Текст книги "Рядовой свидетель эпохи."

Автор книги: Василий Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Как часто бывало в таких случаях, конструкторы лафета пушки, которым, естественно, предъявили претензии в первую очередь, доказывали, что им была задана неверная сила отдачи пушки, что она при разработке пушки была неверно замерена, и что виноват разработчик пушки. Нашему управлению и было приказано в самом срочном порядке переиспытать силу отдачи пушки новейшими методами. Каким методом испытывали силу отдачи раньше, я не знал, был далек от этого. Надо было изобрести новый метод..

Была срочно создана бригада на выполнение этого оперативного задания, руководителем ее был назначен заместитель начальника управления по научно-исследовательской работе подполковник В.А. Протопопов. Ведущими инженерами, кажется, были назначены капитаны Быковский и Орденков. Я в этой бригаде должен был произвести осциллографирование силы отдачи и представить в акт по испытаниям обработанную осциллограмму. Работа эта заняла у нас тогда целые сутки. Начали мы работу в середине дня, когда Протопопов где-то достал пермаллоевые датчики, применявшиеся тогда при взвешивании самолетов. Мы их протарировали под какими-то прессами, то есть сняли зависимость выходного напряжения датчика от силы его нагружения, приспособили к специальному стандартному лафету авиационной пушки. Опробовали наше приспособление стрельбой из пушки.

К этому моменту наступила уже глубокая ночь. Перед самым ответственным этапом работы – контрольными отстрелами, нас с испытательной трассы свозили в столовую, вспомнив, что мы провозились с тарировкой и приспособлением и без обеда, и без ужина. Хорошо нас покормили (для этого специально организовали дежурство в столовой работника кухни и официантки). Возвратились на трассу стрельбы, но тут, как на грех, выключилось силовое электропитание лаборатории. Пришлось разбираться, в чем дело, лазать по щитам электропитания, находить и устранять неисправность. Это тоже заняло немало времени. Вот так и протянулось время до утра. Только ранним утром, после нескольких проб записали чрезвычайно кратковременный электрический сигнал, характеризующий процесс отдачи пушки во времени, на осциллограмму. И только ко второй половине дня, то есть ровно через сутки практически непрерывной работы, представил я проявленную и размеченную осциллограмму испытаний.

Помнится другая подобная работа, типичная для старшего техника– испытателя моего профиля. Она была связана с замером времени полета снаряда авиационной пушки орудийной башни самолета Ту-4 от момента выстрела с летящего самолета до момента попадания снаряда в наземную цель. Задача возникла в связи с тем, что было замечено увеличение промаха снарядов при стрельбе с борта самолета Ту-4 по целям, находящимся под курсовыми углами, близкими к 90 градусам. Возникла гипотеза о том, что при стрельбе с борта под такими углами возникает так называемый «бортовой эффект». Суть этого эффекта заключается в том, что при стрельбе с борта под прямым углом к продольной оси самолета вылетевший снаряд, представляющий собой гироскопическое тело, претерпевает боковое воздействие потока забортного воздуха, в результате чего у него возникают нутационные движения вокруг продольной оси, увеличивается его лобовое сопротивление и время полета, по отношению к расчетному. Наша задача заключалась в том, чтобы замерить это время при реальной стрельбе во время полета самолета над полигоном.

Разработали с ведущим инженером методику и схему эксперимента. Она сводились, примерно, к следующему. В момент одиночного выстрела с борта самолета посылается, а на земле в районе трассы, на которой выставлена цель, принимается радиосигнал момента выстрела. На земле момент взрыва снаряда фиксируется с помощью специального микрофона. При поступлении радиосигнала в момент выстрела запускаются специальные электронные часы высокой точности, при поступлении сигнала о взрыве снаряда электронные часы останавливаются. По интервалу времени между этими двумя событиями определяется действительное время полета снаряда.

Подобрали аппаратуру, тщательно ее проверили. Микрофоны у цели, по которой будут производиться выстрелы, соединили с лабораторным корпусом, запитали от автономного источника электропитания, настроили приемник радиостанции. Все проверили – перепроверили, установили связь с бортом самолета. Местоположение самолета, высота его полета контролируются наземной службой, обеспечивающей испытания.

Начали стрельбу с борта одиночными выстрелами, смотрим в окно лаборатории на мишень, она метрах в 70-ти от нас, и на блок включения электронных часов от микрофонов. К этому блоку мы пристроили электронную лампу тиратрон, которая и включает непосредственно электронные часы. Она в момент своего срабатывания вспыхивает лиловым светом. И визуально видно: тиратрон вспыхивает явно раньше разрыва снаряда. Пронаблюдали подряд несколько выстрелов – то же самое. Останавливаем эксперимент, обдумываем результат и единодушно приходим к выводу: датчики-звукоулавливатели срабатывают от баллистической волны маленького снарядика, когда он находится еще за несколько десятков метров от земли. Досадно за потерянное время, но, как говорится, ничего не попишешь, зато приобрели редкий опыт. Через некоторое время нашли датчики от сейсмической станции и завершили эксперимент удачно.

Вот так, в иной ситуации мне снова пришлось встретиться с баллистической волной артиллерийского снаряда.

Напряженной была работа, связанная с осциллографированием различных режимов работы стрелково-пушечных самолетных установок, помещенных в термобарокамеру. Так определялась работоспособность установки применительно к полету самолета в высотных условиях, и фиксировались изменения режимов ее работы в таких условиях. Создавалась в ТБК температура около 60 градусов Цельсия, имитировался обдув стволов пушек встречным потоком холодного воздуха. Установка помещалась в ТБК на несколько часов, и в течение этого времени техники по очереди заходили в нее во всем теплом летном обмундировании управлять установкой и осциллографировать режимы ее работы. При 60-ти по Цельсию и ураганном ветре более 5 минут нахождения в ТБК не выдерживали. Мне довелось возиться в ТБК с кормовой стрелковой установкой Ил-кб, предназначенной для установки на самолет Ил-28. Надолго запомнились ночные заходы в ТБК, в которой был ветерок и температура около минус 60-ти.

На земле – в лабораторных условиях, в термобарокамере, на трассах полигона проводился практически весь комплекс испытаний стрелково-пушечного вооружения всех наших военных самолетов того времени. В лабораториях проводились также дополнительные исследования различных режимов, не предусмотренных программой испытаний. На летные испытания стрелково-пушечного вооружения отводилось немного времени, они проводились в комплексе с другим оборудованием. Летные испытания проходило, в основном, бомбардировочное вооружение самолетов.

В то время – вторая половина 1940-х годов – основные летно-полигонные испытания авиационного вооружения проводились в Крыму с базированием на аэродроме Саки. Кто из сослуживцев часто там бывал, видел: над Саками, на большой высоте постоянно крутился американский самолет-разведчик. Нигде официальных открытых сообщений об этом не было – наши истребители американских самолетов-разведчи– ков в то время не доставали. Зенитных управляемых ракет в то время тоже еще у нас не было. Американцы этим тогда демонстративно и безнаказанно пользовались. Из-за этого испытательный аэродром оттуда в конце 1940-х годов перенесли за Волгу. В начале 1950-х годов перенесли из Ногинска и испытания авиавооружения.

Незадолго перед этим мне неожиданно представилась возможность перейти на летную работу. В нашей гостинице обычно останавливались и экипажи военных самолетов, прилетавших на аэродром 4-го Управления ГК НИИ ВВС. Либо на специальное дооборудование, либо на испытания оружия на Ногинском полигоне. Бортинженер одного из таких самолетов Ту-4, узнав, что много молодых техников-испытателей живет в этой гостинице, стал знакомится с нами с целью подобрать себе в экипаж борттехников. После беседы со мной предложил перейти в борттехники и мне, заверив, что с переводом проблемы не будет.

Предложение это было очень заманчивым, всколыхнуло с новой силой давнишнюю мечту летать. Размышлял всю ночь, но здравый смысл тогда удержал от нового, но уже запоздалого зигзага на своем жизненном пути.

Научно-исследовательская и испытательная работа, с которой к тому времени пришлось соприкоснуться вплотную, тянула к себе. Созрело к тому времени и твердое стремление поступать в Военно-воздушную инженерную академию имени профессора Н. Е. Жуковского. Переход в борттехники отложил бы на несколько лет поступление в академию.

У НИХ БЫЛО ЧЕМУ УЧИТЬСЯ

Два года работы в 4-м Управлении ГК НИИ ВВС в Ногинске вспоминаю всегда как период напряженной, ответственной и плодотворной работы, общения с интересными людьми, здорового спортивного образа жизни в окружении природы. Поступая в 1950-м году в Военно-воздушную инженерную академию имени профессора Н. Е. Жуковского, я с большим сожалением расставался с местом своей первой офицерской службы, со всем тем, что стало близким: гостиницей в лесу, уютным домом офицеров, лесной лыжней от крыльца до крыльца, тесовым тротуаром от места работы к пригороду Ногинска.

И, конечно, всегда трудно расставаться с людьми, с которыми сработался, к которым привык, которых уважаешь, у которых было чему поучиться.

Сначала нельзя не вспомнить начальника 4-го Управления ГК НИИ ВВС того времени (1948 – 1949 годы) генерал-лейтенанта Михаила Васильевича Гуревича. У меня сложилось впечатление, что все хорошее, что было тогда в интенсивной и плодотворной испытательной работе, в оснащении Управления уникальной аппаратурой и оборудованием, в создании дружного коллектива, условий жизни, досуга небольшого военного гарнизона, все это было связано, в первую очередь с именем М.В. Гуревича. И большой неожиданностью для всех тогда, в 1949-м году, было снятие генерала Гуревича с должности начальника 4-го Управления ГК НИИ ВВС, а затем, по слухам, и его арест. О причинах снятия его с той высокой должности ходили такие разговоры: за хозяйственные злоупотребления. Одновременно с ним были арестованы еще два довольно второстепенные сотрудники управления в звании капитанов, занимавшиеся размещением различных заказов на изготовление вспомогательного оборудования в каких-то негосударственных мастерских.

Все, кто хорошо знал Гуревича, очень сожалели о снятии его с должности начальника управления. Ходили слухи о том, что его заместители, помощники и все ведущие инженеры собрали деньги и купили ему на прощание ценный подарок – какую-то дорогую статуэтку. Говорили также, что все они подверглись вскоре крутой партийной проработке и многие получили партийные взыскания. Надо полагать – за утерю бдительности. Потом ходил слух, что в тюрьме Гуревич вскоре умер.

Мне трудно судить о виновности или невиновности в чем – либо М.В. Гуревича. Пишу потому, что убежден: промолчать о когда-то крупном руководителе известного военно-авиационного учреждения будет нечестно. Думается, однако, что в те послевоенные годы за хозяйственные упущения, самодеятельность и злоупотребления пострадать было очень легко.

Была хозяйственная самодеятельность и в 4-м Управлении института. Мне одно время было поручено быть вроде прораба в бригаде строителей от отдела, для которого они должны были построить башню для испытания нижних пушечных установок самолетов. Бригада эта была невесть откуда появившаяся, похоже – с Украины. Помню, бригадиром в этой бригаде был молодой энергичный парень по фамилии Кобзарь. Работали они хорошо, добросовестно, потому как сдельно. Когда строили фундамент котлована, в который должна была вестись стрельба, никакого обеспечения материалами не было. Хватали все, что казалось бесхозным поблизости. На полигон вела железнодорожная ветка, изрядно заросшая травой. По бокам этой ветки во многих местах были положены запасные рельсы. Строители посчитали эти рельсы бесхозными и пустили на столбы по периметру котлована. Таким же путем добывался для строительства песок, щебенка, камень. Это, конечно, было не очень нормально, но никто над этим не задумывался. Я к вопросам материального обеспечения и финансовых расчетов не касался. Моею обязанностью была связь строителей с нашим отделом как заказчиком, наблюдение за качеством строительства, хотя в этом деле я ничего тогда не смыслил. Мог проконтролировать только глубину котлована, толщину бетонной подушки, глубину забивки свай ограждения и тому подобное. Закончив строительство котлована и фундамента под опоры башни, я еле-еле отделался от такого поручения, несвойственного моей специальности.

Подобный стиль хозяйственных работ, видно было, часто тогда практиковался, даже иногда поощрялся и оправдывался как оперативный метод решения поставленной задачи. Но до поры до времени. В определенной обстановке он мог быть поставлен и в вину руководству учреждения. Что-то подобное, наверное, и произошло при снятии М.В. Гуревича с должности. Но это лишь мое предположение, не более того. Могли поставить в вину Гуревичу и полеты его команды охотников на институтском самолете на охоту на Кавказ. Но это тоже лишь мое предположение.

На виду у всех сотрудников управления были летчики-испытатели 4– го Управления: полковник Звонарев, командир испытательного полка, ведущие летчики-испытатели – Мошковцев, Молотков, Чемоданов... Другие фамилии забылись. Звонарев был известен еще как участник боев в небе Халхин-Гола. О нем стали особенно часто говорить, показывать новичкам после того, как он промелькнул в кадрах вышедшего тогда кинофильма «Беспокойное хозяйство» с участием известных киноартистов – М. Жарова, С. Филиппова, Людмилы Целиковской, ставшего сразу очень популярным. К тому же фильм этот частично снимался на ногинском полигоне ГК НИИ ВВС.

Полковник Звонарев был всегда ведущим летчиком-испытателем всех летных испытаний, проводившихся в 4-м Управлении института. Ему шли, как говорили, основные и немалые гонорары за испытания, из-за чего у него было много завистников.

Многие из нас, техников-испытателей, тоже, конечно, завидывали летчикам-испытателям, но завидывали здоровой завистью их прославленной летной профессии.

После ухода с испытательной работы на виду у авиаторов был А.П. Молотков, ставший в 1980-х годах начальником Центрального научно– исследовательского института ВВС, генерал-майором. Тогда же в 4-м Управлении я знал его капитаном, летчиком-истребителем, летавшим на американском истребителе «Томогавк». Ныне он работает в Военно– воздушной инженерной академии имени Жуковского, передает свой всесторонний богатейший опыт работы в авиации молодому поколению исследователей авиационной техники и преподавателей.

Многим известен А.П. Молотков, как автор критической статьи о повести И. Грековой «На испытаниях» (опубликована повесть была в журнале «Новый мир», № 7 за 1967 год). Я сразу тогда же прочитал эту повесть, прочитал с пристрастием, потому как в ней речь шла об испытаниях образца авиационного оружия именно в 4-м Управлении ГК НИИ ВВС. В авиационных кругах сразу же узнали за псевдонимом и автора книги, и основных действующих лиц повести. В ней были сведены воедино события разных эпох того времени, когда Управление испытаний авиавооружения находилось в Ногинске, и события более позднего периода, когда это управление находилось уже в другом месте. В то же время в повести фигурируют одни и те же действующие лица, некоторые из которых уже умерли к тому времени, о котором повествовала автор.

Повесть И. Грековой мне не понравилась потому, что в ней неправдиво показан весь процесс испытаний образца авиационного вооружения, взаимоотношения между разработчиком вооружения или его элементов и испытателями. Не было в повести того самого существенного, что видел я в период работы в 4-м Управлении ГК НИИ ВВС: высокого профессионализма, энтузиазма и самоотверженности испытателей, ритма их работы, чувства государственной ответственности за порученное дело. Совершенно нереально в повести были представлены взаимоотношения разработчика представленного на испытания образца и техника-испытателя. Разработчик (это главный конструктор или его ближайшие помощники) общался обычно с руководством Управления, в крайнем случае – с ведущим инженером по испытаниям. С техником-испытателем он не должен был общаться через голову руководителя испытаний. И уж совсем неправдоподобно описан случай доноса техника о каких-то антисоветских высказываниях профессора-разработчика испытанного образца вооружения на банкете по случаю успешного завершения испытаний, на который был приглашен этот самый доносчик-техник. О совместных банкетах разработчиков испытывавшихся образцов и испытателей я вообще не слышал в то время. Такие банкеты противоестественны, не этичны, не традиционны. По крайней мере, в то время, в которое мне довелось работать в том испытательном институте. И. Грекова в рассматриваемой повести походя отдала дань скверной моде, если это можно назвать модой, начавшей созревать в 1960-е годы, – тенденции раздувания темы «невинно пострадавших в сталинские времена».

Можно понять авторов, писавших на эту тему, которые сами близко пережили такие события или соприкасались близко с ними. Нельзя понять людей, пристраивающихся к общественной кампании, ничего не знающих о существе дела, судящих о нем с чужого слова. Такой мне показалась и И. Грекова, сочинившая повесть «На испытаниях».

Вскоре после выхода повести в «Комсомольской правде» появилась большая статья Молоткова, летчика-испытателя 4-го Управления, с обстоятельной, но нелицеприятной критикой автора повести. Я полностью был согласен с позицией Молоткова.

В августе 1950 года я убыл из ГК НИИ ВВС на учебу в ВВИА имени проф. Н.Е. Жуковского, но еще несколько лет поддерживал связь с инстатутом через своих товарищей по работе в нем. Кажется, в 1952 году 4-е Управление испытательного института из под Москвы было перебазировано в более отдаленные от столицы места. Перебазировались из– под Москвы и почти все другие Управления ГК НИИ ВВС. После этого я потерял связь с этим интереснейшим центром научных исследований и испытаний авиационной техники.

Добрая память сохранилась у меня о работе в ГК НИИ ВВС, об интересной, насыщенной спортом на свежем воздухе, общениями с интересными людьми, здоровыми развлечениями, жизни в небольшом военном гарнизоне под Ногинском. Помню близких своих товарищей по работе, молодых лейтенантов – Александра Исаичкина, Колю Поликарпова, Николая Тихонова, Тараса Прокопенко, Алексея Залетова, Владимира Анхима... С благодарностью вспоминаю старших товарищей по работе, ведущих инженеров – выпускников Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского, моих ближайших начальников, у которых многому можно было поучиться: А. Деева, В. Быковского, И. Орленкова,... Более старших товарищей по совместному участию в спортивных командах и общественной работе Б.В. Глебовича, С.С. Маркова, В.И. Шишкина...

Но с особенной теплотой я вспоминаю начальника нашего отдела Галину Михайловну Волову, исключительно внимательную, доброжелательную, в высшей степени интеллигентную женщину, полковника ВВС, выпускницу ВВИА имени Н.Е. Жуковского 1937 года. Лишь много лет спустя после того времени я узнал: Галина Михайловна во время войны была инженером по вооружению 587-го женского бомбардировочного полка, которым до момента своей гибели командовала легендарная Марина Раскова. Удивительной душевной красоты и скромности была Галина Михайловна Волова. У таких людей было чему поучиться.

Глава 9. В ИМЕНИ ЖУКОВСКОГО ВОЗДУШНОЙ АКАДЕМИИ

МЕЧТА СБЫВАЕТСЯ

Добившись, после неоднократных отказов, положительной резолюции на рапорте с просьбой о направлении меня на учебу в Военно-воздушную инженерную академию имени Н.Е. Жуковского, я поехал как– то из Ногинска в Москву, чтобы узнать заранее, где расположена академия, как к ней удобнее добираться, да и просто посмотреть на нее с близкого расстояния. Из этой поездки врезалась в память и помнится до сих пор вот такая деталь. На указателе внизу метро «Динамо», перед подъемом на эскалатор большими буквами было начертано: «К СЕВЕРНЫМ ТРИБУНАМ И ВОЗДУШНОЙ АрЩЕМИИ». Было в этом обычном указателе, в словах «и воздушной академии» что-то необычное: государственная оценка значимости Воздушной академии имени Жуковского, ее широкая популярность. В народе широко было известно, что прославившиеся во время Великой Отечественной войны самолеты Ил-2, Ил-4 (ДБ-Зф), Як-1, Як-3, МиГ-3 были созданы под непосредственным руководством питомцев и выпускников Военно-воздушной инженерной академии имени профессора Николая Егоровича Жуковского – С.В. Ильюшина, А.С. Яковлева, А.А. Микояна.

Через некоторое время после смерти И.В. Сталина слова «и воздушной академии» с указателя в метро исчезли.

В Рыбинском авиационном техникуме, куда поступил я учиться в августе 1941 года, старшекурсники с восхищением говорили о капитане– военпреде рыбинского авиационного моторостроительного завода. Он, выпускник академии имени Жуковского, читал на старших курсах техникума «Конструкцию авиадвигателей». Молодой, высококультурный, всесторонне грамотный, в аккуратной военной авиационной форме – он завораживал слушателей. Фамилию его, к сожалению, не помню. Не нынешняя легковесная самореклама, а вот такие люди своим обликом, безукоризненным поведением и квалифицированной деятельностью и создавали добрую славу в народе, делали знаменитой «Жуковку».

В ГК НИИ ВВС я уже вплотную соприкоснулся с выпускниками Академии имени Жуковского – ведущими инженерами по испытаниям, руководителями отделений и отделов – инженер-капитанами А.А. Деевым, И.Орленковым, В.С. Быковским, инженер-подполковниками Б.В.Глебовичем, С.С. Марковым, многими другими инженерами, ее питомцами. Так что к моменту поступления в Академию Жуковского я уже имел достаточное представление о высокой квалифицированности, высокой обшей и инженерно-технической культуре ее выпускников. Все это призывало, манило в Академию.

Зимой 1950 г., где-то в конце января всех, получивших «добро» на таких своих рапортах, вызвали из учреждений и частей МВО в Москву на предварительные экзамены и комиссии. Около 10 дней мы провели в ЦДСА, сдавая предварительные вступительные экзамены и проходя необходимые, установленные специальными приказами, комиссии. И вот, в середине июля того же года мы вызваны вновь в Москву, теперь уже на основные вступительные экзамены.

Поселили нас, иногородних, в корпусе «Е», называвшимся тогда 30– м корпусом, на втором этаже. Администрация академии тогда располагалась там, куда ее выдавили сейчас после отнятия Петровского дворца – в корпусе «Ж», переименованным сейчас в корпус «А». Нарядом расположенном стадионе «Динамо» соблазнительно, почти ежедневно по вечерам идут футбольные матчи, многие из поступающих неизменно ходят их смотреть. Я из принципа на них не хожу, к футболу равнодушен. Спорт люблю, но не люблю футбольных болельщиков, среди них выделяются какие-то кретины, глупыми выкриками оскорбляют игроков той команды, против которой они болеют, не имеют никакого представления о порядочности.

В первый же день, как поселился в общежитии корпуса «Е», пошел в читальный зал, располагавшийся в том же корпусе, за учебниками. И у входа туда встретил, по истине знаменательно, ростовского близкого товарища по пионерскому лагерю, Валентина Розонова, тоже из поколения мальчишек тридцатых годов, бредивших авиацией, о которых писатель Ю. Идашкин, сам из того же поколения, проникновенно сказал: «... я твердо знаю, что мое поколение на всю жизнь сохранит особое отношение к авиации. Потому, что она для нас – часть нашего детства, окрашенного радостью осознания своей принадлежности к стране героев, она для нас – символ преодоления пространства и времени, порыв, который не отделим от эпохи бурного социалистического штурма тридцатых годов». Он, тоже техник-лейтенант, уже слушатель 2-го курса факультета самолетов и двигателей. Удивил его рассказ о том, что на его курсе учится и сын знаменитого летчика Валерия Чкалова – Игорь Чкалов. Как же так, четыре года тому назад, в 1946 году видел я его фотографию – слушателя академии имени Жуковского на обложке «Огонька», а сейчас он только на втором курсе? Оказывается, его неоднократно за нерадивое отношение к учебе отчисляли из академии, направляли в строевую часть и снова возвращали в Академию. Будто бы, Сталин сказал, что в память о выдающихся заслугах перед Родиной его отца, сына нужно выучить, сделать из него человека.

Конкурс в Академию Жуковского в тот год бьш 12 человек на место, не считая окончивших подготовительный курс (200 человек для всех факультетов), которые практически поступали вне конкурса. Первый вступительный экзамен в нашей группе – физика, и билет мне попался № 13, а первый вопрос – «Переменный ток, работа трансформатора». Немного стало не по себе. Переменный – то ток я и не готовил к вступительным экзаменам. Кто-то говорил, что переменного тока не будет на экзаменах. Да я за него и не беспокоился, надеялся на багаж серпуховского училище. Работу-то трансформатора мы в училище изучали досконально. Но цел ли тот багаж? Мельком назвав общие характеристики переменного тока, скорее перешел к работе трансформатора: переменный электрический ток, проходящий по первичной обмотке создает переменное магнитное поле, которое наводит во вторичной обмотке ЭДС, действующее против причины, его вызвавшей... И далее в том же стиле. Экзаменующий, это был подполковник Бутенко, сотрудник учебного отдела, премного удивившись, лишь спросил, откуда я так хорошо знаю работу трансформатора, где учился. Узнав, что я окончил серпуховское училище по электроспецоборудованию самолетов, поставил мне жирную пятерку и больше ни о чем не спрашивал. Чувствовалось и позднее: авторитет серпуховского авиатехнического училища в авиации был очень высоким. Все другие экзамены сдал также успешно, для мандатной комиссии все у меня в биографии было чисто.

Хорошо помнится 1-й день начала учебы в Академии – 1-е сентября 1950 года. Первая лекция – высшая математика. Ее читал тогда для всего потока профессор В.В. Голубев – заведующий кафедрами математики и в ВВИА имени проф. Н.Е.Жуковского, и в МГУ. Читал просто, но изящно и доходчиво. О нем были уже наслышаны от товарищей, ранее поступивших в Академию: еще до революции учился и работал в Сорбонне, верующий, беспартийный.

Только ли на нашей первой лекции или еще и на других своих лекциях, он провозгласил во вводном слове тезис, необычный для того времени. Этот тезис примерно звучал так: одним из главных стимулирующих факторов развития математики были войны. Тезис по существу справедливый и понятный для военного человека. Но как за этот «непартийный» тезис накинулись на профессора В.В. Голубева партлолитработники, преподаватели кафедры ОМЛ. Долго склоняли беспартийного В.В. Голубева и на партийных собраниях в Академии.

В дальнейшем все разделы высшей математики (мат. анализ, аналитическая геометрия, векторная алгебра, теория поля) 4 семестра читал нам профессор Г.Ф. Лаптев, прекрасный лектор, педагог и человек. Он нередко значительную часть своей лекции диктовал. Это нравилось всем. Но в конце курса, как стало очевидным позднее, он не укладывался в срок и сложную «Теорию поля» прочитал все же торопливо.

Среди других предметов 1-го семестра были: химия, физика, машиностроительное черчение, физическая и стрелковая подготовка. Химию нам читал известный профессор Шемякин. Читал он, на мой взгляд, хорошо, доходчиво, но почему-то его не любили многие слушатели, видимо, восприняв мнение старшекурсников. Профессора на лекциях часто сопровождала ассистентка, демонстрируя некоторые опыты по ходу лекции. Когда профессор объяснял нам сущность какой-то гремучей смеси, он мимоходом заметил, что вот сейчас ее проявление можно будет увидеть воочию. Ассистентка поставила впереди кафедры на стул какой-то небольшой ящик с защитным спереди стеклом, что-то в ящике поколдовала и молча ушла. Все думали, что фокус не удается, профессор продолжал лекцию дальше, и про ящик все забыли. Но минут через 10 раздался довольно мощный взрыв, защитное стекло разлетелось вдребезги, ящик тоже вслед за осколками стекла полетел на головы слушателей. Кто-то вскрикнул, кто-то возмущенно ругался, кто-то смеялся, кто-то аплодировал. Эффект был потрясающий. Как потом выяснилось, это был любимый «конек» ассистентки. Мне подумалось: таким путем преданная профессору ассистентка мстила слушателям за нелюбовь к профессору. Жаловаться на ассистентку, конечно, никому не пришло в голову.

Со 2-го семестра добавились основы марксизма-ленинизма, иностранный (английский) язык, технология металлов, теоретическая механика. На 3-ем семестре – теория механизмов и машин, сопромат. Каждый преподаватель – колоритнейшая фигура. Из всех преподавателей общеинженерных дисциплин на меня произвел самое хорошее впечатление преподаватель теоретической механики Владимир Карлович Больцман, спокойный, скромный, но строгий, глубоко знающий свой предмет, прекрасно преподносящий его слушателям.

Иное впечатление оставил, думаю не только у меня, профессор В., преподаватель сопромата. Лекции читал он великолепно, казался человеком высококультурным, интеллигентным, был известен как один из авторов только что изданного тогда фундаментального трехтомника «Справочник машиностроителя», который многие из нас по его рекомендации купили. Но на одной из своих лекций, советуя, как лучше запомнить формулу, он... разрядился непристойными словами. На меня это произвело настолько отвратительное впечатление, что до сих пор, хотя этот профессор давно уже умер, не могу подавить в себе недоброе чувство к нему.

В детдомовском детстве мне пришлось слышать много самой грязной, самой изощренной матерщины. Выделялись этим всегда самые недоразвитые, самые тупые, и неприязнь к отъявленным матершинникам у меня осталась на всю жизнь, как к людям слабоумным. И вдруг «мат» на лекции профессора в прославленной «Жуковке»! Даже на фронте, в нашей танкистской среде «мат» не был особенно популярен. А тут, в столице, в знаменитой Академии... непостижимо.

Этот экскурс я сделал в назидание молодым нашим педагогам. Не берите пример с некоторых наших старших по возрасту преподавателей' хорошо владеющих сейчас матерщиной, хотя общая обстановка в стране в какой-то степени и оправдывает такой лексикон. Но помните, плохое впечатление от этого и от преподавателя останется кое у кого из слушателей на всю жизнь, и его вспомнят подобным словом. !