Текст книги "Рядовой свидетель эпохи."

Автор книги: Василий Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Пара тяжелых самоходок СУ-152 и несколько танков стояли в узкой лощине в шахматном порядке. Некоторые из танков догорали, дымили бандажами опорных катков. Проходя мимо ближайшей самоходки, заметили лазающего по ней и заглядывающего в люк пехотинца. Впереди этой самоходки, метрах в 15 – 20 от нее стояла тридцатьчетверка, по всем признакам целая. Подходим к ней сзади, смотрим, чем бы постучат по броне и в этот момент сзади раздается какой-то взрыв и нас как пушинки смело взрывом на землю и сильно оглушило. Приходя в себя, думаю: что за черт? Звука подлетающего снаряда или мины не было слышно, и, вдруг, такой взрыв. Смотрим с Симоненко очумелые друг на друга и думаем, наверное, об одном и том же: что же произошло? После того, как оглянулись назад все стало ясно: ствол самоходки, направленный в нашу сторону, еще дымился, из люка вылезал наш знакомый перепуганный пехотинец. Он, конечно из любопытства или случайно дернул за ручку механического спуска, а пушка была заряжена. Хорошо, что ствол пушки был направлен чуть мимо танка, к которому мы подошли, снаряд прошел мимо нас, баллистической волной от снаряда нас бросило на землю, а волной выстрела сильно оглушило. Недели две левое ухо у меня совсем не слышало, со временем слух, кажется восстановился, но левое ухо до сих пор слышит заметно хуже правого...

Капитан Симоненко погнался было с пистолетом за любителем лазать по сгоревшим танкам, да куда там. Тот задал такого стрекача – никому не догнать. Такой вот комический эпизод имел место, чуть не кончившийся для нас летальным исходом. Нас не бросило на броню, а смело меня под танк, капитана мимо танка на землю. Повезло и на этот раз...

В тот последний период нашего нахождения в Восточной Пруссии приходилось много ходить рядом с передовой и невольно наблюдать боевые действия наших штурмовиков Ил-2 и бомбардировщиков Пе-2. Мое внимание, неисправимого поклонника авиации, они особенно привлекали. Был конец марта – начало апреля, погода стояла солнечная, что делается в воздухе хорошо видно.

Типичной была такая картина. Над нашими головами, на небольшой высоте идут на штурмовку самолеты Ил-2, выше их в том же направлении идут Пе-2. Эскадрильи и тех, и других идут в сопровождении пар истребителей и справа, и слева. Почти всегда было видно, как наши штурмовики заходят на цели, пикируют, бьют эрэсами, стреляют из пушек, низко выходят из штурмовки и снова над нашими головами идут домой. Очень часто подбитые, с разорванной обшивкой хвостового оперения. Цел только каркас киля, словно ребра скелета. Но летит и летит. Всегда удивляло – куда подевались истребители? Домой Илы всегда шли без сопровождения истребителей. Такая картина нас, наземных наблюдателей всегда возмущала. Воздушных боев в пределах нашей видимости никогда не было.

Довелось мне наблюдать там, у побережья Балтийского моря, и несколько, так называемых, огненных таранов подбитыми Ил-2, штурмующих цели. На пикировании наш штурмовик вдруг загорается от интенсивного обстрела с земли, сзади у него вырывается хвост пламени, но он не выходя из пикирования, не изменяя направления полета, врезается в землю. Видел подобное там, в Восточной Пруссии, несколько раз в те дни. Но только в одной книге о действиях советской авиации в Восточной Пруссии – в книге Б. Наливайко – «Эхо штурмовых ударов» встретил краткое упоминание лишь об одном огненном таране, который наблюдал автор книги весной 1945 года в Восточной Пруссии. Позднее узнал, что в Восточной Пруссии было совершено, по крайней мере, 7 «Огненных таранов».

Много гибло в то время у нас на глазах наших бомбардировщиков Пе– 2 при возвращении их с бомбежки над нашими головами или вообще в поле нашего зрения. Также типичной была такая ситуация. Отходит от района бомбежки группа наших «пешек», еще не успев собраться и принять упорядоченный строй, как сзади эту группу пронизывает на значительно большей скорости, чем она у «пешек», одиночный немецкий истребитель, и к земле идет один – два наших горящих бомбардировщика. Наших истребителей поблизости, как всегда, нет. Теперь часто приходится читать, что немцы в то время уже в немалом количестве и небезуспешно стали применять реактивные истребители. Похоже, мы и видели их при нападении на наши бомбардировщики при отходе их от целей. С болью в сердце, как поклонник авиации, наблюдал я эту печальную картину...

Однажды довелось наблюдать даже интересное физическое явление, связанное с падением на землю сбитых самолетов. После того, как грохнулась на землю наша сбитая «пешка», очевидно, с полной бомбовой нагрузкой, по всему небосводу видны были расходящиеся звуковые волны. Это явление объяснялось, наверное, тем, что весенний воздух на морском побережье был сильно насыщен влагой и поэтому зоны уплотненного воздуха от звуковых волн стали резко отличаться от зон разряжения воздуха, такая разница и стала заметной визуально. Но первое впечатление при наблюдении этого явления было такое, будто противник применил какое-то новое оружие. Много раз мне приходилось наблюдать падение сбитых самолетов, но звуковые волны в воздухе довелось видеть только один раз.

Еще один случай, связанный с наблюдением сбитых самолетов, хорошо помнится. Когда мы погорели после танковой атаки на Ляук и шли по следам танковых гусениц в штаб своего батальона, неизменный пункт сбора всех, кто остался без танков, сопровождая раненого командира нашего танка, над нами появился летящий горизонтально горящий самолет. Естественно, он привлек наше внимание. Неясна была его принадлежность, силуэт был незнакомым, и летел он вдоль линии соприкосновения с противником. Через несколько мгновений из него вываливается человеческая фигура и, не раскрывая парашюта, врезается в землю. Затем вываливается другая фигура, парашют раскрывается, а самолет почти сразу после этого устремляется к земле и взрывается. Мы отошли от злополучного для нас Ляука не больше, чем на километр, подошли уже к лесу, откуда начиналась у нас танковая атака, и, видно было: недалеко от нас должен опуститься летчик на парашюте. Мы, конечно, решили сразу его встретить. Если немец – взять в плен, если наш – уберечь от плена. Стали смещаться к месту его скорого приземления. Он приземлился метрах в двухстах от нас и, увидев нас, побежал в сторону немцев. Двое из нас побежали за ним, я подбежал к парашюту, посмотреть марку парашюта. Сразу увидел на нем клеймо с крупными буквами НКАП – ясно, парашют наш, производства народного комиссариата авиационной промышленности. Побежал к той группе, которая устремилась за парашютистом. Он, услышав крики на русском языке, наконец, остановился. Крайне возбужден, руки трясутся. Немного успокоившись, стал рассказывать. Оказалось: он стрелок-радист с самолета «Бостон», такие самолеты поставляют нам англичане. Где проходит линия фронта в этом месте, экипаж не имел представления. Первым покинул самолет штурман, парашют у него, вероятно, был поврежден осколками зенитного снаряда, поэтому и не раскрылся. Почему летчик не покинул самолет, он не знает, возможно, был тяжело ранен. Вот так свела судьба встретиться остаткам двух погоревших экипажей боевых машин разных родов войск. Было в той встрече что-то явно символическое.

Самое непонятное было то, что ни осенью 1944 года в Прибалтике, ни весной 1945 года в Восточной Пруссии я не видел ни в прифронтовой полосе, ни непосредственно на передовой боевых действий наших истребителей. Видел их только сопровождающими наши Ил-2 и Пе-2 при полете к фронту. Обратно и те, и другие шли без сопровождения истребителей, и часто «пешки» гибли на своем обратном пути от немецких истребителей. Думай, что хочешь, куда исчезали наши истребители. То ли всегда и всех их сбивали немцы, то ли все они бывали связанными там, над линией фронта, воздушными боями с авиацией противника, то ли просто бросали сопровождаемые самолеты. Поэтому о действиях нашей истребительной авиации в прифронтовой полосе у меня остались неблагоприятные впечатления. Оно усилилось еще после случая, когда нас, двух связных, идущих от танков на НП бригады, обстрелял наш одинокий «Як», возвращающийся от линии фронта. Маловероятно, что то был немецкий летчик, летящий на нашем истребителе.

Немецкой авиации в Восточной Пруссии, практически, не было видно в воздухе. Всю зиму стояла там пасмурная, слякотная погода, и было понятно, почему в воздухе нет авиации. В марте – апреле стояла, в основном, ясная, солнечная погода, было видно явное господство советской авиации. На таком фоне было странно наблюдать ежедневную гибель наших бомбардировщиков, возвращающихся после выполнения боевого задания...

В начале марта 10-й Днепровский танковый корпус был выведен из состава 5-й гвардейской танковой армии и придан 48-й, а позднее 29-й общевойсковым армиям. Все оставшиеся танки были сосредоточены в 183-ей танковой бригаде. Последние бои в этой бригаде вел с тремя или четырьмя танками наш комбат, капитан Павел Иванович Громцев, медленно продвигаясь на восток, сжимая на своем участке восточнопрусскую группировку немцев и отражая их контратаки. Мне приходилось не раз ходить к его танку, передавать различные распоряжения ему и поручения от него. В одном из последних боев он был тяжело контужен в танке и выбыл в полевой госпиталь. Незадолго до этого там же погиб вместе со всем экипажем комбат – 3, капитан Пручковский. Их танк от попадания вражеского снаряда и детонации своего боекомплекта взорвался. О героической гибели экипажа комбата капитана Пручковского в корпусной газете «За Родину» была опубликована тогда же большая, на две полосы статья.

В начале апреля после потери последних танков 183 танковая бригада была выведена из боев. Вскоре весь уцелевший личный состав 10-го ДТК был переброшен на 2-й Украинский фронт в район Кракова.

За успешные боевые действия в Прибалтике и Восточной Пруссии 183 танковая бригада, в которой я имел честь принимать непосредственное участие в боях в составе экипажа танка Т-34-85, была награждена орденами Суворова и Кутузова 2-й степени. Ей было присвоено почетное наименование «Танненбергская». Более подробные сведения об итогах боевых действий 183 танковой «Танненбергской», орденов Суворова и Кутузова танковой бригада» приведены в книге «Десятый танковый Днепровский», авторы Кравченко и Бурков и в сборнике документов и воспоминаний «Скрежет и лязг танковых гусениц», составленном И.А. Слепичем и А.М. Тереховым.

Глава 6. ПЕРВЫЙ ПОСЛЕВОЕННЫЙ ГОД

ПЕШИМ ПО-ТАНКОВОМУ

День Победы наш 10-й Днепровский, ордена Суворова 2-й степени танковый корпус, в состав которого входила и наша 183-я Танненбергская, орденов Суворова и Кутузова 2-й степени танковая бригада, встретил в шахтерском поселке Мысловицы, что расположен километрах в двадцати от польского города Катовицы, во втором эшелоне 2-го Украинского фронта. Сюда корпус был переброшен в конце апреля из Восточной Пруссии, из района Браунсберга (ныне – польский город Бронево, что западнее Кенигсберга километрах в сорока). Там наша 183 ТТБр, потеряв в тяжелых боях почти все свои танки, находилась некоторое время в обороне в составе какой-то пехотного соединения, ожидая пополнение танками. Но неожиданно, в начале апреля, весь оставшийся личный состав бригады на автомашинах отправили на юг Восточной Пруссии, погрузили в теплушки эшелона и отправили в неизвестном для нас, танкистов, направлении. Вскоре прошел слух о том, что мы едем на Дальний Восток. Но в Вильнюсе наш эшелон был задержан на некоторое время, а затем отправлен в Юго-западном направлении. Через пару дней мы выгрузились в городе Перемышль, а отсюда на автомашинах нас и доставили в Мысловицы к польско-чехословацкой границе.

В Мысловицы почему-то не прибыл наш комбриг Гришин, а вместо него появился новый, довольно пожилой комбриг, полковник Ковтун. Смену комбрига офицерский состав бригады, да и сержанты-танкисты, встретили с одобрением. Полковник Гришин принял нашу танковую бригаду перед самым началом боев в Восточной Пруссии и прославился тем, что увлекался рукоприкладством по отношению к офицерскому составу, особенно – к штабным офицерам. Сержантский состав экипажей он не трогал. Видимо знал, что тут он может встретить также неуставной отпор. А может быть слышал про широко известный в среде танкистов рассказ о том, как один полковник, проезжая на «виллисе» мимо остановившегося танка, потребовал к себе командира танка и после бурного объяснения с ним застрелил его. Когда он двинулся дальше, экипаж занял свои места в танке, и командир орудия танка, отпустив «виллис» на некоторое расстояние, ударил по нему из пушки и разнес вдребезги. Этот рассказ, может быть фронтовую байку, танкисты, пересказывая друг другу, нередко прибавляли, что этот случай имел место именно в их танковой бригаде.

У нас же в бригаде с полковником Гришиным произошел в Восточной Пруссии такой неординарный случаи. У комбрига по штату был персональный танк. У него и у начальника штаба бригады тоже. Но, находясь в танке они редко командовали. Практически всегда комбриг разъезжал на «виллисе», а свой персональный танк держал либо в качестве своего резерва, либо придавал его время от времени к тому или иному танковому подразделению, или использовал в качестве своей охраны, или охраны своего командного или наблюдательного пункта. Механиком водителем был у него очень опытный водитель ст. сержант Владимир Семенов, хороший мой знакомый. Так вот, едет однажды по дороге на своем «виллисе» комбриг Гришин и видит: на дороге стоит его танк, передний люк у него приоткрыт, на своем сидении дремлет Семенов. Больше в танке никого нет, командир танка и другие члены экипажа ищут полевых наших ремонтников. Комбриг останавливает свою машину, вылезает из неё, закуривает свою знаменитую трубку, из-за чего его часто именовали между собой танкисты «трубкой». Завидев его, народ подавал сигнал тревоги – «трубка идет»,– и старался не попадаться ему на глаза. Все знали, что его трубка – подарок английской королевы, и было понятно, почему комбриг редко был без неё. Может и некурящим до этого он был, но разве не закуришь, получив такой подарок от самой королевы. Был комбриг Гришин и весь обвешен орденами, включая несколько иностранных орденов, поэтому, видимо, и чувствовал себя среди своих подчиненных на уровне английского короля. Вот и тогда, приняв, наверное, для сугреву определенную долю коньяка, решил пошутить с Семеновым. Подходит он к люку и спрашивает Семенова: «Почему стоишь, Семенов?» – «Коробка полетела, товарищ полковник»... «Коробка полетела?!» Достает из кармана спичечную коробку и протягивает её одной рукой к люку и говорит: «На, поставь коробку». Крышка люка у Семенова хотя и открыта, но не застопорена, находится в равновесном состоянии. Семенов, хорошо зная нрав хозяина своего танка, медленно тянется рукой за сличенной коробкой, лихорадочно пытаясь сообразить, какую же каверзу задумал полковник? Но как только рука Семенова приблизилась к обрезу люка, комбриг выхватывает свою трубку и ударяет ей по руке Семенова. Тот мгновенно другой рукой прикрывает люк, трубка попадает под крышку, хрустнула и остается зажатой. Комбриг в бешенстве кричит на Семенова: «Открой люк, мать в перемать, трубку мою зажал. Тот приоткрыл люк, трубку вытолкнул, оставив небольшую щель, крышку люка застопорил, открыл перископы, смотрит на комбрига. Он продолжает беситься: «Открой люк, а то застрелю». Семенов ему: «Хрен тебе, давай стреляй!» Полковник побесился, побесился и уехал. Когда вернулся экипаж, Семенов рассказал о случившейся истории командиру танка. Тот, зная самодурство комбрига, похвалил Семенова и постарался затянуть ремонт танка. Пока разыскали, где расположились полевые походные мастерские бригады, пока приехала ремонтная летучка, пока разобрались в неисправности, пока отбуксировали танк с дороги и поставили его так, чтобы он не был виден с дороги, пока съездили за нужными деталями и привезли их, прошло несколько дней. Комбриг не появлялся, занятый, наверное, среди множества других дел и ремонтом своей трубки. Потом, обкатывая ходовую часть танка после ремонта, командир танка договорился с одним из комбатов и поучаствовал в бою. Это всегда ценилось. Так и замяли конфликт с комбригом. Тот тоже не вспоминал свое позорное поражение.

Многие из офицеров, как было известно, ставили неоднократно вопрос и в политотделе о возмутительных выходках комбрига Гришина, и жалобы писали по инстанции. Но бригада воевала успешно, и командование корпуса, или, скорее всего, командарм 5-й Гвардейской танковой армии, в состав которой входил тогда наш 10-и ДТК, не решались сменить комбрига во время ответственной операции по окружению Восточной Пруссии. Но, как только корпус был выведен из боев, комбрига Гришина сразу убрали из бригады. Спустя много времени после войны появились книги о боевых делах 10-го ДТК, посвященные ему экспозиции в музеях боевой славы. Имя комбрига Гришина по настоянию офицерского состава отовсюду было изгнано.

Отгремели первые послепобедные бурные праздничные дни. Вскоре вручили нам, награжденным еще во время боев в Восточной Пруссии, ордена и медали, мы «обмыли» их, как положено, сфотографировались у хорошего местного фотографа – чеха. Каждый награжденный чувствовал свою причастность к Великой Победе и к тому, что наша 183-я танковая бригада за успешные бои в Прибалтике и Восточной Пруссии награждена орденами Суворова и Кутузова 2-й степени и ей присвоено почетное наименование «Танненбергская». Все эти радостные события промелькнули в весенние солнечные майские дни незабываемого 1945 года.

Но вскоре возник у каждого важный для него вопрос – что дальше? Старшие по возрасту однополчане стали с нетерпением ждать демобилизацию, но о ней пока никаких слухов. Наш возраст 20-ти летних от таких мыслей был далек, нам еще служить и служить.

Командование старается чем-то занять свое воинство. Всех уцелевших танкистов свели в одну роту, сформировали экипажи, но танков пока нет.

Командиром батальона назначен известный своими боевыми делами майор Павел Иванович Громцев, начальником штаба – капитан И.Ф. Симоненко, помощником начальника штаба – старший, лейтенант Сергеев, помощником комбата по политчасти – майор Шестопалов, начальником связи -старший, лейтенант Чугров, помпотехом батальона – старший лейтенант Волошин, командиром нашей танковой роты – старший лейтенант В. Садохин, с которым атаковали в одном экипаже злополучный для нас Ляук, где он был ранен на вылет в кисть руки, а мы вчетвером, спустя некоторое время погорели в своем танке. Все хорошо знакомые и уважаемые командиры. Механики-водители тоже как на подбор: старшина Николай Казанцев, мы с ним горели под Дойчендор– фом, а теперь – в одном экипаже, старшина Сергей Слесаренко, старший сержант Владимир Семенов, старшина Александр Митькин, сержант В. Сергеев,...

Но служба без танков становится все скучнее и скучнее. Увеличиваются, множатся всевозможные караулы и наряды на них, это не вызывает у нас энтузиазма, как всегда и повсюду в армии. Политработники пытаются организовать экскурсии в Берлин, в Освенцим, который находился километрах в двадцати от нашего месторасположения. Но с транспортом почему-то туго. В Берлин съездила лишь небольшая группа офицеров, в Освенциме побывать довелось, но впечатление от него осталось какое-то не такое, о каком писали тогда все газеты.

В рамках тактических занятий «пешим по танковому» сходили на реку Вислу и искупались в её ледяной воде. Она в тех местах спускается только что с гор на равнину и устремляется в узком, глубоком русле, шириной метров 10 – 15_на север, холодная и стремительная. Осенью 1944-го нам довелось искупаться в Немане, теперь, вот, в Висле, в самом её верховье. Казаки наши, наверняка побывавшие в этих краях, тоже с гордостью искупали своих коней в этой знаменитой по историческим событиям реке.

С конца мая начались непрерывные передвижения наших войск в Германии, Польше и, наверное, в других странах, где застал их конец воины. В недалеких Катовицах погрузились мы в эшелон и двинулись куда-то на север. Выгрузились сначала на окраине Познани, поселились в каком-то, бывшем военном городке у самой реки Варты. Покупались и там, в третьей реке на чужой территории. Но вскоре снова погрузились на колеса и через несколько дней выгрузились неведомо где, в каком-то бывшем богатом имении. Через полторы недели – опять на колеса. Проследовали через Франкфурт на Одере и повернули опять на север. На протяжении всех этих перемещений навстречу двигались эшелоны с немецким населением, выселяемым с той территории, которая по Ялтинскому, а потом и по Потсдамскому соглашению союзников, отходила к Польше. Голодные, легко одетые женщины и дети, просящие что-нибудь поесть. Выселяли их поляки, давая на сборы, как нам говорили, всего 24 часа, не разрешая ничего брать с собой, кроме того, что на себе. Многие наши солдаты и офицеры жалели этих несчастных женщин и детей, подкармливали тем, что кто имел, возмущались жадностью и жестокостью поляков.

Наконец, выгрузились в городе Фалькенбург под Штеттином. Нашей танковой бригаде отвели для расположения местность километрах в 10– ти от Фалькенбурга на берегу озера на краю большого леса. Поселились мы в одноэтажных бараках какого-то странного населенного пункта. Вскоре выяснилось, что поселились мы на территории бывшей немецкой разведшколы. Кроме бараков рядом располагалось несколько довольно больших, приземистых зданий, крыши которых поверх водонепроницаемой кровли были покрыты тростником, явно для маскировки от авиации. Берег озера в этом месте был высоким, сухим, видимо, каменистым. Под нами находился какой-то подземный завод, затоплений озерной водой к моменту нашего прибытия в это место. Точнее сказать, он был затоплен в момент, когда здесь проходил фронт, и так и остался в таком состоянии на долгое время. Немного в стороне от нашего расположения высилась огромная прямоугольная башня – воздухозаборник для подземного завода, послужившая нам хорошим ориентиром, когда мы начали разведывать окрестности. Под землей находилась и большая специализированная библиотека. Там среди множества книг на немецком языке было много крупномасштабных аэроснимков кварталов наших крупных городов: Киева, Одессы, Харькова и многих других. На них были указаны номера квартир некоторых домов и списки жильцов, наверное, еще довоенных. Среди этих квартир, были, надо полагать, и явочные квартиры для разведчиков. В одном из бараков, в которых мы вскоре поселились, было разбросано множество личных дел на русском языке, то ли готовившихся там разведчиков, то ли сотрудников этой разведшколы. Для нас это не представляло никакого интереса. Поднимешь, полистаешь и снова бросишь в одну мусорную кучу. Книги, фотоснимки, личные дела были беспорядочно разбросаны. Задолго до нас в этой бывшей разведшколе побывали, как говорят, компетентные органы и весь интересный для них материал отсюда вывезли.

После того, как мы оборудовали себе жилье, жизнь пошла веселее, появилось свободное время. Невдалеке, также на высоком берегу озера располагался хорошо оборудованный стадион, рядом находилась байдарочная станция с множеством уцелевших гоночных байдарок, вышка для прыжков в воду. Озеро, на берегу которого мы расположились, было лишь начальным звеном целой цепи озер, переходящих одно в другое и простирающихся на десятки километров. Все это и еще охота, которой мы небольшой компанией вскоре занялись, очень скрасило нашу жизнь на целый год.

Вскоре стало поступать в бригаду пополнение личного состава из танковых школ. В бригаде появились три танка, вышедшие из ремонта, для учебных целей. Из ветеранов, прошедших фронт, образовали инструкторские экипажи, я вместе с Николаем Казанцевым попал в один из них, и жизнь у нас пошла интересная, веселая и содержательная. Танки были поставлены на окраине территории расположения танковой бригады на высоком пригорке, метрах в 400-х от опушки леса. На той опушке леса водилось много земляных кроликов, диких, конечно, которые жили в норах. По вечерам они вылезали из нор и затевали свои игры. Их хорошо было видно через прицел танковой пушки, с которой был спарен башенный пулемет. Мы такую уникальную ситуацию использовали для пристрелки башенного пулемета одиночными выстрелами.

Наш танковый корпус, пока без танков, вошел в состав 7-й механизированной армии, которой командовал генерал армии П.Батов, армия вошла в состав Северной группы войск маршала К. К. Рокоссовского. Эта группа войск прикрывала с Запада треть территории между Балтийским морем и Адриатическим на юге, где остановились наши войска после окончания войны в Европе. В ближайшее время корпус должен был получить новые танки и стать снова мощной боевой единицей.

Неожиданно поступает команда строить своими силами ангары для танков. И закипела снова авральная работа. Откуда-то везут бревна, ошкуриваем их, копаем ямы, ставим столбы. Много столбов для единого ангара для всех танков бригады – 65 единиц. 66 столбов в один ряд, столько же в другой ряд, между ними врезаем перекладины. Сверху делаем обрешетку, кладем толь, пилим, обрезаем, прибиваем доски. Через неделю огромный ангар готов. Еще через неделю прибывают в Фалькенбург новенькие «тридцатьчетверки», Экипажи сформированы и пополнены. Я вместе с Казанцевым в одном экипаже командира танковой роты. Командиром танка у нас лейтенант Соколов, из новичков – только заряжающий, младший сержант Михеев. В нашем экипаже командира танковой роты два офицера, так как место командира танковой роты всегда в танке. Он располагается на месте командира танка, а тот – на месте стреляющего командира орудия. Тот, естественно, становится заряжающим, а заряжающий садится на место пулеметчика, рядом с механиком-водителем и становится его основным помощником.

Однако прибытию новых танков недолго радовались. После обкатки танков и опробования оружия боевыми снарядами и патронами поступает команда поставить танки на консервацию. Это значит все хорошо очистить, смазать, аккумуляторы снять и держать на аккумуляторно-зарядной, станции, моторное масло слить и держать в водомаслогрейке. На каждую боевую машину на год отводится только 30 моточасов вождения танка. Это не радует. Опять много времени будем тратить на тактические занятия «пешим по танковому». Совсем тоска. Хорошо, что наш экипаж по-прежнему является инструкторским экипажем, у нас есть еще и учебный танк.

ТРОФЕЙНЫЙ ПИСТОЛЕТ

Вскоре после большого перерыва в батальонах была возобновлена вечерняя поверка личного состава. Основное на этих поверках – читка приказов, большинство из которых, направлено на укрепление дисциплины в войсках, на пресечение негативных эксцессов с местным населением. Буквально в каждом приказе объявлялись суровые приговоры военных трибуналов за бесчинства военнослужащих среди местного населения. Все чаще и чаще в заключении приговоров звучало – «расстрел». Не верилось в то, что приговоры приводились в исполнение, думалось, суровость необходима для устрашения.

Понять происходящее тогда можно. Огромная масса людей, привыкшая к напряженной жизни, оказалась вдруг без привычного опасного дела, с возможностью поминать ежедневно павших своих боевых товарищей. У многих – неудовлетворенное чувство отмщения за погибших родных, родственников и близких во время оккупации немцами родных краев. Ничего равного боевой обстановке нет, за исключением жизни тех, кто участвовал в вылавливании различных банд, диверсантов, иностранных разведчиков, перебежчиков, бандеровцев, «зеленых братьев». Попытки занять большие массы людей заурядной «боевой и политической подготовкой» не могли предотвратить стихийные порывы к веселью, к приключениям, к бурным застольям и лихим похождениям. Все это при наличии почти у всех законного и незаконного оружия... Как следствие всего этого – приказы с объявлением расстрельных приговоров военнослужащим за тяжкие преступления, следовавшие один за другим.

Слушая такие приговоры, я с содрогавшем вспоминал и удивлялся, как мне повезло в октябре 1944 года, когда, находясь в госпитале выздоравливающих, я попал в нелепую историю, которая могла закончиться подобным приказом и таким же приговором для меня.

Я уже выше говорил, как добыл злополучный пистолет.

Через пару часов после этого радостного для меня события я был ранен в танке: в открытый мой верхний люк пилот «Фокке-Вульфа – 190», надо признать, настоящий воздушный снайпер, влепил пулеметную очередь. Мое ранение оказалось неопасным: разрывные пули прошли касательно по спине, не задев костей, оставив в ней лишь множество пулевых осколков, Ранение же командира танка, находящегося левее меня, оказалось, куда серьезнее: ему через два дня пребывания в госпитале отняли правую ногу. Наскоро перевязав, нас выгрузили из танка, отнесли и положили в старую воронку у дороги. Танки ушли вперед. Откуда-то ни возьмись к нам в воронку плюхнулся какой-то человек в армейской форме в маскхалате, знаков отличия у него не было видно, но чувствовалось – явно офицер. Что-то в нем мне не понравилось, мелькнула мысль: вот так, наверное, к нам и засылают немцы своих разведчиков. Я сунул незаметно руку в карман и держал палец на спусковом крючке пистолета. Но поняв, видимо, мой недобрый взгляд, странный наш неожиданный спутник перескочил из нашей воронки в другое место. Мысли мои все это время работали в одном направлении: как хорошо, что я достал себе пистолет, который в полной боевой готовности можно держать в кармане. Но как его сохранить в госпитале? К этому времени был уже наслышан: при поступлении в госпиталь в первую очередь заставляют сдать личное оружие и тщательно следят за тем, чтобы кто-то его не утаил.

Вскоре остановилась у нашей воронки автомашина, подвозившая к танкам нашу полевую кухню, меня забрали в неё и отвезли к полевому пункту сбора раненых, одновременно являющимся и первым перевязочным пунктом. Этот перевязочный пункт располагался километра в десяти от того места, где меня ранило, и где остановились наши танки перед переправой через реку. Наблюдая за теми из раненых, кого выводили из большой палатки после перевязки и тут же рассаживали рядом с нами, сообщая, что скоро всех перевязанных заберут и развезут на специальной автомашине по госпиталям, я убедился: все возвращаются в своей одежде, никакого оружия здесь не ищут, не до того. Скоро забрали на перевязку и меня, сняли «несгораемую» куртку и гимнастерку, всадили укол против столбняка, обработали раны, убедились, что жизненно важные органы не задеты, крепко перевязали спину крест-накрест через грудь, снова одели, оставив расстегнутой гимнастерку, записали сведения из красноармейской книжки, вывели из палатки наружу и велели ждать, когда вызовут на погрузку.