Текст книги "Путешествие в будущее и обратно"

Автор книги: Вадим Белоцерковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 56 страниц)

Немецкий рабочий суд

Тем временем подошел, наконец, «термин» судебного слушания по моему делу. Слушание состоялось 5 марта 1986 года, между прочим, в день 33-й годовщины «издохновения» Отца народов!

Наш Фридрих достал из своего толстого, поношенного, но солидного старонемецкого портфеля черную адвокатскую мантию и, облачившись в нее, стал похож на Дон Кихота «прусского».

Длилось судебное заседание меньше часа. Мы с Анитой влюбились в судью. Он был интеллигентным, мягким человеком, спокойным, улыбчивым и умным. Адвоката и представителей станции он истерзал вопросами. Любопытно, что адвокат радио оказался однокурсником нашего Фридриха по университету, и что еще забавнее – также происходил из семьи антифашиста, погибшего в годы нацизма!

Под конец заседания судья объявил, что решение будет оглашено примерно через неделю. Мы накинулись на Фридриха: «Судя по всему, решение должно быть в нашу пользу?». Но осторожный до садизма Фридрих жался: «Все зависит...» С этих слов он начинал почти любую свою фразу! Пришлось запастись терпением еще на неделю, которая, разумеется, тянулась очень долго.

Пока она тянется, расскажу, как появился русский язык у Фридриха. После ареста отца в 1933 году все его немалое имущество и средства были конфискованы в пользу «третьего рейха», и семья осталась нищей. Чтобы учиться в университете (после войны учеба была бесплатная, но надо было где-то жить и что-то есть), нашему Фридриху пришлось наняться «домработником» в семью профессора университета. Этот профессор и его жена были русскими, детьми самой первой, постреволюционной эмиграции. И оказались людьми хорошими, заботливыми. Они поставили Фридриху ультиматум: он должен в их доме говорить по-русски! Ведь в будущем, внушали они, язык одной из стран-победительниц может ему очень пригодиться. Так вот Фридрих и начал изучать русский.

Но неделя прошла, и судья Мюнхенского рабочего суда объявил решение: увольнение – незаконно, истец (т. е. я) должен быть восстановлен на работе. Письменное обоснование решения судья обещал сделать в течение шести недель, однако делал его более семи месяцев! И все это время я продолжал оставаться без работы и с большой долей вероятности предполагал, что станция пойдет на апелляцию и дело затянется еще на несколько лет! После суда представитель администрации радиостанции вновь заявил, что они будут ждать обоснования решения, чтобы идти на апелляцию.

Между тем положение на станции начало меняться к лучшему. В Советском Союзе дело шло к демократии, и американские руководители в Белом доме и Госдепартаменте, видимо, поняли наконец, что русские «национально мыслящие» политэмигранты во главе с Солженицыным морочили им голову, что они ничего не понимают в русских делах и не имеют серьезной почвы в России. На пост президента РСЕ/РС был назначен нормальный демократически мыслящий человек – Юджин Пелл (однофамилец «моего» Пелла), который начал отстранять от руководства русской службой наших нацпатриотов.

К тому же их настиг тяжелый удар с самой неожиданной стороны. В один апрельский день станцию облетела кошмарная весть: исчез Олег Туманов. Возможно, бежал в Советский Союз! За пару недель до этого Гальской повысил Туманова до и. о. главного редактора русской службы! (Повысил человека с четырехклассным, напомню, образованием, который не умел составить двух фраз!) Ожидалось, что Туманов вот-вот будет утвержден в этой должности. Он, напомню также, был членом НТС, и в «Континенте», и в «Посеве» его всегда называли среди патриотических и компетентных работников радио.

Энтээсовцы ходили мрачные, шушукались по углам. Глеб Рар рассказывал всем, что Туманова похитили агенты КГБ с помощью немецких левых. Но немецкая служба безопасности почему-то арестовала его сожительницу.

В это же время и у меня произошло любопытное событие. Вечером 19 апреля раздался телефонный звонок. Мужской голос по-русски представился: Литвиненко. Последовавший диалог я на другой день описал в письме к Довлатову, которое лежит сейчас передо мной.

– Вы знаете о том, что случилось с Олегом Тумановым? – спросил меня незнакомец.

– Знаю. Исчез...

– А вы не думаете, что и с вами такое может случиться?

– Кто вы такой?

– Литвиненко...

– Где вы работаете?

– В Мюнстере. Так вот, с вами может случиться то же самое, что и с Тумановым!

– По поручению кого вы мне угрожаете?

– Я вам не угрожаю, я вас предупреждаю!

– Хорошо, спасибо, до свидания.

Вот такая была беседа. Вначале, кажется, незнакомец немного волновался, потом стал наглеть.

Я тут же позвонил в службу безопасности РС. Начальник службы успокоил меня, что это – пустая угроза, но назначил мне на следующий день свидание. И сказал еще следующее: «Имейте в виду, что Туманов не убит и не похищен. То, что он сделал, он сделал по своей воле!».

Сейчас я пойду дальше, но прошу читателя запомнить фамилию звонившего мне человека и сам этот эпизод. В конце главы я вернусь к этой истории.

Через какое-то время Олег Туманов выступил в Москве по телевидению с разоблачениями «Свободы» как «рупора ЦРУ».

Обо мне и связанном со мной скандале он, конечно, ни словом не обмолвился. На Лубянке, видимо, еще надеялись, что меня не восстановят.

Советские массмедиа подали дело так, что Туманов был заслан на «Свободу» и вернулся назад, выполнив свое задание. Но позже генерал КГБ Олег Калугин («предатель», по заявлению Путина), возглавлявший в описываемое время на Лубянке отдел по борьбе с «вражескими голосами», сказал, выступая у нас на радио (примерно в 1992 году), что никаким засланным агентом Туманов не был. «Его подобрали!» – емко сформулировал Калугин. Туманов ведь был еще и пьянчуга. А в Россию его забрали потому, что было замечено внимание к нему агентов БНД (немецкой службы безопасности), и его в любой момент могли схватить.

Глеб Рар и энтээсовцы уверяли всех, что Туманов выступал по телевидению, обработанный специальными наркотиками. Потом он в Москве успел еще написать с чьей-то, конечно, помощью разоблачительную книгу о «Свободе», и вскорости сгорел от пьянства.

Пятого июня 1986 года Ларс-Эрик Нильсен на пресс-конференции в Сенате нового президента РСЕ/РС Юджина Пелла (в связи с дебатами о бюджете радиостанций) задал ему вопрос о моем положении – намерено ли руководство РСЕ/РС восстановить меня на работе в связи с решением немецкого суда? И Ю. Пелл ответил, что администрация восстановит меня, если судья в обосновании решения подтвердит свой вердикт о незаконности увольнения.

Теперь уже дело стало ясным, и надо было ждать судебного обоснования.

Бешенство солжистов и солидаристов

После этой пресс-конференции советская и эмигрантская пресса начали писать о моем деле. Очевидно, по отмашке с Лубянки, терять им уже было нечего: решение о моем восстановлении было принято!

В «Литературной газете» 17 сентября 1986 года появилась статья «На «Свободе» и вокруг», в которой впервые было написано уже нечто близкое к правде:

«В последние годы эфир все больше становился ареной внутриредакционных битв. Администрация Вашингтона, например, зовет в «крестовый поход» за демократию, требует «свободы еврейской эмиграции», а «старая гвардия» PC тем временем поднимает знамена антисемитизма, авторитарной монархии. «Либералы» помоложе недовольны: как совместить все это с официальными идеалами Америки?...

Споры сотрудников выливались в яростные стычки. Один из них подал даже в мюнхенский суд на радиостанцию после того, как его оттуда уволили за несогласие с погромным содержанием передач».

Но имя мое все-таки не называется: «Не надо делать из Белоцерковского героя!».

Солидарно, в унисон заговорила и эмигрантская пресса. Все, что там писалось о моем деле, было наполнено злобной ложью.

В одной газете сообщалось, что я был уволен за публикацию «в левом американском журнале секретной информации о работе PC», в другой – что я «занимался на станции социалистической пропагандой и преподносил советским слушателям антисоциалистическое и национально-религиозное движение «Солидарность» как исключительно социалистическое, как борьбу за настоящий социализм». Писали, что меня уволили по той причине, что я «был в СССР агентом КГБ и сам в этом признался»! Заметим, эту версию выдвинул (в журнале А. Глезера «Стрелец») сотрудник Солженицына (по его издательству), некто Юрий Фельштинский, молодой тогда человек из новой эмиграции, один из «полезных евреев» Солженицына, защищавших его от обвинений в антисемитизме. Он даже выпустил брошюру «Солженицын и социалисты», где доказывал, что все враги Солженицына, начиная с Белоцерковского, критикуя его за антисемитизм, на самом деле ненавидят его за то, что он противник социализма и коммунизма. Во как закрутил!

Но по низкопоклонству перед Солженицыным всех переплюнул журнал Михаила Моргулиса «Литературный курьер» (1985, № 11), в котором подборка документов по моему делу, включавшая письма возмущенных (мною) читателей, сопровождалась фотографиями «классика» разных лет. На 12 страницах красовалось 14 фотографий! Они размещались колонкой на каждой странице: слева фотографии, справа текст.

В том же номере «Литературного курьера» некто «доктор философии» А. Ушаков писал:

«В. Белоцерковский, будучи в СССР, не имел никакого отношения к правозащитному движению... он был уволен по весьма серьезному основанию (и это легко проверить): за нарушение 5-го параграфа трудового договора о неразглашения строго конфиденциальной информации, которая была доступна ему по занимаемой должности».

Этот «доктор философии» ранее неизвестно откуда появился на «Свободе», походил по кабинетам, стреляя по сторонам колючими глазками, и исчез, перелетел в США.

Крайнее возмущение в мой адрес выражали наиболее верные «солжисты» – Кублановский, Глезер, Лосев (автор эссе по «Августу четырнадцатого»). Кублановский назвал мой протест доносом. (На кого? Очевидно, на Солженицына!)

Несколько позже уважаемый мною до того Павел Литвинов разослал по «демократическим» адресам письмо, в котором, как я уже говорил, фактически дезавуировал свою подпись на обращении в мою защиту. Он писал: «Поводом для его (Белоцерковского) увольнения послужила его статья в журнале «Нэйшн». Я не считаю этичным для сотрудника РС критиковать эту организацию на страницах крайне левого журнала, чья редакционная позиция по существу включает борьбу за закрытие РС».

Литвинов прекрасно знал (я посылал ему все документы), что пассаж о «Свободе» был включен в мою статью редакцией «Нэйшн», и что журнал этот никаким «крайне левым» не был. Достаточно сказать, что он сотрудничал с Клайборном Пеллом и демократической партией! Впрочем, в русской эмиграции крайне левыми считались все издания (и люди), за исключением крайне правых!

Двадцать четвертого октября 1986 года было получено, наконец, из суда письменное обоснование решения по моему делу. Вот главная часть этого текста.

«Выписка из обоснования судебного решения по делу Вадима Белоцерковского 24.10.86.

Увольнение ответчицей [Радио Свобода] 15.5.85 нарушает параграф 1 КСхЗ и не имеет вследствие этого законной силы.

Когда ответчица аргументирует это увольнение тем, что истец [Белоцерковский] в своем ответе от 11.4. 85 на выговор от 22. 3.85 заявил, что он и в будущем не будет соблюдать нормы тарифного договора, то суд никоим образом не может соглашаться с подобной аргументацией. В письме истца от 11.4.85 прозвучало сомнение в законности существования пункта 5 в тарифном договоре. Однако, он не пошел дальше в этом вопросе. Он разъяснил, что не считал для себя необходимым получение разрешения у ответчицы для публицистической деятельности в случаях, когда речь идет о протесте против демонстрации человеконенавистничества, в частности, против пропаганды и разжигания расовой и национальной ненависти. ...

Такое поведение, объявленное истцом, не может вызывать абсолютно никаких возражений.

Истец разъяснил, что и впредь, когда в передачах ответчицы будут вновь содержаться нарушения, карающиеся законом, – то он, после исчерпания всех внутрипроизводственных возможностей для протеста, вновь обратится с критикой вовне в форме публикаций. И это законно. ...

В письме от 11.4.85 истец совершенно четко обвиняет ответчицу в том, что упомянутая в статье в «Нэйшн» радиопередача ответчицы (по отрывку из романа Солженицына «Август четырнадцатого») является демонстрацией человеконенавистничества и пропагандой национальной ненависти, но ответчица ни разу никаким образом не смогла доказать, что эта критика и обвинение не соответствовали действительности или хватали через край».

По-моему, замечательный документ. Будут ли когда-нибудь в России появляться подобные судебные заключения в подобных ситуациях?

Немецкий рабочий суд, защитив меня от «приговора» к пожизненной нищете, одновременно дал щелчок по носу американской администрации РСЕ/РС, которая ранее добровольно не хотела меня восстановить на работе. Немецкий судья показал ей, что это такое – демократический правопорядок и что является пропагандой национальной ненависти!

Через 15 лет Солженицын в мемуарах «Угодило зернышко промеж двух жерновов» много места уделил истории с моим протестом против эссе Лосева, вслед за Кублановским квалифицировав протест как донос. Для того чтобы придать этому обвинению хоть какую-то достоверность, Солженицын умолчал о том, что протест был направлен в американский Сенат (т. е. был «доносом» на президента США, поставившего черного реакционера во главе BIB) и что я был уволен за это, и о решении немецкого суда. Через 10 лет после падения режима «коммунистической лжи» он полностью повторяет ложь (через умолчание) советской прессы, которая точно так же умалчивала о всех невыгодных ей обстоятельствах моего дела. Я уж не говорю о том, какая это вообще наглая демагогия – называть доносом открытое выражение сотрудником мнения о поступившем в редакцию материале. Я направил тогда в «Новый мир» ответ Солженицыну, но главный редактор журнала Андрей Василевский отказался его опубликовать, прикрыв свой отказ неприемлемыми для меня цензурными требованиями к тексту ответа. В частности, он потребовал убрать фразу об антисемитизме Солженицына «нацистского толка». Я, разумеется, иного и не ждал.

Злобная компания эмигрантской прессы по моему делу, сознаюсь, потрясла меня, хотя, казалось бы, я должен был этого ожидать. Конечно, иных авторов статей и редакторов дергали за ниточку, точнее – за леску, лубянские рыбаки, но не все же висели на крючках! И что я сделал всем этим людям плохого?! Поражало, что большинство новых эмигрантов (не поддержавших меня или нападавших на меня) были лишены элементарного человеческого сочувствия: ведь кроме всего прочего, увольнение в моем положении означало обреченность на нищету. Уж не говоря о том, что уволен я был за чисто правозащитное и антифашистское действие, а ведь многие из чернивших меня были евреями!

«Что я сделал этим людям плохого?!» Но ведь я знаю ответ: привлек к себе внимание западного общества! У французов есть поговорка: «Ищите женщину!» (за любым преступлением или скандалом), а в среде российской интеллигенции в подобных случаях надо искать зависть!

Зависть, скажете вы, свойственна всем людям. Безусловно! Но когда у людей есть еще и заинтересованность в общем деле, и способность к сочувствию, сопереживанию, зависть подавляется! Теперь я, например, понимаю, что не только из холуйства или трусости подписывали в советское время академики письма против Сахарова (и не подписывали в его защиту), но и из зависти к его всемирной известности. После эмиграции, к примеру, я наткнулся в одной из статей академика Никиты Моисеева на объяснение, почему он не выступал в защиту Сахарова, и за туманным объяснением, пропитанным неприязнью к Сахарову, отчетливо увидел все ту же зависть. Ну и вспомним чеканную формулу Карла ван хет Реве: «В русской эмиграции чей-то малейший успех воспринимается всеми как личное оскорбление!».

Десятого ноября 1986 года, вскоре после получения обоснования судебного решения о незаконности моего увольнения, я был восстановлен на работе. Но я еще отгулял положенный мне за время увольнения отпуск в полтора месяца. Не столько отгулял, сколько, конечно, отработал за своим столом. Как раз дописал мемуарную книгу по заказу Вольфганга Леонгарда.

Мой отпуск заканчивался 30 декабря, но 23 декабря я зачем-то зашел на станцию, и один мой коллега, нормальный, хороший человек, сказал мне: «Вадим, возвращайся на работу: Сахарова сегодня освободили из ссылки!». На другой день я приступил к работе.

А теперь коснусь обещанной темы – о личности некоего Литвиненко, угрожавшего мне по телефону, что меня может постигнуть судьба Олега Туманова.

В 2001 году, как я уже упоминал, на Западе вышла книга бывшего сотрудника ФСБ Александра Литвиненко о том, что взрывы в Москве и Волгодонске в 1999 году были организованы ФСБ. Совпадение фамилий человека, звонившего мне якобы из Мюнстера, и автора книги о взрывах можно было бы считать случайным, если бы не фамилия его соавтора: Юрия Фельштинского!

Интересное получается кино: тогда они оба работали по моему делу, может быть, независимо друг от друга, а может, и согласованно, и сейчас опять в паре работают! Случайность такого совпадения представляется мне маловероятной.

Какова моя версия? Я думаю, предполагаю, что А. Литвиненко, оказавшись на Западе из-за своего конфликта с ФСБ (после его заявления, что ФСБ поручало ему убить Бориса Березовского) и решившись под влиянием того же Березовского разоблачить официальную версию о чеченском следе во взрывах домов, пригласил в соавторы как литературного обработчика Юрия Фельштинского, уже знакомого ему по «работе» в 80-е годы, в том числе и против меня!

Литвиненеко мог только сейчас познакомиться с Фельштинским? Может быть, но Фельштинский живет в Америке, а Литвиненко – в Англии, и там тоже российских журналистов хватает. Почему Литвиненко назвал мне свою фамилию, а не псевдоним? Это вопрос, но черт их там знает в КГБ! Был тогда Литвиненко еще молодым, начинающим, рядовым агентом и, может быть, не нашел необходимым скрывать свою фамилию. А может быть «Литвиненко» – это и есть его чекистский псевдоним, который он почему-либо решил сохранить? Занятная история, не правда ли?

При этом, повторю, я ни в коем случае не ставлю под сомнение версию о взрывах, содержащуюся в книге Литвиненко – Фельштинского. Попытка взрыва дома в Рязани агентами ФСБ в сентябре 99-го года (а то, что это была именно попытка взрыва, не вызывает никакого сомнения) является и косвенным доказательством того, что дома в Москве и Волгодонске тоже были взорваны по заказу ФСБ. Уж слишком дико было бы предположить, что эти дома взрывали чеченцы, а в Рязани ФСБ решило продолжить их дело! Я писал об этом в «Новой газете» задолго до Литвиненко и Фельштинского – 31 марта 2000 года.

Р. S. После того как я закончил работу над рукописью книги, я рассказал об этой истории сотруднику «Новой газеты» Акраму Муртазаеву, который ранее брал интервью в Англии у Александра Литвиненко. Муртазаев связался с ним и спросил, звонил ли он мне в 1986 году? Литвиненко ответил отрицательно и добавил, что он вообще в то время служил в «другом подразделении» КГБ.

Не скажу, что я стопроцентно поверил этому опровержению.

Глава 32 В безработицу (1985—1986)

Последнее письмо Белля.

Самоликвидация движения «Третий путь».

Историческая неизбежность кооперативного социализма

Летом 1985 года произошло печальное событие – умер Генрих Белль.

В начале того года я послал Беллю свою только что вышедшую книгу «Самоуправление», написал об усилении блокады по отношению ко мне в эмиграции и приложил проект журнала под условным названием «Самоуправление и демократия». Я не оставлял надежды на этот проект.

Белль переслал мой проект Вилли Брандту, и я через некоторое время получил письмо из канцелярии Брандта о том, что проект будет рассмотрен. На этом дело и кончилось.

А 29 мая 1985 года я получил письмо от Белля.

«Дорогой господин Белоцерковский,

простите, что я так поздно благодарю вас за вашу книгу и письмо. Я не хочу наводить на вас скуку перечислением причин этой задержки, их так много. Я не смог сделать ничего больше, кроме как рекомендовать книгу дальше (так как я не знаю русского). Многочисленные и зачастую неприятные раздоры среди советских эмигрантов становятся для меня слишком запутанными. Сборник, который вы ранее издали, еще совместно с Эткиндом, и который очень редкостен, находится в моей «Хандбиблиотек» (библиотека настольных книг. – В. Б.). Он для меня очень ценен. Но если госпожа Синявская не хочет рисковать публиковать ваши статьи, то кто может это вообще.

Я вновь и вновь пытался призывать СПД и профсоюзы сделать что-нибудь для демократически ориентированных эмигрантов, предоставить им форум и т. д. – но безуспешно! Должен вам признаться, что я в этом пункте спасовал. Европейские левые в целом в этом пункте провалились, я имею в виду организованных левых. Я должен просить вас набраться дальнейшего терпения – что мне очень трудно, но у меня нет ничего другого. Может быть, все-таки что-нибудь да произойдет.

Мои вам наилучшие пожелания и дружеские приветы

Генрих Белль».

Через месяц с небольшим я узнал о смерти Белля. Мы с Анитой направили его семье телеграмму:

«Примите наше глубокое соболезнование. Для нас, людей из России, Генрих Белль был не только большим писателем, он принадлежал к тому «национальному меньшинству», которое представляют вместе с ним Альберт Эйнштейн, Альберт Швейцер и Андрей Сахаров».

(Эйнштейна и Швейцера, напомню, Сахаров в своей автобиографии упоминает как людей наиболее близких ему по мировоззрению и повлиявших на него.)

В письмах Белля поражает сходство с тональностью Сахарова. Та же мягкость, доброта, открытость. Раньше я видел такое сходство Сахарова с Короленко, Чеховым, Томасом Манном... И со временем я понял, что это сходство существует просто между всеми по-настоящему добрыми людьми, или «просто» – людьми. В отличие от нелюдей.

Признаюсь, что меня уже давно посетила одна гипотеза, о которой я никогда не писал: уж слишком выглядит ненаучно. Но она все время подвертывается мне на глаза, и в мемуарной книге я, пожалуй, рискну о ней поведать.

Так вот, по этой гипотезе «гомосапиенсов» можно разделить на два вида – на людей и нелюдей (антилюдей, псевдолюдей...). Особям первого вида чужда возможность наступить на другого человека ради достижения собственных интересов и целей, а для нелюдей – еще как возможно! Они не чувствуют чужой боли. Но граница между этими двумя видами размывается по той причине, что среди людей есть слабые волею и умом индивиды, а среди нелюдей – сильные и умные, и последние способны удерживаться от того, чтобы наступать на ближних из-за второстепенных для них целей и интересов. Слабые же люди в условиях господства жестоких, антилюдских нравов могут наступить на ближнего, поддаваясь господствующим нравам. Но что тут интересно и важно. Всматриваясь в особей обоих видов, я замечал, что слабые люди, наступив на ближнего, потом очень от этого страдают. В острых, тяжелых случаях просто не могут этого перенести и что-то делают с собой, вплоть до ухода из жизни. А нелюди, наоборот, страдают, когда сдерживают себя, иногда очень страдают! Разве только из жизни не уходят.

Такая вот гипотеза, ненаучная, часто приходит на ум при виде того, что происходит в жизни. Делит тот же Томас Манн «человеков» на людей Света и Тьмы.

Что же касается Генриха Белля, то мне хотелось бы еще рассказать об одной телевизионной передаче (по немецкому ТВ), в котором вместе с Беллем участвовал Лев Копелев.

Напомню, что Копелева очень уважали и уважают в Германии за то, что он в конце войны пытался протестовать против издевательств российских военных над мирным немецким населением в Восточной Пруссии. Копелев там находился в качестве военного переводчика и угодил в сталинские лагеря за защиту немцев. Про Белля напомню, что он воевал в России, был младшим офицером.

Так вот журналист, который вел беседу Белля с Копелевым, спросил вдруг последнего, что бы он сделал, во время войны, – если бы в плен к советским войскам попал Белль, и Копелев участвовал в его допросе? Копелев вздохнул и развел руками… Тогда ведущий с тем же вопросом обратился к Беллю, и Белль сказал, что он бы, поняв с кем имеет дело, организовал бы Копелеву побег!

– Как так? – удивился ведущий. – И вы не побоялись бы ваших коллег – офицеров? – Нет, ответил, Белль, все офицеры, с которыми я тогда служил, думали так же, как и я, и так же отрицательно относились к нацистскому режиму. Они бы мне помогли и меня не выдали.

И Беллю нельзя не верить. И я специально – в пику нашим крутым патриотам! – поместил в фотоальбом книги фотографию Белля, сделанную на Восточном фронте. Это самая любимая моя фотография Белля. Перед тобой офицер вермахта, а глаза выдают его! Как ужасно, что такие люди умирают!

Произошло в те годы и еще одно, наряду со смертью Белля, печальное для меня событие – самоликвидация движения «Третий путь».

Не было, видимо, достаточного отклика в обществе, притока новых сил, расширения – необходимых условий для превращения движения в политическую партию, способную участвовать в борьбе за власть. Безусловно, сказалось тут и подавление «Солидарности», которая уже близка была к победе – к установлению в целой стране строя трудового самоуправления, кооперативного социализма. Сторонники такого строя в Западной Европе очень надеялись на победу «Солидарности» – она привлекла бы внимание широких слоев западного общества к их идеям, да и вообще души людей – сосуды сообщающиеся!

Но случилось в тот период и небольшое приятное событие: меня пригласили войти в число внештатных научных сотрудников Интернационального института самоуправления и самоорганизации (IIS), штаб-квартира которого тогда находилась в Германии, а сейчас в США, в университете штата Огайо. Этот институт проводит ежегодные конференции в разных странах мира (в 1996 году такая конференция проходила в Москве), издает свои бюллетени и материалы. Существует он за счет платных консультаций для фирм, принадлежащих работникам или переходящих в их собственность.