Текст книги "Рядовой свидетель эпохи."

Автор книги: Василий Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

На праздничном выпускном ужине наших ближайших строевых командиров не было видно. Не помню, были ли они на том торжественном ужине вообще. По меньшей мере у нашего столика они не появлялись.

Перед этим окончившие училище с отличием приглашались в отдел кадров училища, там нам объявили, что согласно положения о выпуске из училищ Вооруженных Сид, нам как окончившим училище с отличием предоставляется возможность самим выбрать место дальнейшей службы. Заранее нами уже продумывался этот вопрос – называю Государственный научно-исследовательский испытательный институт Военно-воздушных сил – ГК НИИ ВВС.

Наконец, объявляется торжественное построение, приказ Главкома ВВС пришел. На этом построении нам зачитывается приказ Главнокомандующего Военно-воздушными силами страны о присвоении нам военных званий «техник-лейтенант». Окончившим училище с отличием вручается специальное свидетельство и серебряный значок об окончании училища с отличием.

В том свидетельстве масса интересных деталей.

Во-первых, «Школа» везде напечатана с большой буквы. Наверное, форма свидетельств об окончании военных школ была разработана и утверждена Наркомом обороны еще в 1920-е годы и не изменялась с тех пор. А тогда для малограмотной России слово Школа была действительно понятием с большой буквы, почти святым понятием. Помнили тогда – Ленин незадолго до своей смерти завещал молодежи: учиться, учиться и учиться.

Понятиями с большой буквы в те далекие годы были и Военная Авиация, и Механик, и Техник как специалисты высокого класса, очень нужные стране.

Характерно, что тогда различали и слова «эксплуатация» человека и «эксплоатация» материальной части.

Тот выпускной день был по-настоящему торжественным и радостным для каждого из нас. С того дня я становился дипломированным, высококвалифицированным авиационным специалистом широкого профиля. У меня теперь не только интересная военная специальность, но одновременно и гражданская специальность широкого профиля. Эта специальность не только формальная, официальная, дипломированная. Я ощущаю в себе силу полученных знаний, способность и уверенность успешно работать по любому направлению своей широкопрофильной специальности, со всем комплексом авиационных приборов, автопилотов, электротехнического и радиотехнического оборудования самолетов.

Здесь мне хочется отметить очень высокий уровень, как теоретический, так и практический, советского среднетехнического образования. Мне довелось учиться в авиационном техникуме (1-й, 2-й курсы), закончить танковую полковую школу, авиационное среднетехническое военное училище. Теперь с высоты прошедших лет, с позиции высшего образования и большого опыта научно-исследовательской работы могу оценить уровень и среднетехнического и высшего инженерного образования того времени. Особенно добротно было поставлено изучение в техникумах того времени теоретической механики по известному учебнику Николаи, высшей математики по учебнику Тарасова, также весьма популярному. Не говоря уже о специальных предметах. Обстоятельно изучалась физика, хорошо было поставлено черчение. В военных технических школах хорошо было организовано изучение материальной части танков, самолетов артиллерийских систем, боеприпасов. В среднетехнических военных училищах также было великолепно поставлено изучение материальной части боевой техники, а также изучение электротехники, радиотехники и конкретных радиотехнических систем.

Помнится, как сокрушался о том, что он не поступил учиться после 7-го класса школы в авиационный техникум, а продолжал учиться в 8– 10 классах мой хороший старший товарищ, бывший наш пионервожатый в ростовском пионерлагере «Борок» Володя Романов. Мы с ним снова встретились осенью 1941 года в Рыбинске, в студенческом общежитии, которое было общим и для студентов авиатехникума, и для студентов авиаинститута. Я тогда поступил после 7 классов в авиатехникум, а он после 10 – в авиаинститут. Как-то при встрече на подготовке к занятиям за одним столом в общежитии он и высказал такое свое откровенное сожаление, очень удивившее тогда меня.

В тот же сентябрьский день 1948 года, после того, как мы прикрепили к гимнастеркам погоны, состоялся прощальный торжественный ужин. Сидим не за общими курсантскими столами, а за отдельными на 4 персоны столиками, покрытыми белыми скатертями. Возбужденные, радостные, одетые с «иголочки» в офицерское обмундирование. Со мной за одним столом Александр Исаичкин, Владимир Манов, Владимир Смирнов. В течение всех полутора лет мы держались вместе.

Командование училища поздравляет нас с окончанием учебы, желает успехов в предстоящей нашей работе в интересах Советских Военно– воздушных сил. Из алюминиевых солдатских кружек пьем водку, но не пьянеем. От командования идут также товарищеские советы и наставления, как начинать новый этап своей жизни.

Подсаживаются к столику преподаватели, пьем с ними. К ним у нас самые теплые чувства благодарности за полученные знания. Они это знают и отвечают взаимностью. Идут задушевные беседы, они интересуются, кто куда назначен, дают добрые советы... Незабываемый вечер.

Глава 8. В ИСПЫТАТЕЛЬНОМ ИНСТИТУТЕ

ПЕРВЫЕ ДНИ

После отпуска, в конце сентября 1948 года прибыл я в отдел кадров ГК НИИ ВВС – Государственного Краснознаменного научно-испытательного института Военно-воздушных сил СССР. Основные структуры института тогда находились рядом с платформой «Чкаловская» ярославской железной дороги. В отделе кадров получил я назначение на должность техника-испытателя старшего в 4-е Управление, которое находилось недалеко от города Ногинска (ныне Богородск) Московской области.

Управлениями в том институте именовались крупные подразделения, занимающиеся испытаниями определенного вида авиационной техники. Одно – самолетом в целом, другое – двигателем, третье определенным видом оборудования и так далее. Меня, наверное, как имевшего дело с танковыми артиллерийскими системами, кадровики посчитали наиболее подходящей кандидатурой в управление испытаний авиационного вооружения. Так, по крайней мере, мне подумалось. Конечно, сначала мне показалось, что меня назначают не по специальности, однако кадровики быстро убедили меня в обратном.

При выходе из электрички в Ногинске столкнулся с верным товарищем, однокурсником по серпуховскому же авиационному училищу – Александром Исаичкиным, назначенным туда же, куда назначен и я. Обрадовались – вместе учились, вместе будем работать.

До 4-го Управления ГК НИИ ВВС добирались сначала на трамвае до окраинного поселка Глухово, знаменитого текстильного пригорода Ногинска, затем километра три пешком до так называемого полигона. Место это мне сразу понравилось. Кругом лес, недалеко от города, от которого до Москвы ходит электричка. Военный городок огорожен, как обычно, забором, вход через проходную. Рядом с городком, метрах в ста от его забора, в лесу же, находится гостиница для одиноких офицеров, жить нам предстоит в ней. Сам военный городок представляет собой ряд добротных кирпичных зданий современного по тому времени вида. В них находятся, как мы очень быстро узнали из разговоров с первыми же знакомыми, служебные помещения, лаборатории, администрация, столовая, различные склады. Рядом располагается аэродром. В структуру Управления входит испытательный полк. Кроме аэродрома к территории городка примыкают так называемые трассы, протяженные участки местности. На них проводятся наземные испытания авиационного стрелково-пушечного вооружения, различные взрывные работы с бомбовым вооружением и другие подобные работы. Дальше простирается огромная территория испытательного полигона, на которой выставляются различные цели, по ним идет стрельба и бомбометания с самолетов. Весь перечисленный комплекс и называется 4-м Управлением ГК НИИ ВВС. Такое же наименование значится и в открытом почтовом адресе учреждения.

Этот военный городок существовал давно, кажется еще с 1920-х годов, раньше он назывался просто полигоном, на нем испытывал различное вооружение истребителей еще сам В.П. Чкалов. Особенно понравилась гостиница, расположенная рядом с работой, в лесу. Можно будет заняться спортом на свежем воздухе, особенно лыжами. Километрах в двух от самого военного городка находится небольшой жилой поселок – дома, где живут семьи офицерского состава института.

Буквально на другой день после того, как мы оформили свое прибытие на место нашей предстоящей служебной деятельности и поселились в гостинице, нас привлекли к мероприятию, типичному в воинской службе любой воинской части – похоронам скоропостижно скончавшегося капитана, начальника испытательного полигона 4-го Управления ГК НИИ ВВС. Там же на похоронах узнали и историю его скоропостижной смерти.

После очередной испытательной бомбежки он объезжал территорию полигона. В одном месте увидели они с шофером валяющуюся неразо– рвавшуюся бомбу. Остановились. Капитан пошел осматривать бомбу. Постоял, походил вокруг, затем слегка пнул бомбу ногой... Раздался взрыв, и капитана не стало. Гроб на похоронах был закрыт. Это печальное событие осталось в памяти как одно из первых впечатлений о новом месте службы. Но оно поучительно и сейчас, когда всякие неразорвав– шиеся боеприпасы снова вошли в нашу повседневную жизнь. Каждому читающему эти строки нелишне будет напомнить: неразорвавшийся боеприпас не любит, когда с ним обращаются непочтительно, тем более, когда его пинают ногами. Похороны несчастного капитана скоро не то, чтобы забылись, а вытеснились из памяти другими впечатлениями от нового места теперь уже офицерской службы.

Во многом хорошими были и бытовые условия на новом месте: рядом с работой жилье в гостинице, в ней живут все одинокие молодые офицеры – сотрудники института. На служебной территории прекрасная столовая. Недалеко от служебной территории – великолепный Дом офицеров, в котором почти ежедневно демонстрируются кинофильмы, устраиваются все праздничные вечера, просто вечера танцев, где собирается много молодежи. Имеется хорошая библиотека, читальные комнаты. Но самое главное – большое внимание спорту. При доме офицеров работает специальный штатный инструктор – организатор спортивной работы, офицер, тогда – капитан Иванов. В его ведении находилась богатая база лыжного и другого спортивного инвентаря, включая охотничьи ружья. Тут же рядом волейбольные площадки, куда летними вечерам стекаются из жилого поселка и из офицерского общежития любители волейбола самого разного возраста и «режутся» до темноты. Плюс ко всему этому, любительскому, частые плановые спортивные мероприятия в масштабах всего 4-го Управления и всего ГК НИИ ВВС. Соревнования по легкой атлетике, массовые кроссы по бегу и лыжные кроссы. До сих пор храню грамоты за первые места в лыжных соревнованиях института, подписанные главным судьей соревнований П. Сте– фановским, известным летчиком-испытателем.

В 4-м Управлении много истинных любителей лыжного спорта, начиная от заместителя начальника управления по научно-исследовательской работе подполковника В.А. Протопопова. Среди них – ведущие инженеры-испытатели, вольнонаемные сотрудники. Условия для занятия лыжным спортом самые подходящие. Прямо у крыльца гостиницы становись на лыжи и – прямо в лес. Это я скоро увижу сам. Там постоянно держится лыжня, в немалой степени за счет того, что буду сам по ней ходить почти каждый вечер. Можно часок побегать по ней и до работы, если вечером намечается какое-либо мероприятие.

Особенно приятно удивило меня то, что во время охотничьего сезона можно взять на прокат ружье. Причем независимо от того, член ты общества охотников или нет, есть у тебя охотничий билет или у тебя его нет. Если ты берешь напрокат ружье для охоты, тебе выдается временное удостоверение на право владения ружьем и на право охоты. Это был пример заботливого, уважительного и доверительного отношения к офицеру Советской Армии, который, я думаю, сложился тогда, когда Наркомом Обороны был Климент Ефремович Ворошилов, исключительно заботившийся, как рассказывали, о командире Красной Армии и красноармейцах.

Об охоте нужен отдельный разговор, ее я не раз уже касался выше. К охоте я неравнодушен с самого раннего возраста. Не как добытчик трофеев, а, в основном, как истинный любитель нашей среднерусской природы. В самом раннем возрасте, как себя помню, жизнь протекала в лесу, под Костромой, на краю торфяного болота и уходящих на север лесов. Недалеко располагалась истинно русская деревня Ломовская с большой ветряной мельницей. Среди самых первых детских воспоминаний – весенний вечер на крыльце одинокого дома, слышится блеяние бекасов, в небе пролетают стаи журавлей, уток, гусей... Отец постоянно с ружьем. Потом уже, взрослым я узнаю, что он и десятник на торфяных разработках, и сторож торфодобывающей машины, и внештатный обходчик леса, и внештатный егерь. В охотничий сезон к нему едут охотники из Москвы, собираются местные охотники. Для него охота, конечно, и дополнительный источник для пропитания семьи. Недалеко от нашего болота много озер, соединяющихся небольшими ручьями. Весной в половодье до этих мест достает Волга, протекающая в пяти километрах , и озера превращаются в сплошное море. Детские впечатления от всего этого привязали навсегда к костромской и ярославской природе. Никакие заморские красоты, красоты жарких стран, Кавказа и Крыма не поколебали этой привязанности. Охота лишь укрепила эту привязанность к лесам средней русской полосы, к лесным болотам, к берегам наших разлившихся рек.

Еще в детстве пришел опыт утиной охоты на озере Неро в Ростове-Ярославском, во время и сразу после войны довелось поохотиться на крупную лесную дичь в Польше и Германии. Но только в начале 1960-х годов стал я официально охотником, накупил постепенно ружей. Присмотрел в лесной деревушке пристанище и обосновался с семейством, в нем в качестве москвича-дачника в окружении старых больших лесов и болот. Довелось ощутить там, в компании с местными охотниками и друзьями московскими охотниками и буйный гомон больших тетеревиных токов, и ночные выходы на глухариные тока, и незабываемую ночную охоту на них.

Но все это было или до работы в ГК НИИ ВВС, или много лет спустя после того. С момента моего перехода в авиацию, то есть с момента поступления в военное авиационное училище, во время работы в ГК НИИ ВВС и до окончания Воздушной академии и адъюнктуры (аспирантуры) при ней на свое увлечение охотой я наложил твердый запрет. Хорошо знал – для охоты необходимы определенные условия и жертвы: жить в сельской местности или вблизи охотничий угодий и иметь много свободного времени. Трата времени – это и есть основная жертва. И хотя первое условие при работе в 4-м управлении было, свободного времени для охоты не оставалось. Тратить его на охоту тогда было нельзя. Необходимо было как следует войти в новую свою работу и стремиться поступить в Воздушную академию – так кратко называли когда-то в начале 1930-х годов Военно-воздушную инженерную академию имени профессора Жуковского. Потом этот, более чем десятилетний пропуск в активном общении с родной природой, с нашими лесами средней полосы я, все же, наверстаю.

Тогда же, у дальней окраины Ногинска предстояла интереснейшая работа и богатая возможность заниматься спортом. Зимой хоть каждый день, хоть по два раза в день ходи на лыжах. Возможность тоже редчайшая, не требовала затраты лишнего времени, и я использовал эту возможность в полную меру. Всю осень отрабатывал лыжные упражнения для рук, много бегал по лесу. На первых же осенних кроссах, в которых принимали участия все подразделения института, показал хорошее время. На первых же лыжных соревнованиях зимой 1948 – 49 годов тоже получились неплохие результаты. Сразу вошел в сборные команды Управления и по бегу, и по лыжам. Это стимулировало к еще более интенсивным занятиям лыжным спортом, и уже следующей зимой я занял сначала второе, а затем и первое место на общеинститутских соревнованиях в поселке Чкаловский. Правда то первое место за мной официально не значилось. Я сдавал предварительные окружные отборочные экзамены поступающих в академии в Москве, и в заявку на лыжные соревнования включен не был. А один из вюоченных в заявку не смог поехать на соревнования, под его фамилией и пришлось идти мне. И приз за первое место – часы достались ему. Вот такие курьезы случались в спорте.

Особенностью спортивной работы в армии, да и вообще в стране, в те времена была его массовость, доступность к нему всех желающих, постоянное внимание к спорту со стороны командования всех инстанции, хорошая обеспеченность инвентарем. Спорт способствовал высокой работоспособности, сохранял здоровье, был необходимым элементом здорового образа жизни военного человека. Такая традиция зародилась еще в далекие 1920-е 1930-е годы.

Наверное, несправедливо будет не назвать руководство 4-го Управления ГК НИИ ВВС того времени. Начальником 4-го Управления был в то время генерал-лейтенант М.В. Гуревич, начальник штаба – полковник Янчук, заместитель по летным испытаниям – полковник Лось, начальник политотдела – полковник Пугин, заместитель по научно исследовательской работе – подполковник В.А. Протопопов, Заместитель по хозяйственной части – полковник Хандурин.

ТЕХНИК-ИСПЫТАТЕЛЬ СТАРШИН

Попал я в отдел управления, который занимался в то время испытаниями следящих систем дистанционного управления орудийными башнями самолета Ту-4. Сразу же меня посадили за изучение описаний таких систем. Удивило и обрадовало то, что эти описания представляли собой сброшюрованные, так называемые, синьки – копии с оригиналов текста на английском языке. Большинство слов в описаниях было либо уже знакомо ранее, либо легко угадывалось.

Сама система дистанционного управления стрелково-пушечными орудийными башнями самолета Ту-4 была чрезвычайно интересной и новой для меня. Ранее ни с чем подобным в училище не приходилось сталкиваться. Это был, как позднее станет понятным, классический комплекс следящих систем автоматического регулирования с развитыми обратными связями. Именно они, системы дистанционного управления орудийными башнями самолета Ту-4, стимулировали в дальнейшем бурное развитие и внедрение подобных следящих систем во многие области техники, производства в нашей стране, приблизили теорию автоматического управления к конкретным реальным объектам техники. Позднее все это стали называть технической кибернетикой.

Нельзя было не восхищаться тем, как воздушный стрелок экипажа самолета – бомбардировщика, находясь далеко от пушечных установок, прицеливается в атакующий самолет, управляя прицельной станцией с оптическим коллиматорным прицелом, и в это же время на цель наводятся стволы тяжелой орудийной башни и даже, при желании, одновременно двух башен, расположенных в разных местах на самолете. (Всего на самолете было 5 двухпушечных орудийных башен). При этом в следящую систему орудийных башен автоматически вводились все необходимые переменные параметры стрельбы, от которых зависит точность попадания снаряда в цель, относительная угловая скорость перемещения атакующего и атакуемого самолетов, дальность до цели, смещение орудийной башни по отношению к прицельной станции, высота полета, плотность воздуха и еще масса всяких других параметров. Высшая степень настоящей автоматизации, живая техническая кибернетика.

В то время 4-е Управление ГК НИИ ВВС, да, наверное, и весь институт были богато оснащены ценным трофейным немецким испытательным оборудованием, полученным сразу после войны по репарациям из Германии. Помнится, среди уникального оборудования была так называемая «цейт-лупа», позволяющая получать фотографическое изображение скачка уплотненного воздуха, отходящего от носка снаряда при вылете снаряда из ствола пушки или пули из ствола пулемета. Электронные часы, позволяющие измерять и фиксировать отрезки времени между двумя сигналами с точностью до миллионной доли секунды, и многое другое подобное уникальное оборудование. Особенно богато были оснащены испытатели магнитоэлектрическими или, как иначе их называли, шлейфовыми (шлейфными) осциллографами. В основном – производства немецкой фирмы «Сименс».

Электронные осциллографы к тому времени у нас в стране производились и использовались и в НИИ, и в учебных заведениях. По крайней мере, мы в училище с ними уже имели дело. Электронный осциллограф позволяет наблюдать исследуемый процесс на экране, но с регистрацией, документированием этого процесса там возникают проблемы. Фиксировать процесс можно только путем фотографирования экрана осциллографа с использованием специальной фотопленки и специального приспособления. При этом получалось лишь мгновенное изображение процесса. Это был существенный недостаток электронных осциллографов.

Шлейфные осциллографы позволяли наблюдать исследуемый процесс или отдельные его параметры во времени и регистрировать их на фотопленку или фотобумагу. Это был, да и сейчас во многих случаях остается, ценнейший инструмент для научных исследований и испытаний различных видов техники. В то время (конец 1940-х годов) в нашей стране шлейфные осциллографы, по моему, не производились. В испытательном институте, по крайней мере, в 4-м управлении ГК НИИ ВВС, пользовались только немецкими и американскими шлейфными осциллографами. По принципу действия шлейфный осциллограф очень прост. Он преобразует сигнал, представленный электрическим током, в угловое отклонение рамки, находящейся в магнитном поле постоянных магнитов. На одной из сторон рамки наклеено маленькое зеркальце, на которое падает луч света, зайчик от которого падает на движущуюся фотопленку или фотобумагу. Чем больше ток в рамке, тем больше угол отклонения рамки, тем больше величина перемещения «зайчика» от зеркальца поперек движущейся пленки. В очень чувствительных шлейфах рамка состоит всего из одного витка очень тонкой серебряной нити, и проблема заключалась в технологии изготовления рамок шлейфов. С другой стороны, такая рамка допускала прохождение по своей цепи только очень слабых электрических токов. Чем слабее электрический сигнал от какого либо датчика, задействованного в испытательном процессе, тем чувствительнее к току, к его изменениям должен быть шлейф осциллографа. Тем легче его пережечь при неосторожности или при ошибке в расчете пределов изменения измеряемых токов. В поле таких противоречий и работал тогда техник-испытатель. Да и сейчас, я думаю, он нередко сталкивается с такой ситуацией, несмотря на широкое внедрение в испытательный процесс ЭЦВМ. Тогда ЭЦВМ у нас вообще не было, зарождались только – только аналоговые ЭВМ, так называемые интеграторы. Они только начинали применяться при моделировании динамики полета самолета.

Основное в работе техника-испытателя нашего профиля в то время было осциллографирование измеряемых параметров. Главная забота при этом заключалась в том, чтобы правильно определить (рассчитать) возможные пределы изменения токов в цепях шлейфов, соответствующие пределам изменений измеряемых параметров, предусмотреть все возможные непредвиденные скачки тока в цепях измерения и не сжечь шлейфы.

Когда объект приходил на испытания, создавалась и проводилась приказом бригада на испытания этого объекта. Главным лицом в этой бригаде был ведущий инженер по испытаниям. Он распределял обязанности по исполнителям, разрабатывал вместе с ними программу и методику испытаний, оформлял акт об испытаниях. В конце всей этой работы писал отчет об испытаниях с выводами о соответствии или несоответствии измеренных характеристик представленного на испытания объекта техническому заданию на его разработку. Все это подписывалось еще различными начальниками (отделов, отделений) и утверждалось начальником Управления. На долю техника-испытателя старшего, кроме обеспечения осциллографирования, приходилась вся конкретная работа по выполнению программы испытаний. Тарировка всех датчиков, расчеты пределов изменений напряжений и токов датчиков измеряемых параметров, выбор шлейфов для осциллографирования, разработка мер по предотвращению выхода из строя (пережигания) шлейфов, первичная обработка и оформление результатов осциллографирования, анализ полученных результатов и представление их в акт испытаний и много еще подобных забот. С этими задачами хорошо справлялись только опытные и грамотные в области электротехники техники-испытатели нашей специальности. Или инженеры-испытатели такого же профиля, если они были в составе испытательной бригады. Эта работа была очень интересной, очень ответственной и находилась под присмотром ведущего инженера, а часто и всех вышестоящих начальников.

Наиболее распространенной ошибкой в этом процессе были ошибки в определении предельно возможных токов, которые могут проходить в цепи записи измеряемого параметра, или неучет непредусмотренных режимов работы испытываемого объекта в целом или отдельных датчиков, сигналы которых регистрируются на шлейфном осциллографе. Неизбежный результат этих ошибок – шлейф перегорел.

За все время своей работы в ГК НИИ ВВС я ни разу не сжег ни одного шлейфа. Но курьезный, неприятный случай, связанный с осцилло– графированием, все же у меня был.

Мне предстояло записать на осциллографе процесс и пределы отклонения от номинального значения напряжения нового стабилизатора напряжения какой-то прицельной станции. Требовалось зафиксировать эти отклонения, очень небольшие по ТЗ, с высокой точностью. Быстро разработал схему измерений отклонения напряжения стабилизатора от номинального значения, скомпенсировал номинальное напряжение стабилизатора от батареи постоянного тока, нашел и включил в цепь измерения блокирующие реле, которые должны были отключать цепь осциллографа при превышении или понижении напряжения стабилизатора выше или ниже допустимого значения или при внезапном выключении стабилизатора напряжения. В цепь измерения отклонений стабилизатора напряжений пришлось включить большое сопротивление, чтобы исключить влияние цепи осциллографирования на работу стабилизатора напряжения. В результате этого максимальный ток в цепи шлейфа при допустимых отклонениях напряжения стабилизатора получался порядка одного микроампера.

Во всем Управлении шлейфов такой чувствительности оказалось всего два, и оба в нашем отделе. Это были уникальные, сверхчувствительные шлейфы немецкой фирмы «Сименс», попавшие в институт, надо полагать, в порядке репараций из поверженной Германии. Максимально допустимый ток у них был всего 2 микроампера. Начальник лаборатории после неоднократных и строгих предупреждений о том, что это – единственные два шлейфа во всем институте, что их надо очень беречь и что в случае, если я их пережгу, я понесу серьезную материальную ответственность, доверил их мне.

Я тщательно спаял всю схему, проверил еще раз все элементы схемы, особенно тщательно проверил по микроамперметрам срабатывание блокирующих реле. Все работало исправно и надежно. Провел первые замеры при работающем регуляторе напряжения, показал первые результаты ведущему инженеру, получил похвалу. Но тут подоспели майские праздники, нам объявили два дня выходных. Шлейфы я из осциллографа вынул и, от греха подальше, отдал на время праздников начла– бу на хранение. Он запер их в железный сейф, стоящий на окне с выставленной рамой.

После праздника работы с регулятором напряжения продолжались. Получил я снова в свое распоряжение драгоценные шлейфы, поставил в осциллограф, начал было записи, но сразу обнаружил: шлейфы неисправны. «Прозвонил» их (термин, думаю, известен всем) – непрерывность цепей отсутствует. Екнуло сердце – неужели пережег? Тщательно все проанализировал, нет, пережечь не мог. Докладываю начальнику лаборатории, так и так, пережечь не мог, но оба шлейфа неисправны. Чуть не с кулаками набросился на меня начлаб: «Все же пережег шлейфы, такой – сякой!». Уверяю – не мог пережечь, – не верит. Доложил он начальнику отдела, тот тоже с упреками. Вылезли и недоброжелатели-завистники, поддакивают начальнику. Я настаиваю на том, что не пережигал. Начальник отдела назначает специально комиссию по расследованию этого факта и грозит мне наказанием и привлечением к материальной ответственности. Я твердо уверен в том, что не пережигал, и анализирую возможные другие причины. Комиссия сообща решает шлейфы разобрать и осмотреть нити рамок. Всем известно, что когда нить шлейфа перегорает, в том месте кончики разорвавшейся нити оплавляются, и это хорошо всегда видно. Признак самый верный, свидетельство того, что шлейф пережжен, всеми признаваемый. Нейтральный в споре техник аккуратно разбирает шлейф, все с любопытством и нетерпением ожидают. Наконец рамка извлечена из корпуса шлейфа и видно, что очень тонкая нить рамки оборвана. Место разрыва тонкой серебряной нити рассматривается через лупу большого увеличения. Всем видно, что оплавления концов разорвавшейся нити нет. Я настаиваю на том, чтобы в акте комиссии этот факт был четко записан. К акту прилагается мое объяснение, в котором я выдвинул свою версию обрыва шлейфов. Я ее уже к тому моменту тщательно продумал и пришел к такому заключению.

В тот год на майские дни случился заморозок, железный сейф, стоящий на окне с одной только летней рамой, сильно охладился, сильно охладились и шлейфы, корпуса которых тоже металлические. Нити сверхчувствительных рамок сильно натянулись. В конструкцию рамки входил специальный грузик, который поддерживал нить в состоянии постоянного натяжения. При первых же небольших толчках нити под действием этих грузиков и оборвались. Никаких документов по эксплуатации шлейфов у нас тогда не было. В них, наверное, были оговорены условия хранения шлейфов, исключающие их эксплуатацию в состоянии сильного переохлаждения. Комиссия вынуждена была согласиться с моей версией. Моя профессиональная честь была реабилитирована.

Основная работа по выявлению соответствия параметров конкретного изделия, представленного на испытания, техническому заданию на него, проводилась на земле: в лабораториях, на трассах стрельб, в термобарокамере, где создавались условия, близкие к условиям высотного полета. И везде среди самых ответственных исполнителей были техники-испытатели.

Иногда в Управление приходили сверхсрочные оперативные задания от высокого командования. В выполнении нескольких таких заданий мне довелось участвовать. Было это, кажется, весной 1949 года. Поступило срочное распоряжение в институт от Министра обороны – переиспытать силу отдачи новой пушки (вроде это была пушка НР-23), установленной на последней модели истребителя Ла-5. При стрельбе из новой пушки начали ломаться ее лафеты, то есть та часть конструкции, стрелково-пушечного комплекса, с помощью которой пушка крепится к самолету или двигателю.