Текст книги "Путешествие в будущее и обратно"

Автор книги: Вадим Белоцерковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 56 страниц)

Эмигрантская мозаика

Жена рожала в великолепной больнице, располагавшейся на окраине Рима, недалеко от нашей Витинии. За роженицами ухаживали чистенькие монашки, и все расходы были безвозмездно покрыты «Хаясом».

Отмечу, что мои отношения с персоналом «Хаяса», опекавшим нас в Риме, были очень хорошими и дружескими. В массе своей его сотрудники были интеллигентными и добросовестными людьми. В то же время многие эмигранты воевали с персоналом «Хаяса», обвиняя его черт-те в чем. Так, в нашей партии эмигрантов находился какой-то писатель (фамилию забыл), добивавшийся с семьей эмиграции в Швейцарию, что было очень трудным делом. Но он решил, что персонал «Хаяса» препятствует ему, и умудрился написать в Америку, в штаб-квартиру «Хаяса» жалобу, что работники оного в Риме дискриминируют его за то, что он не прошел обряда обрезания и жена его – не еврейка. Хотите – верьте, хотите – нет! Я попытался было втолковать писателю, что он бредовину несет, что я тоже не прошел упомянутого обряда, и жена моя тоже не еврейка, но – бесполезно: он продолжал воевать. В Швейцарию писатель в конце концов пробился.

Запомнилась и сцена в римской конторе «Хаяса». В приемную комнату входит семья московских интеллектуалов – муж, жена и собака – огромный дог. Один из сидящих в приемной «экономических» эмигрантов, с умилением глядя на собаку и ее хозяев, обращается к ним: «Вот что значит интеллигентные люди. Ведь сколько камушков можно провезти в такой собачке! Где нам о таком догадаться!».

Эмигранты, жившие в Витинии, ходили в гости друг к другу, пришла и к нам однажды соседка, интеллигентная вроде бы, москвичка. Подошла к кроватке дочери и воскликнула: «Ой, какая маленькая! Неужели выживет?» Хотелось спросить ее, давно ли она с дерева слезла?.

Ну и для разрядки, в заключение темы – забавный эпизод. Пляж вблизи нашего городка оказался разбитым на этакие загоны – частные «лавочки», где есть и бар, и лежаки, и зонтики – все за отдельную и немалую плату, и эти загоны, метров 30—50 в ширину, отделены друг от друга высокими заборами. Никакой тебе панорамы – частнособственническое уродство!

Но, занимаясь джоггингом, я добежал как-то до конца коммерческих пляжиков-загонов и увидел нормальный, роскошный пляж на дюнах. Он, правда, был почему-то огорожен забором, но в заборе я нашел кем-то проломанную типично русскую дыру. И на следующий день я повел на этот пляж, через эту дыру, компанию эмигрантов, живших по соседству с нами в Витинии. Хотя был уже конец октября, но было еще очень тепло, и все полезли купаться, точнее, окунуться: вода была все-таки уже холодная. И когда вылезли из воды и стали одеваться, увидели, что с дюн спускаются два карабинера с винтовками – живописные, свирепые на вид мужчины в яркой по-итальянски форме. Мы, как овцы, сгрудились в кучу. Одна эмигрантка, уже давно жившая в Италии и схватившая язык, стала объясняться с карабинерами. Оказывается, мы залезли на пляж президента Италии!

– Мы эмигранты! Мы из России, мы не знали! – оправдывалась наша «спикерша».

– Из России?! Вы русские?! – карабинеры пощелкали языками, покачали головами, и уже, видимо, поверили этому, как вдруг один из карабинеров отыскал в толпе глазами меня и властно поманил: «Ну а ты, неаполитано, иди-ка сюда!». Они приняли меня за неаполитанца, которые слывут в Италии жуликами и проходимцами! В России меня почти всегда принимали за армянина или грузина (за «лицо кавказской национальности» – по-современному), а тут вот – за неаполитанского нарушителя порядка. Карабинеры к тому же, наверное, видели, что это я провел всю компанию через дыру в заборе.

Спас меня только дружный хохот всех эмигрантов. «Что, и этот парень из России?!» – поразились карабинеры. «Да, да!» – закричали все хором. И карабинеры вновь поверили, стали добродушно болтать с нашей переводчицей и даже согласились сфотографироваться с нами. Расстались мы друзьями. Ни тебе штрафа, ни проверочки документов.

Под конец пребывания в Риме меня пригласили в американское посольство на беседу с представителем ЦРУ. Через это проходили все эмигранты, направлявшиеся в США. Сотрудник ЦРУ, молодой американец, чисто говоривший по-русски и до неприличия на русского похожий, на простого парня, предупредил меня, что я не обязан отвечать на вопросы, которые мне почему-либо не понравятся. И потом, после обычных анкетных вопросов, спросил, владею ли я какими-либо сведениями, которые в СССР квалифицируются как секретные? Я, естественно, ответил отрицательно. Но рассказал ему о том, что в 16 лет был вынужден дать подписку о сотрудничестве с МГБ, и около двух лет сотрудники этой организации регулярно приглашали меня на встречи. Рассказывая об этом, я хотел застраховать себя от шантажа со стороны КГБ. Тем более что этот эпизод был описан мною в рукописи «О самом главном», которая по милости Штейна прошла через руки сотрудников НТС, с которыми он был дружен.

Сотрудник ЦРУ расспросил меня, как проходили мои встречи с работниками КГБ, и не помню ли я адресов, где они проходили. Я про себя усмехнулся этому дурацкому вопросу и сказал, что, конечно, не помню и не уверен, что помещения эти еще существуют. На этом беседа окончилась.

Сложнее была ситуация у тех, кто обладал какими-либо секретными сведениями. Я знал двух таких. Один, как я понял, выложил их до донышка, а другой – не стал. Это был наш венский знакомый и сосед по Витинии Эзра Иодидио. Эзра работал в СССР на какой-то высокой должности в Министерстве энергетики. Сотруднику ЦРУ он сказал, что секретными сведениями формально он, конечно, обладает, но несмотря на то, что сведения эти, по его разумению, на мировом фоне никакого секрета не составляют, он не хотел бы нарушать данную им в Москве подписку о неразглашении. Сотрудник ЦРУ только пожал плечами и повторил, что это его право. В том, что все было именно так, я ни на йоту не сомневаюсь: Эзра был кристальным человеком. Визу в Штаты он с семьей получил безо всяких проволочек и там вскоре же был принят на работу в какую-то большую энергетическую фирму на очень высокую должность.

– В России ты был преуспевающим работником, – как-то спросил я Эзру, – детей ты мог записать русскими. (Его жена была русской.) Что побудило тебя к эмиграции?

Эзра ответил четко: он не хотел жить в диктаторской, военизированной и антисемитской стране, где у него не было настоящей творческой свободы, и не хотел, чтобы его дети жили в этой стране. Уже сама необходимость записывать детей русскими, приспосабливаться к антисемитам была для него унизительна.

Ему было тогда примерно лет 50, но был он худощавым и очень моложавым, этаким 40-летним подростком. Недавно я узнал, что сын Эзры, тот самый Саша, который передал мне в Вене благое послание от моего старшего сына, работает в одном из крупнейших в США научно-прикладных институтов «Сайнс апликэйшен», принадлежащем его сотрудникам! В дальнейшем я расскажу об этом институте.

В заключение этой главы я предлагаю читателям очерк «Прошлое и будущее», который как бы суммирует мои итальянские впечатления. Очерк этот я написал вскоре после отъезда из Италии для передачи на «Свободе». И по радио я его читал. Но долго не мог напечатать в «демократической» эмигрантской прессе. Да, наверное, так бы и не напечатал, если бы не Сергей Довлатов. В первые годы своего пребывания в Америке он редактировал еженедельник «Новый американец», не подлаживался ни к кому в эмиграции и не соблюдал ее цензурных норм и табу, в том числе и на публикацию моих работ. И он напечатал очерк в еженедельнике (1982, № 107), предпослав ему свое короткое предисловие, в котором писал, что «тысячи новых эмигрантов посещали раскопки древней Италии, в том числе и литераторы, но только автор предлагаемого очерка задумался, о чем они говорят». Вот этот очерк.

«Развалины древнего итальянского города Остии-Антики на меня произвели впечатление даже большее, чем развалины Помпеи. Отчасти, может быть, потому, что попали мы в Остию неожиданно. Мы краем уха услышали, что недалеко от нашего городка Витинии находится Остия-Антика, где интересно погулять, и как-то солнечным зимним днем сели на поезд и приехали туда, совершенно не представляя, что нас ожидает. Вышли мы на станции, пошли по аллее, обсаженной живописными итальянскими соснами, пиниями (зелень наверху как шапка), дошли до ворот какого-то парка, купили билеты и пошли дальше, все еще ничего не подозревая. Надписи-то у ворот итальянские мы прочесть не смогли. И вдруг увидели за соснами, что дорога входит в раскопки древнего города: увидели выступающие из земли стены тесно лепящихся друг к другу миниатюрных домов, а под ногами – уже знакомые каменные плиты древних римских дорог, гладко отшлифованные веками. В зазорах и трещинах, расширенных временем, росла трава. Все чаще стали попадаться упавшие или все еще стоящие колонны, легкие, светлые, изумительные по своей пропорциональности. И наконец, мы увидели первые статуи, настоящие шедевры, стоявшие вот так вот просто под открытым небом – голубым, итальянским небом – среди молчаливых, спящих вечным сном стен древнего города, поросших травой и кустами. Вокруг не было ни души, стояла глубокая, мягкая тишина, и все было окутано в золотую паутину зимнего, но всегда теплого в Италии солнечного света.

И здесь, не в музейных залах, особенно осязаемой была красота и гармоничность этих античных скульптур. Здесь они были у себя дома, на своем месте, под своим небом. Буквально физическое наслаждение доставляло созерцание их теплой, почти живой мраморной плоти – хотелось прикоснуться к мрамору пальцами, и невольно вспоминался миф о Пигмалионе. Жутковато становилось при мысли, что все эти скульптуры сделаны несколько тысяч лет назад, когда люди в других местах еще ходили, наверное, в звериных шкурах.

Но, пожалуй, больше всего поразил амфитеатр в центре этого мертвого города. Мы увидели довольно высокие стены, этажа в два-три, с проходами под арками и с каменными лестницами по стенам. Я взбежал по одной из таких лестниц, и мне открылся сразу весь амфитеатр, нисходящие ряды мраморных скамей, и внизу перед подковой амфитеатра я увидел просторную площадку-сцену, обсаженную яркими вечнозелеными пиниями, с маленькой изящной мраморной колоннадой в центре и группой скульптур, стоявшей между соснами и колоннами. Сцена-площадка, зеленая, поросшая травой, была усыпана крупными круглыми сосновыми шишками, похожими на те, что у нас растут на кедрах. Солнце уже садилось, и его лучи золотили сосны, колонны, статуи. Дух захватывало. Какое тонкое чувство красоты должно было быть у создателей этого театра, какой утонченной культурой должны были обладать люди той невообразимо далекой эпохи! И какой полной жизнью жили они! И вот остались только камни, и только трава, сосны и ящерицы живут в их городе, когда-то полном голосов, страстей, мысли, творчества. Тут невольно начинаешь думать о смысле жизни и о не объяснимых никакими пыльными историческими книгами причинах исчезновения древних цивилизаций. Около средневековых или варварских развалин никогда не возникает такого щемящего недоумения. И как-то я понял, в чем тут дело. Варварские или средневековые руины воспринимаются как нечто промежуточное в развитии, как его низшие ступени, и вполне естественным кажется, что они пришли в упадок, заброшены. Так смотрим мы на пустую куколку, из которой вылупилась бабочка. В развалинах же античных городов мы видим кладбище совершенной, законченной цивилизации, к тому же очень близкой и понятной нам – театры, стадионы, библиотеки, храмы, водопровод, совершенное искусство и философия, которые и по сей день служат для нас непревзойденными образцами, и тут же – сексуальная мозаика на стенах и публичные дома, точнее, домики. И то, что мы находимся сейчас примерно в той же фазе, усиливает смятение. Но я не сторонник утверждения, что все возвращается на круги своя, хотя какое-то подобие, конечно, имеется в кругах развития человечества. Но имеются и различия. Наша цивилизация, например, охватывает уже весь мир и в отличие от античной владеет атомной бомбой. Существенное, прямо скажем, отличие. И оно обостряет стремление понять глубинную причину гибели цивилизаций. Нашествие варваров? Но варвары и нашествия были во все времена. Значит, причина глубже?

И мне думается, что ответ наглядно дает другой памятник древнего Рима – Колизей. Я попал в Колизей вскоре после посещения Остии-Антики. До тех пор я только проезжал или проходил мимо, и Колизей не вызывал у меня особых чувств и мыслей: я видел уже хорошо знакомые мне по открыткам и картинам стены с сотами арок. Но когда я вошел внутрь, я замер, пораженный грандиозностью этого сооружения. Дело в том, что, наверное, половина Колизея находится ниже уровня улиц современного Рима. Я увидел бесчисленные ряды, уходящие вверх к небу по круто изгибающимся стенам, многочисленные арки проходов, и от того что арена внизу была меньше, чем на наших стадионах, стены с рядами нависали выше и грознее. Но главное было в арене. Ее собственно уже нет, она провалилась, и обнажены подземелья под ареной, в которых содержались дикие звери для натравливания на людей. Все это величественное даже для нашего времени сооружение было сделано в основном для того, чтобы смотреть, как звери разрывают людей или как гладиаторы убивают друг друга! Колизей предстал передо мной как символ страшного разрыва между мощью технического гения человека и низменностью его нравов. Я увидел, как просвещенные римляне и изящные римлянки, затаив дыхание, со сладострастием в глазах смотрят, как лев перекусывает горло своей жертве или гладиатор добивает мечом своего поверженного товарища. И ради этого создавали свой шедевр древнеримские строители! Ну что ж, был заказ – сидели в своих НИИ, чертили, трудились, собирались на совещания, во время «перекуров» рассказывали анекдоты. Потом, наверное, был и банкет по случаю успешной сдачи объекта.

Не здесь ли, не в этом ли ужасающем разрыве между развитием технического знания и умения и нравственностью тех же людей и лежит коренная причина гибели античной и всех других цивилизаций? Безнравственные, не способные к сопереживанию люди не способны и к самоотверженности, к единению и к лишениям в борьбе с варварами. И, наверное, еще ослабляет глубинное сознание справедливости возмездия. И варваров после Колизея уже трудно осуждать за безжалостное уничтожение римской цивилизации, которая находила наслаждение в мученической смерти рабов. Мне вспомнились тогда слова Андрея Амальрика, которыми он заканчивает свою книгу «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?»:

«Если бы футурологи существовали в императорском Риме, где строились уже шестиэтажные здания и существовали детские вертушки, приводимые в движение паром, то в пятом веке они предсказали бы на ближайшее столетие строительство двадцатиэтажных зданий и промышленное применение паровых машин. Однако, как мы уже знаем, в шестом веке на Форуме паслись козы, как сейчас у меня под окном в деревне.

Конечно, те жестокие века не прошли совсем бесследно, и люди сейчас не наслаждаются на стадионах зрелищем убийств, но смотрят на подобное с удовольствием в кино, читают в комиксах – рекламами и афишами этого искусства обклеены все стены Рима – или проектируют в НИИ лагеря и психбольницы для мучительного уничтожения инакомыслящих людей, и ракеты с ядерными головками, которые пострашнее варварских полчищ»».

После 11 сентября 2001 года эти слова звучат, на мой взгляд, весьма актуально.

Глава 17 Америка

Над океаном.

Нью-Йорк.

Американские контрасты.

Критика Солженицына.

Начало конфликта с эмиграцией.

Валерий Чалидзе и Антонин Лим.

Первая публикация на Западе.

Шестнадцатого октября 1973 года, когда дочка уже повзрослела, прожив на этом свете четыре с половиной месяца, мы покинули Италию, чего нам очень не хотелось делать. Самолет, на котором мы летели в Америку, в Нью-Йорк, был самым большим из семейства «Боингов» – 747-й. Не самолет – настоящий корабль!

Но в середине пути торжественное наше настроение нарушил трагикомический эпизод. Стюард начал продавать блоки сигарет без налога – «такс фри». Выстроилась очередь. И вдруг вспыхнул скандал. Какой-то наш эмигрант по-русски кричал на стюарда, что он ему покажет, как прятать сигареты под прилавком, такую жизнь ему устроит, что он долго помнить будет, и так далее в том же совковом духе. Перепуганный стюард, итальянец, хлопал глазами, ничего, разумеется, не понимая. Прибежал еще один стюард и по-английски стал спрашивать людей в очереди, что случилось, в чем дело? Никто не мог с ним объясниться. Пришлось вмешаться жене. Оказалось, что сигареты кончились, и стюард-продавец сказал по-английски и по-итальянски, что сейчас принесут новый ящик, но наш «гомо советикус» ничего не понял и решил, что стюард припрятал для себя оставшиеся блоки под прилавком!

И действо это происходило в то время, когда наш самолет, чудо техники ХХ века, летел над Великим океаном и нес нас в новый неизведанный мир!

Говорят, что когда израильтяне эвакуировали то ли из Эфиопии, то ли из Марокко черных евреев, то они пытались в самолете разжечь костер, чтобы согреть себе пищу. Мне представляется, что их интеллект был никак не ниже, чем у нашего «боевика». Между прочим, после того как жена перевела ему слова стюарда и он получил свои блоки, он и не подумал извиниться перед стюардом.

С волнением ступил я на американскую землю. Ведь замыкался круг: 56 лет назад, весной 1917 года американскую землю покинул мой отец, чтобы вернуться в Россию! Есть от чего взволноваться...

Но Америка встретила нас самым неожиданным образом. Представители «Хаяса» отвезли нас в какой-то отель, и мы оказались в довольно большом номере. Он немного удивил нас своею ветхостью, однако это было только начало. Открыв холодильник, мы увидели там собрание большого числа тараканов, которые даже не обратили на нас внимания. Еще больший сюрприз ждал нас в туалете: унитаз лежал на боку! Кто-то, видимо, выломал его. Вот так. Жена пошла в коридорный туалет, но когда захотела выйти из него, не смогла открыть дверь. Стала ее трясти, потом колотить. Дверь открыл какой-то страшный негр, в халате, надетом на голое тело, и руками преградил жене выход. Жена нырнула под его руку и бросилась бежать по коридору. Негр – за ней, крича, что он не может заснуть, что все ломятся из туалета, рядом с которым расположен его номер. Значит, дверь в туалет открывалась только при входе!

Мы в панике стали звонить нашим римским знакомым, семейству Эзры Иодидио, которые раньше нас приехали в Нью-Йорк и уже сняли себе квартиру. Те немедленно приехали за нами, (они обзавелись уже подержанной машиной) и увезли в свою квартиру, где мы в тесноте, но не в обиде прожили несколько дней, пока не сняли квартиру. К сожалению, эмигрантская жизнь развела меня потом с этими чудесными людьми.

Разумеется, отель, в который нас поместили, был, очевидно, не из самых, мягко говоря, дорогих. Но забегая вперед, скажу, что в Германии таких отелей просто не существует. Там комнаты для отдыхающих в крестьянских домах роскошнее, чем номера в хороших американских отелях. О совсем дорогих я не говорю, потому что в них не жил.

Тогда в Нью-Йорке я понял, что известное банальное выражение «Америка – страна контрастов» имеет глубокий смысл. На каждом шагу я натыкался на знакомые мне по советской жизни феномены – по качеству жилья, продуктов и товаров массового пользования, транспорта, да и по уровню неспокойствия!

С первых дней пребывания в Нью-Йорке я начал работать в тамошнем филиале «Свободы» и смог поэтому снять квартиру в хорошем районе, в доме среднего уровня. Но квартира эта была куда хуже, чем в рабочем поселке Витиния. Была ветхой, грязной, примитивно окрашенной. Поражали – и не только в этой квартире – сопливые жестяные шпингалеты на окнах и сами окна: надави – развалятся! Электрические выключатели на лампах были совсем древние: в виде вертушек. Иногда создавалось впечатление, что США очень старая и отсталая страна.

Дома района, в котором мы жили, угнетали своей стандартностью, словно их строила одна контора по типовому проекту. Этакие кирпичные или цементные кубы без какого-либо покрытия стен, с ржавыми пожарными лестницами на каждой секции дома сверху вниз, от балкона к балкону – обязательный атрибута большинства многоквартирных домов в Америке.

Я спросил как-то хозяина нашего дома, почему у домов нет наружной отделки?

– Отделка дорого стоит!

– А почему все дома в районе одинаковые?

– Индивидуальные проекты – дороги! В Италии, в Витинии, и отделка у домов была, и построены они были по индивидуальным проектам. Выходит, в Италии это по карману строителям? В довершение всего я понял, что хозяин нашего дома – лишь младший совладелец главного хозяина, которым была какая-то финансовая империя. Видимо, это она и печет дома-коробки, соревнуясь с Госстроем СССР. Товары «ширпотреба». Купил я себе сумку с ремнем через плечо, чтобы можно было бегать с ней. Но ремень через два дня отделился от сумки. Видимо, был пришит гнилыми нитками. Купил я и такую важную в Нью-Йорке вещь, как цепочка для двери. Привинтил ее, набросил, потянул дверь для пробы – и цепочка распалась! Была склепана кое-как. Совсем родная картина!

Продукты питания удивляли своей безвкусностью. Курятину, например, было трудно отличить от свинины, свинину от говядины. Особенно безвкусен был хлеб, мягкий – как вата, какой-то искусственный. Черный отличался от белого только цветом. Кофе и чай, подаваемые в кафе, представляли собой ужасную бурду. «Гарбичем», мусором, назвали сами американцы гамбургеры в бесчисленных закусочных. Вот фрукты и соки были очень хорошими, лучше европейских. Как и сигареты. (Я тогда курил.) Причина безвкусности продуктов в США объясняется, видимо, относительной малочисленностью фермеров. Лишь 1,5% населения занято в сельском хозяйстве. Чтобы прокормить огромную страну, да еще и на экспорт производить продукцию, фермерам приходится применять такие методы интенсификации, которые выхолащивают вкусовые качества продуктов, да и делают иные из них небезопасными для здоровья. Не случайно в США неимоверно много сверх-толстых людей! А относительно низкое качество американского «ширпотреба» – результат, на мой взгляд, приглушения рыночной конкуренции засильем монополий. (Возникающих в ходе агрессивной конкуренции – в накоплении капиталов.) Помню, как я был удивлен, когда услышал от американцев, что товары надо покупать в маленьких «частных» магазинах, где выше их качество.

– Что значит – в частных? А остальные что – государственные? – ошарашенно спросил я.

– Нет, но они – «сетевые», акционерные, принадлежат крупным фирмам... – отвечали мне. – Это примерно то же самое, что и государственные!

Транспорт. Когда мы в первый раз с дочерью на руках попали в нью-йоркское метро, я испугался, что с ней может что-нибудь случиться, такой грохот там возникал при приближении поезда. Хотелось руками затыкать уши. Метро было сделано в начале века и почти не изменилось с тех пор. Своды потолков поддерживались чугунными клепаными конструкциями, которые резонировали при прохождении поездов. И большинство вагонов тоже были сделаны в начале века. В пригородных поездах мне часто приходилось сидеть на пружинах, продирающихся через расползающееся покрытие скамей. Изводил в метро и перепад температур. В современном вагоне, оснащенном кондиционером, мог стоять ледяной холод, а на станциях вас встречала дикая жара и духота. (В Нью-Йорке летом жарко и сыро, как в бане!) Я два раза тяжело простужался из-за этих контрастов, пока не научился всегда брать с собой (летом) свитер или кофту, чтобы накидывать их при входе в вагон.

Поражал и вид, открывавшийся из вагонов метро. Нью-Йорк разбросан на гигантской территории, и чаще всего линии метро при переходе из одного района в другой пролегают по эстакадам, и в этих переходах обычно сосредоточены заводы, которые очень напоминают советские: огромные грязные корпуса, грязные побитые окна, свалки во дворах. И непонятно, работают ли эти заводы, или они – брошенные?

Но особенно гнетущее впечатление оставляли городские трущобы. Впервые я увидел трущобы во всю ширь, когда ехал на поезде из Нью-Йорка в Вашингтон через Питсбург и Балтимору. Трущобные районы там были огромными. Улицы уходили аж за горизонт. Двух– и трехэтажные кирпичные или цементные дома, построенные впритык друг к другу, стояли черными от грязи, с черными стеклами окон. Многие дома, целые группы домов выглядели брошенными, разваливающимися.. На улицах лежали горы мусора. И ни клочка зелени! Короче, вид был апокалипсический. Потом такие же районы я видел и в Нью-Йорке и однажды попал в такой район. На улицах, кроме мусора, лежали и наркоманы. Рад был, что выбрался оттуда невредимым. Нищие деревни в России – зрелище тоже, конечно, очень тяжелое, но там дома, избы – из дерева, и вокруг хоть какая-то растительность, и это смягчает впечатление. Нищета, но не апокалипсис!

Трущобы часто примыкают вплотную к шикарным улицам. Как-то мы с женой гуляли вечером по богатым авеню Манхеттена и вдруг оказались на темной трущобной улице. На тротуарах там лежали большие картонные коробки, в которые залезали или ворочались в них, укладываясь спать, бродяги – мужчины, женщины. Стало жутковато. Я схватил жену за руку и почти бегом повлек ее обратно на освещенную авеню, застроенную роскошными небоскребами.

Трущобы в Америке удивительно напоминают и тамошние кладбища – огромные, необъятные территории, густо «застроенные» почти одинаковыми и примитивными памятниками в виде торчком стоящих плит. Ровные их ряды тянутся до горизонта, и – никакой зелени. Первое такое кладбище открывается, когда едешь в Нью-Йорк на автобусе из аэропорта «Кеннеди». Пассажиры стараются на кладбище не смотреть. Какая суета должна владеть людьми, чтобы они так относились к погребению своих близких! Удивляет и ранжирная «застройка» кладбищ в государстве процветающего индивидуализма. Ни в одной другой западной стране я не видел таких кладбищ. Кладбища в Германии, особенно новые, это настоящие произведения искусства – в выборе места, планировке, в подборе сортов деревьев и кустарников.

Двадцать лет проработал я на «Свободе», до октября 93-го, много раз за это время бывал в Америке, и ничего существенно не изменилось там в отношении трущоб и уж тем более – кладбищ. Для ликвидации трущоб необходимы, конечно, очень большие средства. И для того, чтобы застроить их нормальными домами, и хорошие рабочие места создать для их жителей, и подготовить жителей для работы на этих местах.

Львиная же доля капиталов находится в частно-акционерных руках, между владельцами идет ожесточенная агрессивная конкуренция в накоплении капиталов, и деньги вкладываются лишь туда, где можно получить максимальную прибыль. В Атлантик-Сити на берегу океана высится цепь игорных небоскребов (на всех этажах играют, выпивают и закусывают!), и тут же за небоскребами, вплотную – трущобные дома и улицы! В игорные дома деньги вкладывать выгодно!

Наряду с трущобами не удается в США ликвидировать и высокую преступность, и наркоманию. Даже в прекрасном Центральном парке Нью-Йорка опасно находиться после шести вечера. А в такие районы, как Гарлем, Бруклин, Бронкс, опасно заглядывать в любое время дня.

В целом все это называется: крайности сходятся. США – страна радикального капитализма без социал-демократического намордника, как я это в шутку обозначаю, а Советский Союз был страной радикального государственного социализма. В США рыночная конкуренция придавлена монополиями, в СССР таковая вообще отсутствовала. В США профсоюзы (ограничивающие агрессивную конкуренцию и поднимающие уровень жизни народа) охватывают менее 20% работающего по найму населения. Работодатели в Америке до сих пор борются против создания новых профсоюзов. В СССР профсоюзы были (и в «новой России» остались) фиктивными, подчиненными властям, а сейчас еще и олигархам.

Но в Америке я увидел, конечно и много хорошего. Прежде всего, приятно поражала благожелательность американцев. Прихожу в управление иммиграции и натурализации. Небоскреб, толпы посетителей, настроение сразу падает. Но удобная, понятная даже для людей, плохо знающих английский, система указателей приводит вас в нужное место. Там в зале ожидания вы отрываете из специального автомата номерок с порядковым номером в очереди и садитесь ждать. (Весь зал уставлен стульями, мест хватает.) Подходит очередь, и в бюро вас встречает простая, спокойная служащая или служащий и как-то по-домашнему, по-доброму начинает с вами «выяснение отношения», всячески стараясь вам помочь, облегчить задачу. Не ленится, если надо за вас куда-нибудь позвонить, справку получить. Потом я бывал в американских консульствах в Мюнхене, во Франкфурте, и там встречал такую же добрую, домашнюю атмосферу.

Возвращаюсь поездом из Вашингтона в Нью-Йорк. Подходит контролер, и я обнаруживаю, что потерял билет. Объясняю ему, что потерял, и спрашиваю, сколько я должен дать ему денег, чтобы купить новый билет. У меня был билет в оба конца, что значительно дешевле, чем в один, но что поделаешь. И вдруг контролер, порывшись у себя в сумке, дает мне обратный билет – бесплатно. Он поверил мне!

Одиозный случай произошел со мной, когда я в один из прилетов в Нью-Йорк из Мюнхена для смены временного дорожного паспорта не взял с собой «грин-карту», документ, дающий право на получение со временем гражданства. Я не знал, что ее надо было взять с собой. В аэропорту «Кеннеди» пограничник объяснил мне, что «грин-карта» нужна для въезда в США. «Но я не знал этого! – повторяю я. – Что же мне теперь делать?». И вдруг пограничник говорит: «Проходите».

Сотрудница в отделе кадров в нью-йоркском бюро «Свободы» была поражена: «Вы понимаете, что вас впустили без документов, фактически нелегально?!». Она тут же связалась с Мюнхеном и договорилась, что мою «грин-карту» пришлют с военно-транспортным самолетом через день-другой. Кроме всего прочего, она нужна, чтобы продлить временный паспорт. «Звоните домой, чтобы ваша жена подвезла карту на «Либерти»», – улыбается сотрудница, протягивая мне телефон.

О подобных случаях можно рассказывать очень долго.

Столь же благожелательны, как правило, и простые люди. Выхожу из метро – льет дождь, а зонтика нет. Но какой-то идущий рядом молодой американец, раскрывая свой зонт, спрашивает, куда мне идти? Оказывается, ему со мной почти (!) по пути. «Идемте вместе!» – и провожает меня до самого подъезда.