Текст книги "Рядовой свидетель эпохи."

Автор книги: Василий Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

Погода действительно стояла тогда – хуже некуда. Автомашины с боеприпасами и горючим для танков где-то застряли, у нас же снаряды и горючее на исходе. Вот тут кавалеристы и выручили не только части 48-й армии, но и танкистов, только они смогли вовремя пробиться к месту прорыва немцев. Конный корпус Осликовского еще ранее отличился при взятии узлового города Восточной Пруссии Алленштайна. Рокоссовский в своих мемуарах с восхищением написал так об этом подвиге кавалеристов на стр.316:

«Наш конный корпус Н.С. Осликовского, вырвавшись вперед, влетел в Алленштайн (Ольштын), куда только что прибыли несколько эшелонов с танками и артиллерией. Лихой атакой (конечно, не в конном строю!), ошеломив противника огнем орудий и пулеметов, кавалеристы захватили эшелоны. Оказывается, это перебазировались немецкие части с востока, чтобы закрыть прорыв, проделанный нашими войсками...»

Каждый раз вспоминая действия конного корпуса Н.С. Осликовского в Восточной Пруссии зимой 1945 года, действия конных корпусов П.А. Белова и Л. М. Доватора под Москвой в 1941-м, я подчеркиваю дальновидность тех «старых кавалеристов», которые не дали перед войной уничтожить полностью Красную кавалерию, заменить ее всю танковыми войсками. В то же время, вернее, еще ранее , в начале 1930-х годов наши старые кавалеристы первыми оценили значение танковых войск в современных войнах, первыми, или одними из первых, включили в состав кавалерийских дивизий танковые полки (бригады). Последними расстались они у нас с кавалерийскими частями лишь после Великой Отечественной войны.

Надень же начала войны в Красной армии оставались в строю еще 4 кавалерийских корпуса. Все они успешно сражались в первое полугодие войны. Второй же кавкорпус П.А. Белова, ставший в ноябре 1941 года 1– м гвардейским кавалерийским корпусом, сыграл выдающуюся роль в оборонительных боях на всем пути от границы до Москвы. И особенно при ее защите. Дважды успешно ударял по 2-й танковой группе знаменитого Гудериана...

Кажется, 25 или 26-го января наш танк сняли с обороны и выделили на несколько дней на усиление охраны штаба нашего корпуса. О некоторых событиях, связанных с охраной штаба 10 ДТК и нашем обратном пути в свою бригаду я рассказывал в своей книге, здесь повторяться не буду. Через 3 дня наш экипаж получил задание срочно возвращаться в свою бригаду. Она вела тяжелые бои, немцы все еще пытались вырваться из Восточной Пруссии через Эльбинг на запад. После непредвиденных задержек, основной причиной чему была поломка шестерни задней скорости в коробке перемены передач в нашем танке, 30 января рано утром мы, наконец, прибыли в свою бригаду. Она в это время заняла исходную позицию для атаки населенного пункта Дойчендорф, к которому накануне вышли немецкие части в процессе своей попытки прорваться к Эльбингу.

В ходе этой танковой атаки, начавшейся утром еще в темноте, наш танк вырвался вперед и первым ввалился в старый противотанковый ров, занесенный снегом и потому незамеченный механиком-водителем. Выбраться из него мы не могли по причине неисправной задней скорости. Пушка у нас крепко уперлась стволом в землю, сделав полный откат, исключив возможность поворачивать башню. Целый день мы просидели в танке в таком положении перед немецкой обороной, а вечером при попытке вытащить его нас сожгла немецкая самоходка с инфракрасным прицелом. При этом погиб наш командир танка лейтенант Сергей из Москвы. О нашем дневном сидении в противотанковом рву перед обороной противника на окраине Дойчендорфа и чем это кончилось, был у меня рассказ в книге 10. Ниже в параграфе 5.3 еще вернемся к этому событию.

Утром, после ночного сидения в подвале сгоревшего дома вместе с пехотинцами на окраине леса против Дойчендорфа, мы вдвоем с командиром орудия отправились, было, пешком в штаб своего батальона. Зашли по пути в крайний дом на окраине большого селения. Кажется, это была окраина Фюрстенау. В доме увидели такую поразившую нас картину. В комнате за столом друг против друга сидели тепло одетые мужчина и женщина. Мертвые, под ними виднелись две лужи. Видимо отравились. В прихожей, когда сразу же мы повернулись вон из этого дома, увидели на груде какого-то тряпья мертвое тельце ребенка. Геббельсовская пропаганда делала свое дело.

Заметив недалеко от этого мрачного дома бродящую громадную рыжую лошадь, немного покормив ее, уселись на нее вдвоем верхом и благополучно добрались до штаба своего батальона.

Через двое суток, в течение которых нам дали, наконец, хорошо отоспаться, нас включили в состав нового сборного экипажа и направили срочно принимать танк, выходящий из ремонта в полевых ремонтных мастерских. Новым командиром танка стал у нас теперь лейтенант Василий Садохин. На этом танке мы в тот же день прибыли снова под Дойчендорф, перед которым на опушке леса стоял в обороне наш, теперь сборный, 2-й танковый батальон, которым командовал капитан П.И.Громцев. По ночам один из танков батальона выдвигался вперед на бугор ближе к Дойчендорфу и вел обстрел дороги, по которой в этот, не то город, не то большое селение, непрерывно подтягивались немецкие части.

Спустя несколько дней вся бригада была снята из под Дойчендорфа и после ночного марша атаковала населенный пункт Ляук, в котором тоже укрепились немцы. Там, после захвата окраин этого селения, наш командир танка Садохин был ранен в кисть руки навылет в момент, когда он держался рукой за крышку открытого люка. Мы же вчетвером, обходя Ляук справа, снова погорели. Наш танк с большого расстояния поджег «тигр». Втроем мы выбросились из горящего танка буквально рядом с окопами, занятыми немцами и чудом оттуда выбрались. Механик-водитель Джабаев, пытавшийся выбраться через открытый передний люк, сразу же, видимо, был убит и сгорел в танке. На другой день проезжая мимо этого места на новом танке, я на минуту выскочил из танка подбежал к нашему сгоревшему танку и видел обгоревшие останки нашего механика-водителя.

После Ляука мне в танке воевать уже больше не пришлось, бригада наша, да и весь корпус к этому времени потеряли почти все свои танки и были выведены из состава 5-й ГТА и приданы к какой-то общевойсковой армии. Оставшийся личный состав временами участвовал в обороне в качестве обычных рядовых бойцов. Подошедшие общевойсковые части 48-й армии 2-го БФ закрепили успех 5-й ГТА, окончательно предотвратили прорыв противника из Восточной Пруссии на запад через Эльбинг. Вскоре наш 10-й ДТК был выведен из боев, и в апреле весь оставшийся личный состав был переброшен в район Кракова в состав 2-го Украинского фронта.

Высоко оценил действия 5-й ГТА, а, следовательно, и нашего 10-го ДТК в Восточной Пруссии маршал Рокоссовский. Об этом он так написал в указанной выше книге на стр. 316:

«Введенная в прорыв 5-я гвардейская танковая армия устремилась к морю, сметая на своем пути разрозненные, захваченные врасплох неприятельские части, не давая им возможности закрепиться. Опорные пункты с организованной обороной танкисты обходили – их добивали двигавшиеся следом части 48-й и 2-й Ударной армий. Уже 25 января танковая армия своими передовыми частями, а 26-го – главными силами вышла к заливу Фриш-Гаф в районе Толькемито (Толькмицко) и блокировала Эльбинг, отрезав этим пути отхода противнику из Восточной Пруссии на запад».

Заканчивая рассказ о боях в Восточной Пруссии, мне хотелось бы остановиться (не первый раз уже) вот на каком вопросе. Там, где прошел с боями в Восточной Пруссии наш 10-й Днепровский танковый корпус в составе 5-й ГТА, в августе 1914 года в районе Найденбурга и Танненберга потерпела поражение 2-я наша русская армия генерала Самсонова от 8-й немецкой армии генерала Гинденбурга.

Немцы раззвонили тогда о своей победе на весь мир. Гинденбург за эту победу получил звание генерала – фельдмаршала, стал командующим Восточного фронта, затем начальником генерального штаба армии Германии. В 1925 году был избран президентом Германии.

В январе 1945 года 5-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника В.Т. Вольского стремительным ударом от Млавы на Найденбург, Танненберг, Остероде, Морунген, Мюльхаузен, Толькемит отсекла Восточную Пруссию от остальной Германии, завершив тем самым окружение около 40 немецких дивизий. Это, примерно 5 – 6 немецких армий, среди них одну танковую армию.

Эта блестящая операция 5-й ГТА, закрепленная вслед другими войсками 2-го Белорусского фронта, практически не изучена официальными военными историками и осталась неизвестной или малоизвестной нашему народу.

В преддверии 60-й годовщины со дня нашей Победы над немецким фашизмом не лишним будет, думается, напомнить об этом.

СТРАННАЯ АТАКА

Не дают мне покоя услышанные как-то по радио слова Виктора Астафьева о том, что мы так и не научились воевать до самого конца войны. Эту же мысль он неоднократно повторяет и в повести «Веселый солдат». Если бы он сказал так о себе, о своем расчете, дивизионе, о пехотном взводе, то это было бы правильно и понятно. Слишком многосторонняя была война, чтобы кто-то из тех, кто непосредственно участвовал в боях, мог утверждать, что он научился по-настоящему воевать. Давно подсчитано: средний срок жизни командира взвода (взводного) в боях был всего одна – полторы недели. В течение этого времени он был либо убит, либо ранен – серьезного боевого опыта за такой срок лейтенант, выпускник военного училища, приобрести, конечно, не мог. Говорить же так обо всей армии, а именно это и имел в виду В. Астафьев, обвиняя в неумении воевать и маршала Жукова, и Сталина, – глупость.

Можно привести множество примеров того, как умело и самоотверженно воевали многие наши бойцы, командиры, отдельные полки, дивизии и корпуса с первых дней войны. А.И. Покрышкин, например, начавший сбивать самолеты врага со второго дня войны и за первые 10 дней войны сбивший 7 самолетов противника; Борис Сафонов, сбивший за первый месяц войны 11 самолетов; 75-я стрелковая дивизия, встретившая захватчиков южнее Бреста у Малориты и неделю не только не отступавшая ни шагу, но даже контратаковавшая целый немецкий армейский 53-й корпус, о чем упоминает даже Гудериан в своих мемуарах «Воспоминание солдата» на стр. 149 (перевод 1954 года). Наконец, блестящий пример высочайшего воинского мастерства – 2-й кавалерийский корпус П.А Белова, не отступивший ни разу с первых дней войны без приказа командования. В конце сентября 1941 года кавкорпус Белова нанес умелый удар по 2-й танковой группе Гудериана под Штеповкой (что в районе г. Ромны, восточнее Киева), и Гудериан об этом тоже пишет в упомянутых мемуарах на стр. 218. Корпус Белова вместе с дивизией Лизюкова освободил в тех боях 20 населенных пунктов и удерживал их в течение недели. Кавкорпус Белова сохранил полностью свою боеспособность до Москвы, снова отличился у Каширы, остановив там передовые части танковой армии Гудериана, устремившиеся на охват Москвы с юга. Вдуматься только: советские кавалеристы, конечно, во взаимодействии с другими частями, остановили знаменитую танковую армию Гудериана! За свои блестящие успехи в 1941 году 2-й кавкорпус в конце ноября 41-го года стал 1-м Гвардейским кав– корпусом. Затем в период контрнаступления наших войск под Москвой Гвардейский корпус Белова погнал танковую армию Гудериана на запад, прорвался в тыл немцам южнее Юхнова и полгода вел активные боевые действия в районе Вязьма – Дорогобуж – Ельня, приковывая к себе войска почти всей немецкой группы войск «Центр», о чем многократно упоминает в своем «Военном дневнике» Ф. Гальдер. Возникает, конечно, естественный вопрос: почему же тогда мы доотступались до Москвы? О причинах катастрофического поражения Красной армии у западных границ – разговор отдельный.

Но прежде, мне кажется, очень уместен к нашему разговору такой вот рассказ фронтовика из очерка Н. Филина «О гибели, о славе, о любви», опубликованного в № 5 журнала «Молодая гвардия» за 1996 г. «Однажды, это было в Восточной Пруссии, продвижение механизированной бригады приостановили немецкие пулеметчики. Они залегли на втором этаже одинокой железнодорожной будки... Второй мотострелковый батальон, спешившись с машин, продвинулся вперед и залег примерно в трехстах метрах от будки, возвышавшейся над железнодорожной насыпью. Но тут раздался зычный голос комбата Ермака:– Чего испугались, орелики? Встать и вперед! Батальон пошел в атаку навстречу пулеметному огню... Неожиданно, как из-под земли, перед комбатом появился комбриг Разин: Отставить атаку! Хлыстом стеганул комбата по лицу: Я тебя, сукин сын, под трибунал отдам... Разведка же доложила: ни слева, ни справа немцев нет, а ты полез на рожон...

Артиллерийский расчет сержанта Смаги, обойдя железнодорожную будку, расстрелял её сзади. После этого наш третий батальон, не потеряв ни одного человека, пересек... насыпь. А второй батальон недосчитался многих солдат... Подполковник Разин не выполнил свою угрозу: капитан Ермак продолжал воевать. Людей не жалел, но и себя не берег. Он «работал» под Чапаева... И добился своего ценой своей жизни: посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза».

Теперь мой рассказ. После того, как отрезанные в Восточной Пруссии немецкие войска предприняли яростную попытку вырваться из окружения и под угрозой захвата оказались штабы танковых частей, вышедших к Балтийскому морю и даже штаб 5-й Гвардейской танковой армии, в которую входил наш 10-й Днепровский танковый корпус, штабы стали усиленно охраняться. Где-то в последних числах января 45-го года наш танк срочно был выведен из боя и направлен на охрану штаба 10 ДТК, куда из других подразделений прибыли еще два танка, дивизион «Катюш» и еще что-то. Через несколько дней нас сменили, и мы получили приказ срочно возвращаться в боевые порядки бригады, которая вела напряженные бои, удерживая рвущиеся из окружения войска и медленно сжимая их в восточном направлении. По пути в бригаду у нашего танка отказала задняя скорость, из-за этого мы несколько раз оказывались в нелепом положении: то механик-водитель замешкался и захватил в угол между гусеницей и корпусом толстенное дерево на обочине дороги, то при развороте на узкой улице какого-то немецкого городишка пушкой уперлись в карниз одноэтажного дома и ждали, пока проходящая самоходка не сдернула нас назад. В результате таких приключений мы не укладывались в отведенный нам срок на возвращение. Когда ранним утром еще в темноте прибыли мы в свою бригаду, то все танки уже находились на исходной позиции для атаки за бугром, метрах в 700-х перед населенным пунктом с хорошо запомнившимся названием – Дойчендорф. Командир танка лейтенант Сергей из Москвы (фамилию, к сожалению, не помню, мы пробыли в одном с ним экипаже всего лишь две недели) принял решение не докладывать командиру взвода о том, что у нас совершенно не работает задняя скорость. Никто из экипажа не возражал против этого. Так без задней скорости мы и пошли в атаку.

Справа виднелся лес, слева дорога, обсаженная старыми деревьями, вся местность покрыта глубоким, но рыхлым снегом. Получив взбучку за опоздание, стараемся загладить свою вину, интенсивно стреляем из пушки с коротких остановок. Снег рыхлый, машина идет хорошо; вырываемся вперед, немцы ведут по атакующим танкам интенсивный минометный и пулеметный огонь, стремятся сбить с брони автоматчиков. Артиллерия молчит, танков противника не видно, – значит, на окраине домов нас ждут фаустпатронщики. До окраины Дойчендорфа остается метров 250 -300, и тут машина вдруг круто пошла вниз, ствол пушки уперся в землю, сделав полный откат ствола. Встали. Как потом выяснилось, ввалились в старый противотанковый ров, занесенный снегом и совершенно незаметный в начавшемся рассвете. Другие танки, увидев круто задранную корму нашего танка, остановились, стреляют с места. Командир танка по радио дал знать о противотанковом рве, и танки задним ходом отходят снова за бугор. Мы остаемся одни во рву, вокруг рвутся мины, по броне молотят осколки.

Хорошо, что нам не досталось автоматчиков. Вскоре обстрел прекращается, приоткрываем побольше люки, наблюдаем за немцами. Пушка крепко держит башню – не проворачивается, снизу все больше и больше набирается вода.

Вскоре бригада, вернее оставшиеся от неё 20-25 танков, начинает новую атаку вдоль шоссе, левее нас, танки доходят до окраины Дойчендорфа. Там немцы бьют по танкам фаустпатронами из подвалов, несколько танков горят, автоматчики сбиты с брони, фаустников из-под валов выкуривать некому – танки снова отходят назад за бугор. Совсем рассвело. На окраине видна немецкая батарея крупнокалиберных пушек штук шесть, пушки оживают, стреляют через наши головы. В спешке танки почему-то не уничтожили батарею. О наших переживаниях, самочувствии, впечатлениях этого сидения целый день в противотанковом рву в непосредственной близости от противника и о том, как вечером, в темноте при попытке эвакуации нашего танка мы погорели, нужен отдельный не короткий рассказ. Сейчас – о другом.

Ближе к вечеру, в начинающихся сумерках, от разбитого дома на опушке леса, что справа метрах в 500-х от нас, вываливается какая-то толпа и движется в нашем направлении. Насторожились, неужели немцы? Вынули из нижней шаровой установки пулемет, но как стрелять? Открытые крышки люков прикрывают нас с фронта, а правый фланг открыт, лезть под танк – там снег до самого днища... Но что-то по одежде не видно, что это немцы, угадываются вроде наши армейские телогрейки. Свои! Передовые бойцы уже подходят к танку, начинаем переговариваться. Оказывается, сейчас пехотный полк будет атаковать Дойчендорф, но в полку всего человек 200 – остатки от полка. Немцы молчат. По какой-то команде малочисленный полк числом не более полу– батальона, растянувшийся от леса до нашего танка, начинает атаку: жиденькое «ура» и побежали, точнее, поковыляли вперед по глубокому снегу. Немцы мгновенно открыли ураганный пулеметный и минометный огонь. В течение нескольких минут покосило весь несчастный полк, все поле усеяно неподвижными телами.

Мы поражены: безумие атаковать населенный пункт по открытой местности, покрытой глубоким снегом. Так вот она какая судьба у пехоты– матушки... Совсем стемнело, но что это? Один зашевелился, другой... и начинается массовое воскрешение убитых, отползание назад, кто к нам под танк, кто в глубокие снежные танковые колеи, на шинелях лежа волокут раненых. На поле не остается ни одного тела! Пехота четко знает свое дело, воевать научилась: и чей-то идиотский приказ на атаку выполнила, и ни одного убитого. Ну, молотки, ребята, ну молодцы! Вот такой довелось наблюдать случай. Это было в начале февраля 1945 года. Весь полк снова подался к лесу и осел в подвале разбитого дома на опушке леса.

Через пару часов мы погорели: немецкая самоходка «артштурм», с инфракрасным прицелом незаметно, под шум подходящих для вытаскивания нас танков, подобралась на близкое расстояние и подожгла и наш танк, и подошедшие. (О том, что на немецкой самоходке был установлен инфракрасный прицел ночного видения, я узнал много позднее, после войны от своего комбата, который читал об этом в каком-то специальном журнале).

Остаток ночи мы (я – заряжающий и командир орудия – стреляющий) провели вместе с пехотинцами в подвале того дома, куда отошел атаковавший Дойчендорф пехотный полк. В подвале было душно, тесно, не спали, возбужденные произошедшим, обсуждали, анализировали вечерние события. Познакомились близко с сержантом – командиром отделения пулеметчиков. Он живо интересовался тем, как мы горели у них на глазах, нам были интересны подробности жизни пехотинцев-фронтовиков. Наш собеседник через каждый час ходил менять расчет пикета пулеметчиков, который был выставлен метрах в 200-х от приютившего нас подвала. После одного из таких выходов он вернулся в крайнем возбуждении без смененных пулеметчиков: он обнаружил их с отрезанными головами. Ближайший пикет, да и посты у сгоревшего дома слышали окрик того пикета – «стой, кто идет!?» – и какой-то спокойный ответ, все вроде бы было, как обычно... Так впервые я близко узнал о коварной подлости бывших наших, предателей, так называемых власовцев. Нельзя исключать того, что это могли быть и предатели – прибалтийцы. Как-то повелось еще с тех военных пор, не задумываясь называть всех предателей «власовцами».

В феврале-апреле 1945 года в Восточной Пруссии часто пришлось наблюдать результаты подобных зверских случаев. Так что те, кто пытался и сейчас пытается оправдать тех предателей Родины, называемых «власовцами» или «бандеровцами», либо сами были из их рядов, либо потомки их, в любом случае они мне представляются сообщниками их кровавых дел.

Утром добрались до штаба своего танкового батальона, расположившегося в каком-то безлюдном населенном пункте в 7-10 км от Дойчендорфа. Двое суток отсыпались, затем снова приняли танк в полевых ремонтных мастерских и прибыли опять на опушку того леса, где остатки нашей танковой бригады заняли оборону. По ночам один танк высылался к дороге с задачей обстреливать немецкие войска, каждую ночь подходившие в город с востока. Тут ближайшей ночью мы отличились. Учли, конечно, недавний горький опыт, настояли на том, чтобы нам придали автоматчиков для охранны танка и усиления наружного наблюдения. При очередном нашем выдвижении на обстрел дороги выставили два пикета автоматчиков справа на опушку леса и не напрасно: они обнаружили немцев, идущих по лесу к занявшим оборону танкам, и обходящих их сбоку и сзади. Автоматчики прибежали к танку и сообщили о том, что по лесу идет в сторону танков большое количество, видимо, пьяных немцев, что-то орут. Мы отошли немного от леса назад, развернули пушку в сторону опушки леса, приготовили гранаты и ППШ. Автоматчики залегли под танк, мы заглушили двигатель и, когда стали слышны отдельные крики, открыли огонь из пушки и пулеметов, автоматчики тоже из-за танка лупили из 4-х автоматов. Расстреляли почти весь боекомплект снарядов и патронов. Утром ходили смотреть результаты нашей ночной работы: лес в полосе метров 300 на 300 был усеян убитыми. Лес был чистым, редким, и это благоприятствовало нам ночью. У каждого убитого был фаустпатрон, если бы они зашли по лесу в тыл нашим танкам, танки легко бы могли быть сожжены. В отражении ночного лесного нашествия немцев участвовал всего лишь один наш танк, остальные танки стояли вдоль опушки леса, их орудия были направлены в другую сторону. Соотношение по людским потерям под Дойчендорфом после этого стало явно в нашу пользу за последние дни. У нас потеря – один лейтенант, командир нашего танка, у них, – думаю, не меньше 200-300.. Так что, на войне было и так, и сяк: и промахи, и победы. И у немцев бывало так, о чем свидетельствует описанная ночная безумная лесная атака немецкой пехоты на танки.

Прошло с тех пор 60 лет, но атака нашей пехоты на Дойчендорф мне четко помнится до сих пор своей дикой нелепостью. Кто отдал преступный приказ на атаку города по чистому полю, по глубокому снегу, в то время как проще всего было договориться пехотному командиру с танковым командиром и атаковать немцев совместно? Скорее всего, тут сказалось то, что мы тогда входили в состав 2-го Белорусского фронта, которым командовал Рокоссовский, а пехотный полк, видимо, принадлежал 3-му Белорусскому, которым командовал тоже уважаемый Черняховский. Взаимодействие еще не было налажено, каждая часть действовала отдельно, подгоняемая вышестоящими командирами, которые находились вдалеке от передовой.

И все же, никогда у меня не повернулись бы ни сознание, ни язык распространить описанный отдельный эпизод на всю армию. Даже два отдельных случая: мы потеряли свои танки в тот злополучный вечер тоже бездарно, по своей вине, утратив элементарную бдительность. Зато спустя несколько дней изменили счет многократно в свою пользу на основе своего опыта, мастерства и оплошности немцев.

ЭКИПАЖ НЕ ОТВЕЧАЕТ НА ПОЗЫВНОЙ

После потери последнего своего танка в бою в населенном пункте Ляук был я назначен связным штаба 2-го батальона своей 183-й танковой бригады. Обязанности самые разные: передавать устные распоряжения в подразделения, которые по каким-то причинам нельзя было передавать по радио; сопровождать офицера связи в разные подразделения, к стоявшим на исходной или застрявшим в атаке танкам; находиться на наблюдательном или командном пункте танковой бригады в ожидании распоряжений для своего батальона; выяснять причины, почему встал в процессе танковой атаки наш танк и с ним нет радиосвязи.

Вот такая ситуация и случилась, когда я однажды прибыл на наблюдательный пункт нашей бригады. НП располагался на чердаке 3-х этажного довольно высокого дома. Оттуда хорошо просматривалась такая картина. Примерно в шестистах – семистах метрах от дома находился лес, по опушке которого проходила оборона немцев. Перед лесом, метрах в трехстах в траншеях находилась наша пехотная часть. Между лесом и пехотой, сидящей в траншее, одиноко стоял наш танк Т-34, метрах в двухстах от опушки леса. Стоял он там уже давно, наверное, подбитый, радиосвязи с ним не было. Меня через других связных потребовал к себе капитан И. и дал мне задание пробраться к тому танку, узнать, что с ним случилось и почему экипаж не отвечает на радиопозывные. Никакими другими пояснениями капитан И. свое задание не сопроводил. День клонился к вечеру, и я сразу отправился выполнять данное мне задание. Тут же на НП, где много толпилось моих знакомых, таких же связных и разных сопровождающих, мне подсказали: к тому танку уже посылали несколько связных, даже повара с термосом для экипажа, но никто из них не вернулся. Там действует немецкий снайпер, а капитан И., наверное, умышленно об этом мне не сказал. Надо быть очень осторожным. Мне подсказали также, что почти от самого дома НП по траншее можно подойти к танку, не высовываясь из нее, метров на сто, и что пехотинцы, находящиеся в траншее, точно укажут, где сидит немецкий снайпер. Я последовал совету моих доброжелателей и, действительно, добрался до конца траншеи.

Пехотинцы в конце траншеи подробно меня проинструктировали, как вести себя здесь. Во-первых, не высовывать голову из траншеи, во вторых, до темноты не предпринимать никаких попыток подойти к танку. Они показали мне, где лежит раненый снайпером повар с термосом, рассказали, что днем он был еще жив, долго шевелился, но никто не рискнул к нему подобраться, ждут темноты. Ничего не поделаешь, надо ждать темноты. Ожидание это на дне траншеи оказалось очень утомительным, и пехотинцы, видя мое нетерпение, подсказали мне еще один, но небезопасный вариант, как подойти к танку. Дальше в продолжении их траншеи через 10—15 метров идет траншея прерывистая в виде трехколенных ячеек. В них никого из наших нет. Если быстро перескочить в ближайшую такую траншейную ячейку, то танк окажется на линии между этой ячейкой и снайпером. Тогда можно будет попытаться подойти к танку сзади. Но вариант этот очень рискованный, лучше набраться терпения и дождаться темноты. Мне этот вариант показался вполне приемлемым, я стал его тщательно обдумывать.

Между тем стал опускаться вечерний туман и видимость стала ухудшаться. Потеряв всякое терпение, я решаюсь начать свою операцию, не дожидаясь полной темноты. Пехотинцы еще раз дали мне советы, кто– то даже перекрестил меня. Я сжимаюсь в комок, выскакиваю из траншеи, в несколько прыжков оказываюсь у следующей траншеи и с ходу ныряю в нее. Ни выстрела снайпера, ни пули не было слышно. Присев по инерции на дне траншеи, перевожу дыхание и тут слышу громкое прерывистое дыхание человека, находящегося рядом, за поворотом траншеи. Быстро вынул револьвер, взвел курок, размышляю, кто бы это мог быть. Ведь пехотинцы сказали, что тут никого нет. Спрашиваю тихим голосом, кто тут? Молчание, затем тихий ломаный голос: «Я ранен». Выглядываю и вижу совсем юного парнишку в нашей солдатской форме, лежащего в углу траншеи. Думаю, кто же это может быть? То ли немецкий перебежчик? То ли их лазутчик? То ли прибалт, решивший от немцев перебраться к своим? Решил на обратном пути рассказать об этом пехотинцам и тогда принять решение, как с ним поступить. Сказал ему, что быстро сбегаю к танку и на обратном пути помогу ему перебраться в соседнюю траншею. Там есть люди, они помогут добраться до медпункта. Затем несколько раз высунул над окопом шапку, убедился в том, что снайпер не реагирует на это. Не видит, наверное, на таком расстоянии в надвинувшихся туманных сумерках. Выглянул сам, разглядел куст на опушке леса, рядом с которым, по сведениям пехотинцев, находится снайпер, и закрываясь от этого куста танком, пригнувшись, побежал к танку. Но в этот момент у меня из кармана выпал револьвер. Я вернулся, схватил его и, обернувшись к танку, увидел, как вдоль борта по броне чиркнула яркая длинная искра. Не заметив, я сместился с выбранного направления подхода к танку, невольно чуть высунулся из-за его прикрытия, и снайпер тут же среагировал. Мне в очередной раз повезло... Достучался до экипажа, узнал все о них, о неисправности танка и, дождавшись того момента, когда туман стал совершенно непрозрачным, в полутьме двинулся в обратный путь. Компаса у меня с собой не было, и я тут же уклонился в какую-то сторону, на наши траншеи не вышел и долго колесил где-то вокруг. Помнится, почему-то меня сопровождало щелканье пуль, или это было эхо выстрелов в тумане. Понял, что я заблудился, стала тревожить мысль, как бы не попасть к немцам. Не помню уж по каким признакам я все же вышел к своим, наткнувшись на дорогу довольно далеко от нашего НП...

Имел место, как говорится, и еще один случай в то время, когда я был связным при штабе 2-го тб, случай из тех, который запомнился надолго. Находился я однажды на КП 183-ей тбр вместе с другими связными от других батальонов. У комбрига на совещании находился наш начальник штаба, капитан И.Ф. Симоненко. Мне предстояло сопровождать его обратно в штаб батальона. Иван Федотович человек был спокойный, рассудительный, никогда не допускал грубостей по отношению к подчиненным. Был он на совещании у комбрига, скорее всего, вместо комбата-2 П.И. Громцева, который в то время находился постоянно в танке, в боевых порядках пехоты вместе с двумя другими танками. Это было все, что осталось из танков от всей 183-й тбр. к тому врнмени.

Выскочил Симоненко от комбрига крайне возбужденный, наверное, там не обошлось без рукоприкладства – комбриг Гришин злоупотреблял этим. Позвал начштаба меня, и мы пошли к нашим танкам, занявшим оборону километрах в двух от КП бригады. Радиосвязи с танками не было. Задача перед начальником нашего штаба была поставлена комбригом четко: идти к танкам и «лично разобраться, почему танки не продвигаются вперед, и доложить». Добрались до танков по следам танковых гусениц мы благополучно. По звуку пролетающих мин и снарядов давно уже научились определять, где они упадут, и каждой из них не кланялись...