Текст книги "Путешествие в будущее и обратно"

Автор книги: Вадим Белоцерковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 56 страниц)

Мир, и особенно Запад, не могут обойтись без России, без Советского Союза. Но сотрудничество, устойчивое и свободное, возможно только с демократической и неэкспансионистской Россией.

«Демократические альтернативы», эта русская книга о России и Советском Союзе – предвестник такого сотрудничества и вклад в него. В том числе и потому, что она критична к прошлому России и к нынешней ее действительности».

Сравнивая эту рецензию с рецензиями в эмигрантской прессе, вновь и вновь задаешься вопросом – почему так густо была заселена злобными, лживыми и неумными людьми российская эмиграция? Вопрос этот – судьбоносный для нашей страны.

Ведь нынешнее российское общество столь же густо засеяно злобой, ложью и тупостью.

Вскоре после выхода в свет сборника я обнаружил мало прикрытую слежку за собой. Идем мы с женой однажды с работы, и она вдруг, оглянувшись, говорит упавшим голосом: «Нас ведут! Это «хвост». Посмотри!». Я оглянулся – ничего не увидел подозрительного. «Он спрятался за будку! – сказала жена. – Пойдем». Мы пошли и тут же вновь оглянулись. Из-за будки, действительно, вышел «тип». Все стало ясно!

В те дни в Мюнхене гостил по приглашению местной украинской эмигрантской организации Леонид Плющ, и он в один из вечеров пришел ко мне в гости. «У твоего подъезда подозрительные типы! У меня было впечатление, что они меня сфотографировали!» – сообщил Плющ. Через какое-то время мы с ним решили сходить за пивом. Когда я открыл дверь квартиры, от нее отшатнулись два человека и стали делать вид, что ищут какую-то другую квартиру. «Это они стояли внизу! – сказал мне Плющ в лифте. – За тобой слежка! Поздравляю!». Он посоветовал мне быть осторожнее и сообщить на станции в «секьюрити» (служба безопасности). Мы сошлись с ним на том, что положение осложнялось тем обстоятельством, что если бы со мной что-нибудь случилось, то было бы непонятно, кто это сделал: НТС или КГБ?

Жена, между тем, наотрез отказалась ходить со мной с работы через парк, что было хорошим отдыхом после рабочего дня. И в этом случае сработал странный психологический эффект: слежка здесь, в Мюнхене, пугала почему-то больше, чем в Москве.

Но дело на этом не закончилось. Прихожу однажды с работы, и мой сын (ему было тогда около 11 лет) сообщает, что приходила «тетя Лена» (соседка по подъезду, жена сотрудника «Свободы» и члена НТС) и, сказав, что ей срочно нужна книга, которую якобы я взял у нее, долго рылась в моем кабинете. Через день-два это повторилось. Я пошел к соседке и попросил ее объяснить, что она искала у меня в кабинете? Она сначала понесла какую-то ахинею, но я не отставал, и она вдруг заплакала, стала говорить, что разведется с мужем, что он заставляет ее делать ужасные вещи, что он получает от НТС деньги «за литературную помощь», а они хотят купить в Париже квартиру... «Что вы искали?» – настаивал я. Замахала в ответ руками и заревела пуще прежнего, наверное, уже притворно. Я ушел. Все было и так понятно: искала компромат.

Продолжение последовало на работе. Мы сидели в комнатах по двое, моим соседом был тогда некто Георг фон Шлиппе, в эфире – Юрий Мельников. Давид Анин, известный читателю представитель ЦРУ на станции, как-то предупредил меня: «Вы сидите со Шлиппе? Будьте осторожны: Шлиппе – это контрразведка НТС!».

Я тогда не придал этому большого значения. Что мне было скрывать? А теперь однажды увидел в приоткрытом ящике «файл-сейфа» Шлиппе папку, из которой торчали ксероксы со строчками, написанными моей рукой. Я заглянул в папку: там лежали копии моих писем, которые Шлиппе брал с моего стола и из моей сумки!

Затем я обнаружил, что один ящик моего «файл-сейфа» поврежден. Вызвал мастера. Он посмотрел, покрутил носом и сообщил, что это – последствие взлома! После него пришли вызванные им двое сотрудников службы безопасности. Осмотрев шкаф, подтвердили – был взлом! Показали мне следы от фомки на рамах всех ящиков.

Я пошел по старой памяти к Лодизину, который тогда работал в аппарате станции. Рассказал ему обо всем – о слежке, о соседке, о Шлиппе и взломе. «Это, вероятно, своеобразный «отзыв» на твой сборник! – сказал Лодизин. – Он в Париже много шуму наделал, и твоим «друзьям» на Лубянке, видимо, это не очень по душе!». Пообещал помочь.

Однако все это оказалось только цветочками! От чехов я узнал, что представители ХДС и ЦСУ (правые партии в Германии) в правлении «Ойропеишер ферлаг» выступают против финансирования проекта журнала «СССР – демократические альтернативы». Пеликан предположил, что это Максимов действует через своего благодетеля Шпрингера! Представители правых партий не имели большинства в правлении кооперативного издательства, но все же их голос был весом.

Но главную «ягодку» преподнес мне Ефим Эткинд! В начале работы над сборником он писал мне 22 декабря 1975 года:

«Дорогой Вадим Владимирович! Прочел Ваши статьи, предназначенные в сборник – как воды напился. Они отличаются спасительной определенностью суждений, редкой точностью речи, непримиримостью относительно современного средневековья; и я согласен с каждым Вашим словом».

Все статьи, отбираемые для сборника, я посылал ему в Париж (и давал на чтение всем остальным участникам сборника), и Эткинд одобрял мой выбор и помогал мне редактировать статьи. Ввиду этого я ему первому выразил благодарность в предисловии к сборнику.

И вот через некоторое время после выхода сборника я узнаю, что Эткинд чернит сборник как очень слабый во всех отношениях – и по содержанию, и по литературному уровню. На 180° изменил свое мнение о сборнике после встречи с Эткиндом и советник (по русской литературе) Томаса Косты, директора «Ойропеишер ферлага»,. Он повторил мне всю аргументацию Эткинда.

Я обратился к Эткинду за разъяснениями и получил следующий ответ 3 апреля 1977 года: «Кроме статьи М. Михайлова, фрагментов из Г. Файна (Андреева) и лирического «стихотворения в прозе» А. Левитина-Краснова, остальное не стоит доброго слова. Я бы постарался изъять сборник из продажи, в корне переделать и только потом им козырять».

Кроме того, писал Эткинд, статьи сборника написаны и отредактированы настолько плохо, что «не находятся даже на уровне норм русского литературного языка».

Я послал Эткинду копии его писем, в которых он раньше расхваливал статьи сборника, и написал, что у меня лежат рукописи статей, отредактированные его собственной рукой. Тогда он заявил, что в сборнике много... опечаток, и ему будет стыдно, если его прочтет в Москве Лидия Чуковская и другие высокие интеллектуалы, его знакомые.

Вскоре Томас Коста сообщил мне, что не может взять на себя издание «Демократических альтернатив».

Проект Белля, Грасса и Штерн был ликвидирован!

Тут надо принять во внимание, что Эткинд имел заслуженный авторитет крупного русского литературоведа. Он был тогда профессором университета в г. Нантере под Парижем и незадолго до описываемых событий стал членом-корреспондентом Баварской академии изящных наук и литературы. Людям, не читающим по-русски, как Белль и Коста, трудно было пренебречь его мнением.

Через полтора года, как я уже говорил, сборник вышел по-немецки и настолько понравился Беллю, что он держал его в своей «хандбиблиотек», как он мне написал, но поезд уже ушел. Моя мечта обрушилась на грани осуществления! Сколько раз такое уже случалось в моей жизни!

Между прочим, после провала проекта журнала исчезла и слежка за мной.

А в эмиграции у меня появилось новое имя: «Белль-Белоцерковский» (по аналогии с фамилией отца Билль-Белоцерковский). Большинство старых эмигрантов, как я уже говорил, ненавидели Белля, и эти люди думали, что оскорбляют меня!

Но вернусь к Эткинду. Каковы могли быть его мотивы? Помня эпохальный постулат Пеликана, я пытался убедить себя, что Эткинд действовал из обычного «российского сволочизма», злой завистливости и т. п. Хотя с чего бы ему было мне завидовать? Наша деятельность не пересекалась. Думал так, даже зная, что в недавнем прошлом Эткинд уже совершал весьма подозрительные поступки. Перед выездом из СССР Эткинд опубликовал в самиздате обращение к еврейской молодежи Советского Союза с призывом не покидать страну, а оставаться и содействовать улучшению ситуации. Это обращение – единственный подобный случай в истории еврейской эмиграции – возмутило всех известных мне эмигрантов, но не российскую интеллектуальную «элиту»: последняя словно не заметила этого обращения.

И примерно через месяц после этого обращения Эткинд вместе с женой эмигрировал во Францию! Многие считали, что он получил визу в обмен на обращение к еврейской молодежи!

Но уже вскоре после выезда он вновь совершил странный поступок: опубликовал в «Русской мысли» «Письмо из Москвы», чернившее Синявского вплоть до обвинения его в работе на КГБ! Синявский потом много лет не разговаривал с Эткиндом.

Но, как я уже говорил, в последствии я перестал абсолютизировать «постулат Пеликана» и начал по-другому смотреть на многие подозрительные события в истории эмиграции. И, в частности, думаю я теперь, причиной предательства Эткинда был «крючок» КГБ, который он, видимо, в какой-то момент мог «заглотить».

И я не считаю это самым позорным вариантом для Эткинда. Гораздо страшнее, если он действовал по собственной свободной воле. А КГБ может подцепить на крючок почти любого человека. Долго ли совершить какую-нибудь ошибку или проявить слабость, за которую в КГБ могут ухватиться.

Другое дело, что «проглотив их крючок», дав согласие на сотрудничество, порядочный человек, оказавшись за границей, должен полностью уходить из политической жизни. В идеале – заявив о причине такого ухода.

Тут пора отметить, что российская эмиграция последней волны (с 1970 года), была, как никакая другая эмиграция из соцстран, нашпигована людьми, засланными, завербованными или зашантажированными КГБ. Если из Венгрии, ЧССР и Польши после известных там событий люди бежали в большинстве случаев еще до перекрытия границ, т. е. без всякого контроля со стороны «органов», то люди, эмигрирующие из СССР, все проходили через ОВИР (тогда филиал КГБ), и, разумеется, крупную рыбу, людей известных и с положением, будь то диссиденты или ученые, сотрудники Комитета «насаживали на крючок» при любой возможности и зацепке. Я, слава Богу, не был крупной рыбой, и то «генерал Карпов» подумывал, видимо, о каком-то шантаже по отношению ко мне. В одной из статей Ричард Пайпс (историк, советолог, советник президента Картера по России), опираясь на данные ЦРУ, писал, что русская эмиграция – наиболее инфильтрированная (агентами КГБ) среди всех эмиграций соцстран.

И самое печальное здесь то, что мне известен только один случай, когда российский политэмигрант печатно заявил, что перед выездом из СССР он дал в КГБ подписку о сотрудничестве и потому не считает себя вправе участвовать в политической жизни эмиграции. Этим человеком был известный в прошлом диссидент Владимир Ковалев, сын Сергея Адамовича Ковалева. Владимир Ковалев объяснил в своем заявлении, что дал подписку в обмен на освобождение из заключения жены, очень активной в прошлом диссидентки Татьяны Осиповой. После этого заявления они полностью ушли из политической жизни. Глубокое уважение вызывает их поведение.

Знаю я и случай другого рода. В Москве я дружил с профессором Давидом Азбелем, видным активистом еврейской эмиграции. Он эмигрировал после меня. Через какое-то время мы встретились с ним на Западе, и он однажды сказал мне, что перед выездом из СССР его вызывали в КГБ и потребовали дать расписку о сотрудничестве как условие получения разрешения на эмиграцию. «Я подписал им эту бумажку и забыл о ней, как только пересек границу!»

– сказал он мне. Но дело-то в том, что в КГБ об этом не всегда забывали! И, между прочим, я имею основание предполагать, что не забыли и в случае профессора Азбеля.

На перемену моего отношения к поведению иных видных эмигрантов, таких как Максимов и Эткинд, повлияло и еще одно событие. Несколько лет тому назад моя внучка от старшего сына, живущая в Москве, вышла замуж за киевского хлопца. Я вскоре пригласил молодых приехать в Мюнхен, и при первой же встрече муж внучки сообщил мне нечто! Во-первых, что его отец в советское время был крупным чином в КГБ Украины, во-вторых, работал в подразделении по борьбе с «вражескими радиоголосами». В его случае – это украинское вещание «Свободы». И, в-третьих, что отец моего зятя, узнав, с кем он породнился, очень развеселился и сказал, что хотя он «боролся» против украинского вещания, но знал имя Белоцерковского, так как оно «очень высоко стояло в центральном аппарате Комитета» среди «вражеских» имен.

Я об этом догадывался, но такое подтверждение было для меня большим подарком. Уважение врагов дорогого стоит! Чтобы понять причины такого уважения, надо посмотреть на мою деятельность на Западе глазами людей с Лубянки: пропаганда опасных идей, тесное сотрудничество с ненавистными лидерами Пражской весны, активное противостояние креатуре КГБ на «Свободе» и вот еще усилия по созданию в эмиграции печатного органа левой ориентации, самой неудобной для режима, при поддержке Белля, Грасса и Социнтерна. Есть от чего забеспокоиться!

Письмо старого анархиста

Еще до выхода «Демократических альтернатив» я получил один особый отклик на мои публикации, который поразил меня и своим тоном и содержанием. Получил письмо из США от некоего Юлиана Степановича Карпика. Приведу его и два последующих письма полностью: они того заслуживают.

«Многоуважаемый г. Белоцерковский!

От Ваших статей, печатающихся на страницах «Нового Русского Слова», веет чем-то знакомым. Хотелось бы установить с Вами переписку и кое о чем побеседовать. Не имея Вашего адреса – посылаю это письмо через редакцию газеты.

Я – последователь Кропоткина. Мои статьи тоже иногда печатаются на страницах «Нового Русского Слова». Теперь они весьма редко появляются, но когда-то появлялись чаще. Подпись под статьями – Полещук. Это – мой псевдоним. Настоящее мое имя – Карпик Юлиан Степанович. Родился и вырос в бывшей Гродненской губернии. В Америке с 1912 года.

С совершенным почтением

Ю. Карпик».

Я, конечно, написал ему и послал экземпляр сборника. В ответном письме от 1 января 1977 года Карпик писал:

«Уважаемый друг Белоцерковский,

Сборник я получил 30 декабря, а письмо – вчера, 31 декабря. За все это сердечно благодарю. Очень рад, что не отвернулись от старика.

Я готов с Вами кооперировать и помогать Вам всем, чем только могу. Несмотря на свой преклонный возраст – 83-й годик уже бежит – я все еще могу стучать на машинке. Могу и материально помогать – конечно, по силе возможности, как выражались когда-то в наших организациях. Хотя в Соединенных Штатах я почти 65 лет, но миллионером за такой длинный срок не стал. Продолжаю пребывать на положении обыкновенного пенсионера. Получаю каждый месяц, третьего числа, пенсионный чек. Пенсия не ахти какая, но на жизнь хватает, и при умелом обращении и на хорошее дело можно выкроить несколько долларов. «Жен заложим, а постоим...»

Все это я к тому, чтобы Вы не обижались, если моя лепта окажется слишком скромной. Одна библейская женщина всего лишь несколько лепешек положила на жертвенник (вероятно, не очень-то вкусных), но ее жертва оказалась лучше других. К сожалению, я не пекарь, не умею печь лепешки, но несколько долларов время от времени могу достать из своего дырявого пролетарского кармана. Сообщите только, как выписывать чеки – на Ваше имя или же на имя сборника или какой-нибудь группы.

Думаю, что Вам известно, что появляющиеся время от времени в печати статьи за подписью Ю. Полещук – мои статьи. Из этих статей Вы видите, что я больше всего пишу о жизни самой старой русской эмиграции в Америке (дореволюционной) и о жизни в полесских деревнях. О другом я не могу писать. Если напишу о другом, то не напечатают. Да и из вышеуказанного «жанра» не все печатают. Причина – мои анархические убеждения. Если Вы не боитесь моих убеждений, я могу написать нечто такое, что может показаться чудом. Подумайте сами... В начале этого столетия крестьянская молодежь из западных губерний валом валила в Америку на заработки. И это было как раз в то время, когда Россия, по утверждениям монархистов, гигантскими шагами шагала вперед. Все, мол, развивалось – и торговля, и промышленность, и земледелие, а население западных губерний вынуждено было оставлять развивающуюся страну и ехать в Америку на заработки! В Либаве, где ехавшие садились на пароход, нельзя было пройти – так много бродило по улицам ехавших в Америку. Защитники батюшки-царя почему-то об этом помалкивают. ...

Но оставим это. Приехавшие в Америку, кроме выносливых мускулов, ничего не имели. В мыслях этих людей было только одно: побольше заработать денег, и с этими деньгами вернуться в родные деревни. Культурной жизнью никто из них не интересовался. Если оказывались часы досуга, то их проводили в кабаке.

И вот, когда в России произошла революция, то эти простые деревенские люди создали нечто такое, чего некоторые с образованием не могли создать. Возникла многотиражная анархическая пресса на русском языке. Выходило две газеты – одна еженедельная, а другая ежедневная. Выходил также толстый ежемесячник. На книжный рынок чуть ли не каждый месяц выпускались новые книги. В газетах никаких платных объявлений не было. Все расходы покрывались подпиской и выручкой от продажи на стендах. Правительство обратило на это внимание, и 7 ноября 1919 года на анархические организации были сделаны набеги. Типографию разгромили, книги порвали, многих арестовали и депортировали в СССР. Русское анархическое движение, однако, не было убито. Появились другие газеты и журналы и анархическая пресса на русском языке продолжала существовать еще десятки лет. И все это были труды простых деревенских людей. А какой порядок был в организациях?.. Никто из членов организаций не пил, никто не курил, никто не сквернословил. Только читали, только учились, только мечтали о том, как они на необъятных просторах России будут жить в свободной коммуне. Этого не случилось – не по вине этих людей. Так что если кто говорит, что люди не могут жить без поводырей – не верьте ему, мой друг. Русские люди в Америке показали, что можно жить и без поводырей. Желаю Вам всего наилучшего.

Будьте здоровы

Ю. Карпик».

Я написал ему в ответ, как обстояло дело: о проекте Белля, Грасса и Штерн, тогда еще не загубленном, и с радостью согласился получать от него статьи о русских анархистах в Америке, ну и попросил его, конечно, никаких денег не присылать.

В апреле того года (1977), когда проект журнала уже пошел прахом, я получил от Карпика еще одно письмо.

«Многоуважаемый г. Белоцерковский.

Посылаю Вам 10 долларов. Это – уплата за Сборник. Пришлось задержаться с расплатой из-за неблагоприятно сложившихся условий. Только что закончившаяся зима была очень суровая, вследствие чего оказалось много непредвиденных расходов. А я – 83-летний старец – не могу уже работать. Правильнее сказать: не берут таких людей на работу. Приходится жить исключительно на пенсию. Пенсию же государственные мужи определили такую – чтобы еле-еле душа держалась в теле. Ни в одном государстве жирной пенсии нет. Только постная. А в некоторых странах – даже полуголодная. Хотя Соединенные Штаты не принадлежат к таким странам, но все же и здесь пенсия такая, что в зимнее время только концы с концами сходятся. С уходом зимы стало немного легче – поэтому и спешу погасить свою задолженность. Надеюсь, что в будущем такое не повторится. До следующих больших морозов еще далеко...

До сих пор в «Новом Русском Слове» не было ни одного слова о Вашем Сборнике. По-видимому решили игнорировать Вас. Это излюбленный прием теперешних издателей газет. Если с кем не соглашаются, то стараются бить его молчанием. Это я испытываю на себе. Тоже часто приходится проглатывать горькую пилюлю игнорирования.

Какие же у Вас виды на будущее? Будут ли Ваши Сборники выходить в дальнейшем? А пока – будьте здоровы.

С дружеским приветом. Ю. Карпик».

Я, конечно, вернул ему его 10 долларов и рассказал, что сборник выходить не будет ввиду того, что наша эмиграция и мои друзья «несколько» отличаются от тех людей, которые его окружали.

На этом наша переписка оборвалась. Я не могу простить себе, что не продолжил ее и не предпринял попытки встретиться с этим чудесным человеком, письма которого мне трудно читать, сколько бы я их ни читал: так они меня волнуют. Наряду с письмами Белля письма Карпика – наверное, самое дорогое, что у меня осталось от прежней «эпистолярной жизни».

Заметил ли, между прочим, читатель, если он знаком с произведениями В. Короленко, как письма Карпика напоминают по тону его повести и очерки об Америке? Вспомнить хотя бы повесть «Без языка».

Какое великое моральное опустошение произошло в России за прошедшее время! Ведь не только анархисты могли по-человечески взаимодействовать друг с другом. Большевики, меньшевики хоть и враждовали между собой, но внутри своих общин действовали весьма солидарно. Мне иные наши эмигранты говорили: русская эмиграция всегда была такой, как сейчас. А я отвечал: «Неправда! Если бы большевики вели себя в эмиграции так, как мы, то мы бы сейчас не были в эмиграции!».

В том, что я прекратил переписку с Карпиком, меня несколько извиняют нахлынувшие обстоятельства. К 1977 году окончательно распались отношения с моей второй женой – Верой Ерофеевой, пришлось разводиться.

А в феврале 1978 года из Москвы пришло сообщение о смерти матери.