Текст книги "Рядовой свидетель эпохи."

Автор книги: Василий Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

В гостиницах в Тбилиси мест по нормальной государственной цене, конечно, не было, ночевал на вокзале. К вечеру, в какой троллейбус или автобус ни сядешь, везде мужчины навеселе, часто поют, общее радостное настроение. Грузины гуляют, наверное, еще с самого победного дня 9 мая 1941 года. Встречают демобилизованных, демобилизация армии растянулась на несколько лет, принимают гостей, бывших однополчан– фронтовиков.

После Тбилиси решил отклониться от маршрута, побывать в Батуми. Там, говорят теплее всего и фрукты очень дешевые. Для этого надо было сойти с сухумского поезда в Самтредии, где закавказская железная дорога разветвляется: одна линия идет на Сухуми, другая – на Батуми. В Самтредии в гостинице свободно, заночевал. Наслышался всяких разговоров о жуликах-картежниках и даже о заказных убийствах и ценах на такую услугу: сколько стоит солдат, сколько офицер. Точно цены не помню, но, помню, – небольшие. Тогда в существование такого промысла не поверил.

Батуми не понравился. Хотя и тепло, и фруктов дешевых много, но очень уж много везде народа. Кругом торговля с рук, какие-то сделки, постоянно спрашивают – что продаешь. Побродив день по городу, сел снова в поезд до Самтредии, там пересел на Сухуми.

В Сухуми, сойдя с поезда, узнал, где расположена гостиница, добрался до неё. То была центральная гостиница города – «Абхазия», узнал – места есть, но цены высокие, вышел и сел на лавочку на самом берегу и залюбовался бушующим Черным морем. Через некоторое время ко мне на лавочку подсела вышедшая из гостиницы хорошо одетая девица и на ломаном русском языке стала расспрашивать – откуда я, что здесь делаю. Рассказал ей, что отпускник, путешествую по Кавказу, только что с берега Каспийского моря, был в Тбилиси, очутился на Берегу Черного моря.

Услышав о Тбилиси, она сразу оживилась, стала очень разговорчивой. Ей явно хотелось попрактиковаться в разговоре на русском. Сказала, что очень любит Тбилиси, что она – дочь одного из руководителя польского государства, назвала знакомую фамилию, сейчас боюсь спутать: то ли Циранкевича, то ли Гомулки, то ли еще кого, только помню, фамилия, известная по газетам. В Тбилиси она учится в университете, а здесь отдыхает на каникулах. Судя по её каникулам – был уже конец января, я же свой счет дням потерял и ориентировался только тогда, когда попадалась в руки газета. Неоднократно выражая свое восхищение Тбилиси моя собеседница заявила: в Тбилиси за деньги можно сделать все, взорвать весь город и заново его построить. Разговор с ней надолго запомнился. Человек из другого мира, для которого деньги делают все. Всякое знакомство с иностранцами в то время до добра не доводило, и я, сославшись на то, что мне необходимо ехать на вокзал, брать билет на поезд, постарался побыстрее откланяться.

В этот же день к вечеру направился в Сочи, побывал затем в Адлере, в Гаграх. Ни санатории, ни дома отдыха, ни пансионаты в то время не работали. Точнее сказать, они были, но в небольшом количестве, в них после войны долечивались тяжело раненые. Никаких путевок в них в свободной продаже тогда не было. В конце концов мое своеобразное путешествие в переполненных поездах без нормального отдыха превратилось в однообразие и изрядно мне надоело. В значительной степени этому способствовала хмурая, пасмурная южная зима. Потянуло скорей сесть за интересную учебу.

С большим трудом взял билет до Москвы, купил большой фанерный ящик – чемодан для фруктов, накупил лимонов и мандаринов и отправился в обратный путь на север через Туапсе, Армавир, Тихорецк, Сальск, Сталинград и далее до Москвы. В Сальске отстал от поезда. Раздетый, правда в шапке, при документах и деньгах. Шинель, вещмешок и большой ящик с фруктами поехали дальше. Посмотрел расписание поездов, – они идут на Москву часто.

Ушедший мой поезд был простым пассажирским, тащился он медленно. Вслед за ним идут курьерские поезда, ближайшим – через пару часов. Посоветовался с дежурным по вокзалу, он несколько успокоил, сказав, что курьерский поезд обязательно догонит пассажирский через столько-то часов. Потолкавшись по вокзалу увидел объявление местного аэропорта: начали работать местные пассажирские авиалинии во многие города области, цены указаны вполне приемлемые, есть рейсы в города, расположенные на железной дороге к северу от Сальска. Быстро созрел план: бегу в аэропорт, он расположен километрах в пяти от железнодорожного вокзала, на улице тепло, около нуля, сажусь на рейс, идущий в город, расположенный километров за двести севернее Сальска, там поджидаю на вокзале свой пассажирский и сажусь в него. Пробежать раздетым пять километров – для меня сущий пустяк.

Прибежал в аэропорт, но рейсы там из-за погоды на ближайшие сутки отменены, такая досада. Бегу обратно и вскоре сажусь на курьерский поезд. На садящегося в поезд раздетого военного человека в сутолоке посадки кондуктор не обращает внимания. Прошел несколько вагонов, сел на свободное место и через несколько часов, выйдя на платформу какой-то большой станции, где стояло несколько поездов, опознал свой. Без особого труда нашел свой вагон. Вещи мои оказались на месте, лишь соседи стали интересоваться, где так долго пропадал. С трудом поверили в то, где я все это время был и что делал.

Приехав в Москву, сразу перебрался на Савеловский вокзал, взял билет до Рыбинска. Тогда четко было налажено трамвайное сообщение между вокзалами, перебраться с одного вокзала на другой не составляло труда. Это сейчас московские власти совершенно не думают о развитии общественного транспорта в жизни огромного города. Транспорт находится в ненадежных руках, господствуют спекулянты-частники. Автомобильное движение в городе в часы пик практически парализовано, Москва перенаселена. Додумались лужковские чиновники до того, что собрались выносить Савеловский и Рижский вокзалы за черту города. Тогда жди очередной большой беды. А если в городе серьезная катастрофа? Как быстрее всего эвакуировать за город народ? Ведь совершенно очевидно – только поездами. А каково придется столичным садоводам, дачникам?

Съездил на короткое время в Рыбинск в гости к своему студенческому товарищу. Этой поездкой замкнулся маршрут моих случайных путешествий, начавшийся осенью 1941 года.

Тогда, пропутешествовав из Рыбинска в Уфу, из Уфы через Оренбург, всю нашу Среднюю Азию, через Ташкент, Самарканд, Ашхабад, Крас– новодскдо Баку, был свидетелем великого передвижения народа, переселения, вызванного большой войной. Теперь стал невольным свидетелем послевоенного большого движения народа в направлении воссоединения разбросанных войной людей, поиска трудоустройства, мест, где приткнуться бездомным из разрушенных войной городов, в поиске краев, где видится лучший образ жизни, где теплей и сытней.

Сработало все это, в конце концов, на более глубокое мое понимание сущности и последствии войны, жизни своего народа в критические моменты его истории.

ПОСТИГАЮ АВИАЦИОННОЕ ДЕЛО

В конце февраля 1947 года все, принятые в декабре 1946 года в серпуховское авиатехническое училище, возвратились из столь долгожданного и щедрого отпуска, кто чуть раньше, кто чуть позже. Обмениваясь впечатлениями, перезнакомились поближе. Снова – гитара по вечерам, снова: «Над нивами широкими, над долами глубокими летит У-2,расчалками скрипя...»

Но вот день возвращения истек. Нас всех переобмундировывают во все новое, разбивают на взводы, на каждый взвод назначается офицер из постоянного состава училища – наши непосредственные командиры. Потом представляется нам наш командир роты. Из нашей же курсантской среды каждый командир взвода выбирает себе внештатных помощников – помкомвзводов. Из курсантской же среды назначается внештатный старшина роты. Это – самая ответственная в армии фигура. Он с утра до ночи в солдатской, в данном случае – в курсантской среде, с него спрос за дисциплину в роте и за все остальное. Он проводит все построения роты от утренней поверки до вечерней, отвечает за самовольно отлучившихся.

В танковой школе старшина роты был у нас штатный, довольно приличный старшина, по пустякам не придирался, но с нарушителей дисциплины взыскивал строго. Старшина роты сам карает и милует, к нему в первую очередь льнут все подхалимы и приспособленцы. Очень редко старшина роты бывает всеми уважаем. Обычно для кого-то он хорош, для других плох и даже нередко – ненавистен. Уважаем, как правило, тот, кто строг, но справедлив. Временная неприязнь к такому у того, с которого он строго спросил, рано или поздно пропадает. К нашим ротным и взводным командирам еще вернемся в конце этой главы, когда с ними поживем полтора годика. А сейчас, в начале нашего пребывания в училище будем только присматриваться к ним.

Сразу, правда, бросилась в глаза одна удивившая странность в экипировке наших авиационных командиров-офицеров. В парадную форму у них входила обязательная длинная кавалерийская шашка. Нынешнему читателю, наверное, будет трудно представить кавалерийскую шашку на боку офицера – авиатора.

Но такое было. Когда там, в Серпуховском авиатехническом училище, я в первый раз увидел шашку на боку у офицера в авиационной форме у меня, наверное, как говорится, отвисла челюсть от поразившего удивления. Человек в летной форме при лихо одетой фуражке с «крабом» и с кавалерийской до земли шашкой на боку! В танковых войсках такое было немыслимо. Быть может шашка входила, как обязательный атрибут формы, лишь тем офицерам, которые участвовали в военных парадах, я точно не знаю.

Позднее мелькнула догадка – шашки в форму офицерского состава Советской Армии после войны ввели потому, что их, шашек, за многие предвоенные годы, когда в нашей армии было много кавалерийских частей, наделали невообразимо большое количество, а когда после воины кавалерия почти полностью была расформирована, шашек без надобности скопилось несметное количество, девать некуда. Даже хранение их стало проблемой. Надо теперь для них иметь не только складское место, но надо еще их время от времени осматривать – не заржавели ли, чистить и смазывать, если заржавели. Вот и додумался кто-то из высокостоящих чиновников – раздать их на руки офицерам, спрашивать с них, чтобы шашки у них не заржавели, и провели этот замысел через приказ Наркома Обороны.

По хорошей традиции серпуховского училища каждая рота сбрасывалась и покупала в свою казарму радиоприемник, что мы сразу же и сделали, купив великолепный «ВЭФ» производства рижского радиозавода. Стоил он тогда недешево. Радиоприемник был нужен, в основном, дневальным и дежурному по роте в ночное время. Он удерживал от засыпания, очень интересно было пробежаться по всем крупным радиостанциям мира и выбрать для себя интересную радиопередачу или мелодию.

Тогда же, в конце февраля, начался и учебный процесс. Поскольку срок обучения для нашего набора из младших авиаспециалистов, был вдвое сокращен по отношению к сроку обучения в нормальных средних авиаучилищах, а специальность довольно сложная и, наредкость, многопрофильная, то главное внимание – учебному процессу. До минимума сокращены все остальные учебные дисциплины общеармейского профиля: строевая подготовка, изучение уставов, наставлений, стрелковая подготовка, физическая подготовка, хотя все эти дисциплины и были в программе обучения в училище. Были в программе и тактика ВВС, и медицинская подготовка, и химическая подготовка, и даже такой предмет, как военная администрация. Все эти дисциплины значились в программе курса обучения, но по некоторым из них выставлялся лишь «зачет» или «незачет», а по строевой подготовке, физической подготовке, уставам ВС СССР, тактической подготовке, политической и стрелковой подготовке были строгие экзамены и оценки по ним входили в список дисциплин, заносимых в свидетельство об окончании авиаучилища. Но основное внимание в серпуховском авиатехническом училище все же уделялось изучению электротехники, радиотехники, электрооборудованию самолетов, радиотехническому оборудованию самолетов, устройству и принципам действия гироскопических, анероидно– мембранных авиаприборов, автоматическим системам – автопилоту, автомату пикирования, автоматическому электросбрасывателю авиабомб, кислородному и фотооборудованию самолетов, светотехническому оборудованию самолетов и аэродромов.

С небывалым интересом включился я в изучение всех этих новых для меня, интересных дисциплин. Великолепные преподаватели, опытные методисты училища умело возбуждали интерес у курсантов к новым для многих из них предметам. До сих пор с благодарность и искренним уважением вспоминаю серпуховских преподавателей: Спасокукоцкого, Константинова, Соколова, Кочеткова, Панаева, преподавательницу английского Романову. К сожалению, не помню и нигде не записаны у меня их инициалы. Конспекты по радиотехнике и по радиооборудованию самолетов хранятся у меня до сих пор. Радиооборудование самолетов был самым любимым у меня предметом, да, наверное, не только у меня. Целыми вечерами на самоподготовке водили мы указками по огромным схемам радиополукомпасов РПК-2Б, РПКО-Ю М, радиостанций РСИ-У, РСБ-2бис АД, разбирая каждый элемент принципиальных схем этих радиотехнических устройств, прослеживая цепи токов разных частот, не оставляя ни одного невыясненного вопроса. Много внимания еще в курсе радиотехники уделялось устройствам и работе всех существующих тогда радиоламп: диоды, триоды, пентоды, гептоды, электронные трубки катодных осциллографов и другие электровакуумные приборы.

Чуть позднее, или даже в тот же 1947 году, было создано отдельное авиационное радиотехническое училище по радиотехническому и радиоэлектронному оборудованию самолетов, и все курсы, связанные с изучением соответствующего оборудования самолетов, были упразднены в училищах по электроспецоборудованию самолетов. Нашему набору 1946 года в этом отношении повезло. Мы были, пожалуй, последним набором, где предметы по радио и радиотехническому оборудованию самолетов изучались по прежней программе в полном объеме. В дальнейшей моей работе это очень мне пригодилось. Вместе с дисциплинами «Радиоизмерения», «Материальная часть, эксплуатация и ремонт радиооборудования самолетов» эти предметы давали очень серьезную и необходимую теоретическую и практическую подготовку, позволяющую легко разбираться в любом незнакомом радиотехническом устройстве того времени.

Среди преподавателей не основных дисциплин мне почему-то запомнился лейтенант Пойда. Не из-за довольно редкой своей фамилии, а из своеобразной методики преподавания своего предмета. Вел он у нас дисциплину «Военная администрация». Предмет этот, считавшийся у нас второстепенным, мало что нам дающий, вся военная администрация, как многим из нас казалось, всем хорошо известна по воинским уставам. Тем не менее он относился к своему предмету довольно серьезно, понимая, видимо, сущность самой администрации, то есть организации и управления любого серьезного дела. В отличии от кондового, хронического непонимания этой сущности основной массой нашего народа и хорошо понимаемого, скажем, американцами и немцами. Хорошо продемонстрировал американское отношение к администрации, мне кажется, президент США, при встрече своих космонавтов, возвратившихся с Луны. О той встрече у нас в клубе Воздушной академии демонстрировался документальный фильм. Так на той встрече президент США первым расцеловал не героев – космонавтов, а Руководителя проекта, демонстративно подчеркивая этим, что основная заслуга в успешном полете на Луну принадлежит руководителю проекта, то есть выдающемуся администратору, руководителю Дела. Это – к слову.

Лейтенант же Пойда, подчеркивая значение своего, как всем казалось, очень простого предмета, «который и так все знают», заявил, что проведем, дескать, контрольную работу, после которой многие убедятся, что они предмет «Военная администрация» знают плохо. Темой контрольной работы он назначил «Рапорт» и дал такое задание: пусть каждый напишет рапорт, кто о чем хочет, объем любой, даже – в одно предложение. Но рапорт должен быть написан строго по форме, определенной такими – то документами, с которыми мы ознакомлены. Все должно быть строго соблюдено: в каком углу – кому адресуется, в каком – от кого, на каком расстояние сверху, с боков должно быть расположено слово «Рапорт» и так далее. И добавил: убежден, никто из вас без ошибки не напишет рапорт. Ну, думаю, нет, черта с два, я напишу рапорт без единой ошибки. Написал рапорт в одно предложение с просьбой о предоставлении мне очередного отпуска за такой-то год, с выездом туда-то. Однако лейтенант Пойда оказался прав. Никто не написал рапорт без единой, хотя бы, незначительной ошибки, никто не получил отметку «5». Я тоже в рапорте поставил одну лишнюю точку.

Хорошо и серьезно было поставлено в серпуховском авиаучилище изучение английского языка. В то время в нашей авиации на вооружении еще стояли американские самолеты, хотя их было и совсем немного. Их описания и описания оборудования, как правило, были изданы у нас на английском языке, и это было сделано правильно. До войны в Советском союзе изучался в школах почти исключительно немецкий язык, квалифицированных переводчиков с английского в нужный момент не оказалось. После войны на английский язык обратили у нас серьезное внимание и не напрасно. Почувствовал это на себе. После окончания Серпуховского авиатехнического училища я попал по своему выбору, как окончивший училище с отличием, в испытательный институт ВВС и мне довелось сразу участвовать в испытаниях систем дистанционного управления орудийными башнями самолета Ту-4 (нашего туполевского самолета, скопированного сначала один к одному с американской летающей крепости «В-29») и пришлось пользоваться описаниями этих систем, которые были скопированы с американских описаний.

Между прочим, интересный штрих в истории нашей авиации. После того, как В-29 во время войны с Японией сел на вынужденную посадку на нашей территории, и наши военные власти сразу же прибрали его к рукам, то американцы, уверенные, видимо, в том что наши их самолет им не отдадут, официально подарили нам еще один В-29 со всей документацией к нему, в том числе и описаниями всех приборов и оборудования, естественно – на английском языке. Наше авиационное командование, по крайней мере – руководство ГК НИИ ВВС, не стало связываться с переводом описаний оборудования на русский язык, хорошо, видимо, зная, сколько несуразицы внесут переводчики в оригинальный текст. Наши специалисты стали пользоваться только американским текстом. Это был совершенно правильный шаг. С багажом английского, усвоенным в серпуховском авиаучилище, я пользовался американскими описаниями легко и свободно.

Преподавала английский у нас в училище очень добросовестная преподавательница Романова. Фамилия случайно сохранилась у меня на одной из справок, а вот имени и отчества, к сожалению, нет . Как-то легко и просто освоил я тогда не только азы нового для меня языка, но и овладел самым минимально необходимым словарным запасом, позволившим вскоре почти свободно пользоваться техническими описаниями на английском языке. Этому очень способствовал появившийся тогда в продаже маленький, компактный русско-английский и англо-русский словарь всего на три тысячи слов, но тщательно отобранных. Специальная техническая терминология запоминалась как-то быстро сама собой. Я не имею в виду разговорный язык, а язык чисто технический, очень необходимый в работе сразу после училища. И позднее в академии со специальной литературой в своей области удавалось обращаться довольно легко. Отучила многих из нас от иностранного языка позднее, в 1960 – 70-е годы обильная переводная информационная литература, которая, сейчас почти перестала выпускаться. И язык специалисты постепенно забыли, сужу по себе, и необходимой информационной литературы сейчас н найдешь. Интернету доверять нельзя, ничего нового ценного там нет и быть не может. Интернет, как мне кажется, в информационном плане тщательно контролируется.

Помимо учебного процесса курсанты серпуховского авиатехнического училища, как и всех других военных учебных заведений того времени, интенсивно использовались и на уборке урожая в колхозах и в погрузке овощей и картофеля на баржи на Оке для Москвы, и на других работах. В августе 1947 г. нас, сводную группу в семь человек, сняли с учебы из разных учебных рот и направили в довольно малолюдный колхоз за Оку в район Пущино на уборку зерновых. Две недели подряд мы сортировали, провеивали зерно на веялках. Готовила пищу нам специально выделенная председателем колхоза старушка, спали на сеновале. Запомнилась фигура председателя колхоза – однорукого инвалида войны. На собрания своих колхозников он собирал выстрелами из винтовки, которая официально была у него на вооружении. В тот голодный неурожайный год (конец 1946 – осень 1947) до сбора нового урожая появилось немало охотников поживиться за счет колхозных запасов. В конце лета 1947 года с продовольствием стало туго даже в армии. У нас в авиационном училище неожиданно на некоторое время отменили даже ужин. Урожай 1947 года, видно было, дело с продовольствием в стране существенно поправил. В конце 1947 года была отменена карточная система на продукты питания, существовавшая в средней полосе с августа 1941 года.

Участвовали курсанты училища в частых ночных патрулированиях улиц города с целью пресечения бандитизма, который тоже был следствием тяжелых первых послевоенных лет. Однажды даже всю нашу роту ночью подняли по тревоге и бросили на прочесывания прилегающего к городу лесного массива, но никаких бандитов мы тогда не изловили.

Исключительно благоприятным для учебы и жизни курсантов и постоянного состава училища было расположение училища. На самом краю города, в сосновом бору. Рядом на краю приокской поймы размешался учебный аэродром училища, недалеко большой стадион. Тут же, в двухстах – трехстах метрах от основных корпусов училища (учебные корпуса, казармы курсантов, административные здания) летом разбивался палаточный лагерь, в который перебирались курсанты на летние месяцы. Невдалеке, на припойменном озере оборудовалась купальня, где проводились занятия по плаванию. Рядом с казармами курсантов располагался спортивный гимнастический городок, на котором в весенне-летне-осенний период года устанавливались турники и брусья. Зимой прямо у крыльца казармы становились на лыжи и можно было двигаться в лес, через пойму на берега Оки. Не было лишь своей бани, приходилось ходить в городскую. В зиму 1947 – 1948 годов мы, показав сравнительно неплохие результаты в лыжном кроссе, организовали небольшую команду и по вечерам до самого отбоя много ходили на лыжах по окрестностям, по берегам Оки.

На стадионе в различные праздники устраивались спортивные состязания и массовые гулянья. Подразделения училища часто участвовали там в различных военизированных представлениях, заканчивавшихся прохождением роты курсантов перед трибунами с винтовками в положении «на руку».

На учебном аэродроме от весны до осени выстраивались все учебные самолеты того времени: Як-3, Ла-5, Ил-2, Пе-2 Ту-2, на которых с курсантами проводились практические занятия. Через год учебы мы уже чувствовали себя знатоками оборудования всех этих самолетов: всего приборного оборудования, электроагрегатов, радиооборудования и всего другого оборудования, находящегося в ведении нашей специальности. По вводным преподавателей быстро находили тот или иной элемент приборов, электро и радиооборудования конкретного самолета. Со знанием дела залезали в кабины самолетов, под капоты моторов, заглядывали в различные лючки под крыльями, на хвостовом оперении, проверяли состояние датчиков и указателей различных приборов. С интересом включали и настраивали на приводные станции самолетные радиополукомпасы. (Тогда на всех наших самолетах стояли только радиополукомпасы и радиополукомпасы-отметчики пролета приводных радиомаяков. Радиокомпасы появились позднее). Приводные радиостанции вместе со своей опознавательной морзянкой (две буквы, передаваемые азбукой Морзе в виде коротких и длинных гудков) непрерывно транслировали и популярные лирические мелодии. Их можно было часами слушать, сидя в кабине самолета, но надо было уступать место следующему курсанту.

Весной 1948 года подал я рапорт и добился разрешения сдавать экстерном экзамен в городской средней школе на аттестат зрелости – только что введенный в стране основной документ о среднем школьном образовании. Разрешение мне было дано, но сдавать те экзамены я должен был без отрыва от основного учебного процесса авиаучилища. Позанимавшись по вечерам в городской библиотеке в течение месяца успешно сдал экстерном все экзамены вместе с основными учениками школы и получил незадолго до окончания авиатехнического училища еще и аттестат зрелости, единственный тогда документ, дающий право на поступление в ВУЗ.

ВЫПУСК

Во второй половине июля 1948 года начались для нашей курсантской роты государственные выпускные экзамены. За общетехнические и специальные предметы спокоен, полная уверенность в своих знаниях. После того, как сам сдал все эти предметы, получив все пятерки, пересдавал за кого-то физические основы электротехники. Экзамен по физической подготовке также не пугает. Все возможные экзаменационные упражнения на перекладине, на брусьях, прыжок через коня давно выполняю уверенно, кроссы бегаю с отличными результатами. Опасаться приходится лишь за экзамены по стрелковой подготовке и общеармейским уставам.

В состав госкомиссии по этим предметам входят отъявленные строевики из других училищ ВВС. На стрельбе тоже легко промахнуться от волнения. Но все обошлось благополучно. На всех этих экзаменах получил только пятерки. В приподнятом настроении ждем. Воспользовавшись свободным временем, обратился в санчасть училища с просьбой проверить обстоятельно мой организм. Еще в конце 1947 года почувствовал какую-то ненормальность с пищеварением. Сдал все анализы, в том числе и анализ желудочного сока. И меня ошарашивают: хронический анацидный гастрит с нулевой кислотностью. Этого еще не хватало. Перед этим уже размечтался – попаду в испытательный институт, освоюсь и сделаю попытку перейти на летную работу А тут такой сюрприз, да еще – хронический. В двадцать три-то года. Приуныл совсем. Стало ясно, что это – результат беспорядочного питания с самого начала войны, длительные пребывания на сухом пайке, одностороннее обильное фронтовое питание ненормальный режим питания в течение «охотничьего» года под Фалькенбургом, все это, наконец, и сказалось. Врач посоветовал достать путевку и ехать в санаторий Ессентуки. Съездил в Москву, в какую-то курорную контору, разузнал обстановку с путевками. Путевку на ближайшее время, то есть на конец августа, на сентябрь достать невозможно, а вот курсовку купить можно.

Последовал совету, путешествия отложил, поехал после выпуска из училища по курсовке в Ессентуки. И потом еще подряд несколько лет ездил туда. В конце концов разобрался сам в своем недуге, твердо уяснил режим питания для своего организма и в конце концов забыл совсем про свой гастрит. Очень помогла в этом одна опытная медсестра в Ессентуках, посоветовавшая мне брать анализ желудочного сока не через полчаса после приема пробного завтрака, как общепринято, а через более поздний срок. Такой анализ и попросил врача назначить мне. Результат анализа оказался совсем иным, чем ранее. Кислотность спустя два часа после пробного завтрака оказалась почти нормальной. Но это случится спустя года через два.

Тогда же в ожидании приказа о выпуске из училища и присвоения нам офицерских званий расслабляемся при свободном режиме дня, разгуливаем по городу, без увольнительных, никто нам это не запрещает, хотя никто и не разрешает официально. Такая уж сложилась традиция. Тут меня и подловили мои строевые командиры. Зачем-то я потребовался им, и когда меня нашли и командир роты задал вопрос – где я был?, я откровенно ответил, что пребывал в самоволке. Такой ответ не понравился моему ротному, и он влепил мне трое суток ареста с содержанием на гауптвахте. Ведь хорошо знал, что почти все выпускники в те дни свободно разгуливали, кому где вздувается, и все же не постеснялся испортить мне предвыпускное настроение.

Так я, один единственный из всей роты, отсидел три дня на гауптвахте перед торжественным выпуском из серпуховского авиатехнического училища.

Этот инцидент оставил у меня неприятный осадок. Взаимоотношения со взводным и новым ротным, он у нас появился незадолго до выпуска, у меня сложились неприязненные. Взводного лейтенанта я не мог уважать уже потому, что на фронте он не был, всю войну прооколачивался в тылу, ротному не нравился мой независимый характер. Позднее мелькнула мысль: неужели той гауптвахтой мои строевые командиры хотели испортить мне свидетельство об окончании училища с отличием? В нем же после заголовка следовали слова: «При отличной дисциплине...» А тут вдруг возникает отличник, попавший на гауптвахту при выпуске. Что с ним делать?

Не знаю, докладывали ли мои командиры обо мне начальству – никаких неприятных последствий после гауптвахты для меня не было. Никто в оставшиеся дни не вспоминал об этом. В отличие от преподавательского состава и командования училища об этих командирах у меня осталось не очень благоприятное впечатление. Сухие, малообразованные, малокультурные люди. Весь срок обучения они старались поменьше отпускать нас в увольнения, боялись, как бы кто не попался патрулям с какими-нибудь нарушениями дисциплины, боялись, как следствия этого, претензии со стороны вышестоящего командования к ним.

Их принцип – меньше увольнений – меньше нарушений. Совершенно не считались с тем, что большинство из нас многие годы служили вдали от родины, за границей, в дальних гарнизонах, оторванные от обычной жизни. Хотелось общаться, заводить знакомства с девушками, многие задумывались о создании семейных очагов. Препятствующая всему этому позиция наших строевых командиров – «меньше увольнений – меньше нарушении» просто иногда бесила.

После выпуска я никогда со своими училищными строевыми командирами не встречался, хотя после выпуска, в 1950-х годах я многократно бывал в этом училище на зимних лыжных спартакиадах ВВС Московского военного округа. У них желания, встречаться со мной тоже, похоже, не было. Наша лыжная команда Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского, куда я поступил учиться через два года и вскоре стал постоянным участником сборной команды академии по лыжам, неизменно занимала 1-е и 2-е места в лыжной эстафете, в гонке патрулей и приличные места на других дистанциях. Никто из моих бывших командиров ни разу не догадался поздравить, если не всю нашу команду, то, по крайней мере, меня как питомца этого училища. Завидовали, наверное, и переживали за слабую лыжную подготовку своих команд.