Текст книги "Путешествие в будущее и обратно"
Автор книги: Вадим Белоцерковский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 56 страниц)
И, приходил я к выводу, «сокровенная тайна» госсоциализма состоит в том, что пресловутая индустриализация в условиях всеобщей национализации носит спонтанный характер, а не является результатом осмысленной «воли партии и правительства», как внушала это официозная пропаганда.
Если над частнокапиталистической экономикой довлеет конкуренция, то над госсоциализмом – необходимость затыкать бреши потерь, прежде всего в группе «А». И тяжелая индустрия растет, как раковая опухоль, высасывая все соки из людей и природы. Сталин, начав в 1928 году форсированную индустриализацию, ускорил этот процесс, выпустил джина из бутылки. Советские правители в послевоенные годы неоднократно пытались приостановить этот злокачественный рост, но, естественно, не могли достичь успеха.[7]7
Приведенный анализ опубликован полностью в моей вышедшей в ФРГ книге «Свобода, власть и собственность» (Изд-во «Ахберг», 1977)
[Закрыть]
Приведу конкретный пример из моей журналистской практики, чтобы проиллюстрировать возникновение порочного круга советской экономики – спонтанной индустриализации. В середине 60-х годов я работал корреспондентом от «Известий» на строительстве Череповецкого гидроузла Волго-Балтийского канала. За год до моего приезда на строительстве был полностью обновлен парк грузовых автомашин – важнейшего «средства производства» на строительстве каналов. И за этот короткий срок около 70% автомашин полностью вышли из строя! Машины были некачественные, недолговечные во многих узлах; еще хуже были дороги: почти без покрытия, грязь по самые оси, а зимой и в сухое лето – всесокрушающие колдобины; и наконец, безжалостное обращение шоферов, которые сами жили там в тяжелейших условиях и все время бежали со стройки.
В итоге в центр летели панические телеграммы: не хватает машин, стройка, канал под угрозой! Плановики рассчитывали, что машины прослужат минимум три года, да после капитального ремонта еще столько же. А они уже за год были полностью разбиты – только на металлолом списывать.
Но канал был нужен, чтобы снабжать сырьем прежде всего тяжелую индустрию, которая должна работать и расширяться, чтобы восполнять безвременные потери машин и оборудования, и т.д. Вот и приходилось бросать средства в первую очередь на производство средств производства. В данном случае – на внеплановое увеличение выпуска грузовых автомашин, а следовательно, и всех необходимых для этого механизмов, материалов, сырья. Люди, дороги, службы быта, так называемое обустройство – могут подождать! И люди ждали или скитались по стране в поисках более сносных условий и работали все хуже и хуже.
Как, к примеру, жили люди на Волго-Балте. Ютились в каких-то немыслимых юртах-хибарах, сшитых из тонких досок и грубо оштукатуренных, или в разваливающихся старых бараках, или в изношенных тесных вагончиках. Крыши текли, продувал ветер, не было канализации, сушилки не работали; в бане стояли дикие очереди, и работала она с перебоями – иногда раз в две недели: не хватало воды. Из-за этого же нерегулярно работала и столовая. Воду возили машинами, но их было мало. Рядом с поселком высилась водонапорная башня, но трубы лопнули в начале зимы: вовремя не утеплили. Потом трещины заварили и трубы утеплили опилками, но они вновь лопнули: опилки положили сырые! И так можно перечислять без конца.
Узнав, что я корреспондент из Москвы, на меня накинулся главврач больницы: помогите хоть вы! В больнице обвалилась крыша. На всю стройку остался один медпункт с одним врачом и двумя санитарами, которые принимали в день до 70 больных, из которых 50 были с обморожениями: теплой спецодежды не выдавали!
Вслед за главврачом меня атаковал директор школы. Школа – старый дощатый барак, под полом вода, дети уже осенью сидят в классах в пальто, а зимой мороз до 40 градусов! Директор в разговоре со мной дошел до слез: «Дети же гибнут! Болеют, бронхит хронический у всех, у девочек – воспаления женские!». Но денег на ремонт школы не дают. Директор ездил жаловаться в Москву, до ЦК дошел, обещали помочь. А когда вернулся назад, его вызвал секретарь обкома товарищ Сталь (фамилия!) и стальным голосом предупредил: «Будешь еще жаловаться (на ты), людей от дела отвлекать – уволим! Нет средств на обустройство! Понятно тебе?».
Мрачная ирония состояла в том, что заключенные, также работавшие на строительстве Череповецкого гидроузла, жили там в гораздо лучших условиях, нежели вольные рабочие. У них были теплые бараки без дырявых крыш, сносное медицинское обслуживание и питание, выдавалась и относительно теплая одежда.
Перечитывая теперь эти заметки, понимаешь, откуда растут ноги и у нынешнего российского капитализма. С народом, который так терпелив, можно создавать любой строй и извлекать любые прибыли! Познакомившись позже с жизнью в социалистических Эстонии и Латвии, я понял, что слишком много валил в России на строй. В Прибалтике жизнь была несравнимо более благоустроенной, гуманной. Я понял, что значительная часть всех тягот и пороков советской жизни была вызвана жестокостью и бездушием руководящего класса, его наплевательством на людей и одновременно – пассивностью рядовых граждан.
Жестокость жизни и взаимоотношений воспринималась рядовыми людьми как норма, и когда они «выходили в люди» – в начальство, они начинали так же жестоко относиться к нижестоящим, к народу. В недемократических условиях любое сообщество воспроизводит себя, отбирает и воспитывает кадры в своем духе.
Об одном одиозном примере воспитания такой жестокости я узнал на том же Волго-Балте. На банкете по случаю «успешного и досрочного» (к очередному съезду партии) окончания работ на Череповецком гидроузле подвыпившие инженеры стали вспоминать строительство Волго-Донского канала в сталинские годы, которое велось в основном руками заключенных. Оказывается, тогда для досрочного завершения работ дано было указание не останавливать бетонирования, если в блоки будут падать ослабевшие зэки. И зэки то и дело срывались, и их заливали бетоном.
Читатель! Попытайтесь поставить себя на место инженеров, прорабов, вольнонаемных механизаторов. Ведь зэки, падавшие в заливаемые ячейки, наверняка кричали, звали на помощь, а их – бетоном! А потом туристы на пароходах плавали по каналу и ловили кайф.
Инженеры на банкете вспоминали – у кого сколько зэков было забетонировано на участках. Назывались цифры в 10—15 человек. Когда один из инженеров сказал, что у него не было забетонированных, в ответ ему закричали: «Врешь! У тебя ведь был большой участок!».
И тогда директор строительства Волго-Балта Хмельницкий, в прошлом заместитель начальника строительства Волго-Дона, прорычал, ударив кулаком по столу: «Да, мрачное было время! Но строили мы тогда отлично!». И потом с пьяной откровенностью пояснил мне: «Тогда у нас не было никаких проблем с кадрами! Нужны мне были какие-то специалисты, я давал разнарядку в КГБ и МВД и получал все сполна, без проволочек!».
А между тем «мрачность» – в смысле жертв – в послесталинские времена не так уж сильно просветлела. На строительстве Воткинского гидроузла незадолго до моего приезда случилось страшное ЧП. В одном шлюзе еще шла работа, а в другом, параллельном, ввиду всегдашней спешки уже происходила пробная проводка корабля, и в это время рухнула стена, отделявшая готовый шлюз от соседнего, недостроенного. Погибли почти все – и те, кто был на корабле, и те, кто работал в соседнем шлюзе. Несколько сот человек!
Вскоре в редакции «Известий» я узнал, что подобное случилось и на Южном Урале, но уже на строительстве гигантской домны. Был очередной кризис с металлом, очередной штурм, и домну строили в жестокие морозы. Бетон ложился холодным, и однажды домна рухнула, завалив около трехсот человек, работавших внутри. Спасти не удалось никого. Даже те, кто еще оставались в живых после обвала, замерзли, пока их откапывали.
Вот как «закалялась сталь» жестокости, с которой ведется сейчас строительство «новой России».
Картины страдания людей западали в душу, и мучило сознание, что ты ничем не можешь помочь. Иногда, путешествуя по стране, я пытался не замечать ужасов вокруг, но из этого ничего не получалось. И лишь когда я решил всерьез работать над поиском ответа, что может помочь людям в стране обрести сносную жизнь и свободу, когда понял, что это становится главным в моей жизни, мне стало легче.
Предвижу вопрос, писал ли я о том, что видел и о чем думал? О «думах», конечно, не писал, а о том, что видел – пытался. Изредка мои статьи и очерки проходили целиком, чаще – с купюрами, а часто – и не проходили! Строгость цензуры зависела от издания, его тиража (чем больше тираж – тем строже цензура), от редактора и от времени. В частности, о Волго-Балте мне удалось изрядно рассказать в «Известиях» (от которых я и был командирован). Газету тогда редактировал Алексей Аджубей, зять Хрущева и либерал, использовавший свое положение для ослабления цензуры в «Известиях». («Не имей сто друзей, а женись, как Аджубей!» – ходила шутка.) Один из очерков о Волго-Балте в «Известиях» я назвал «Белый флаг над Волго-Балтом». И в очерке объяснил: над стройуправлением развевался белый флаг (грязно-белый), и когда я спросил начальника управления: «Перед кем капитулирует стройка?» – он, взглянув на флаг, воскликнул: «Мать твою так! Выцвел! Пригляделись мы! Не замечали...» Редактор отдела ходил с этим очерком к Аджубею – разрешил!
Необходимо отметить, что не везде люди жили так плохо, как на Волго-Балте. Работники крупных военных предприятий, а затем и работники предприятий, добывающих ценное и экспортное сырье, были обустроены и обеспечены получше. Я много ездил, например, по предприятиям нефтегазохимии, и там уровень жизни был относительно приличным. Неплохо были обеспечены работники промышленности при крупнейших городах и особенно в Москве.
Здесь сказывались секретные правила, установленные Сталиным, которые до сих пор очень мало известны. Хорошо зная историю революционной борьбы в России, Сталин установил секретный порядок, согласно которому лучше обеспечивались рабочие тех отраслей и категорий, которые в прошлом были более революционны, более боевиты, лучше организованы. Это металлисты (работа с металлом делает человека жестче, решительнее), горняки (работа сплачивает и развивает мужество), матросы (те же факторы). Затем Сталин повелел лучше обеспечивать рабочих в столице и крупнейших центрах, так как все восстания, как правило, начинаются там. Была предусмотрена даже такая деталь: запретить вешать ставни на окнах. Ведь Сталин помнил, как они спасали революционеров от полицейской слежки.
И похоже, все эти предосторожности сыграли свою роль. Хотелось бы знать, почему о них помалкивают нынешние антикоммунисты? Продолжают этими сталинскими правилами руководствоваться?
Прежде всего отмечу, что думая о причинах бедственного положения людей в стране и о том, как его можно преодолеть, я делал это исключительно для собственного разумения. У меня и мысли не было, что я когда-нибудь буду публиковать результаты этих раздумий. Поэтому я был совершенно свободен в своих размышлениях, не оглядывался на авторитеты, на существующие теории и т. п. И не стремился к тому, чтобы обязательно быть оригинальным, привлекать внимание. Эта забота часто очень далеко уводит от истины.
Кроме того, я, слава Богу, не был привержен марксизму и был свободен от его догм и схем, мешающих видеть реальность и свободно осмысливать ее.
Благодаря всему этому я пришел к пониманию, что главное в оценке социально-экономических преобразований – это их соответствие психологической природе человека, ее фундаментальным потребностями. Иначе говоря, преобразования, чтобы быть эффективными, должны способствовать лучшему удовлетворению человеческих потребностей. В социальной сфере одной из таких фундаментальных потребностей я считал стремление к самоутверждению. Возможность удовлетворения такой потребности и дает конкуренция.
Андрей Платонов гениально определяет любой нетворческий труд как повторительный! Таким является и бухгалтерский труд, и труд землекопа. И для такого труда как воздух необходима экономическая конкуренция и экономическая заинтересованность: зависимость заработка от качества и количества продукции или услуг.
Для творческого труда необходима конкуренция интеллектуальная. Экономическая конкуренция тут скорее вредна. Но об этом мы будем подробнее говорить дальше.
Меня поражало непонимание человеческой психологии марксистами. Как мог Ленин, гениальный человек, говорить о социализме как о «единой конторе и единой фабрике с равной оплатой за равный труд»? Да еще говорить о контроле за соблюдением такой равной оплаты с помощью «вооруженных рабочих, которые шутить не любят»? Такой строй исключал конкуренцию. Потом, к концу жизни, Ленин пришел к другому мнению: «кооперативы – это, наверное, большая часть социализма, а, может быть, и весь социализм!» – но это уже вопреки марксизму.
Для создания экономической конкуренции я прежде всего пытался думать о возможности восстановления в Советском Союзе капитализма. Хотя понимал, что при капитализме конкуренция и заинтересованность касаются главным образом хозяев и менеджеров, а они уж заставляют добросовестнее и напряженнее трудиться своих наемных работников, что все-таки лучше, чем когда никто не заинтересован в добросовестной работе. (О том, что надвигается эпоха господства анонимного капитала и транснациональных сверхмонополий, когда у предприятий не остается конкретных хозяев, я, находясь в СССР, знать, естественно, не мог.)
Но вскоре я понял, что восстановление капитализма в России – дело нереальное. У кого найдутся средства для приобретения в собственность большого числа дорогостоящих крупных предприятий, значительную часть которых к тому же надо будет перестраивать на мирные рельсы? И откуда возьмутся опыт и навыки работы в условиях капитализма? Ведь капитализм в России существовал в течение очень короткого срока, и прошло с тех пор очень много времени, целая эпоха.
У нас, правда, многие считают, что наоборот, социализм существовал в стране очень небольшое время, «каких-то» лет 70. Но я придерживаюсь мнения, что время человеческое измеряется не столько календарными годами, сколько насыщенностью событиями и переменами, и потому считаю, что 70 советских лет по влиянию на психологию людей были очень долгим временем, соизмеримым с несколькими предыдущими «сонными» веками. Вспомним, к примеру, какими долгими были годы горбачевской перестройки или войны. Время в такие периоды как бы уплотняется и бежит скорее для вовлеченных в события людей. Условно говоря, за год, насыщенный событиями, проходит десяток «обычных» лет. Потом эту концепцию я встретил у Томаса Манна в его «Волшебной горе».
Я не видел возможности восстановления капитализма в Советском Союзе, так как представить себе не мог, что в случае падения или развала тоталитарного социализма у власти останется большинство чиновников КПСС и их интеллектуальных помощников, которые просто заберут себе в собственность наиболее лакомые объекты народного хозяйства, «переквалифицируются» в капиталистов. Я не мог себе представить, что общество, народ позволит этим тупым, жестоким, лживым людям, доведшим страну и народ до бедственного положения, «строить новое светлое будущее», не предполагал, что общество может оказаться до такой степени неумным и пассивным, не представлял, как глубоко изуродовал людей сталинский режим своим террором и изуверской лживостью, сделав его не способным к самозащите.
Позднее, оказавшись среди диссидентов, я был поражен, увидев, что даже они в большинстве своем не понимают по-настоящему, что представляют собой советские чиновники и их интеллектуальная обслуга, не понимают, что их и близко нельзя подпускать к власти.
Если же не допускать возможность захвата госсобственности партийной и хозяйственной номенклатурой, то остается один только путь к созданию конкурентной рыночной экономики – через передачу предприятий и учреждений в собственность и управление трудовым коллективам (или выкуп их коллективами в рассрочку, если они новые). За исключением предприятий небольшого числа отраслей хозяйства, где необходима централизация управления и невозможна или очень затруднена конкуренция.
Сейчас этот вывод кажется достаточно простым, но в начале 60-х годов прийти к нему было нелегко. Вокруг не было никаких серьезных опорных точек.
В начале 60-х смутные слухи о трудовом самоуправлении доходили из Югославии, но после сговора Хрущева с Тито в 56-м году, когда Тито одобрил разгром рабочих Советов в Будапеште, я понял, что самоуправление в Югославии было туфтой. Потом, на Западе, я получил этому полное подтверждение, хотя узнал и то, что даже в усеченном виде самоуправление позволило поднять жизненный уровень в Югославии выше, чем в соседних с нею социалистических и капиталистических (!) странах. Имею в виду Грецию, Турцию, Южную Италию.
Размышляя о строе трудового самоуправления, как я его тогда называл, я постепенно приходил к пониманию, что строй этот подходит не только для России, но и для всего мира, и представляет собой будущий посткапиталистический уклад человечества, так как лучше удовлетворяет потребности человеческой природы, нежели капитализм.
Конечно, я понимал, что разные страны и регионы Земли по-разному подготовлены к укладу самоуправления, и распространяться он будет поэтому постепенно, но так называемые социалистические страны, особенно европейские, более всего нуждаются в укладе трудового самоуправления и более всех других к нему подготовлены. Хотя бы потому, что государственную собственность легче разбить на групповую, чем капиталистическую передать трудовым коллективам.
Пришел я в то время и к ясному пониманию, что государственный, марксистский социализм представляет собой антитезис капитализма, построенный на полном отрицании всех его принципов, в том числе и таких, которые соответствуют природе человека, как, к примеру, конкуренция в экономике и в политической жизни.
Большим подспорьем тут для меня оказалась попавшая мне случайно в руки статья Олдоса Хаксли «Наука, мир, свобода», распространявшаяся в самиздате. В ней я впервые нашел глубокое и современное обоснование кооперативного социализма, совпадающее с моими представлениями.
Основная мысль Хаксли состоит в том, что все зло проистекает от того, что большинство людей при всех существующих режимах все больше лишаются собственности на средства производства. Касательно капиталистического мира Хаксли имел в виду безостановочный рост гигантских концернов и монополий. Люди же, лишенные кормящей собственности, попадают в абсолютную зависимость от работодателей, будь то частные лица или государство, и деморализация и тех и других прогрессирует. Однако возвращение к обществу мелких собственников– «единоличников» невозможно и остается, пишет Хаксли, один выход: групповая собственность работников на средства производства и самоуправление. Статья Хаксли заканчивается примечательными словами (цитирую по памяти): «Пусть редкие пока голоса сторонников трудового самоуправления тонут в хоре централизаторов слева и справа, кто знает, голоса первых христиан так же тонули в сонме насмешек и поношений».
Написано это было в 1945 году!
Статья Хаксли помогла мне утвердиться, что я – на верной дороге. Предвижу вопрос, а разве теоретики анархизма, анархо-синдикализма не представляли для меня такой поддержки? Увы, нет. В тот период я смог познакомиться в общих чертах со взглядами Кропоткина и Бакунина, и они поразили меня примитивностью и какой-то полной неактуальностью, словно они были выпестованы в давно прошедшую эпоху, ну и конечно, мне был чужд их примитивный антигосударственный настрой.
Размышляя обо всех упомянутых выше проблемах и вопросах в одиночестве, я не знал, что в то же примерно время в США банкир Луис Келсо думал над созданием «Плана передачи собственности работникам» (ИСОП), который в 70-е годы получил законодательную поддержку и широкое применение в США, а затем и во многих других странах. Не знал, что в Испании в это время под руководством священника Хосе Марии Аризмендарриеты создавалась федерация кооперативных предприятий «Мондрагон», минигосударство будущего, а в Праге группа ученых под руководством Ота Шика работала над программой реформ, предполагавшей создание в ЧССР демократического социалистического строя, с предприятиями, принадлежащими трудовым коллективам, и рыночной экономикой. Не знал, наконец, что и А.Д. Сахаров уже начинал в то время думать о необходимости и спасительности для «страны и мира» конвергенции социализма и капитализма.
Свидетельствует все это, очевидно, о том, что уже наступало время этих идей.
Читатель должен еще отметить, что все упомянутые выше люди, как и автор этих строк, не были марксистами. Ота Шик, хотя и состоял в компартии, но отошел от марксизма задолго до 68-го года. Это еще раз говорит о том, что марксизм – дело прошлого.
Очень большую пользу в моих «поисках будущего» мне принесло изучение работ Зигмунда Фрейда, особенно работ о структуре психики человека и социальной психологии. Я не стал фрейдистом, но приобрел навык и вкус к анализу психологии.
Много для понимания психологии труда и рабочего человека дало мне и чтение ранних произведений Андрея Платонова, о котором я впервые услышал от Эренбурга. Илья Григорьевич, узнав о моем интересе к социальной психологии, сразу же указал мне на Платонова, который тогда был еще в полном забвении. Особенно важными были для меня его повесть «Происхождение мастера» и маленький шедевр – рассказ «О потухшей лампе Ильича». Кроме всего прочего, Платонов представлял собой опровержение элитарных претензий многих советских интеллигентов, утверждавших, что истинным интеллигентом может быть лишь «интеллигент в третьем поколении». Платонов, как известно, вышел из среды милых моему сердцу железнодорожных рабочих. Его отношение к железнодорожникам, паровозам, миру рельс и вокзалов – высокая поэзия!
Но особенно богатую пищу для моих размышлений я получал от общения с инженерами и рабочими во время командировок на различные предприятия и стройки.
Результаты своих раздумий о природе человека и о соотношении ее с развитием социальных условий я в конце концов изложил на бумаге, и эти мысли стали потом ядром рукописи, озаглавленной мною «О самом главном» и посвященной описанию контуров будущего, посткапиталистического общества, каким оно мне представлялось. Закончил я эту рукопись в 70-м году, уже после смерти отца и перед второй попыткой бегства из Советского Союза. К сожалению, рукопись потом так и не была издана, однако послужила основой для ряда статей и книг, изданных мною на Западе. Соответствующий раздел из той рукописи предлагаю сейчас вниманию читателей.
