Текст книги "Рядовой свидетель эпохи."

Автор книги: Василий Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

Все они и еще многие другие, пока не вспомнившиеся мальчишки и девчонки 1930 годов, разного тогда возраста, разной национальности, разных характеров, разного додетдомовского домашнего семейного воспитания, дети родителей, принадлежащих к разным социальным слоям общества, встретились в трагический момент своей жизни – в момент потери семьи и родного крова. И каждый из них невольно заменил друг другу на долгие годы в какой-то мере семью. Эта замена не сразу ощутилась, не в первый день, не в первую неделю, не в первый год, а для некоторых, может быть, не ощутилась никогда. Но это было.

Было бы несправедливо не вспомнить тех, кто самоотверженно, не считаясь со временем, порой воюя с нами, стремились вывести детдомовцев на праведный путь. Вот далеко неполный список их имен:

Директоры Ростовского детдома: 1935 – 1941 годов: Титор, Капустин, Кузнецов , Мороков И.А., Тёткин, Засовин, Чернышевич, Уткина Е.П. Завучи: Пятунин В.Н., Соловьева А.А., Иванов СМ...

Воспитатели, пионервожатые, инструкторы практического обучения и другие сотрудники ростовского детдома: Флоринская (Лапина) О.Г., Ушаков Олег, Бухвостов С.И., Касаткин И.М., Гусев М. , Гусева А., Гусев Сергей, Сабиров Карим, Коромыслов Женя, Милославская (Воронина) Л.Г., Соловьев Сережа, Куркин Костя, Софья Алексеевна (воспитательница, фамилию не помню), Л. Кваскова, тетя Катя, повар, тетя Ядя (завхоз),..

Среди ветеранов-сотрудников детдома следует особенно выделить семью Гусевых, проживавшую на территории Яковлевского монастыря по соседству с нашим жилым корпусом, глава семейства – дядя Миша Гусев (отчество не помню) и его жена тётя Шура Гусева (отчество тоже не помню) на протяжении всего времени, о котором идет наш рассказ, постоянно работали в детдоме. Дядя Миша выполнял всю самую тяжелую работу, связанную с обеспечением жизнедеятельности детдома. Он был одновременно или периодически и дворником, и разнорабочим, и сторожем, и истопником, и конюхом – возчиком, и скотником. Периодически детдом держал лошадь, корову, свиней, рядом с монастырем, на берегу озера был большой детдомовский покос.

Официально перечисленные должности, видимо, были положены по штату, и их выполняли, наверное все семейство Гусевых, у них было еще 5 или 6 детей. Иногда на должность истопника на зиму нанимался отдельный человек, всегда какой-нибудь бездомный бродяга или вышедший из заключения бывший воспитанник этого же детдома. В 1940 – 41 годах в детдоме стал тоже временами работать подросший на наших глазах до взрослого парня, младший из Гусевых – Сергей. Он был то пионервожатым, то воспитателем. С ним мы еще дружили, когда он был подростком и участником многих наших детдомовских затей. Когда он стал охотником, то стал часто брать нескольких мальчишек с собой на охоту, что было для нас желанным развлечением.

К великому сожалению, и он и его брат Леша погибли на войне. Вечная им память.

ЗАВУЧ СЕРГЕИ МИХАЙЛОВИЧ ИВАНОВ

В 1938 году продолжались ощутимые благоприятные изменения в образе жизни детдомовцев, начавшиеся заметно обозначаться в 1937 году. Это было, конечно, явно выраженным следствием того большого внимания и усилий, которые обратили на детдом городские власти, партийная и комсомольская общественность, начиная с зимы 1936 года.

Летом 1938 года специально для детдома был организован отдельный небольшой пионерский лагерь в селе Вощажниково, которое находилось в Борисоглебском районе, примерно в 30 километрах от Ростова. Лагерь этот расположился в сельской школе. Основная цель этого лагеря заключалась в том, чтобы в него вывезти из города на лето всех детдомовцев. Обычно в общегородской пионерлагерь детдому выделялось всего лишь 10—15 путевок, а остальная масса детдомовцев оставалась летом в стенах своего Яковлевского монастыря.

А тут вдруг лагерь для всех. Старшие ребята с энтузиазмом включились в обустройство лагеря. Перевезли на выделенных городскими властями автомашинах кровати, матрацы, другие постельные принадлежности, посуду, продукты. В том лагере провели месяца два. Много купались, гуляли по лесам, по окрестностям, много играли в лапту, сдавали нормы на значок БГТО – «Будь готов к труду и обороне», участвовали в спортивных соревнованиях. (До сих пор хранится у меня диплом за 1-е места по прыжкам в высоту – 1,25 м. и прыжкам в длину – 3,70 м. на олимпиаде детдомовского пионерлагеря). О Вощажниковском детдомовском пионерлагере остались самые теплые воспоминания. Помнятся многие имена руководителей лагеря и пионервожатых: Нина Ивановна Касаткина, начальник лагеря, Володя Истратий, физрук, Женя Коромыслов, Олег Ушаков -пионервожатые.

Но особенно незабываемые впечатления остались у меня о ростовском городском пионерлагере «Борок», в котором мне повезло побывать в 1937, 1939 и 1940 годах. Расположен он был за Борисоглебом, в сосновом бору, на берегу чудесной, чистейшей воды, глубокой речке Устье. Ежедневные купанья, прыжки в воду с довольно высоко поднятой над водой доски-трамплина на крутом берегу омута, походы по окрестностям, на раскопки древнего городища у Акуловой мельницы, массовые игры, частые спортивные соревнования, утренняя общелагерная физзарядка, вечерняя общелагерная прогулка после вечерней линейки перед сном, кино, стрелковый кружок, в котором можно было настреляться вдоволь из малокалиберной винтовки, сдать нормы на довольно редкий, а потому очень уважаемый в среде подростков, значок «Юный Ворошиловский стрелок». Все это – лишь коллективные мероприятия. А между ними – полная свобода и на реке, и в лесу. Ловля раков, которых в реке было множество, ловля рыбы на удочку, на перемет, вершами, путешествия на импровизированных плотах из сплавных бревен по петляющей речке, беганье по вертлявым бревнам плывущей плотной массы бревен во время их сплава и много – много других преинтересных развлечений. В лагере «Борок» завязалась хорошая, крепкая дружба с городскими ребятами и девчатами – Коля Козлов, Саша Чугунов, Валентин Розанов, Саша Вохтин, Екатерина и Тамара Никехины, сестры Татьяна и Ольга Новотельновы...

Одним из самых интересных самодеятельных развлечений были ночные тайные купания небольшой мальчишеской компанией в темные, душные ночи в нашем любимом омуте. В одну из таких темных душных ночей, плавая в черной воде, заметили со стороны воды у обрыва в воде какие-то копошащиеся тени. Насторожились, осторожно подплываем, видим голых мужиков, что-то достающих из под воды. Поздоровались, потом уж на берегу познакомились. Оказалось, это был директор сельхозтехникума, Николай Васильевич Горлов с приятелями, они доставали вытаскивали раков из нор под берегом у омута. Именно воспоминание о той ночной встрече с ловцами раков в случайном разговоре с близким товарищем по Воздушной академии имени Н.Е. Жуковского капитаном Михаилом Коробковым много лет спустя, послужило началом моего длительного знакомства с интересной семьей педагогов ростовского сельхозтехникума – Николаем Васильевичем и Марией Алексеевной Чижиковыми, проживавшими в одном доме с Н.В. Горловым, а через них поближе познакомиться и с самим Н.В. Горловым.

Детдомовцы знали его и ранее. Время от времени он помогал детскому дому сельхозпродуктами с учхоза, детдомовцы приглашались иногда на техникумовские праздничные вечера, на занятия в различные кружки. Но самой главной его заслугой, заслугой перед городом, было то, что в течение многих предвоенных лет и в военные годы он плодотворно руководил самым многочисленным техникумом города, создал дружный коллектив высококвалифицированных педагогов, подлинных интеллигентов, сделавший, опираясь на этот коллектив, техникум очагом подлинной культуры в городе.

В доме том, где проживала еще третья семья педагогов сельхозтехникума – семья Григория Федоровича и Варвары Александровны Соболевых, мне довелось провести много интересных дней в 1960 – 1970-х в семье Чижиковых. В этом гостеприимном доме бывали многие интересные люди. При мне – Николаи Николаевич Померанцев, известный знаток колокольных звонов, организовавший первую запись Ростовских звонов в 1962 году, писатель Е. Дорош. Еще раньше там бывали архитектор-реставратор Б.С. Баниге, руководивший реставрацией Ростовского кремля после урагана 1953 года, академик АН СССР Сукачев. Е. Дорош посвятил семейству Чижиковнх много страниц в своей повести «Иван Федосеевич уходит на пенсию», одной из книг своего известного «Деревенского дневника». Постоянно посещали тот дом многие бывшие сотрудники ростовского сельскохозяйственного техникума и, вообще, городская интеллигенция (в самом хорошем смысле этого слова): Л.Л. Смирнова, Н.М. и А.М. Кувыркины, Е.В. Зозова, М.А. Тюнина, В.Н. Лапин, О.Г. Лапина (Флоринская), П.П. Благовещенский, Н.К. Кратирова, многие другие. Все это следствие деятельности дружного педагогического сообщества, созданного Николаем Васильевичем Горловым.

В исключительно доброжелательной семье М.Н. и Н.В. Чижиковых в трудные военные и послевоенные годы по многу дней «паслись» многочисленные племянники, внучатые племянники, затем дети этих племянников. Вишневские, Симоновы... В их числе – дети профессора истории Н.М Коробкова. Находили здесь помощь, материальную и моральную поддержку и просто знакомые, попадавшие в трудные положения. В 1943 году в этой семье выходили совершенно истощенную во время пребывания в блокадном Ленинграде племянницу Татьяну Вишневскую, студентку ленинградской сельхозакадемии, снятую в тяжелейшем состоянии с поезда в Ярославле.

Сын же их, Аркадий, примерный ученик, увлекающийся биологией, общественник-комсомолец, надежда семьи, призванный в армию после окончания 10 класса осенью 1940 года, пропал без вести в первые дни войны у самой западной границы в районе города Замбрува. Всю свою последующую жизнь Мария Алексеевна, Николай Васильевич и их дочь Людмила Николаевна безутешно скорбили о нем...

Тут я забежал далеко вперед. До этих времен тогда было еще очень далеко, шел только безмятежный 1940 год, и впереди у нас был прощальный лагерный костер.

Тот прощальный лагерный костер 1940 года, оказавшийся последним пионерлагерным костром в моей жизни, помнится и сейчас. Пионервожатый отряда Володя Романов поручил нам двоим – мне и Владимиру Балакиреву, моему однокашнику-детдомовцу, разработать и осуществить военизированную операцию у костра с выстрелом из винтовки. Мы эту операцию задумали так: выроем заранее около выбранного места для костра на сухом месте одиночный окоп, один заберется в него с винтовкой, другой закроет его и замаскирует сверху, и когда все расположатся около костра, и он торжественно будет открыт и зажжен, из окопа неожиданно возникнет боец-пограничник с винтовкой и пальнет в небо. Задумали – сделали.

Присмотрели заранее в недалеком Шипинском лесу полянку на возвышенном сухом месте, вдень, когда должен состояться костер, во время «мертвого часа» после обеда перенесли туда кроватный деревянный щит размером, примерно, метр на два, аккуратно, разметив по щиту, сняли дерн, оставив бортики для опоры щита, вырыли окоп глубиной метра полтора, вынутую из окопа землю отнесли на щите в сторону и разбросали. Яму закрыли кроватным щитом, сверху на него положили аккуратно дёрн. Натаскали дров, хвороста, для того, чтобы им закрыть место засады, разыграли по жребию, кому кем быть и встали в дозор ждать прихода отряда. Как только отряд показался на дороге к месту будущего костра, приподняли щит, мой напарник залез с винтовкой в засадный окоп. Я тщательно замаскировал засаду. На щит аккуратно положил дерн, сверху – хворост, разжег на месте будущего костра маленький костерок и стал подносить дрова для костра, не подпуская никого к тому месту, где лежал хворост, следя за тем, чтобы никто не расположился совсем рядом с замаскированным окопом и не обнаружил раньше времени нашей засады.

Потом было торжественное краткое открытие прощального лагерного костра, сказано несколько слов о том, что международная обстановка очень тревожна, что каждому надо быть готовым к защите своей Родины. Затем слово предоставлено было мне для прочтения стихотворения о пограничнике в дозоре. Подложив весь хворост с нашего тайника в костер, прочитал небольшое стихотворение, особенно громко выкрикнув последние слова – условный сигнал к тому, чтобы пограничник восстал из засады. Так и случилось: земля разверзлась, из-под земли возникла фигура, замаскированная ветками, прозвучал выстрел вверх. Затея удалась на славу. Аплодисменты, крики восторга были искренними и продолжительными, пионервожатый был очень доволен, позднее не раз благодарил нас.

С теплым чувством вспоминаю многих сотрудников Ростовского городского пионерского лагеря 1937 – 1940 годов, кто создавал нам условия для интересного, здорового, жизнерадостного летнего отдыха. Елену Сергеевну Горскую, начальника пионерского лагеря, она, выполняя свою хлопотливую должность, иногда покоряла нас красивыми, умелыми прыжками в воду с высокого трамплина; Анну Александровну Соловьеву, старшую пионервожатую, командовавшую всегда, всем и всюду, Андрея Васильевича Соловьева, физрука, Михаила Соколова, военрука, руководителя стрелкового кружка, Нину Птицыну, Володю Романова пионервожатых последнего лагерного сбора.

Большая роль в организации отдельного детдомовского пионерлагеря 1938 года принадлежала новому нашему завучу Сергею Михайловичу Иванову. Он как-то незаметно появился в то лето, в лагере с нами не был, занимался, наверное, ремонтом детдома и подготовкой помещении к зиме. Но дальше вся наша жизнь была связана с этим необыкновенно энергичным, интересным человеком, практически весь день проводившим среди детдомовцев. С его появлением дело, начатое ростовскими комсомольцами в 1936 году, приняло устойчивое прогрессирующее продолжение. Множились различные кружки, появился стрелковый, физкультурный, музыкальный, драматический кружки. Всех ребят распределили по мастерским: кого в сапожную к дяде Сереже Бухвостову, кого в столярную к Касаткину Ивану Михайловичу. Девчата все и раньше работали в швейной мастерской, шили что-нибудь для себя.

Теперь ребята, спрятав подальше свои рогатки и дробовики, с удовольствием стали по вечерам, после приготовления уроков, работать в этих мастерских. Многие из нас научились подшивать себе валенки, чинить ботинки. Другие, работавшие в столярной мастерской, с подсказки и под присмотром столяра (он именовался теперь инструктором столярного дела, также как и сапожник – инструктором сапожного ремесла) изготовили себе сундучки, с которыми потом и отправились в самостоятельную жизнь. К весне 1940 года изготовили много парниковых рам, разбили большие парники, вырастили там великолепную рассаду помидоров, капусты. Выращенную рассаду подарили в первую очередь своим учителям в городских школах, хватило её и всем сотрудникам детдома, и на свои грядки, которые разбили впервые и во множестве.

Зимой и весной 1941 года мы, – старшие ребята и девчата, вступили в комсомол. Но прощаться с детдомовскими традициями, с рогатками и дробовиками, с набегами на сады и огороды никак не хотелось, а такие традиции явно не соответствовали комсомольскому уставу. И это был нешуточный перелом, конфликт с собственной совестью. Меня сходу выбрали секретарем нашей первичной комсомольской ячейки. Хорошо, что в то время, в последний предвоенный год очень много внимания в стране, по линии комсомола уделялось военно-спортивной подготовке молодежи. Такая работа нам, ребятам, оказалась по душе, и мы включились в неё охотно. В 1941-м году был объявлен по всей стране всесоюзный комсомольский лыжный кросс и всесоюзные комсомольские соревнования по гимнастике. Зимой 1941 года ростовский райком ВЛКСМ организовал даже ночной поход комсомольского актива. За организацию и активное участие в этих соревнованиях наша первичная комсомольская организация была награждена почетными грамотами, которые у меня сохранились до сих пор.

Вообще-то ко всяким грамотам я всегда относился равнодушно, но и не выбрасывал их. За всю жизнь у меня их накопилось много десятков. За успехи в спортивных соревнованиях, за хорошую учебу, за успехи, как по стандарту писали, «в боевой и политической подготовке». Но сейчас, когда многое стало забываться, я почувствовал их ценность: в них имена многих близких товарищей, руководителей мероприятий, места проведения соревнований, цифры, даты, стиль оформления документов, они сейчас становятся интересными документами той эпохи.

Все перечисленное выше ставшие устойчивыми сдвиги в детдомовской жизни последних предвоенных лет происходили благодаря неустанной деятельности завуча Сергея Михайловича Иванова. Он был подлинным последователем замечательного педагога советского времени А.С. Макаренко. До сих пор я чувствую неоплаченный долг перед ним. Где-то в 1970-х годах бывшая воспитательница ростовского детдома О.Г.Флоринская рассказывала, что в Чухломе, куда эвакуировался детдом в ноябре 1941 году, С.М.Иванов погиб в 1942-м или в 1943-м году. Он с группой старших мальчишек, наверняка добровольцев, с учебной винтовкой отправился арестовывать дезертиров, засевших в каком-то глухом хуторе. Первым же выстрелом оттуда он был убит. Подробности этого события О.Г. Флоринская к моменту моего разговора с ней уже забыла. А я до сих пор никак не соберусь заняться поиском свидетелей того явно незаурядного события. Ни с кем из участников того «боя» мне увидеться не довелось. Да и остался ли кто из них жив после воины, неизвестно. До архивов Ярославля или Чухломы добраться пока не удалось.

ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

В ноябре 1941 года в ожидании эвакуации Рыбинского авиационного техникума в Уфу, я на пару дней отправился в Ростов повидаться с детдомовцами, проститься со ставшими за многие годы родными стенами Яковлевского монастыря. Но вместо детдома застал лишь пустые детдомовские помещения и притихший, пустующий монастырский парк. Оказалось, детдом только-только отправился также в эвакуацию в костромскую глушь, в город Чухлому. Опустела и вторая половина Яковлевского монастыря. Некогда строго охраняемый воинский склад также покинул монастырские храмы. Все запасы военного снаряжения поглотили, надо полагать, вновь формирующиеся пополнения воюющей армии.

Случайно встретился с новой, незнакомой мне директоршей детдома. Она приняла, было, меня за отставшего воспитанника, но, узнав, что я приехал повидаться в бывший свой детдом, пригласила меня на следующий день с собой в Ярославль, где временно разместился детдом. В Ростове она забирала остатки детдомовского имущества и на грузовой автомашине должна была везти его в Ярославль.

Потом произошла все же еще одна встреча в опустевшей нашей обители. Оказалось, что в одной из комнат ночует мой хороший дружок, Павка Лебедев. Он, выпустившийся из детдома еще в 1940 году всего с пятиклассным образованием, помотавшись за минувшие два года по Ярославщине, поработав на разных мелких предприятиях, наконец-то поступил в ростовскую школу шоферов, о чем давно мечтал. И теперь усердно доучивается в этой автошколе, ночуя в опустевшем детдоме. Почти всю ночь проговорили мы с ним у топящейся печки в воспоминаниях о прежней детдомовской жизни, в размышлениях о войне, о неясном и тревожном ближайшем будущем у обоих.

Утром побывали мы с ним в одном из опустевших храмов ранее недоступной территории воинского склада. Поразили, как и в 1937 году в храме Спаса на Песках, изумительной красоты и величественности внутренние росписи, иконостас – все в первозданном виде. Это был единственный случай, когда довелось побывать внутри одного из двух грациозных сооружений Яковлевского монастыря, бывшего всегда нам недоступным и казавшимся таинственным. Под впечатлением увиденной красоты мы отправились в город, каждый по своим делам. Он – в автошколу, я настроился пройтись мимо своей школы на Ильинке, побывать в центре.

И тут совершенно неожиданно на малой высоте над монастырем, от стен которого отошел я всего метров на пятьдесят, со страшным грохотом пронеслась но направлению на северо-запад, явно на Ярославль, тройка наших пикирующих бомбардировщиков Пе-2 с черными масляными подтеками на нижних крыльевых обшивках, тянущимися от моторов. Мимолетное это событие сразу возвратило мысли, находящиеся еще в заоблачности красоты небесной, к тревожной реальности военного времени. Несомненно, самолеты тяжело возвращались на свой аэродром после бомбардировки немцев где-нибудь под Москвой. Наверное, только что ускользнули от немецких истребителей, снизившись до предельно малой высоты, до бреющего полета.

Было ясно, что сохранивший еще свою белизну Яковлевский монастырь служил летчикам хорошим ориентиром по пути домой после выполнения боевого задания. Сейчас этот мимолетный эпизод, тот контраст тяжело возвращавшихся самолетов с неизгладимым только что ощутимым трепетным впечатлением от фресок храма Яковлевского монастыря, кажется чем-то очень знаменательным. Даже пустой монастырь, его стены и надхрамовые купола с позолоченными православными крестами служили своему народу в тяжелой борьбе с врагом. Такими ориентирами, указывающими летчикам дорогу к дому, служили, я думаю, и многие другие церкви, храмы и монастыри во время воины. Врагу они не служили, хорошо служили тем, кто знал их окрестности и то, куда вели от них дороги и тропы.

Глава 2. ХРАМ СПАСА НА ПЕСКАХ

НАШЕСТВИЕ

Год 1937 ознаменовался для ростовских детдомовцев еще одним памятным событием. Весной или в начале лета того года Храм Спаса на Песках покинул долго располагавшийся там воинский склад, оставив на замке входную дверь. Детдомовская братия, обитающая рядом в Яковлевском монастыре, очень быстро прознала об исчезновении военного склада и охраны храма и устремилась осваивать неведомую территорию. Наши-ли пацаны, или соседние с храмом жители, сейчас трудно сказать, потрудились, но замок с входной двери храма вскоре исчез, и храм оказался без охраны и открытым, без присмотра вообще. Каждого, наверное, проникшего тогда впервые внутрь того храма, поразило богатое внутреннее убранство. Красивые фрески, иконы, позолоченные, резные из дерева, обрамления алтаря, стен с низа до верха – все это впечатляло. Проникающие в душу, смотрящие глаза святых останавливали, притягивали к себе. В первые дни, помнится, никто не прикасался ко всему этому великолепию.

Тут, отступив от основного повествования, мне хочется высказать вот какую мысль. Наш народ и церковь должны быть признательны довоенному командованию Красной Армии и, в первую очередь, Наркому обороны того времени – Клименту Ефремовичу Ворошилову, за неприкосновенную сохранность тех храмов, монастырей, церквей и старинных дворцов, в которых до войны размещались военные склады, военные школы, военные училища, военные академии и другие учреждения Красной Армии.

Там все всегда было под охраной и сохранилось в первозданном виде. Помещения, где располагались военные учреждения, окна, двери были целы, кровля, фундамент, внешний и внутренний вид постоянно поддерживались в образцовом состоянии. Самый близкий для москвичей пример – Петровский дворец на Ленинградском проспекте, в Москве, что почти напротив аэровокзала. В нем с 1923 года до осени 1941 года и с 1956 года до 2002 года располагались многие службы, подразделения и руководство Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е.Жуковского. Московский нынешний мэр и московское правительство сделали один из самых позорных шагов своей деятельности, отняв в 2002 году у Воздушной академии этот дворец, перенаселив тем самым другие корпуса академии. Ходят слухи, что дворец приватизирован, неясно, правда, кем, и очень сомнительно – сохранят ли новые хозяева дворец в том виде, в котором его бережно многие десятки лет сохраняла ВВИА имени Жуковского.

Судя по тому, как бесцеремонно московская власть прихватила другую территорию, принадлежащую ВВИА имени Н.В.Жуковского удома № 12/8 по Петровско-Разумовской аллее, в котором размещаются три факультета академии, и построило вплотную к этому историческому корпусу (в нем во время войны Марина Раскова формировала женские авиационные полки), какую то экзотическую чертовщину, Петровский дворец нынешняя алчная московская власть не сохранит. Это было сказано к слову. Возвратимся же снова к 1930-м годам.

Тогда же, в 1937 году, ростовские детдомовцы устремились в первую очередь на чердак, на крышу храма, к куполам по узкой пристенной кирпичной лестнице где, как хорошо было известно по опыту постоянного лазания по башням Яковлевского монастыря, должны были гнездиться голуби, галки, стрижи, летучие мыши. Это всегда привлекало, голуби, приготовленные на костре, были в те годы редкой дичью, деликатесом, желаемым дополнением к не очень обильному детдомовскому столу. Оперившихся птенцов постоянно кто-то пытался приручить, безуспешно конечно, само лазание по чердакам, по крышам, по барабанам куполов было одним из любимейших развлечений мальчишек – детдомовцев в то время.

Между тем дело быстро дошло до варварского разрушения внутреннего великолепия Храма Спаса на Песках. Стали исчезать иконы, но детдомовцы, я уверен, к этому никакого отношения не имели. Над этим, наверное, поработали люди из числа окрестных жителей, понимающих толк в древней живописи. Мы же, детдомовцы, как я припоминаю, были грешны в том, что приватизировали, если говорить современным языком, несколько позолоченных резных деревянных столбов– обрамлений, притащили их в детдом и украсили ими сцену нашего зала, где происходили собрания, вечера, репетиции художественной самодеятельности. Ни железные решетки, ни доски, ни половые плиты, ни кресты с прихрамовых могил нам не были нужны. Вандализм внутри храма длился несколько месяцев.

Детдомовцы в основном обосновались наверху, добравшись до главного купола. Помню, как однажды удивился, увидев на главном куполе довольно широкое, в один кровельный квадратный лист, отверстие. Еще накануне, осваивая крышу храма, мы с кем-то размышляли, как бы проникнуть внутрь главного купола, посмотреть, что там находится. А на другой день видим: путь туда открыт. Позднее стало ясно – кто-то еще вслед за нами, а иногда и опережая нас «осваивал» храм. Теперь в главный купол можно было залезть. Сначала каждый, кто мог туда забраться, побывал в куполе из любопытства, посмотреть, что в нем, или взглянуть оттуда на город, на озеро, на заозерье. Потом купол стал местом, где можно было спокойно поиграть в карты. На спички, на порох, на скудное денежное достояние, на пайку хлеба. Затевали порой беготню по всему храму, кирпичные бои возле него, среди могил. Потом, по чьей-то подсказке из взрослых местных жителей, переключились на раскапывание склепов.

ЭКСКУРС В ИСТОРИЮ

Спустя много лет после тех детдомовских событий, где-то в начале 1960-х годов в путеводителе по архитектурным памятникам Ростова – Ярославского В.С. Баниге мне встретились такие строки, заставившие призадуматься:

«Татаро-монгольское нашествие, обрушившееся на Русь, довершило распад некогда могучего Владимирского княжества. Владимир после захвата в 1237 году татарами лежал в развалинах и на долгие годы перестал быть религиозным и культурным центром северовосточной Руси. На смену ему стал, уцелевший, Ростов. Здесь при епископском дворе возродилось великокняжеское летописание, отличительной чертой которого является его общерусский патриотический характер. Особенно интересен летописный свод княгини Марии, составленный в виде некрологов русским князьям, погибшим от татарских мечей за нежелание предать интересы Русской земли. Наиболее яркие строки летописи посвящены мужу Марии – ростовскому князю Василько... Василько был одним из организаторов русского ополчения 1338 года. В несчастливой битве на берегах реки Сити тяжело раненый князь был захвачен татарами. По словам летописи, татары много «нудили» Василька «быти в их воле и воевати с ними», но князь остался верен родине и был зверски убит.

В 1262 году вспыхнуло народное «вечевое» движение против татаро-монгольского ига, руководимое из Ростова».

Затем в книге В. Баниге было еще вот это:

«... Спасский, что на Песках монастырь был основан во второй половине XIII века княгиней Марией – дочерью тверского князя Михаила и женой князя Василька Ростовского. Основательница монастыря княгиня Мария в 1271 году была погребена под Спасской церковью, что и послужило поводом для переименования монастыря в «Спасский, что на Песках княгинин монастырь».

После этих строк обожгла мысль: мы резвились, довольные новым развлечением, на могиле замечательной русской патриотки древности – ростовской княгини Марии и не ведали о том. Удивляло вместе с тем то, что об этом примечательном историческом событии ранее нигде не приходилось читать. Позднее, в 1980-х годах встретился еще небольшой материал о княгине Марии в «Путеводителе по Ростову и окрестностям» М. Тюниной, жительницы Ростова-Ярославского:

«Василько погиб 27 лет. Его жена Мария после гибели мужа, оставив «в миру» двух малолетних сыновей, основала на окраине Ростова монастырь Спаса на Песках, постриглась в монахини и занялась летописанием. Это была образованная женщина, возможно, единственная в те годы на Руси женщина – летописец». В сноске к этим словам в книге М.Н. Тюниной есть такое примечание: «Академик Д.С. Лихачев, изучая Лаврентьевскую летопись в той части, где говорится об этих событиях и о некрологах по убитым монголами князъях, выдвинул обоснованную гипотезу о том, что эта часть летописи создавалась в Ростове и автором ее была жена князя Василия Константиновича Мария, записи в науке получили название «Летопись княгини Марии». Материалы исследования опубликованы в книге «Русские летописи, 1947г.»

Приведенные строки из книг Б.С. Баниге и М.Н. Тюниной очень меня заинтересовали, но эта интереснейшая информация лежала далеко от области основной моей научной деятельности (Неизлучающая теплорадиолокация) и заняться поисками сведений о Летописи княгини Марии мне никак не удавалось. Периодические случайные, не очень настойчивые поиски мало что давали. Не удалось найти даже упомянутых М. Тюниной «Русских летописей», изданных в 1947 году. Первое беглое знакомство с Лаврентьевской летописью также ничего не прояснило. Удивило то, что имени княгини Марии нет и у известных русских историков: ни у Карамзина, ни у Соловьева, ни у Рыбакова, ни у других, касающихся событий XIII века. Нет этого имени и в «Советской исторической энциклопедии», изданной в 1965 году. Нет его даже в прекрасно изданном возродившимся Яковлевским монастырем «Православном календаре 2002. Святыни Ростова Великого».