Текст книги "Круча"
Автор книги: Валентин Астров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
Глава пятая
1
В октябре двадцать третьего года институт, как и вся партия, кипел политическими страстями. В Болгарии, а затем в Германии разыгрались революционные события; в Болгарии восторжествовала реакция, в Германии борьба разгоралась; у нас в это время партийные собрания проходили под лозунгом – быть готовым в любую минуту дать отпор международной реакции и помочь германским товарищам.
Революция в Германии!.. Трудно было себе представить, сколько благодетельных перемен могла она принести с собой. Но мирной передышке, отведенной Косте Пересветову для занятий «теорией», угрожал преждевременный и непредвиденный конец. Было ясно, что, в случае мобилизации армии, коммунисты, побывавшие на фронте, возвратятся в нее в первую очередь.
Среди студентов велись полушутливые разговоры: какие тут занятия, раз не сегодня-завтра революция в Германии!.. А Костя между тем решил использовать вовсю последние денечки и навалился на работу над «столыпинщиной».
Он сидел у себя дома вечером под опущенной с потолка на шнуре висячей лампочкой и, разложив на столе полукартонные карточки с выписками, распределял их по главам будущей работы. Не первый месяц накапливал он это сырье и теперь, со страстью Скупого рыцаря над сундуком сокровищ, перечитывал каждую бумажку, соображая, какое найдет ей применение… после победы революции в Германии.
– Я тебе помешал? – спросил, просовывая голову в дверь, Саша Михайлов.
– Ничего, входи, – отвечал Костя и невольно поморщился.
Дело важное, объяснил Саша. Сейчас ему Вейнтрауб сказал, будто бы Троцкий, а потом еще сорок шесть партийцев, в том числе некоторые члены ЦК, подали в ЦК письма с критикой политики партии.
– Ты подумай: война на носу, а в ЦК разногласия! – Широкое Сашино лицо было не на шутку встревожено. – И опять Троцкий. Еще в сентябре слух шел, что он на заседания Совнаркома и СТО не ходит.
У Кости докучно защемило сердце. Опять новые тревоги. И опять его отрывают от работы…
– Кто сказал Вейнтраубу? – спросил он.
– Секретарь ячейки Длатовский кое-кого информировал под условием не болтать. Под этим условием Геллер разболтал Вейнтраубу, а тот мне.
– Что они критикуют?
– Внутрипартийный режим, весь партийный аппарат, ЦК. За бюрократизм будто бы. Пишут: если так будет продолжаться, ЦК приведет страну к гибели.
– К гибели?.. Так и пишут?
– Не знаю, так Вейнтрауб говорит. «Поражение в мировом масштабе» пророчат. Требуют свободы группировок в партии. Я думал, ты слыхал, расспросить пришел. У тебя друзья в институтских верхах.
– Скажи – в бывших верхах, – поправил Костя, собирая со стола карточки, чтобы перевязать их шнурком. – Нынешние с нами не разговаривают. А Вейнтрауб сам как? Сочувствует этим письмам?
– Еще бы! «Партаппаратчиков» разносит на все корки. В Москве, говорит, райкомы волынки на фабриках прохлопали. Трехгорка дня два стояла.
– Это я знаю. Кто-то из эсеровских последышей подбил остановить работу. Райком начало волынки прошляпил, но при чем тут политика ЦК?
– Не знаю.
Костя уложил карточки на книжную полку и повел Михайлова к Афонину. Не застав его, пошли к Скудриту.
Услышав новость, Ян попросил их обождать, а сам спустился этажом ниже к Длатовскому.
Вернувшись, он сказал, что Длатовский сведения подтверждает. Говорит, в райкоме его информировали как секретаря ячейки, пока лишь персонально. Допытывался, откуда знает Скудрит, тот отговорился: слышал-де от кого-то.
– Иначе пришлось бы Вейнтрауба назвать, – объяснял он. – А Вейнтрауб ведь Геллера и самого Длатовского называет. Вышла б, пожалуй, склока.
Михайлов ушел к себе. Костя с Яном спустились к Виктору.
Рассказали ему. Тут же взяли стенографический отчет X съезда партии и перечитали резолюцию «Об единстве», воспретившую группировки и фракционные выступления под угрозой немедленного исключения из партии.
Что заставило Троцкого и других выступить? Разве не единодушна партия в осуждении бюрократизма? Почему в бюрократизме обвиняют ЦК? И чем политика ЦК может привести «к гибели»?..
Заходя в этот вечер один за другим к Шандалову, Хлынов, Элькан, Афонин, Флёнушкин выслушивали новость, и она всем им представлялась очень серьезной. Разногласия в ЦК… Иван Яковлевич бурчал:
– Нашли время!..
Шандалов настаивал, чтобы Скудрит с Афониным, как члены бюро ячейки, возбудили на бюро вопрос: по какому праву Длатовский разглашает среди какого-то круга «избранных» секретные сведения, доверенные ему райкомом партии персонально?
Афонин возразил:
– Не стоит мелочиться. Мы с Яном сходим завтра в райком и попытаемся сперва разузнать, как и что.
«Неужели эти письма могут повести к новой дискуссии, вроде той, что была в двадцать первом году? – размышлял Костя, вернувшись от Виктора. – Вот некстати! А Вейнтрауб-то, Вейнтрауб! Находит удовольствие в распространении таких слухов. Узнал случайно, так уж держи, по крайней мере, язык за зубами».
Назавтра Скудрит с Афониным были в Хамовническом райкоме партии. Вернулись оттуда в недоумении. Там им назвали письма Троцкого и «46-ти» «документами большой важности»: их обсудит ЦК и примет намеченные в них меры. А что в ячейке слухи идут, в этом особой беды нет, о письмах скоро все узнают.
– Остается ждать событий и официальной информации, – заключил Афонин свой рассказ товарищам. – Не лезть же нам наперед батьки в пекло.
2
Октябрь перевалил за половину, а в Москве все еще выдавались теплые солнечные дни. В институтском дворе играли в баскетбол, – Старков усиленно готовил команду к зимнему первенству вузов и города Москвы.
С тренировки Костя зашел, в майке и трусиках, к Шандалову и застал у него небольшого полноватого человека с тонкими чертами лица, остренькой светлой бородкой и высокой, со лба, лысиной. Он был в шевровых сапогах, в синей толстовке с крупными нагрудными карманами, черная кепка с широким козырьком лежала на краю стола.
– Извините, пожалуйста! – сконфузился Пересветов, узнав Бухарина, которого ему раньше случалось видеть издали во время Всероссийских съездов Советов. – Я пойду переоденусь…
– Что вы, зачем? Вы у себя дома.
Виктор их познакомил.
– Вы занимаетесь спортом! – сказал Бухарин, пожимая руку молодому человеку и поглядывая на него с иронической улыбкой.
Костя сел, пряча под стол голые ноги.
– Да вот, – усмехнулся Виктор, – никак из них баскетбольную дурь не выбью.
– Нет, отчего же, – возразил Бухарин, – спорт очень полезен…
Продолжая прерванный Костиным появлением разговор, Виктор обменялся со своим гостем несколькими фразами, после чего сказал:
– Костя, расскажи Николаю Ивановичу, как к тебе кулак за «прессыей» приезжал.
Выслушав краткий Костин рассказ, Бухарин заметил:
– Комсомольцы ваши ребята хорошие, но им, конечно, кулака легче из села вытурить, чем заставить на нас работать. Артель Фомичу разрешат, если они там действительно солодовню восстановить берутся.
– Да уж Калинин им отказал.
– Да?.. Что ж, возможно, артель оказалась фиктивной. Ну, может быть, вы меня проводите? – заключил он, обращаясь к Виктору, а взглядывая при этом и на Пересветова.
Костя не счел удобным отнести приглашение и на свой счет.
Вечером Виктор прислал за Костей Наташу. «Шандаловцы» были в сборе. Здесь же были Афонин и Скудрит. Виктор пересказывал свой разговор с Бухариным по дороге из института. Шандалов спросил его о «письмах в ЦК».
– Он, – сказал Виктор, – по-моему, ждал этого вопроса.
– Он и приходил-то сюда настроения прощупать, – утверждал Скудрит.
– Не захотел, верно, при мне об этом заговаривать, – предположил Костя, – а уйти я не догадался.
– Его интересовало, что именно я знаю, от кого и как эти письма расцениваю. Я сказал – не за себя одного, за всех нас, – что позиция авторов писем, как нам ее изложили, нам не понравилась.
Дальше сказанное Бухариным Виктор передал примерно так. Германские события и хозяйственные трудности этого года у нас (безработица, «ножницы», обесценение совзнаков, волынки на фабриках) многих заставляют нервничать. Кое-кто из группы «рабочей оппозиции», с партийным билетом, пытался провоцировать рабочих в Москве на стачки под меньшевистским лозунгом борьбы с «бесправием пролетариата». Некоторых пришлось исключить из партии, вожаков даже арестовать. Выдержим ли мы экзамен, особенно если придется воевать фактически в отсутствие Ильича? Троцкий боится, что не выдержим. В двадцать первом году он считал, что нам уже «кукушка прокуковала», что дни советской власти сочтены. Он вообще не верит, что мы удержим союз с крестьянством без победы международной революции. Внутрипартийный режим, установленный X съездом, запретившим фракции, Троцкий в своем письме объявил «режимом фракционной диктатуры» большинства.
Перебивая рассказ Виктора, Костя воскликнул:
– Но ведь резолюцию, воспретившую фракции, писал Ленин!
– Вот именно. – Что-то вспомнив, Шандалов усмехнулся: – Мы идем, а некоторые Бухарина узнают и оборачиваются. Он говорит: «Идемте, идемте скорее, Виктор! А то меня один раз на улице остановили и письмо дали на имя Калинина. Что я – почтальон, что ли?»
Троцкий и другие играют на недостатках партийного аппарата, оставшихся в наследие от времен военного коммунизма. ЦК еще раньше, когда поступили сигналы о нечуткости парторганизаций к настроениям рабочих, выделил комиссию во главе с Дзержинским, поручив ей и разработку мер по оживлению партийной жизни.
– Я говорю ему: «Получается, что Троцкий хочет воспользоваться болезнью Ленина, чтобы легализовать свою фракцию?» Он усмехнулся и отвечает: «Конечно, так получается». Я рассказал вкратце о положении у нас в ячейке. Он говорит: «Смотрите, чтобы ваш академический раскол в политический не перерос».
– Мы не должны замечать возни, – сказал Афонин, – какую затевают вокруг этих писем Длатовский и компания.
– Они затевают – сами и будут отвечать, – согласился Ян.
Сошлись на том, что надо возможно спокойнее ждать решений ЦК.
– А ведь раньше Бухарин сам вместе с Троцким против Ленина выступал, – заметил Сандрик. – Ты ему, Витя, этого не напомнил?
– Ну что ты!
– Зачем напоминать? – возразил Иван Яковлевич. – Хорошо, что нынче его не поддерживает.
– А не позондировал, как он считает, велика опасность от новой группировки? – спросил Костя.
– Если бы в ней не было Троцкого, сказал он, обошлось бы, вероятно, мелким инцидентом. Теперь трудно сказать. Постараются договориться внутри ЦК.
3
В конце октября телеграф принес обнадеживающую весть о восстании гамбургских рабочих. Германская революция, как ни разу еще с 1918 года, казалась близка к победе.
В институте между тем толки о разногласиях в ЦК велись уже открыто. Пленум ЦК и ЦКК призвал к укреплению начал рабочей демократии внутри партии. По предложению Дзержинского пленум осудил выступление Троцкого и «46-ти», как фракционное. Постановление пленума ЦК и ЦКК не публиковалось, но партийный актив о нем был осведомлен. Сторонники «оппозиции» (это слово уже начало пробиваться) продолжали, однако, готовиться к широкой дискуссии. В институте это было заметно по таинственным хождениям из комнаты в комнату группками, по коридорным разговорам, смолкавшим, если мимо проходил «шандаловец» или другой «посторонний». К «шандаловцам» их политические противники теперь причисляли уже не только Пересветова, но и Афонина и Скудрита.
В самых последних числах октября пало коалиционное правительство левых социал-демократов и коммунистов в Саксонии, а вслед за тем германскому рейхсверу и фашистам удалось потопить в крови восстание рабочих в Гамбурге. Лихорадка ожидания близких перемен оборвалась – не так, как хотелось бы…
В шестую годовщину Октября в «Правде» появилась большая «подвальная» статья Зиновьева, по решению ЦК открывшая широкое обсуждение вопросов партийной жизни. До этого момента острота международного положения как бы не позволяла партии заняться своими внутренними делами вплотную.
Теперь во многих статьях, заметках и в речах на партсобраниях обсуждалось положение в местных организациях, в ячейках и во всей партии, остро критиковались недостатки, намечались пути их исправления, меры к развитию демократии в партии, к выдвижению новых сил, к усилению связей с беспартийными рабочими. Выявлялись случаи преследования членов партии за деловую критику, подмены коллективного руководства «командованием», назначения должностных партийных лиц вместо их выбора по уставу; обнаруженные ненормальности нередко тут же устранялись. Говорили, будто секретарь ЦКК Ярославский, подавая пример борьбы с излишествами в быту, перестал пользоваться служебной автомашиной и ходит по Москве пешком или ездит в трамвае.
Из дискуссионных статей и заметок в «Правде», как потом подсчитала ее редакция, почти половина принадлежала сторонникам «оппозиции» (44 процента). Партия, таким образом, не стесняла их в критических высказываниях о недостатках в работе партийного аппарата.
Многие из вступивших в партию после Октября не знали о дореволюционном политическом прошлом Троцкого. Ходил неясный слух о расхождениях его с Лениным по крестьянскому вопросу. В связи с этим «Правда» поместила статью Троцкого, в которой тот напоминал, что подобные слухи в 1919 году он печатно опроверг с согласия и при поддержке Ленина. Однако дыма не было без огня: кто знал историю партии, тот понимал, что опровержение 1919 года не затрагивало факта более ранних расхождений Ленина с Троцким по поводу «теории перманентной революции» Троцкого, с ее отрицанием революционной роли крестьянства.
4
Мамед Кертуев эти недели сидел над курсовым докладом по политической экономии. Даже дискуссия перестала его задевать за живое. Но в первых числах декабря он ворвался в комнату Пересветовых с газетой в руке:
– Где Костька?
– Не знаю, – отвечала Оля. – Что тебе?
– Ты помнишь точно, когда Ленин в первый раз заболел?
– Весной прошлого года. Осенью выздоровел, начал работать, а зимой опять выбыл из строя.
– Ты погляди, что пишут! – Мамед хлопнул рукой по газетному листу. – Партия «вот уже два года ведет в основном неверную линию в своей внутрипартийной политике».
– Кто пишет? Ах, Преображенский!.. Да у тебя старый номер «Правды». Я и позабыла, что ты раз в неделю газеты читаешь.
– Так это ж против самого Ильича!
– Эк очнулся! – засмеялась Оля. – Садись, чаем напою.
– Черт пабри, разобраться нада! – буркнул Мамед, накручивая свой вихор, и сел. – Месяц целый шла деловая дискуссия, обсуждали, как недостатки изжить, и вдруг – айда шаг назад? В печать выносят точку зрения, отвергнутую пленумом ЦК и ЦКК. Недостатки он изображает как результат политики ЦК. Да где же он сам был эти два года? Почему только этой осенью спохватился?
– Пойдем сегодня со мной на Пресню, – предложила Ольга. – Ты же к нам прикреплен, а у нас сегодня на районном партактиве Сталин доклад делает, прения большие будут, вот и разберешься во всем.
С Красной Пресни поздно вечером возвращались в переполненном трамвае втроем – Ольга, Мамед и Саша Михайлов. Стояли сжатые со всех сторон, держась руками за ременные поручни и раскачиваясь на поворотах рельсов.
– Сталин сказал – дискуссия «признак силы», – вполголоса говорил Саша. – Какая же это сила, раз партийные организации забастовку проморгали?
Ольга так же вполголоса, на ухо, отвечала ему:
– Была бы слабость, если б мы ударились в панику или бы закрыли глаза на недостатки, а мы их искореняем, оживляем партийную жизнь, получаем приток новых сил. Партия качественно выросла, стала активней, понимаешь? Вот о чем Сталин говорил.
– Бюрократ ваш Туровцев!
– Какой же бюрократ, к нему в кабинет без доклада входят!
– А все-таки бюрократ! Я как на него посмотрел – вижу, что бюрократ. Нетерпимый, узкий, смотри, как он на критику реагирует: вскакивает с места, кричит, как петух. Скажи по правде, как к нему рабочие в районе относятся?
– Кто как. Одни хорошо, другие подсмеиваются. А знают его в районе все, ездит по предприятиям, «бегает по району», как у нас выражаются. Он маленький, а живчик. Конечно, не без недостатков человек, а кто без них? Кого невзлюбит – тому житья не даст. Парадность любит.
– Вот видишь! Хвастунишка он у вас.
– Зато в лепешку разобьется, а уж решение МК или райкома проведет в жизнь.
– А зачем ваш райком секретарей назначал в ячейки?
– Чушь! Не назначал. Рекомендовал – это бывало и бывает, верно. Ячейка у себя не находит человека, обращается за кандидатурой в райком: что же, отказать ей? А выбирает секретаря она все равно сама, голосованием на своем собрании.
– Туровцев пришлет – так как же ячейка откажется? Выберут, конечно.
– Перетолковать все можно… Да не спорю я, плохо это, но корень-то в чем? Райком был бы рад, если б ячейки всегда сами своих секретарей выдвигали. Корень в отсталости части ячеек, а не в чьей-то злой воле. И решение не в том, чтобы на место Туровцева оппозиционера Рафаила выбрать, а в повышении политического уровня всей партийной массы. Вот за что мы все одинаково должны биться, и «аппаратчики», и «не аппаратчики».
– Тише, – шептал им Мамед, – на вас весь трамвай смотрит.
– Нашему Шандалову на активе слово дали, – полушепотом продолжал Саша. – Ишь ты! А мне его слово не понравилось. Пугал фракционностью… Фракций нам не нужно, но коли ими начать пугать, и с деловой критикой выступать никто не захочет.
– Это почему же? – зашептал и Кертуев. – Что ж, по-твоему, партия деловой критики от фракционной не отличит?.. Правильно Сталин сказал, что партия не дискуссионный клуб. А Туровцев – что! Либо освоится с новыми методами работы, либо с секретарей слетит, вот и все. Мало по району бегать да без доклада к себе впускать, забастовку-то он все-таки прохлопал. Дело не в Туровцеве совсем.
– Смотри-ка! – перебил его Михайлов, глазами указывая на номер журнала «Огонек» в руках у одного из пассажиров. – Цена пятнадцать копеек новыми деньгами. А прошлый номер сто двадцать пять рублей старыми стоил.
5
В «Правде» появилась большая резолюция Политбюро ЦК и Президиума ЦКК, принятая 5 декабря единогласно.
Наконец-то удалось договориться! Резолюция призывала изживать недостатки, обновляя «снизу» партийный аппарат путем его перевыборов. Но, говорилось в ней, рабочая демократия «вовсе не предполагает свободы фракционных группировок, которые для правящей партии крайне опасны, ибо всегда грозят раздвоением или расщеплением правительства и государственного аппарата в целом…».
Ян Скудрит, прочтя резолюцию и еще перечтя ее, пришел к Длатовскому и широким жестом протянул ему руку:
– Поздравляю, Август!
– С чем?
– С единогласием в ЦК! Я ночи не спал, все боялся, что раздеремся!..
Рука Яна повисла в воздухе. Он и еще говорил что-то чувствительное, пока не заметил на губах Длатовского недоверчивой улыбки.
– Да, – согласился Август, – единогласие вещь хорошая. Но обе ли стороны искренни?
– Что ты этим хочешь сказать?
Серые глаза Скудрита сузились, впиваясь в лицо его старого товарища.
– Посмотрим, – уклончиво отвечал Длатовский. – Сомневаюсь, однако, чтобы те, кто проводил «аппаратный курс», способны были от него отказаться.
– Постой! Постой!.. – воскликнул Ян, в недоумении разводя свои большие ладони. – Проводил же наш ЦК политику военного коммунизма, а потом от нее отказался. В чем же дело? Разве у нас не прежний, в основном, ЦК? Разве он не доказал своей гибкости, способности маневрировать?
– Посмотрим, посмотрим! – уклончиво повторял Август.
Тем их беседа кончилась.
На резолюции 5 декабря, писала «Правда», «объединились буквально все». Но не истекли сутки с выхода номера газеты, как Ольга, вернувшись домой после двенадцати ночи, принесла такое известие, что Костя побежал будить Виктора, привел его к себе, и они долго выспрашивали у Оли все подробности.
На собрании партийного актива Краснопресненского района сегодня оглашалось какое-то большое письмо Троцкого. Услышать его Лесниковой не удалось, так как ее срочно послали в одну из ячеек, откуда позвонили, что и там это письмо уже читают вслух. К сожалению, она успела лишь к закрытию собрания. Ей сказали, что письмо принес в ячейку какой-то посторонний партиец и предложил заслушать; оно будто бы адресовано «партийным совещаниям» и завтра появится в «Правде». Хотя на повестке стояло обсуждение резолюции ЦК и ЦКК, собрание согласилось: как-никак – Троцкий… Слушали с большим вниманием. Прения отложены на завтра.
Ольга пыталась выяснить, о чем же Троцкий пишет. Ячейка заводская, товарищи в теории не ахти какие грамотные; одни говорят – ничего особенного, Троцкий разъясняет резолюцию Политбюро ЦК и Президиума ЦКК; другие смущены: они поняли так, что Троцкий будто бы хочет «аппаратчиков заменять молодежью». Секретарь ячейки сказал: «В письме много такого, чего в резолюции нет».
Редактора стенной газеты, живого паренька, поразило в письме одно место: старых большевиков Троцкий сравнил будто бы с предателями рабочего класса из Второго Интернационала. Так ли это, Ольга не ручается, потому что другие не уловили этого и лишь подтверждали, что в письме говорится о предательстве рабочего класса Каутским и еще кем-то…
Наутро Костя, едва поднялся с постели, побежал в киоск за «Правдой». Никакого «письма» в газете не было. По институту, однако, шли уже разговоры, что и в других районах новое «письмо Троцкого» читалось на собраниях.
Михайлову сказали, что у Кувшинникова есть текст письма, отпечатанный на машинке. Костя пошел к Степану. Тот сказал:
– Так и быть, на, почитай. Не стоило бы тебе давать, аппаратчику.
– Позволь, это ты аппаратчик! В аппарате губкома ты, а не я работал. Вспомни, кто из нас в двадцать первом году требовал «палочной дисциплины» в профсоюзах, на военный манер?
– Ну что ж, тогда я ошибался. Как раз поэтому сейчас мне видней все недостатки аппаратчины. Ладно уж, на, читай, по старой дружбе. Завтра все равно в «Правде» появится.
Костя пробежал рукопись, присев за стол у Степана. При первом же чтении он убедился, что молодой паренек, редактор стенгазеты, вчера правильно ухватил суть: Троцкий сопоставлял большевистскую «старую гвардию» с бывшими «учениками Маркса и Энгельса» Каутским, Бернштейном и другими, которые переродились в предателей рабочего класса. В противовес «старикам», могущим у нас «переродиться», он объявлял молодежь «вернейшим барометром партии» и призывал ее «брать революционные формулы с боем».
Виктор, которому Костя пересказал читанное, заметил:
– Что значит «с боем» брать формулы? С кем молодежи биться: со старой большевистской гвардией? Как еще можно понять?
– Да, – отвечал Костя, – фраза, очевидно, рассчитанная. Сплошные намеки! Говорил бы прямо, в кого бьет. Что за дипломатия внутри партии? Вот уж чего Ленин даже в борьбе с меньшевиками себе не позволял.
– Вот тебе и объединились «буквально все»! – саркастически засмеялся Шандалов. – «Правда» писала, а они в это время уже с новым письмом по ячейкам бегали.
Когда Элькану Уманскому рассказали содержание «письма», его худое лицо еще больше вытянулось. Он мрачно вымолвил:
– Настоящий удар в спину! Хочет себя поставить над большинством ЦК…
В тот же день, сбегая с лестницы, Костя услышал свистящий говорок Вейнтрауба, который стоял с Кертуевым у перил:
– Вы симулируете наивность! «Аппаратчики» сколько угодно проголосуют за внутрипартийную демократию, но какая цена их искренности?
– Черт пабри! – энергично возражал Мамед. – Вы что, монополию на искренность себе забрали?
6
В эти дни Оле позвонила Фира Скугарева: она привезла Володю из Кисловодска и просит Костю к ним зайти.
Скугаревы жили по-прежнему в гостиничном номере, но в «Деловом дворе», а не в «Метрополе». Навстречу Косте Володя поднялся с дивана, на котором лежал в верхней одежде под одеялом. Он не был ни бледнее, ни худее прежнего, однако его глаза испугали Костю. У них не было раньше такого напряженного взгляда. И пальцы Володины раньше так не дрожали…
Скугарев интересовался, что говорят о «письмах» Троцкого и других, однако выражение лица у него было такое, будто он прислушивался к чему-то отдаленному. «Он очень, очень болен!» – с тревогой решил Костя.
Расспросы о его здоровье. Володя отклонял. Фира стала просить Костю уговорить Владимира согласиться на продление отпуска. Он хочет завтра возвратиться на работу, а врачи советуют пробыть хотя бы месяц на воздухе под Москвой, в привычном климате. Организм еще недостаточно окреп!
«Сколько же времени он болеет?» – соображал Костя. Десятый месяц. Он убеждал Скугарева подчиниться врачам. Тот не очень спорил, но губы его кривила нетерпеливая усмешка. Он уже сообщил по телефону, что завтра утром будет на заседании коллегии. Его тяготит безделье, – как они не поймут? Особенно «в такое время»…
– Отлично понимаю тебя, но, Володя, ведь время всегда бывает «такое»!.. – восклицал Костя. – Для самой работы тебе нужно прежде всего восстановить здоровье.
Ну хорошо, согласился Владимир, завтра он посидит на коллегии, послушает и дел пока принимать не будет. Это он пообещал, – но не больше.
На другой день Фира позвонила Пересветовым: Владимиру в учреждении сделалось плохо, его привезли на машине домой.
Теперь наконец он сдался врачам и согласился на подмосковный дом отдыха.
