Текст книги "Путешествие в будущее и обратно"
Автор книги: Вадим Белоцерковский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 56 страниц)
Ссора была «непрозрачной» по мотивам. Ходили только слухи, и по ним получалось, что поссорились Андрей Донатович Синявский с Владимиром Емельяновичем Максимовым из-за того, что Максимов не захотел вводить в редколлегию «Континента» жену Синявского – Марию Розанову, женщину с большими амбициями и авторитарным характером, которую часто называли «Максимовым в юбке».
И непонятно было, сам ли Синявский ушел из «Континента» или Максимов его выставил? Ушел Синявский вместе с Игорем Голомштоком. Синявский после этого вернулся на либеральные (в западном смысле) позиции, на которых он находился в Москве, сотрудничая с «Новым миром», а Максимов остался на авторитарно-националистических, на которых стоял и в Москве, будучи членом редколлегии сталинистского журнала «Октябрь».
Но у Максимова остался в руках «Континент», и он развернул в нем компанию против Синявского. Так, 23-м номере «Континента» (1980) Максимов в колонке редактора квалифицирует «деятельность» Синявского как «провокационную возню» в угоду КГБ, обвиняет его в провоцировании конфликтов в эмиграции и присовокупляет, что Синявский якобы после семи лет эмиграции получил «от родного правительства постоянный советский паспорт для проживания за рубежом».
Все это, конечно, было ложью. (В частности, срок советского паспорта Синявского истек в августе 1979 года.) Давно уже необходимо было коллективное выступление участников правозащитного движения, чтобы раз и навсегда дезавуировать Максимова как представителя советского диссидентства. После этого у него, наверное, не осталось бы в руках и журнала, который он использовал в качестве инструмента власти над эмигрантами.
И на этот раз несколько человек во главе с В. Турчиным, Т. Венцловой, П. Литвиновым, И. Голомштоком и А. Амальриком собираются и пишут открытое письмо Максимову. Пишут правильные вещи:
«Вашими выступлениями Вы нагнетаете в нашу среду атмосферу Союза советских писателей. Вы бросаете тень не только на редактируемый Вами журнал, но и на все наше общее дело, на наше движение, которое, если Вы помните, в истоках своих было связано с судебным процессом Даниэля и Синявского, и борцом за которое Вы / себя провозглашаете» (выделено авторами. – В. Б.).
И авторы письма получают нормальный максимовский ответ (Континент. № 25):
«Уж коли Вы поспешили «расписаться в оплеухе» за своих друзей, – адресуется Максимов к И. Голомштоку, написавшему напоминание Максимову, будет ли «Континент» печатать письмо? – то хочу вновь Вас заверить, что и этот очередной скандал закончится так же нелепо и жалко, как и все предыдущие ...
И еще, уважаемый господин Голомшток, задайтесь-ка вопросом: как, каким это образом Ваши друзья ухитрились здесь в эмиграции остаться почти в полной изоляции, которая, кстати сказать, вот-вот превратится в полную? Странное дело, но почему-то наши эмигранты, да и значительная часть западных, связанных с эмиграцией людей, предпочитают «злобного», «нетерпимого» и «тоталитарного» Максимова».
Здесь очень примечательна угроза изоляцией! Это широко применяемый Максимовым и Ко метод по бескровной ликвидации неугодных эмигрантов.
Отмечу еще один пассаж в ответе Максимова:
«Что же касается двух лиц, упоминаемых Вами в качестве авторитетов, которым мне, якобы, будет «трудно ответить», то оные авторитетами для меня никогда не были и отвечать им (в особенности первому, уже покойному ныне) на их многочисленные инсинуации считаю еще ниже своего к ним отношения».
Речь здесь идет об Андрее Амальрике и Валентине Турчине, который в СССР был ближайшим сотрудником и соавтором Сахарова, председателем советского отделения «Международной амнистии».
Бунт этот, как и предсказывал Максимов, закончился ничем – «нелепо и жалко». Авторы письма опустили руки. На мой взгляд, они должны были бы обратиться ко всей эмиграции и к коллегам в СССР, включая обязательно Сахарова, а также и к демократическим западным кругам, собрать подписи большинства политэмигрантов и разослать обращение в западную и русскую прессу, в институты славистики и т. д.
Через три выпуска «Континента» (в № 28) Максимов уже попросту записывает Синявского в последователи Розенберга! Поводом послужила фраза из интервью Синявского немецкому еженедельнику «Цайт» о том, что «русские в социальном отношении продолжают оставаться рабами».
Очень характерен здесь следующий пассаж:
«Некоторые советологи и политологи Запада словно бы забыли, что именно эта гнусная розенберговская демагогия помогла Сталину поднять широкие массы народа на сопротивление фашизму... Брань Синявского и его единомышленников на вороту у русского народа не повиснет, но немецким редакторам, печатающим подобные неорасистские пакости, не следовало бы забывать о том, чем кончилось это для Германии в 1945 году. Уверен, что повторение опыта кончится для нее, а может быть и для всего мира, еще хуже. Поэтому не советуем повторять» (с. 498).
То есть Максимов угрожал немцам, Германии за публикацию интервью с Синявским новым вторжением с Востока! «Подождите, наши придут – они вам покажут!» Это, как видим, навязчивая идея у Максимова. И вдумаемся, какая бездна стоит за ней!
На последнее заявление Максимова ответил уже лишь один человек – Павел Литвинов. Ответил обращением, на этот раз к эмиграции, но и только.
«Писатель Владимир Максимов на страницах своего журнала («Континент», № 28, с. 407—408) по существу назвал русского литератора, бывшего советского политзаключенного Андрея Синявского неорасистом, фашистом, последователем расовых теорий Розенберга.
Я обращаюсь к авторам, редакторам, читателям «Континента» и не в последнюю очередь к членам его редакционной коллегии: потребуйте у Максимова недвусмысленного публичного извинения перед Синявским.
Я предлагаю, в случае если Максимов откажется извиниться, прервать всякую форму сотрудничества с ним и его журналом.
Павел Литвинов, Тэрритаун, Нью-Йорк, США».
Это обращение не вызвало никакой реакции в «черной дыре» русской эмиграции. Молодым читателям напомню, что Павел Литвинов – один из зачинателей правозащитного движения в СССР и организатор героической демонстрации семерых диссидентов в августе 1968 года на Красной площади в знак протеста против оккупации Чехословакии.
И еще отмечу, напомню, что когда погиб Амальрик, никто, как я уже говорил, не поднял голоса в его защиту, не потребовал и не провел расследования! Не тот ранг был у Амальрика по сравнению с Синявским?
В том же 29-м номере помещены высказывания Иосифа Бродского и Эрнста Неизвестного о «Континенте» и Максимове. (В связи с вопросом, надо ли изменять статус редколлегии?)
И. Бродский:
«У меня ни с «Континентом», ни с его главным редактором никаких разногласий нет. У меня как писателя, как человека – с Максимовым гораздо больше общего, чем с кем бы то ни было».
Э. Неизвестный:
«Считаю для себя честью быть членом редколлегии «Континента»».
Запомнилось выступление в защиту Максимова Василия Аксенова, который обвинил критиков Максимова в том, что они спорят со «звериной серьезностью»! Можно подумать, что Максимов и Солженицын спорят с юмором и улыбкой!
Опираясь на поддержку элиты эмиграции, Максимов спокойно продолжал свою линию на дискредитацию Запада в глазах советских людей и дискредитацию советских диссидентов в глазах Запада. Примерно в это время он начал вместе с Солженицыным усиливать и кампанию дискредитации русской службы «Свободы», о чем я уже рассказывал.
Как и все деспоты, Максимов время от времени подвергал своих соратников опале. Так, в опалу попал и был устранен от «двора» Анатолий Гладилин. Потом очередь дошла и до Виктора Некрасова. В 1982 году Максимов и Солженицын при поддержке НТС одержали «великую победу»: по их рекомендации новый руководитель «Совета международного радиовещания» (при Белом доме) назначил директором «Свободы» члена редколлегии «Континента» Джорджа Бейли. (Об этом событии речь впереди.)
После этого Максимов позвонил Виктору Некрасову, сообщил радостную весть (о назначении Бейли) и, торжествуя, объявил, что теперь «мы начнем чистку на «Свободе» и одним из первых вычистим Гладилина. Это, видимо, была проверка на преданность: Максимов знал, что Некрасов дружил с Гладилиным. И Некрасов проверки не выдержал – попытался защитить Гладилина. Возмущенный Максимов бросил трубку. Но через минуту снова позвонил и сообщил Некрасову, что он уволен из «Континента»!
Вскоре Некрасов получил официальное, на бланке журнала, уведомление:
«Уважаемый господин Некрасов!
Ваше дальнейшее сотрудничество с журналом «Континент» в любой форме мы, то есть, редакция, считаем невозможным. От имени редакции В. Максимов».
А дело тут еще было в том, что Некрасов, работая у Максимова, не приобрел прав на государственную, социальную пенсию. То есть оставался без средств к существованию. Серьезных гонораров никто из русских писателей на Западе, за исключением особо знаменитых, не имел.
Некрасов обратился к администрации «Свободы» с просьбой увеличить его участие в радиопрограммах в качестве внештатного автора. И ему пошли навстречу. Максимов узнал об этом и отправил на имя высших чиновников РС, включая Бейли, меморандум (от 23 декабря 1982 года) с целью перекрыть для Некрасова и этот источник доходов.
«Кто, почему и по какому праву, – грозно вопрошал Максимов, – использует свое служебное положение, чтобы за счет государственного бюджета сводить с кем-то личные счеты и подогревать в эмиграции конфликтные ситуации? И разве для увеличения кому-либо количества радиопередач требуется нечто большее, чем их качество? (Это о «качестве» Виктора Некрасова! – В. Б.)
Мы надеемся, что ваше личное вмешательство и беспристрастное расследование изложенного нами дела не заставят себя долго ждать».
Это был дорогой подарок – увольнение Некрасова – для советской пропаганды! Вот, мол, что ждет на Западе русских писателей!
Не знаю, вняли ли руководители радиостанции требованию Максимова, но в любом случае заработки Некрасова на «Свободе» не могли быть достаточными. И тут неожиданно понял ситуацию спонсор «Континента» Аксель Шпрингер и назначил от себя пожизненную пенсию Некрасову! Так был спасен от нищенской участи замечательный русский писатель и участник Сталинградской битвы, автор знаменитой повести «В окопах Сталинграда». И спас его немец Шпрингер! Задумайся, читатель!
С началом перестройки Максимов стал рваться к первым лицами новой России, хотел, как и в эмиграции, занять видное, руководящее место. (Чтобы оправдать пророчество Довлатова!). Выделю здесь его статью или обращение (опубликованное уже в российской прессе) о том, что агенты ЦРУ пронизали все властные структуры России (как раньше агенты КГБ наводняли «Свободу»!). Замечательное письмо направил он и непосредственно Ельцину, протестуя против враждебной интересам России внешней политики Козырева. «Но у него есть в запасе вторая родина, а у нас с Вами – только одна!» – писал Максимов, имея в виду, что Козырев наполовину еврей.
И вот такие люди были вождями русской эмиграции. Красивая получается симметрия: в эмиграции Солженицын и Максимов, а в России вслед за тем Ельцин и Путин!
А ведь были в эмиграции люди противоположной природы – люди доброй воли, – которые могли бы стать политическими лидерами. Назову Юрия Орлова, Валентина Турчина, того же Андрея Амальрика.
Напомню, Орлов – член-корреспондет Армянской АН по физике, создатель Московской Хельсинкской группы и кандидат на Нобелевскую премию мира. О Турчине я уже говорил. И эти люди могли не только политэмиграцию возглавлять, но и государство Российское! Чем они хуже Вацлава Гавела или Леха Валенсы? Но они выехали на Запад – и канули в политическое небытие. Оказались совершенно не нужны эмиграции. Да и сами не предпринимали должных усилий что-либо в эмиграции изменить, организовать. Турчин чуть-чуть попырхался и отвалился, затерялся в университетских коридорах. В чехословацкой эмиграции почти все лидеры профессорствовали, но и от политики не уходили – выполняли свой долг. Ведь политическая эмиграция всегда так или иначе, явно или скрыто влияет на положение дел на родине.
Так вот и получается, что в России и в российском обществе к власти, наверх то и дело поднимаются самые худшие люди. А «там, где первыми людьми становятся последние люди, все делается криво, фальшиво и чудовищно!» – как говорил Заратустра у Ницше.
В заключение познакомлю читателя со взглядом на нашу эмиграцию со стороны – с ироническим эссе Луи Мартинеза, одного из крупнейших французских славистов и переводчиков. Свое эссе он озаглавил «Похвальное слово русской цензуре»:
«Одно остается несчастным спутникам покинутой земли: цепляться друг за друга мертвой недоверчивой хваткой и создавать подобие потерянной жестокой и милой планеты: с внутренним одиночным гулагом, с портативной Лубянкой и карманной Старой Площадью. Писать «Правду» наизнанку. Распространять приемы «Крокодила» с примесью острожной похабщины и лагерного доносительства. Обличать, ругать, клеветать. Швыряться анафемой и злобными намеками. Кто не с нами – тот против нас! И так туго закрутить круговую поруку страха и злословия, чтобы ГБ стал по-настоящему вездесущим, всемогущим, как Господь Бог».
По поводу антизападной истерии в русской эмиграции:
«Запад ругать не зазорно! За распущенность нравов и нехватку танков. За то, что он, изойдя кровью после четырехлетней войны, не кинулся освобождать Россию от России же... Но главное – страдания! Они и дают нам право нахамить в три космоса! Плевать во все колодцы! В честь наших мучеников можем вести себя, как Присыпкин на том свете! Знай наших! Не верите? Наши вам покажут!.. Вашим будущим будет наше вчера и наше сегодня, с гулагом и террором по-нашему!... В наказание за то, что вы – не мы, вы будете нами, хотя и недостойны такой участи... Поняли?» («Синтаксис».№4.С.54)
Глава 28 Либеральные демократы в эмиграции
В этой главе я хочу представить коллективный портрет немногочисленного сообщества либеральных демократов в русской эмиграции. Сообщество это представляется мне наиболее интересным, так как имеет прямое отношение к развитию России после 1991 года.
К либеральным демократам я отношу группу Павла Литвинова – Бориса Шрагина, индивидуалов Валерия Чалидзе, Людмилу Алексееву, Валентина Турчина, Бориса Орлова. Это в Америке. А в Европе – группка Андрея Синявского, индивидуалы Кронид Любарский, Лев Копелев, Ефим Эткинд, Борис Вайль, Анатолий Левитин-Краснов, Александр Гинзбург, бесприютные «анархисты» Виктор Файнберг, Владимир Борисов и Альбина Якорева, одной ногой в либерал-демократах стоял и Владимир Буковский (другой ногой – в авторитарно-националистическом клане Максимова).
Я в этой раскладке попадал в число индивидуалов, а по политическому критерию – был на левом краю, хотя в эмигрантских сообществах из развитых восточноевропейских стран (Чехословакия, Польша, Венгрия) я был бы в левом центре и не ходил бы в «индивидуалах»: в упомянутых эмиграциях было много моих единомышленников.
Но к делу. Приведу сжатый обзор, мозаику взглядов либерал-демократов.
Борис Шрагин в своей книге «Противостояние духа» пишет:
«Интеллигент в России – это зрячий среди слепых, ответственный среди безответственных, вменяемый среди невменяемых», «...массы же – слепы и безответственны».(Лондон: ОПИ,1977.С.216)
Интересно, что почти все политэмигранты из ЧССР, Венгрии или Польши, говоря о наших либеральных деятелях (и не только в эмиграции), подчеркивают в первую очередь их безответственность (в высказываниях и действиях)!
Шрагин же, исходя из своих взглядов на интеллигенцию и «массы», делал вывод, что либеральным интеллигентам нет смысла добиваться идейного влияния на «массы». Рельефным выражением этой концепции представляется мне ответ Шрагина итальянскому журналисту. Тот спросил Шрагина, почему советские диссиденты-демократы не идут к рабочим, не пытаются их привлечь, не включают в свои требования соблюдение прав рабочих? И Шрагин дал такой ответ:
«Милый, ведь было все это в нашей истории, ведь нынешний режим и установлен в результате действий «партии нового типа», которой удалось возбудить недовольство рабочих и крестьян, чтобы опираясь на него захватить власть. Невозможно приниматься за одно и то же дважды».(Там же.С.15.Выделено мною.—В.Б.)
Бессмысленно, думаю, даже обсуждать это странное, мягко говоря, мнение, находящееся по ту сторону логики и здравого смысла. Подчеркну только, что говорилось это после событий Пражской весны, ставших возможными исключительно благодаря единению интеллигенции и народа.
В журнале «Сучасность» (1979, № 1) высказывается Борис Вайль, заявлявший себя сторонником демократического социализма. Он пишет, что советские рабочие в массе приемлют существующий режим, так как они-де «исправно голосуют на выборах за «блок коммунистов и беспартийных» и они же в солдатских шинелях оккупировали Венгрию и Чехословакию».
И писалось это после серии массовых выступлений и забастовок советских рабочих, прокатившихся по стране на рубеже 60-х годов, апогеем которых стала забастовка и демонстрация в Новочеркасске (1962), жестоко подавленная войсками КГБ. По моим данным, такие выступления состоялись в тот период в 14 городах СССР.
Но это не помешало другому либеральному диссиденту, Юрию Глазову, писать в эмигрантской прессе:
«Ругают власть в России от мала до велика, но за исключением нескольких сот смельчаков, в той или иной мере пытавшихся отстоять в стране справедливость и гуманное отношение к людям, простой советский человек ничего делать не хочет. Он к советской власти относится точно так же, как простой мужик обливает грязью свою собственную жену: отругав ее в кругу друзей на чем свет стоит, он на ночь все же возвращается домой и ложится с ней спать!» (Русская мысль.1972.8.06)
Даже уважаемый мною Григорий Померанц называл рабочих «классом двоечников» («Люди воздуха».) Значит, плохо учились – пришлось пойти в рабочие. Как надо далеко находиться от реальной жизни, чтобы такое говорить! Большинство рабочей молодежи вынуждено было зарабатывать на жизнь уже смолоду, с 16—18 лет, а там – армия, и – поехало! А главное, как можно так пренебрежительно относиться к рабочему труду, без которого пока что нельзя обойтись ни в одной сфере экономики? И рабочие специальности становятся все более творческими, и у рабочих почти всегда есть сознание того, что они делают необходимые людям вещи. В отличие от многих интеллектуалов, неизвестно чего ради просиживающих штаны.
Напомню и о «классическом» высказывании высоколобого интеллектуала из клана Синявских – Игоря Голомштока: «Если народ взбунтуется, я возьму автомат и буду стрелять в него вместе с КГБ, потому народ – всегда и везде враг культуры!».
Замечательно сформулировал кредо диссидентов-либералов Борис Хазанов в журнале «Страна и мир» (1984. № 1—2), который он помогал составлять К. Любарскому:
«От одного наследственного недуга она (интеллигенция), по-видимому, исцелилась: от веры в «народ». Мучительный роман русской интеллигенции с народом окончен... она начинает ощущать себя истинным субъектом истории. И если для этой страны осталась какая-то надежда, то эту надежду надо связывать с интеллигенцией» (с. 162).
Кроме всего прочего, автору этого утверждения, видимо, было невдомек, что с «окончанием такого романа» кончается и сама интеллигенция, теряет право называться таковою, ибо всегда и везде (не только в России) интеллигенцию (в высшем смысле этого понятия) отличает то, что она всегда имеет целью – помощь своему народу. Да, старая русская интеллигенция, впадая в фатальную крайность – в преклонение перед народом, действительно видела субъектом истории только его, но при этом она все-таки оставалась интеллигенцией!
А вот взгляд на российских либеральных диссидентов со стороны. Уже знакомый нам Эдуард Гольдштукер, бывший до августа 68-го председателем Союза писателей Чехословакии, специалист по Кафке, т. е. самый что ни на есть рафинированный интеллигент, рассказывал в беседе с Джорджем Урбаном для «Свободной Европы»:
«В 68-м году мы, чехословацкие коммунисты, чьи собственные связи с народом были весьма тесными, с чувством потрясения увидели, что советские руководители боятся русского народа, но что было еще более ужасно, мы обнаружили, что и многие советские инакомыслящие тоже живут в страхе перед своим народом! Они представляют себе этот народ как какую-то темную, анархическую массу: этот «темный народ» – своеобразная лава, которая затягивает и топит вас, если вы не защищаетесь от нее барьерами».
Весь мир потрясла борьба профобъединения «Солидарность», созданного польскими рабочими с помощью знаменитого КОРа – Комитета защиты рабочих, в который входила элита польской интеллигенции (не внявшей предостережениям Бориса Шрагина), но советские интеллигенты-«демократы» даже и не подумали о создании чего-либо подобного. Зато группа ведущих диссидентов, включая Сахарова, написала в августе 80-го в приветствии к польским рабочим: «Ваша борьба восстанавливает честь рабочего класса» (выделено мною. – В. Б.). Честь какого рабочего класса – польского или мирового? И когда это он свою честь потерял? И в чем это проявилось? Уверен, что Сахаров дал согласие на подпись из Горького, где он тогда уже находился в ссылке, не видя текста приветствия. Ему был чужд любой шовинизм, включая классовый.
Так что вот – при таком отношении к народу, к рабочим, какое вырисовывается из приведенной выше мозаики взглядов, никакой иной демократии, кроме как «управляемой», российская интеллигенция вкупе с не потерявшим своей чести номенклатурным классом построить не могла. (Класс этот, надо полагать, и друг культуры!)
На закуску приведу еще два «эксклюзивных» высказывания. Вскоре после приезда на Запад мне довелось участвовать в собрании группы либеральных эмигрантов в редакции парижской газеты «Русская мысль». Зашел, разумеется, разговор о будущем России, и ленинградский поэт Василий Бетаки (постоянный автор «Русской мысли» и «Континента») сделал следующее заявление: «Рабочие всегда опора коммунизма или фашизма, и в будущей России их надо загнать вниз, на галеры! Дать им туда телевизоры и прочие блага, но держать их внизу!».
Я вспомнил об этом «демократическом» высказывании много лет спустя, когда прочел слова Егора Гайдара, сказанные им в Верховном Совете незадолго до его разгона: «Правительство только должно обеспечить социально слабым слоям выживание, понимаемое очень просто: чтобы не умерли с голода и чтобы не убивали».[59]59
Московские новости.17.10.1993
[Закрыть]
Это было сказано в оправдание уменьшения минимального прожиточного уровня в 2,5 раза, чтобы сократить расходы государства. Как видим, наш главный либерал обошелся и без погрузки на галеры «телевизоров с прочими благами»!
И еще одно основополагающее мнение – Владимира Буковского. В передаче на «Свободе» он рассказывал о своих впечатлениях от жизни на Западе, в Великобритании, где он поселился. Лейтмотивом его выступления была мысль-наблюдение, что в Англии нет настоящего капитализма, а существует какой-то неудобоваримый гибрид капитализма с социализмом. Буковский привел тому несколько примеров, один из которых врезался мне в память. (Этот текст был им потом опубликован). Буковский купил дом, но забыл вовремя заказать для него топливо. Приближались холода, и Буковский, спохватившись, связался с фирмой, поставляющей топливо для частных домов. Но там ему ответили, что на ближайший месяц весь график поставок мазута уже забит. Тогда Буковский предложил большую, чем обычно, плату за топливо. Но фирма отказалась пойти на это: «Мы не можем оставить без топлива кого-либо из наших клиентов, уже его заказавших!». Буковский предложил еще больше денег – не помогло. «И это у них называется капитализмом!» – возмущался Буковский.
Вот вам и истоки российского капитализма! Наши либеральные диссиденты, очевидно, представляли себе капитализм по советской контрпропаганде, меняя только знак минус на плюс.
Характерной особенностью либералов было и почти полное отсутствие какого-либо конструктива во взглядах на будущее России. Почти все статьи и книги либералов были посвящены анализу советского прошлого и настоящего в духе Бердяева, «Вех» – анализу, иногда не лишенному интереса, а чаще представляющему собой переливание из пустого в порожнее.
Не будет преувеличением сказать, что все эти люди шли вперед – с повернутыми назад головами. Примером такого рода является сборник статей «Самосознание», выпущенный в Америке группой либералов, под редакцией П. Литвинова, Б. Шрагина и Меерсона-Аксенова.
Характерным для этих людей было и отсутствие интереса к тому, что происходит в мире вне границ Советского Союза, в том числе и в его восточноевропейских сателлитах.
Все это, как теперь хорошо видно, оказалось характерным и для большинства российской интеллигенции. Иначе и быть не могло: эмиграция и ее страна – сообщающиеся сосуды.
Соответствовали интеллектуальным и моральные качества большинства либеральных эмигрантов. Они, к примеру, комплексно проявились в случае с гибелью Амальрика!
Либералы, в отличие от авторитарных националистов, были совершенно не способны к объединению и созданию относительно многотиражной прессы. Каждый в этой среде считал себя генералом, и никто не соглашался быть хотя бы полковником, каждый видел себя превыше всех.
Конечно, если бы среди именитых либеральных эмигрантов нашелся энергичный человек, приискал бы богатого спонсора (как это удалось, к примеру, Максимову) и создал солидный журнал или газету, то вокруг него стали бы налипать, роиться и другие либеральные эмигранты. Куда денешься, когда печататься хочется – иметь место под солнцем известности? Но, как я уже говорил, таких энергичных не нашлось.
В конце 70-х годов я предложил Шрагину объединиться для создания журнала, так как в Германии у меня забрезжил какой-то грант. Шрагин с радостью согласился. Потом к нам присоединился и выехавший на Запад, в Рим, Валентин Турчин. При этом, чтобы не ущемлять ничьих амбиций, я предложил каждому по очереди возглавлять редакцию, через один или два номера. Но когда Турчин переехал на постоянное жительство в Штаты, Шрагин уговорил его отделиться от меня. В свое оправдание Шрагин написал мне, что моя «интерпретация русского национализма, увы, отдает едва прикрытым русофобством». Либерал Шрагин не постыдился использовать против меня жупел русских нацпатриотов! И Турчин, умный человек, поддался уговорам Шрагина.
Шрагин с Турчиным отделились от меня. Но вскоре затем отделились и друг от друга: Шрагин стал пытаться подмять Турчина под себя. Журнал лопнул, не открывшись.
Позже, уже в начале 80-х либеральные эмигранты попытались объединиться и в Европе: супруги Синявские, Эткинд, Любарский и кто-то еще, не помню. В Америке им, главным образом под имя Синявского, был обещан грант для журнала. Однако Любарский улетел в Америку и там исхитрился забрать этот грант в свое единоличное пользование (!) – для своего журнала «Страна и мир». Его бывшие компаньоны были вне себя от гнева, называли это воровством и, естественно, отказались сотрудничать в журнале Любарского. В результате журнал стал весьма серым явлением, несмотря на большие журналистские способности самого Любарского. В одиночку хорошего издания не создать.
«Кинутые» Любарским либералы попытались создать малотиражный журнал на узкой базе семейного издательства Синявских. Назвали журнал гордо: «Трибуна» – и декларировали свободный доступ на эту трибуну людям разных взглядов и групп. В редколлегию журнала вошли Синявский, Эткинд и Егидес из Европы и Литвинов со Шрагиным из Америки.
В предисловии к первому номеру члены редколлегии писали:
«И тут получается самое страшное. Наша эмигрантская печать подвергает цензуре произведения, которые на ее вкус слишком «левые». Наши соотечественники сегодня часто идут в тюрьму за идеи, статьи и книги, которые равно отвергаются и советским официозом, и эмигрантским официозом. И тот и другой пытаются создать впечатление, будто ни этих идей, ни этих статей и книг не существует» (Б. Шрагин).
«Нынешняя печать (эмиграции) не признает элементарных принципов гласности. Она имитирует терпимость, будучи в основе своей свирепо нетерпимой. Она публикует лишь то, что соответствует ее представлениям. ...Новое издание («Трибуна») должно предоставить свои страницы этим другим голосам, которые до сих пор были обречены на молчание» (Е. Эткинд.)
И в «Трибуне» один раз (в №3) напечатали даже мою статью о борьбе «Солидарности» за самоуправление. (Вопреки сопротивлению Эткинда, который уверял коллег, что статья очень плохо написана!)
Но «Трибуна» просуществовала не больше полугода. В шестом номере супруги Синявские (или Розанова?), не советуясь с другими членам редколлегии, поместили статью П. Егидеса, содержавшую грубые нападки на Льва Копелева, который, видимо, чем-то ущемил амбиции Розановой и Егидеса. После этой публикации Павел Литвинов, который был зятем Копелева, вышел из редколлегии, вслед за ним вынужден был уйти и Шрагин. И «Трибуна» приказала долго жить.
На этом либералы полностью иссякли.
Скажу попутно еще несколько слов о супругах Синявских. Это была очень странная пара. Сам Синявский после разрыва с Максимовым занял, как я уже говорил, вполне пристойную политическую позицию, смело выступал против Солженицына, Максимова, НТС, за что был подвергнут ими остракизму. Но в то же время в эмигрантском «быту», так сказать, поведение супругов было часто попросту аморальным. Вот как я писал об этом в письме к Людмиле Алексеевой:
«Синявские – одни из тех, у кого напрочь отсутствует уважение к личности «неноменклатурной»; они позволяют себе ходить передо мной в таком неглиже (этическом), которое мне и в дурном сне не могло присниться. Я и попадался на их удочку именно из-за того, что не мог ожидать такой беспардонности».
Поясню на примерах. В 76-м году я написал обращение в защиту Михайло Михайлова, известного югославского диссидента, статья которого входила в сборник «СССР – демократические альтернативы». Михайлов был тогда арестован (во второй раз) в Югославии. Вместе со мной подписал обращение Анатолий Левитин-Краснов, и мы пустили его на подпись другим эмигрантам. Но письмо сразу попало в «Континент», где его подписали Максимов, Некрасов, Галич и Синявский и передали в прессу, русскую и французскую. И письмо было опубликовано, но без моей и Левитина подписей! Позднее выяснилось, что наши подписи отрезала Мария Розанова, супруга Синявского. Зачем, почему? Не знаю. Скорее всего, почла недостойным для ее супруга подписываться рядом с нами. Согласовала ли она это «обрезание» с мужем и с Максимовым, тоже не знаю. И тут есть еще такая деталь: Левитин-Краснов мало того что был ветераном правозащитного движения, бывшим политзэком, серьезным церковным писателем и очень добрым человеком, так он еще в свое время был и школьным учителем Розановой по литературе!
