаешь его манеру: сделает комплимент и, пока ты, развесив уши, таешь от блаженства, он, не теряя времени даром, задаёт вопрос по существу.

– Долго просидел?

– Он не сидел, а стоял. Мы разговаривали на веранде, пока он менял замок.

– Что он менял?

– Замок.

– Зачем?

– Чтобы никто не смог его открыть, – объяснила я. – Разве тебе не надоело, что кто-то всё время открывает дверь?

– Это его идея?

– Моя, – похвасталась я.

– Сразу видно. Значит, теперь и я не смогу попасть в дом?

– Ты сможешь, но больше никто. Никому не говори о новом замке, пусть это будет секрет для того, кто это проделывает.

– Ладно, не морочь мне голову. Хансен ещё вернётся, или он ушёл насовсем?

– Зачем ему возвращаться?

– Дура.

– Почему?

– Наконец-то понравился мужик. Так хватай его и держи покрепче. Я специально уехала, чтобы не мешать, а ты не могла этим воспользоваться! Любезничай теперь с Дромадёром, пока он тебя не придушит где-нибудь в тёмном закоулке!

– Что ты говоришь?!

– Упустить такую возможность!

– Довольно об этом. Не могла же я пригласить его, на ночь глядя.

В трубке раздался громкий вздох.

– Другого от тебя и не ждала, – призналась Ира уже спокойнее. – Дело твоё. Новый замок хоть надёжный?

– Такой же, как старый, только работает хорошо.

– Если уж меняешь замок, то почему не купить получше?

– Зато вставлять легче, – ответила я с видом знатока. – Как там Нонка?

– Догадалась остановиться в отеле, – сообщила Ира.

На том разговор и закончился. Я положила трубку, внесла телефон в гостиную и долго, бессмысленно смотрела на него. Идиотский замысел Иры познакомить нас с Хансеном поближе не произвёл на меня никакого впечатления, потому что таким образом удержать человека и выйти за него замуж можно было только по её мнению. Меня мучило, что не звонил горбун. Если он давно уладил все дела и до завтрашнего дня никуда не уедет, то почему не звонит? Я была бы очень рада, если бы он сказал, что поход с его дядей на ипподром отменяется, но сидеть вот так весь вечер и гадать, позвонит горбун или не позвонит, было тягостно.

Чтобы не терять времени даром, я достала тетрадь и продолжила свою повесть, а уж если я чем-нибудь увлекусь, оторваться от работы мне бывает очень трудно. Я забыла обо всём, даже о дяде горбуна, но тут вновь затрещал телефон. На сей раз это был удручённый своей болезнью писатель.

– Какие новости, Жанна? – спросил он.

– Приходил Хансен, – объяснила я, стараясь выражаться как можно точнее, чтобы сэкономить время. – Яд был подсыпан в кофе, но кроме этого они ничего не выяснили. Звонила Ира. У неё тоже всё в порядке.

– А мне звонила Нонна, – сказал Ларс. – Жаль, что такие милые женщины не любят друг друга.

– Очень жаль, – согласилась я, а сама подумала, что не Ларсу бы на это сетовать.

– Леонид звонил?

– Нет.

– Жанна, почему он всё время говорит о какой-то тетради, которую вы должны ему показать? Помню, вы пробовали сочинять. Разве вы ещё не забыли своё увлечение?

– Забыла, – ответила я. – Но Леонид не забыл и требует от меня что-нибудь почитать.

– Не советую, – предостерёг меня датчанин. – Вы сочиняли не так уж плохо, можно сказать, что даже хорошо для любителя, но Леонид привык писать критические статьи и не стесняется высказывать своё мнение, если что-то оказывается ему не по вкусу. Боюсь, он не учтёт, что вы не профессионал, и не сдержится, а вам будет очень обидно. И пожалуйста, Жанна, будьте осторожны и никому не открывайте дверь. Слышите? Никому!

– Конечно, Ларс.

На душе у меня был беспросветный мрак. Только что я наслаждалась своим замыслом. Разрабатывала отдельные части повети, исправляла неточности, вставляла дополнения, а после совета Ларса у меня оставалось единственное желание – выбросить тетрадь в мусорный ящик. Неужели нельзя оставить в покое и меня и моё увлечение? Почему я не могу, как все нормальные люди, тихо и безобидно тратить своё свободное время на то, что мне нравится? Я же ни к кому не лезу со своей повестью, но почему-то теперь не только горбун, но и Ларс не дают мне вздохнуть свободно, один из злого любопытства, а второй из самых добрых чувств. И, как это обычно бывает, проявление добрых чувств оказалось гораздо болезненнее злого любопытства.

– А как вам моя повесть? – спросил Ларс. – Вы уже начали её читать?

Мне этот вопрос был неприятен. Унеся свой перевод, горбун поставил меня в очень неловкое положение, и я почувствовала, что злость на него, появившаяся после убеждений держать мою тетрадь подальше от его насмешливых глаз, возросла во много раз.

– Мне было досадно, что Леонид передал вам перевод, – объяснил Ларс. – Я боюсь, что он перевёл одну из самых моих неудачных повестей, и не хотел бы, чтобы по ней вы судили о моих книгах, но, раз так получилось, скажите ваше мнение.

– Леонид перевёл её на английский, – пожаловалась я. – Боюсь, мне не удастся её прочитать.

– Хорошо, если не удастся, – сказал датчанин. – А вдруг вы её прочтёте, и она вам не понравится? Ну, что же, желаю удачи. Завтра утром перед отъездом я вам позвоню.

Положив трубку, я первым делом убрала тетрадь в стол, где у меня уже лежал портрет горбуна. Как ни была я расстроена, я всё же не удержалась от искушения ещё раз на него взглянуть. Мне хотелось вернуться к приятным воспоминаниям о той радости, том подъёме духа, которые я испытывала, рисуя этот портрет, ну и заодно проверить, не заметила ли я за последнее время чего-нибудь нового в лице горбуна, что не отразила в портрете. С этой же целью я рассматривала рисунок и сегодня утром, и вчера вечером, и вчера утром. Как я и ожидала, ничего нового и неожиданного портрет мне не открыл и, насмотревшись на него вдосталь, я задвинула ящик стола.

Настроение не улучшилось, напротив, я с отвращением вспоминала радостное оживление, почти восторг, с которым до разговора с Ларсом я думала о своей повести и своих героях. И прежде, при разработке других сюжетов, у меня бывали неожиданные переломы в своём отношении к работе, при которых мне то казалось, что повесть получится интересной, захватывающей, чуть ли не талантливой, то наступал период жесточайшего разочарования, и череда тёмных и светлых периодов в моей жизни следовала непрерывно, не оставляя места для равнодушия. Однако от чужого отношения к моим творениям мои чувства страдали только во второй раз в жизни, причём оба раза из-за Ларса, уважаемого и известного писателя, высказывающего своё мнение достаточно прямо, несмотря на старание сгладить неутешительный смысл слов. Как же я жалела, что когда-то отдала на его суд свои любимые повести! Сочиняла бы для души, незаметно для окружающих, недоступная для их критики, только потому, что это увлечение скрашивает мою жизнь. Тогда Ларс не лез бы ко мне с предостережениями, потому что сам бы не знал, плохи или хороши мои творения и достойны ли они прочтения.

Чтобы не поддаваться отчаянию, я открыла "Мёртвое озеро" и заставила себя углубиться в книгу, не допуская посторонних мыслей. В таком состоянии меня застал телефонный звонок. Это был горбун, не нашедший ничего лучшего, чем уловить недостатки в моём голосе и с цепкостью Иры выспрашивать о причине моей грусти. На этот раз, видите ли, я не рявкала, а была грустна.

– Я не знала, что у меня грустный голос, – ответила я. – На досуге об этом поразмыслю. А почему такой весёлый голос у вас?

– Весёлый? Странно. Ладно, на досуге я тоже об этом поразмыслю. Что у вас с телефоном? Как ни позвоню, всё время занят.

– Звонил Ларс, – объяснила я. – Но давно.

– Вы, наверное, любите говорить по телефону, – сделал неожиданный вывод Дружинин.

– Теперь не могу. Разговоры получаются какими-то вымученными, а часто вообще не знаешь, о чём говорить. Куда лучше личные встречи. Конечно, если собеседник приятный.

– И часто вам звонят? – спросил горбун, по-моему, сквозь зубы.

Я решила не ссылаться на маму, которая обычно принимает на себя шквал новостей от наших родственников и знакомых.

– К сожалению, иногда очень часто.

– И как вы это терпите?! – произнёс горбун со странной интонацией, не то насмешливо, не то раздосадовано.

– А я помню, что Господь никогда не посылает испытание сверх человеческих сил, и это помогает мне выживать, – ответила я на случай, если горбун подсмеиваться надо мной. Шутить, соединяя мелкое и вечное, не следовало бы, но человек грешен.

– Эта уверенность, наверное, помогает вам выдерживать не только телефонные звонки, но и существенные трудности? – осведомился Дружинин.

– А то как же! Мне поэтому и близка философия Хребтова. Он ведь в тяжёлые минуты находил утешение в том, что бывает ещё хуже. Вот и я этим утешаюсь. И других утешаю.

– Других?

– Ну да. Моя подруга только начнёт жаловаться, что всё дорого, серо и нудно, жизнь невыносима, а настроение хуже некуда… У вас такое бывает?

– У всех, наверное, бывает. Но не у всех из-за нестабильности в экономике.

– Безусловно. У каждого свои беды. Вот я её и убеждаю, что радоваться жизни надо именно сейчас, потому что потом будет ещё хуже.

– Очень действенное утешение.

– И понятное каждому советскому сердцу.

– Вы ведь знаете, что я только наполовину русский, – хмуро напомнил горбун.

– Я не сказала «русскому», а подчеркнула «советскому», то есть обитающему в нашей стране. Ира меня уже не понимает, потому что уехала до перестройки и приспособилась к жизни здесь.

– А вы бы смогли приспособиться? – спросил горбун.

– Человек ко всему может приспособиться, – философски рассудила я и сделала исключение. – Кроме больных ностальгией в острой форме.

– Вы ностальгию ещё не ощущаете? – заинтересовался горбун.

Разговор с ним оказывал на меня странное успокаивающее действие. Только что я умирала от горя и отвращения к себе, горбуну и всему миру, а теперь говорила совершенно спокойно и даже начинала чувствовать странное удовольствие.

– За несколько дней я её ещё не почувствовала и ещё через несколько дней, когда надо будет уезжать, тоже вряд ли успею почувствовать.

– Вам здесь понравилось?

Я вспомнила, как хлопал глазами Хансен, услышав мой ответ на такой вопрос, и хотя была уверена, что горбун расценит его как шутку, всё-таки решила не рисковать.

– Пока было больше неприятностей, чем хорошего, – просто сказала я. – А город красивый.

– Да, – согласился горбун. – Отдохнуть вам не удалось. Что вы делали сейчас? Только больше не говорите о привычке Ирины пить сырую воду.

– Я не говорю. Меня мучила жажда просвещения, и я её утоляла.

– Иссушали мозг наукою бесплодной? – рассмеялся горбун. – Вновь мини-плитка на двести ватт?

– Вы запомнили? – удивилась я. – Нет, такие потрясения мне ни к чему. Я мирно читала "Мёртвое озеро".

– А я думал, что перед вами та зелёная тетрадь…

Достигнутый покой рухнул от этих слов.

– Нет, передо мной только книга, – сухо ответила я.

Горбун помолчал.

– Возникли какие-нибудь трудности? – осторожно спросил он. – Я мог бы помочь.

– Нет.

Вновь последовало молчание.

– Жанна, вы дверь закрыли? – спросил он с неожиданным оживлением.

– Да. Я всегда её закрываю.

– А окно?

Я взглянула на окно.

– Конечно.

– Простите, что я выспрашиваю, но при нынешних обстоятельствах надо как следует проверять засовы.

– Я с вами совершенно согласна и уверяю вас, что все замки основательно смазаны, засовы задвинуты, а мост поднят.

– А окна?

– Забраны решётками, а стёкла пуленепробиваемые.

– Все?

– Разумеется. Я придерживаюсь мнения Пуаро, что свежий воздух хорош на улице, а в дом его впускать незачем.

– Проверьте, чтобы мне было спокойнее. Вдруг свежий воздух в дом всё-таки проникает?

– Хорошо.

Меня удивляло, что горбун ни разу не упомянул о своём дяде. Или он забыл о решении отправить нас на ипподром, или то была только шутка, воспринятая мной всерьёз и сильно подпортившая мне нервы.

– Проверьте сейчас же, при мне.

В глупой настойчивости горбуна была только одна хорошая сторона – это доказывало, что проникать к нам у него не было намерения, иначе он бы не требовал тотчас же проверить окна и двери. Хотя, если учесть, что в доме, где происходят убийства, легкомыслию нет места и все запоры проверяются неоднократно, преступник вполне может проявлять заботу, не ущемляя своих интересов.

Я с досадой положила трубку на стол, вышла в прихожую, дёрнула за ручку дверь, обошла все комнаты, проверила окна, вернулась в гостиную и осмотрела окно там, а потом уже вспомнила про кухню. Вот здесь окно было чуть приоткрыто, но настолько незначительно, что с улицы оно казалось надёжно запертым, поэтому никакой благодарности к горбуну за его настойчивость я не почувствовала.

– Всё в порядке, – сказала я ему, вновь взяв трубку.

– Вы хотите сказать, что закрыли все окна или что все окна были закрыты? – пожелал уточнить он.

Непонятно, откуда у людей возникает потребность уцепиться за какую-нибудь мелкую деталь и выспрашивать о ней во всех подробностях.

– Ни то, ни другое, – ответила я. – Окно на кухне было чуть приоткрыто, и я его закрыла. Но только его.

– А говорили…

– Всего не учтёшь, – прервала я его намечавшиеся излияния.

– Ирина уехала?

От неожиданности я чуть не проговорилась, но вовремя спохватилась и довольно спокойно ответила, что моя подруга дома.

– Она может подойти к телефону?

Похоже, горбун решил проверить, правду ли я говорю. Сейчас моё решение скрыть отъезд Иры казалось не имеющим смысла, но уж коли я начала лгать, останавливаться на полдороге было нельзя, и я дала исчерпывающее объяснение, почему она не может подойти.

– Она принимает ванну.

У разных людей разные вкусы и привычки, поэтому я ещё добрый час могу ссылаться на то, что Ира принимает ванну.

Горбун тоже это понял, поэтому переменил тему разговора.

– А что вы думаете о повести господина Якобсена?

Всё-таки это был очень неприятный человек! Мало того, что он втихомолку унёс свою тетрадь, так ещё спрашивает меня о ней. Он так и ждал, что я начну жаловаться на её исчезновение, и тогда он будет просить взамен мою несчастную повесть, которую никто, фактически, не читал, но о которой уже было столько разговоров.

– Что вам сказать? Тетрадь довольно объёмная, а почерк приличный.

Горбун рассмеялся, но, по-моему, был обескуражен тем, что его затея не удалась.

– Ладно, Жанна, поговорим о повести в другой раз, я позвонил совсем по другому поводу.

– Я вас слушаю, – настороженно сказала я.

– Завтра мы к вам подъедем часам к девяти, после чего я покину вас, оставив своего дядю на ваше попечение.

Я предчувствовала, что это я окажусь на попечении дяди, а не наоборот.

– Погуляете, сходите на ипподром, – весело продолжал горбун. – Уверяю вас, что скучно вам не будет, дядя умеет говорить интересно…

– … причём, по-английски, – в тон ему добавила я.

Дружинин рассмеялся.

– Ничего, со временем научитесь говорить и по-английски, – сказал он. – Зато вы меня очень выручите.

Настала пора задать вопрос по существу. Спрошу, умеет ли он держаться на лошади, а потом буду наблюдать, как он выкручивается.

– Чем это я вас выручу? – с глубоким умыслом спросила я.

– Я же говорил, что не люблю скачки, – повторил он.

– А сами вы никогда не пробовали ездить верхом?

В трубке на некоторое время воцарилась тишина, и я предвкушала, как он начнёт оправдываться, а, может, попросту скажет, что не пробовал.

– Если говорить откровенно, то я неплохо держусь в седле, но это не мешает мне не любить скачки.

– Почему? – удивилась я.

– Долгая история. Если говорить в двух словах, то, взяв меня на воспитание, дядя уделял слишком большое внимание моему физическому развитию и заставлял меня много ходить, плавать, заниматься боксом и верховой ездой, так что у меня на всю жизнь сохранилось отвращение к отдельным видам спорта. Вам, наверное, это не совсем понятно.

Напрасно он так думал. Мне достаточно было представить искалеченного ребёнка, слабости которого умный дядя не потакает, а заставляет упражняться через силу, через боль, готовя его к будущей жизни, и мне стала понятна ненависть горбуна к скачкам. А к дяде его я почувствовала восхищение.

– Нет, мне понятно, – ответила я.

Итак, триумф не состоялся.

– Ладно, Леонид, приезжайте завтра вместе с дядей. Кстати, как его зовут?

– Разве Ирина вам не сказала? – удивился он.

Странный он был человек, если думал, что у нас только и дела – говорить о нём и его родственнике.

– Нет. Почему она должна об этом говорить?

– Мистер Олбермейль, но вы зовите его мистер Чарльз.

Мне было нетрудно обращаться к нему по фамилии, но уж по имени-то его называть было не только легко, но и приятно, потому что оно навевало очень милые воспоминания о моей прежней собаке, чёрно-белой лайке Чарли. Об этом я горбуну, конечно, не сказала и лишь подтвердила, что всё поняла.

На том мы и расстались.

Непонятно, каким образом, но разговор с Дружининым упокоил мои взбудораженные чувства. Я даже перестала думать о своей повести с отвращением, что уж было совсем удивительно. Каждая встреча, каждая беседа с этим человеком побуждала меня к творчеству, должно быть, потому, что я непроизвольно сопоставляла реального и вымышленного горбунов, причём вымышленный приобретал тем больше приятных черт характера, чем больше неприятного я узнавала в реальном.

Меня перестало волновать, что думает о моём творчестве Ларс, а также, что подумал бы о нём Дружинин, если бы прочитал не первые несколько страниц, а хотя бы пару десятков. Я вновь достала тетрадь и добавила к написанному ещё шесть страниц, после чего выдохлась и убрала её обратно.

Передо мной вплотную встал вопрос подготовки к ночи. Чем непрогляднее становился мрак за окном, тем большую тревогу я ощущала. При дневном свете приоткрытое окно выглядело невинно, однако теперь мне в душу закралось опасение, не проник ли кто-нибудь в дом. Чем абсурднее выглядела эта мысль, тем прочнее она закреплялась в душе. Мне кажется, в этом виноваты печать и телевидение. За последнее время Министерство Культуры (или что-то, его заменяющее) пичкало нас таким количеством низкопробных американских ужасов, что на часть из них набрела даже я, поэтому мои нервы, и без того не слишком крепкие, были порядком расшатаны и легко поддавались страхам, над которыми иностранец, не подвергшийся усиленной антикультурной атаке, лишь посмеялся бы. Вот бы кто увидел, как нелепо я кралась по всей квартире, методично обследуя все закоулки и вздрагивая от каждого шороха! Я заглянула даже в шкафы, помятуя об известной поговорке. Обнаружить там скелет было бы скверно, но найти живого убийцу – ещё хуже. Но нет, дом был абсолютно пуст. По обыкновению, я оставила свет в прихожей и удалилась в свою комнату, где мне с трудом, но удавалось отвлечься от воспоминаний о девушке, лежавшей здесь в луже собственной крови. Спасибо Некрасову. Его "Мёртвое озеро" скрасило несколько часов, по прошествии которых я решила лечь спать. Настольную лампу я, на всякий случай, оставила гореть, но отнесла её в самый дальний угол, чтобы не мешал свет. Я рассудила очень здраво, что если мне суждено быть убитой, то гораздо приятнее умереть во сне, а если преступник охотится за Ирой и обнаружит, что в доме только совершенно посторонняя девушка, которая крепко спит и не замечает его появления, он тихо удалится, так и не потревожив мой сон, потому что ему не нужны ни свидетели, ни лишние жертвы. Благодаря этим размышлениям, мне удалось настолько успокоиться, что я, действительно, крепко заснула и проспала три или четыре часа, пока что-то не разбудило меня так внезапно, что я вздрогнула всем телом и сердце моё сильно заколотилось. К своему ужасу, я обнаружила, что в комнате темно и свет пробивается лишь в щель под дверью. Лампочка в настольной лампе, как я потом выяснила, перегорела, причём, как всегда, в самое неподходящее время. Но такую мелочь я не посчитала даже за неприятность, так как уловила, что в замке тихо ворочается ключ.