Текст книги "Горбун"

Автор книги: Вероника Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Увлекательное всё-таки дело – закупать вкусную еду, не думая при этом, что после званого вечера оставшиеся до зарплаты дни придётся просидеть на сухарях и остатках тех блюд, которые, по странной случайности, не доели гости. Пока мы весело рассматривали прилавки, Петер говорил о своей дочери. Большая часть рассказа оказалась для меня слишком сложной, но я уяснила, что девочка меня очень полюбила, и это заставило меня подумать о приближавшемся отъезде. Привязанность ребёнка хороша только тогда, когда она бесследно проходит с отъездом того лица, которому он подарил эту привязанность, но Марта была сиротой, и это меня смущало. Детям свойственно фантазировать, и неизвестно, что она вообразила. Может, она уже видит во мне будущую мать. Её отец рассказывает о ней очень спокойно и, конечно, не подозревает, что надежды ребёнка могут перейти за грань разумного, а ему следовало бы позаботиться обо всех случайностях и потихоньку убедить Марту принимать меня лишь как очень расположенную к ней тётю, которая скоро уедет и которую девочка никогда больше не увидит.

– Are you tied? – спросил Петер.

Я не совсем поняла, имеет ли он в виду усталость от посещения магазинов, или спрашивает, не утомили ли меня его речи.

– No, I'm not.

Такой ответ устранял все проблемы и не противоречил истине, потому что я чувствовала не усталость, а голод. Прискорбный эпизод с "пищей богов" вовсе не отбил у меня аппетит. У Петера тоже. Теперь уж не помню, кто первый решился попробовать конфету, по-моему, всё-таки я, но после того, как мне это предложил датчанин. Самым сложным было начать, а потом мы уже совершенно спокойно сидели на скамейке, ели пирожные и конфеты и при этом чувствовали себя прекрасно.

Ни я, ни Петер не спешили обратно. В то время я не задавалась вопросом «почему», но теперь я думаю, что мы оттягивали возвращение, так как оба были чужими Мартину, не могли полностью разделить горе его друзей, а горе это ощущалось, не смотря на обыденность их поведения. К тому же должны были приехать родные Мартина, а их мы и вовсе не знали. Мы были никем на этих поминках, притом положение Петера было намного лучше, чем моё, потому что моё имя было связано с этим убийством, ведь не заявись Мартин ко мне и не заночуй на дорожке сада, он и сейчас был бы жив и, кто знает, может, оберегал бы свою жену с заботливостью, о которой я не смогла бы помыслить. Наверное, поэтому мы провели на скамейке так много времени.

Когда мы вернулись, то, прежде всего, наткнулись на Денди, гордо вышагивающего рядом с мистером Чарльзом. Говорил с англичанином преимущественно Петер, поэтому мы очень быстро узнали, что Ира и родственники Мартина уже приехали, а сам он должен уйти, потому что через час у него назначена важная встреча. Он был, как всегда, очень вежлив, но держался чопорнее, чем во время приготовления обеда. Глядя на него сейчас, я бы не заподозрила, что он способен размахивать полотенцем, а потом кричать "The meet!" и бежать на кухню. Но мне мистер Чарльз нравился и в образе предупредительного джентльмена, и в образе непринуждённо ведущего себя повара. Нравился до определённого момента. А потом, когда я погладила Денди и, резко подняв голову, уловила, каким странным, очень недовольным взглядом он смотрит на меня, заставил насторожиться. Что-то во мне, моей манере держаться или поступках его очень не устраивало. Это был только мимолётный взгляд и больше уловить его мне не удалось, но если уж я начинала думать о чём-то неприятном, то уже не могла избавиться от этих мыслей.

Мистер Чарльз не мог дольше задерживаться, вежливо попрощался с Петером, любезно раскланялся со мной и уехал на машине Дружинина, а Денди остался, из чего вытекало, что горбун в доме. Счастье, что Ира настороже, и рядом с ней находится Ларс.

Мне было тягостно встречаться с родственниками Мартина, а уж недовольный или показавшийся недовольным взгляд мистера Чарльза окончательно вывел меня из душевного равновесия. Если бы с ним уехал горбун, может быть, это было бы единственным светлым пятном за сегодняшний день, но этого не случилось.

– Наконец-то! – приветствовала нас Нонна, встретившаяся нам в прихожей. – Тебя, Жанночка, только за смертью посылать.

– За сладкой смертью, – уточнила я.

К тому времени теория о "сладкой смерти" стала забываться, как стал забываться и вкус кондитерских изделий, но у меня-то память была крепкая.

Моё место оказалось как раз напротив горбуна, а моими соседями слева и справа оказались Ларс и тот самый "молодой жук", о котором говорила Ира, то есть парень примерно одних со мной лет, говоривший по-датски и по-немецки. Моей подруге, наверное, мало было Хансена. Ей непременно понадобилось познакомить меня ещё с одним сравнительно молодым человеком, да ещё посадить нас рядом, не думая о том, что по-немецки я знаю только самые общеупотребительные фразы типа "Хэнди хох" да "Гитлер капут".

Но как всё-таки приятно досадить своему ближнему! Едва я заметила, что моё окружение не нравится ни Нонне, ни горбуну, ни даже Петеру, как "молодой жук" сразу показался мне милым и симпатичным.

Ира сидела за два человека до Дружинина, и мне не надо было поминутно следить, как бы горбун что-нибудь не натворил. Зато горбун весь обед следил за мной. Он ни на минуту не спускал с меня глаз, так что я постаралась с показным увлечением слушать и отвечать Ларсу, расспрашивающего меня о нашем с Петером походе и, между прочим, сообщившего, что переводчик всё время просидел в кресле, так что опасаться, вроде бы, нечего. "Молодой жук" тоже вдохновенно рассуждал на немецком, но это меня уже не беспокоило, так как Ларс предупредил, что в настоящий момент тот изучает именно этот язык и, почти не переставая, разговаривает на нём, не обращая внимания, есть у него слушатели или нет. Я очень люблю, когда люди учатся, поэтому с удовольствием внимала стараниям оратора.

"Две старые ведьмы" почти не запечатлелись в моей памяти, а "старый гриб" оказался печальным мужчиной лет пятидесяти, который не обратил на меня внимания даже тогда, когда мы с Петером наткнулись на него на кухне и я поздоровалась. Позже, видя, как старательно он отводит от меня глаза, я поняла, что ему неприятно видеть девушку, из-за которой погиб Мартин.

После усиленного поглощения пирожных и конфет моих сил хватило только на салат и маринованный огурец, поэтому я приветствовала всеобщее насыщение и выход из-за стола. Чувство неловкости, смущения и собственной ненужности не проходило, поэтому, как это ни странно, но я была почти благодарна горбуну за то, что он подошёл ко мне и сел на диван не совсем рядом со мной, но достаточно близко, чтобы говорить, не привлекая всеобщего внимания.

– Вас не покидает чувство вины за смерть Мартина?

Удивительно, как хорошо он понимал чужое настроение, только странно было, что он так свободно обсуждал со мной мои переживания. Неужели он не чувствует, что двое из окружающих его людей убеждены в его причастности к преступлениям, а я считаю его главным подозреваемым. Если позвонит Хансен и сообщит, что вода в графине отравлена, я не смогу найти для горбуна никаких оправданий. Он один знал, что я достала графин, и что вода предназначается для Иры. Отравив её, он выдаст себя с головой. Даже странно для такого умного человека совершить глупейшую ошибку, но, если бы преступники не ошибались, их не смогли бы уличить.

– Я понимаю, что его смерть была случайна, но родные Мартина вправе меня возненавидеть.

– Родные и друзья! Что же вы, барышня, забыли про друзей?

Я чуть не вздрогнула. В его словах мне почудилась угроза. Что он имеет в виду?

Горбун пригнулся ко мне и заглянул в глаза.

– Почему вы так побледнели?

– А вы ожидали ликования? Это вы посчитали необходимым меня возненавидеть?

По-моему, он огорчился.

– В этом грехе я неповинен, – ответил он, – однако вам следовало бы быть немного осмотрительнее. Вы так охотно пускаете в дом всех, кому приходит в голову к вам приехать, словно у себя в Москве вы совсем не боитесь ни грабителей, ни бандитов. Один из тех, кто вас окружает, убийца, а вы не хотите соблюдать элементарных мер безопасности.

Один их тех, кто меня окружал, был убийцей, как ни невероятно это казалось. Но кто? Подозрительнее всех был горбун, он ненавидел мою подругу, и у него единственного был мотив для убийства. Однако если он был преступником, то в каком же положении я оказалась! Рядом со мной сидел убийца, наклонялся ко мне и, заглядывая в глаза, убеждал меня быть предельно осторожной. Что он хотел? Боялся, что на его совести окажется ещё одна ненужная жертва? Или надеялся уберечь меня от случайности по другой причине? Видел он во мне только ширму или человека? А может, он не был преступником? Я была бы счастлива стать посмешищем, лишь бы выяснилось, что никакого яда в графине нет.

– Почему вы молчите?

Он склонился ко мне ещё ближе, и Ларс, занятый каким-то серьёзным разговором с Петером, стал бросать на меня тревожные взгляды.

– Что я могу сделать? Приедет Нонна, и я запру перед ней дверь? Или перед Ларсом? А, между прочим, Леонид, вы подали мне хорошую мысль. Раз уж вы сами призываете меня к осторожности, то я с вас и начну. В следующий раз, когда вы приедете, мы будем разговаривать через дверь.

Дружинин отодвинулся. А жаль, мне очень нравился одеколон, которым он пользовался.

– Переезжайте в отель, – хмуро сказал он.

– Этим я освобожу дорогу преступнику, – объяснила я, с интересом следя за его реакцией. – Ира останется одна, и негодяю легко будет её подловить и прикончить.

Кажется, Дружинин хотел усмехнулся, но раздумал, потому что губы его слегка скривились и снова крепко сжались. Зря всё-таки я обозвала его негодяем. Неровен час, он решит отомстить и мне.

– Вы купили краски? – вдруг спросил он.

– Да, но ещё не опробовала. Вдруг и они оставляют налет?

Мне пришлось объяснить, какой налёт оставляет на бумаге большинство акварельных красок, и как это досадно, когда прекрасный рисунок оказывается испорчен матовыми пятнами.

– Признаться, я рисую очень плохо, и такие тонкости мне неведомы. А как вам понравился господин…?

Увы, имени "старого гриба" я не запомнила.

– Совсем не понравился, – сгоряча отозвалась я, забыв, что не следует быть столь категоричной.

– Что так?

– По-моему, он считает, что это я убила Мартина. С ним здороваешься, а он… тупеем не кивнёт. И всё время демонстративно отворачивается.

– Не судите слишком строго человеческие слабости, – посоветовал горбун, печально улыбаясь. – В последнее время Мартин не переставал пить, но многие любили его по-прежнему. Я спросил о нём только потому, что он художник, и вы могли бы…

– Не могу и не хочу. Он так ясно даёт понять, как я ему неприятна, что я ни за что к нему не подойду.

– А как вам нравится Денди? Вы перестали его бояться?

Услышав своё имя, дог подошёл к нам и с удовольствием принял наши ласки.

– Ваш пёс – прелестный пёс.

– Целый день играет, – продолжал Дружинин, – молчит, когда его бранят. Но, кстати, о псах. Вы мне разрешите ещё раз взглянуть на мой портрет?

Эта просьба застала меня врасплох. Я не могла забыть первую реакцию горбуна и боялась, что он окончательно расстроится, обидится, а что из этого выйдет, никто бы не смог предусмотреть.

– Я не помню, где он, – попыталась я отговориться.

– Едва ли, – усомнился горбун.

– Зачем он вам? Портрет неудачный, потому что я давно не рисовала, искать его очень долго… Вы чувствуете себя лучше?

– Да. Спасибо за заботу. Никогда не думал, что болеть так приятно.

Ларс уже откровенно нас рассматривал.

– Так я получу свой портрет, или я зря позировал столько времени?

– Сейчас принесу.

От смущения и опасений меня охватило ожесточение. Ну и пусть он получит свой портрет. Может, если он посмотрит, как он выглядит в моих глазах, его визиты сразу прекратятся. В моей комнате оказались "старый гриб" и "молодой жук", причём первый что-то выговаривал второму. При моём появлении они замолчали, а я, жалея, что так некстати сюда зашла, вынула рисунок и, свернув его в трубочку, чтобы не было понятно, что это такое, поспешила выйти. Везде были люди. Некуда было зайти, чтобы с кем-нибудь не встретиться, поэтому мне не удалось бросить последний взгляд на портрет перед тем, как отдать его горбуну.

Вернувшись, я обнаружила, что Ларс сидит на моём месте и о чём-то беседует с переводчиком, а у того сквозь вежливое безразличие проскальзывает чуть ли не отчаяние. Увидев меня, Ларс замолчал, встал и уступил мне место.

– Вот, возьмите, – сказала я, передавая горбуну свёрнутый рисунок и опасливо глядя на него.

Что за такое короткое время Ларс мог наговорить Дружинину? Неужели он высказал ему наши предположения и обвинения, и теперь убийца мечется от страха, гадая, куда ему уехать, чтобы избежать возмездия?

– Можно взять его с собой? – спросил горбун, принимая рисунок.

– Да, конечно.

Он опять стал самим собой, и лишь тревога в глазах выдавала его состояние. Убедившись, что Ларс отошёл, он объяснил своё желание получить портрет.

– Мой дядя услышал об этом вашем таланте и очень хотел посмотреть на рисунок, но, к сожалению, так и не дождался вашего возвращения.

– Мы успели с ним попрощаться.

Я попробовала связать недовольный взгляд мистера Чарльза со злополучным портретом, уже принесшим мне столько неприятностей и обещавшим неприятности в будущем. Наверное, горбун рассказал своему дяде о портрете, дядя, привыкший чутко угадывать настроение своего воспитанника (как мая мама – моё), конечно же, уловил, что племянник оскорблён, и естественной реакцией его было недовольство мною. Как бы мне хотелось, чтобы англичанин оказался наблюдательным человеком и заметил, что я всего лишь очень неумелый любитель, не претендующий на звание художника и не имеющий намерения никого обижать.

– Вы расстроены? – усмехнулся горбун.

Я обратила внимание на то, что он не собирается развёртывать рисунок и вновь смотреть на своё изображение, поэтому совсем пала духом.

– Нет, что вы. Только, пожалуйста, не показывайте его…

Ну, почему я тут же забываю имена, но твёрдо помню клички. "Старый гриб" так и вертелся у меня на языке, а его настоящее имя стёрлось из моей памяти без остатка.

– Не беспокойтесь, не покажу, – пообещал Дружинин.

Наверное, он не меньше меня опасался, что его изображение будет вновь придирчиво рассматриваться, а значит, и сам он попадёт под обстрел как бы случайных изучающих взглядов.

– Вам понравился мой дядя?

– Да, он очень воспитанный человек. Надеюсь, он не слишком скучал?

Дружинин насмешливо прищурился.

– Он пожаловался, что эта чопорная молодая девица не умеет держать пари.

– Чопорная? – Я была убеждена, что вела себя с незнакомым человеком неслыханно развязно. – Какое ещё пари?

– Один раз порадовали старика, дали ему выиграть, а второй раз не решились.

– Я бы доставила ему удовольствие, но у меня закончились жетоны на метро.

Всё-таки горбуна, не переставая, грызла какая-то забота. Он был невнимателен, беспокоен и говорил первое, что приходило в голову, только чтобы не молчать.

– Жанна, вы не хотите завтра съездить в Копенгаген? – вдруг спросил он.

Я испугалась, не собирается ли он услать меня, а сам без помех расправиться с Ирой, но он тут же развеял эти мои опасения, посеяв новые.

– Со мной, – добавил он.

Я зареклась ездить с ним вдвоём уже после предупреждения Ларса, но с тех пор, как в моей душе поселились ещё более страшные опасения, я не решилась бы оказаться с ним с глазу на глаз в соседней комнате.

– Согласиться после вашей лекции о безопасности было бы прежде всего неуважением к вам, – ответила я.

Горбун тяжело вздохнул.

– Почему все мои слова оборачиваются против меня? – задал он риторический вопрос.

Я была уверена, что Ларс не случайно не уходил из комнаты и держался в непосредственной близости от нас. Легко было догадаться, что он подслушивал наш разговор, боясь, что по свойственным, с его точки зрения, глупости и легкомыслию, я приму какое-нибудь из предложений горбуна или скажу ему что-нибудь неподходящее. Мой отказ от поездки в Копенгаген он одобрил, выразив это улыбкой и еле заметным кивком.

– Вы, конечно, ещё не причитали прославленную повесть господина Якобсена? – спросил переводчик.

Как я и ожидала, лицо автора упомянутой повести напряглось. Он и всегда-то терпеть не мог обсуждения своих произведений, а перевод повести был сделан без его согласия и ведома. К тому же он даже не знал, о какой именно повести ведётся разговор. Ну, каково скромному человеку слушать, как обсуждается неясно какое из его произведений. А вдруг оно окажется той самой повестью, которую он считает наиболее неудачной и стыдится, что когда-то поддался искушению ухватиться за случайно пришедший в голову сюжет и написать слабую, невыразительную и очень неинтересную вещь. Между литераторами существовала почти неприкрытая вражда, и Ларс мог ожидать от своего недоброжелателя очень некрасивого поступка. Но каков был горбун! Как категорично он спрашивает! И ведь не скрывает убеждённости в том, что я не прочитала его перевод. Конечно, унёс тетрадь, а теперь кокетничает, как старая дева. И ведь добивается только одного: чтобы я призналась в пропаже тетради. Уж тогда он начнёт выменивать её на мою повесть, которую я начала в недобрый час.

– Конечно, нет. У меня не было времени. Я даже не помню, куда её положила.

– Только не надейтесь убедить меня в своей рассеянности, милая барышня. Вы прекрасно помните, что и куда вы положили и, главное, зачем.

Я-то намёк прекрасно поняла, а бедный Ларс никак не мог успокоиться. У меня даже возникло желание тихонько сказать ему, что поводов для волнений у него нет, но мне было стыдно признаваться в том, что горбун только подразнил меня переводом повести.

– Вчера я целый день была занята, – напомнила я.

– Хотите меняться: я вам переведу повесть на русский, а вы мне дадите прочитать свою повесть?

Именно этого предложения я боялась, только не думала, что он сделает его, не дожидаясь признания в потере тетради.

– Не хочу.

– А без обмена не хотите?

– Всё равно не хочу. И вообще, мне кажется, что я не должна читать повесть без разрешения автора.

– Это ещё почему? – оторопел переводчик.

– Мне кажется, что Ларсу это будет неприятно. Он достаточно ясно сказал, что не считает повесть достойной внимания.

– Если уж совершил ошибку, опубликовав её, то пусть терпит. Мало ли чепухи напечатано у меня. Может, мне потребовать, чтобы никто не смел её читать? Кстати, повесть у него совсем недурна.

– Какое счастье, что моей галиматье не грозит опубликование! – сказала я. – По крайней мере, я вправе никому её не показывать.

– Ничего хорошего в этом не вижу, – проворчал Дружинин. – Хотите, я переведу её и напечатаю здесь, в Дании? Или предпочитаете Англию?

– А вдруг меня обвинят в связи с заграницей?

– Почему вы так боитесь показать, что вы написали? Начало хорошее, а если в дальнейшем что-то пошло не так, то я вам скажу, в чём ошибка.

Спасибо Ларсу за то, что предупредил меня о манере Дружинина критиковать жёстко, едко и беспощадно, потому что, не будь героем повести горбун, я бы могла поддаться на уговоры. Нет, хватит с меня опыта с Ларсом. Уж как мягко старался говорить со мной датчанин, однако не смог до конца скрыть своего отношения к моему творчеству, и я хорошо помнила, как тяжело мне было пережить разочарование. Даже сейчас, когда я смирилась со своей бездарностью, на меня оказывает болезненное действие любое напоминание о ней.

– Не боюсь, а не хочу. Давайте об этом больше не говорить.

– "Оставь надежду всяк, сюда входящий", процитировал вконец раздосадованный горбун. – Узнаёте цитату, барышня?

Когда мне предлагают разработать элементарную конструкцию или, как сейчас, отгадать общеизвестную цитату, меня охватывает чувство глубочайшего унижения. Можно было не читать Данте, но не узнать этой цитаты было нельзя.

– Конечно, – ответила я, – раз именно эти слова вспомнил Хэрриот перед тем, как войти к телящейся корове.

Дружинин прикрыл лицо рукой, скрывая смех.

– На вас смотрит тётя Клара, – предупредила я.

Старая датчанка, до сих пор относившаяся ко мне с родственной нежностью, сегодня вела себя сдержанно и отчуждённо. Наверное, клановое мнение о моей причастности к печальным событиям сыграло свою роль и здесь.

Вняв увещеваниям, хитрый и лживый горбун отнял руку от лица с таким выражением, что со стороны можно было заподозрить его только в крайней усталости. Тётя Клара так и сделала, да ещё подошла к нему с ласковыми расспросами. Умел же этот человек нравиться!

Между тем, Нонна, Ира и тётя Клара начали накрывать на стол. Нонна бросила на меня недовольный взгляд, и я поняла, что пора придти им на помощь.

– Пойду, помогу, – сказала я.

Горбун успел удержать меня за руку и усадил обратно. Хмурый Петер удивлённо покосился на нас, Ларс выжидательно поднял голову, а Нонна, расставляющая на столе чашки, сердитым взглядом дала мне понять, что считает моё поведение безобразным.

– В чём дело? – холодно спросила я.

– И без вас народу много. Денди!

Пёс подошёл по первому же требованию. Вот бы и моя собака была так же послушна, а то она сначала раздумывает, не слишком ли уронит своё достоинство, если выполнит мою просьбу после того, как я охрипну, а потом уж подходит или не подходит.

– Славный пёс, правда?

На этот раз дог не показался мне таким славным, потому что сел между мной и дверью и уставился на меня очень строгим взглядом.

– Что это значит? – рассердилась я.

– Это значит, что вам придётся остаться здесь, – объяснил горбун.

– Почему?

– Во-первых, ваше общество мне нравится, а во-вторых, если вы уйдёте на кухню, туда может придти и преступник. Вы, конечно, не забыли, что один из посетителей этого славного дома преступник?

Если Дружинин был преступником, то он, к тому же, был и садистом, потому что ему доставляло удовольствие пугать меня, постоянно напоминая об опасности и разговаривая намёками. Кого он имел в виду? Себя? Если так, то наглости ему было не занимать.

Меня всегда удивляло, как спокойно ведут себя герои детективных романов. Они ходят поодиночке по дому, где убийства следуют друг за другом с беспорядочностью, не позволяющей установить, кто же этим занимается. Читая, понимаешь, что на месте хладнокровных англичан русские дрожали бы от страха и старались держаться вместе, чтобы и свидетелей иметь, и связать руки преступнику. А теперь я сама оказалась в доме, где совершаются убийства, и, как это ни странно, тоже не дрожу от ужаса, не вскрикиваю от каждого шороха и даже, по глупости, открываю дверь каждому гостю. Правда, у меня было большое преимущество перед героями детективов: я знала, кого собираются убить, и даже приблизительно знала, кто собирается убить. На минуту в голову закралась страшная мысль, что всё моё спокойствие рухнет, если выплывет какой-нибудь факт, неоспоримо доказывающий, что мы зря обвиняем горбуна. Наверное, я была бы счастлива, что этот обаятельный наглец чист от подозрений, но каково будет строить новую версию и выискивать нового преступника. Вот тогда настанет период метаний и опасений, и каждый из окружающих Иру людей будет под подозрением.

– Я не забыла и теперь намерена опасаться всех подряд, так что, будьте любезны, пересядьте на другой конец дивана.

– И вы не побоитесь остаться с глазу на глаз с Денди? – спросил Дружинин.

– Я с ним уже оставалась.

Ларс с саркастическим видом взирал на нас, Петер серьёзно и хмуро листал какой-то журнал, а я чувствовала себя невероятно глупо.

– Почему вы не спрашиваете о моей работе? – поинтересовался горбун.

– Как же она продвигается? – холодно спросила я.

– Что касается перевода Некрасова, то неважно продвигается. Зато у меня возникла мысль…

Его мысль и, главное, её изложение так меня заинтересовала, что я перестала обращать внимание на окружающих и следила только за сюжетом его будущего романа. В разбор кое-каких деталей он втянул меня настолько, что незаметно для себя самой я сначала высказала несколько своих соображений, а потом мы вместе вовсю обсуждали его героев, вводили новых и развивали разные эпизоды.

– Жанна, подойди сюда, – прервала нас Ира.

Нелегко было обнаружить себя среди людей, одержимых самыми насущными проблемами и очень далёких от изящного замысла Дружинина.

– Ненормальная! – прошипела Ира мне в самое ухо. – Свистнул тебе твой красавец, а ты и растаяла! Ларс уже рассказал мне о графине. Неужели тебе не ясно, кто отравил воду?

Прекрасный вымышленный мир исчез, а на лицо горбуна вновь упала тень.

– Неизвестно, может быть, я ошиблась, – попробовала я защититься.

Но Ира была убеждена в обратном.

– Увидим, – недобро усмехнулась она. – Но ведь ты не отрицаешь, что я теперь вдова и убитая девушка нам не привиделась?

– Я этого не отрицаю, но совсем не обязательно, что их убил Дружинин.

После того, как мы уютно обсуждали будущую книгу горбуна, мне было особенно мучительно представлять его в роли преступника.

– Опять ты за своё! – отметила Ира и вновь очень недобро скривила губы. – Тогда скажу тебе ещё одну вещь, только боюсь, что она тебя огорчит.

– А именно?

– Этой ночью в комнате, в которой меня поместили, кто-то пытался открыть окно.

– Кто?

– Я, как ты понимаешь, очень испугалась, вскочила, что-то опрокинула на пол. Потом оказалось, что упал столик. Наверное, того, кто пытался ко мне влезть, испугал шум, потому что скрип прекратился. Я думала, что он ушёл, отдёрнула штору и выглянула из окна, но тут он побежал прочь.

– Высокий он или низкий? Толстый? Тощий? Кого он тебе напомнил? Ну, хотя бы приблизительно!

– Это был ОН! – прошептала Ира.

– Но так ты могла его разглядеть?!

– Я не видела его лица. Я видела только силуэт. У этого человека был горб. А ещё мне показалось, что он прихрамывает.

– Ты уверена?

– Я могу поклясться, что ко мне пытался пробраться именно чёртов Дромадёр, потому что хоть я не видела лица, но других горбатых я не знаю, а у него был горб, это совершенно точно. Правда, Ларс и уверяет, что я могла ошибиться в темноте. Если даже Ларс мне не верит, то как мне доказать полиции, что это была наша скотина?

– Думаю, что никак.

Наконец-то моё настроение полностью соответствовало печальным событиям. Человек, носящий имя моего брата, с которым мы только что обсуждали интереснейшие вещи, был преступником, и на этот раз нельзя было придумать никаких обстоятельств, которые могли бы оправдать горбуна. Всё было предельно ясно: Дружинин подсунул мне свою собаку, создавая иллюзию, что он пытается защитить меня от преступника, а сам поспешил к Ире в надежде, что ему удастся пробраться в комнату, не потревожив её крепкий сон, и тихо убить её, тем самым осуществляя свою месть. Коварный и страшный человек! Я знала остроту глаз своей подруги. Если уж она говорит, что видела горб, значит, так оно и было.

– Надо обо всём рассказать Хансену, – решила я.

Мне уже не было страшно, что я навлеку беду на невинного человека. Всплывали всё новые и новые факты, так что с сомнениями приходилось расстаться.

– Ларс тоже так считает, – сообщила Ира. – Он говорит, что дело полиции доказать его виновность или невиновность, а наша обязанность помогать следствию и не умалчивать ни про одно подозрительное обстоятельство. Он возьмёт это на себя и сам позвонит Хансену. Или это сделаешь ты?

– Нет, пусть Ларс расскажет обо всём, о чём сочтёт нужным рассказать, – отказалась я. – Я не могу.

– Прекрасно. Кстати, сегодня мы может пить кофе спокойно: Дромадёр не выходил из комнаты, а когда стали накрывать на стол, Ларс не спускал с него глаз. Думаю, сэра Чарльза нам опасаться не надо.

– Сэра Чарльза?

– Разумеется. Чего ради ты его звала мистером?

– Мне его так представили, а он не возражал.

– Ну, он человек воспитанный и ничего не скажет, но твой горбун оказал тебе плохую услугу, выставив тебя в таком невыгодном свете перед лордом Олбермейлем.

Мне стало совсем скверно. Пожалуй, разгадка недовольного взгляда англичанина скрывалось именно в вольном к нему обращении. До чего же подлый у него племянник!

– Могу я помочь на кухне? – спросила я.

– Поздно опомнилась, – отрезала Ира. – Не надо было ворковать с Дромадёром.

Понятно, в каком настроении я была, когда меня перехватила Нонка.

– Ты совсем ничего не понимаешь или притворяешься? – спросила она. – Неужели не ясно, что тебе надо уделить внимание Петеру, а не терять время с Леонидом. Он приятный человек, но тебе пора задуматься о семье. Петер – очень обеспеченный человек, а Марта – замечательная девочка, и ты легко примешь её как родную дочь.

Милая Нонна! Мы нервничаем, ищем убийцу, страдаем из-за горбуна, а она занята устройством семейного счастья своей подруги. Но, во-первых, я не привыкла навязываться человеку, которому, может быть, не нравлюсь, и, кроме того, сейчас я не могла думать о ком-то ещё, кроме Дружинина.

– Поговорим об этом потом, – попросила я. – Это так неожиданно.

Если уж даже Нонна возмутилась, значит, я сказала невероятную глупость.

– Неожиданно?! Да я толкую об этом почти с самого твоего приезда!

Хорошо, что в прихожую выглянул Ларс, а то бы мне не избежать длинной и страстной отповеди.

– Где Ирина? – спросил датчанин.

Лицо его жены стало замкнутым и отчуждённым.

– На кухне, – резко ответила она, не глядя на него.

Вздохнув, Ларс проследовал мимо нас по указанному адресу. Что он говорил Ире, я не знаю, но что-то очень короткое, так как Ира почти сразу же ушла в гостиную, унося какое-то блюдо.

– Нонна! – позвал Ларс.

Моя подруга прервала разговор и пошла на зов. На этот раз не стал задерживаться Ларс, и, не успела я подумать, как противно возвращаться в комнату, где находился горбун, как датчанин уже подошёл ко мне.

– Жанна, я ведь предупреждал, чтобы вы не разговаривали с Леонидом о литературе! – раздосадовано проговорил он. – Вы забываете, что это не я, не Нонна и не Ирина. Он привык очень строго, часто незаслуженно строго судить чужие мнения.

Очень гадко услышать такое, особенно, когда жалеешь, что человек, с которым было так интересно говорить, оказался негодяем. Выходило, что интересно было только мне.

– Что вы ему наговорили? Он слушал вас с таким выражением, что мне хотелось дать ему пощёчину. Не забывайте, что ему интересно только его мнение, а остальных он считает невеждами и дураками. Ради вас, ради вашего спокойствия умоляю вас не давать втягивать себя в разговор. Не дай, Бог, он на свой лад переиначит все ваши беседы и выведет вас в какой-нибудь своей книге в таком облике, что вы будете оскорблены. Неужели вы не видите, что он неспроста крутится возле вас?

Я молчала, потому что в горле у меня стоял ком, да и отвечать мне было нечего.

– Что вы ему дали?