Текст книги "Путешествие в будущее и обратно"
Автор книги: Вадим Белоцерковский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 56 страниц)
В беседе с Амальриком в Марселе и как бы продолжая ее про себя после его гибели, я осознал чрезвычайно важное обстоятельство – осознал, что лишь после окончания Второй мировой войны начался выход из Средневековья, и то только на Западе. Статью на эту тему «Революция и эволюция» опубликовал Довлатов в «Новом американце» (Нью-Йорк, 1982. № 104); до того она была напечатана в чехословацкой и украинской прессе (эмигрантской).
Изложу в сжатом виде ход моих рассуждений.
Русские националисты во главе с Солженицыным кричат о падении морали на Западе, о его бездуховности и т. д. «Запад в сегодняшнем виде не может выжить!» – прогнозирует Солженицын.
Всего каких-нибудь 60 лет назад бушевала война между западными странами, унесшая 55 миллионов жизней, до того по Европе расползалась коричневая чума фашизма и нацизма, экономику сотрясали чудовищные кризисы, еще раньше – полыхала Первая мировая война из-за передела колоний, процветала немыслимая эксплуатация рабочих и крестьян, грабеж колоний и кровавые подавления восстаний в угнетенных странах, сотрясали мир революции. Дальше в глубь веков идти, думается, нет смысла. И что же – тогда положение было лучше, чем теперь?
Да, и сейчас в мире, в том числе и западном, продолжают существовать тяжелые проблемы и пороки, прежде всего, вот – зажившийся на свете капитализм, но происходят и колоссальные положительные сдвиги, которые невозможно не замечать при нормальном зрении. Немыслима стала война между западными странами, Западная Европа превращается в конфедерацию, исключен приход нацистов к власти (на Западе), немыслим новый захват колоний. В недавнем прошлом даже представить себе было невозможно такие явления нашего времени, как создание ООН, принятие Всеобщей декларации прав человека, международных правовых пактов, интернациональное правозащитное движение, добровольное освобождение колоний, успешная борьба с расизмом, развитие системы социальной защиты, мощные профсоюзы (в Западной Европе) и еще многое другое.
Все это в сумме, пришел я тогда к заключению, не что иное, как начало выхода человечества, прежде всего западных стран, из эпохи Средневековья, и датировать начало этого выхода надо 1945 годом. Невиданная оргия насилия в первой половине ХХ века не прошла бесследно – ужаснула людей, стала апогеем и, надо надеяться, началом конца средневекового варварства. Появление апокалипсического ядерного оружия довершило отрезвление людей. Они поняли, что больше нельзя жить по законам джунглей, как во внутренних, так и в международных отношениях.
Процесс выхода из Средневековья идет, конечно, не гладко, со срывами, его тормозит существование множества отсталых, нищих и полунищих стран с авторитарными режимами и тоталитарного, ядерного Советского Союза. Начался в те же годы и противоположный негативный процесс – становление всемирной экономической империи капитализма, транснациональных корпораций, то, что сейчас называется глобализацией. И все же движение западных стран из Средневековья к правовому, цивилизованному существованию имеет, убежден, огромное значение для будущего человечества.
Крайне левые не допускают мысли, что правовые порядки могут действовать вопреки интересам капитала, особенно при серьезных для него угрозах. Они не осознают колоссального значения инерции во всех сферах жизни человека и общества и потому не видят, не понимают, что правовые порядки вкупе с другими институтами демократии уже начинают жить самостоятельной, не зависимой ни от кого и ни от чего жизнью. Примеры тому и победоносная борьба в США против вьетнамской войны, и «ирангейт», и разгром в Италии руками судебной власти партии Христианских демократов, партии крупного капитала, бессменно правившей страной с конца войны.
И мыслимо положение, что правовые порядки так глубоко укоренятся в сознании людей, что станет реальным правовой путь для установления строя синтезного социализма – с помощью выборов, референдумов, принятия соответствующего законодательства, иначе говоря, с помощью мирной и демократической революционной перестройки. Путь, как я уже говорил, единственно возможный для установления такого строя.
Вернусь к нашим националистам. Я предполагаю, что они ненавидят современный Запад, именно потому, что чувствуют, что развитие и укоренение правопорядка в мире лишает их почвы под ногами. У Солженицына, например, очень часто прорывается свирепая ненависть к праву, которому он противопоставляет мораль, утверждая, что господство права на Западе способствует торжеству аморальности.
У нынешних ненавистников Запада, живущих в России, имеется еще целая гамма других мотивов для такой ненависти, начиная с зависти к благополучию Запада и злобы из-за его якобы победы в холодной войне. Хотя, на мой взгляд, это была победа России – то, что она вышла из этой войны.
Глава 27 Владимир Максимов
Путь наверх. На вершине «Континента».
Атака на Белля и Брандта.
Как поссорились Владимир Емельянович
с Андреем Донатовичем.
Покушение на Виктора Некрасова.
Ненависть к чехам и словакам.
Симметрия: в эмиграции Солженицын и Максимов, в стране – Ельцин и Путин
Вернусь к «грандам» новой эмиграции. Второе место в эмигрантской табели о рангах после Солженицына занимал Владимир Максимов. Если Солженицын был, так сказать, аятоллой эмиграции, то Максимов – премьер-министром!
В 1974 году на книжной ярмарке во Франкфурте, где проходила презентация первого номера «Континента», я имел единственную в жизни беседу с Максимовым – брал у него интервью для «Свободы». В интервью участвовал и Александр Галич, который, как я уже упоминал, вслед за вступлением в ТНС, стал членом редколлегии маскимовского журнала «Континент» и порученцем Максимова.
После окончания интервью зашел разговор о газетной полемике Максимова и Синявского с Генрихом Беллем и Гюнтером Грассом, которая имела место незадолго до того. Белль и Грасс выступили в немецкой прессе с обращением к создателям «Континента», в котором они упрекали их в том, что прибегнув к финансовой помощи Шпрингера, выступая в его газетах, восхваляя его и других правых деятелей Германии, они втянулись таким образом во внутри-германскую политическую борьбу, поддерживая своим авторитетом силы, далекие от искреннего уважения к демократическим правам и к борьбе советских диссидентов.
Максимов и Синявский, как я уже упоминал, опубликовали написанный явно Максимовым хамский ответ Беллю и Грассу, в котором говорилось, что они не намерены выслушивать мораль от людей, поддерживающих социализм в любом его виде.
Комментируя эту полемику, Максимов «номенклатурным», не допускающим возражений тоном стал изрекать обвинения в адрес Белля: «Шесть часов говорил я с этим мудаком. Я ему про ГУЛАГ, про Россию, а он мне про черножопых В Африке». Эту фразу я запомнил дословно. Галич поддакивал шефу.
Откуда же и как пришел, взлетел Максимов? В 60-х годах он был членом редколлегии журнала «Октябрь», который редактировал тогда махровый сталинист Всеволод Кочетов. Время от времени Максимов выступал в этом журнале с передовицами, поддерживая линию партии в руководстве литературой. В архиве «Свободы», в седьмом номере «Октября» за 1963 год я наткнулся на одну из таких передовиц Максимова «Эстафета века» под рубрикой «Слово о партии»:
«С самого начала нашего столетия передовой отряд рабочего класса, – пишет Максимов, – начал величайшую битву за переустройство мира как в сфере материальной, так и духовной. И с первых же своих шагов огромное внимание партия уделяет становлению социалистической литературы...
После справедливой и принципиальной критики в адрес формализма, прозвучавшей на встречах руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, кое-где подняла голову воинствующая серость, прикрывающая псевдоидейностью свою полнейшую профессиональную несостоятельность».
Выделен мною уже знакомый читателю штамп в полемике Максимова с «чуждыми элементами». В передовице много и других перлов, вроде: «...всяким попыткам разъять нерасторжимое положение марксистско-ленинской эстетики ...надо давать решительный отпор».
В начале 70-х годов Максимов неожиданно оказывается в лагере «воинствующей серости». Сидел он в этом лагере тихо, пассивно, в основном его можно было встретить, и я однажды встретил, на околодиссиденстких застольях. Запомнился он мне мирным, скучающим, пьяненьким.
И вдруг в 74-м году он делает дерзкое заявление для немецкой прессы, которое широко тиражируется в ФРГ. А именно, что социал-демократ Вилли Брандт, тогдашний канцлер ФРГ, за свою восточную политику детанта должен предстать перед международным трибуналом типа нюрнбергского!
Сахаров счел даже необходимым выступить с заявлением, в котором он решительно дезавуировал слова Максимова. Многие могут в чем-то не соглашаться с политикой Брандта, писал Сахаров, но большинство свободомыслящих людей в СССР, и он, Сахаров, в том числе, с большим уважением относятся к Брандту.
Вскоре после этого Максимов эмигрирует и тут же в кратчайшее время, как по мановению волшебной палочки, создает журнал «Континент» на деньги правого медиамагната Акселя Шпрингера. Выступление Максимова против Брандта было, очевидно, учтено этим меценатом, послужило этаким задатком.
На Западе Максимов принялся вновь чернить Брандта, а заодно и других левых (в понятии Максимова) деятелей, относя к ним, например, Генри Киссинджера! Так, в «Континенте» № 9, в колонке редактора он вновь предрек, что рано или поздно «политическим ханжам и лицемерам типа Киссинджера, Пальме и компании (в нее он включал также В. Брандта и Г. Белля. – В. Б.) придется ответить перед человечеством по всей строгости законов, принятых в свое время в Нюрнберге».
На этот раз возмущение Максимова вызвала деятельность упомянутой «компании» по... освобождению африканских государств от колониального ига! «Если в Африке случится худшее, кровь будущих жертв, – писал Максимов, – как и уже пролитая кровь сотен тысяч ни в чем не повинных людей во Вьетнаме и Камбодже, в первую очередь падет на них». То есть на «компанию» Киссинджера—Пальме—Брандта—Белля.
Как видим, с первых же шагов за рубежом Максимов начал дискредитировать российских диссидентов и эмигрантов в глазах западных демократических кругов. И уже этих первых шагов и заявлений Максимова, казалось бы, должно было хватить для всех эмигрантов демократической ориентации, чтобы понять, что представляет собой Максимов, и отстраниться от него. Но вместо этого элита новой эмиграции буквально стадом кидается под сень его руки. Помогают Максимову Солженицын, Синявский, ответственным секретарем «Континента» становится Игорь Голомшток, человек из группы Синявского. В редколлегию вступают А. Галич, Н. Коржавин. Разумеется, поддерживают Максимова и НТС с РНО, и клан «Русской мысли». В редколлегию «Континента» по приезде на Запад вступают Виктор Некрасов (занимая пост заместителя Максимова), Наталия Горбаневская, Василий Аксенов, Иосиф Бродский, Владимир Буковский, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, Эдуард Кузнецов, Эрнст Неизвестный. К сожалению, вступает и Сахаров. Находясь в Москве, он, конечно, не мог знать всех нюансов ситуации в эмиграции. Но он не вышел из редколлегии и позже, когда линия журнала и его редактора стала уже известна в Москве. О своих расхождениях с Максимовым Сахаров писал на страницах «Континента», но в редколлегии продолжал оставаться. Возможно, сказались его стремление сохранять единство диссидентских рядов, его мягкость в отношениях с людьми и нелюбовь к «внутрипартийным» разборкам. Это, наверное, тот случай, когда продолжение достоинств превращается в недостаток.
Максимов между тем продолжал усиливать свои выпады против западных кругов, поддерживавших советских диссидентов, заодно очерняя и западную демократическую общественность в глазах читателей «Континента».
Знаменательным в этом отношении становится 19-й номер «Континента» (1979). Там Максимов, во-первых, печатает свой скандально знаменитый пасквиль на западное общество – «Сагу о носорогах». «Сага» эта посвящалась им Эжену Ионеско и соотносилась в своей «образности» со знаменитой пьесой последнего «Носороги». Состояла она из отдельных коротких очерков о западных общественных и государственных деятелях, которые аллегорически представлялись автором особями носорожьего стада. Никого из них Максимов трусливо не называл по имени, но было ясно, о ком идет речь.
«Из огня да в полымя, – жалуется Максимов во вступлении, – стоило уносить ноги от диктатуры государственной, чтобы сделаться мальчиком для битья при диктатуре социального снобизма! В известном смысле все то же самое: цензура, деление на своих и чужих, издательский бойкот, конформизм наизнанку, только под респектабельным демократическим соусом. И способ полемики тоже давно знакомый по душеспасительным разговорам в кабинетах Старой площади: ты ему про конкретные факты, а он тебе про угнетенных Африки и классовую борьбу» (с. 21).
Это, значит, опять камень в огород Генриха Белля! Ему посвящена и отдельная «новелла» в «Саге». Для молодых читателей напомню, что Г. Белль, нобелевский лауреат по литературе, христианский писатель, антифашист и правозащитник, очень много делал для защиты преследуемых в СССР диссидентов. Когда Солженицын был выдворен на Запад и доставлен под конвоем на советском самолете во Франкфурт-на-Майне, то встретил его на аэродроме Генрих Белль, и первое время Солженицын жил у него в доме, а потом, разумеется, совершенно порвал с ним.
И вот текст о Белле в «Саге»: «С этим мы только что познакомились. Тих, вкрадчив, с постоянной полуулыбкой на бесформенном или, как у нас в России говорят, бабьем лице. Глаза грустные, немигающие, выражаясь опять-таки по-русски, телячьи. Знаменит, увенчан. Усеян.
И так далее, и так далее. Широко известен также разборчивой отзывчивостью и слабостью к социальному терроризму.
Битый час слезно молю его вступиться на предстоящем заседании ПЕНа в Белграде за погибавшего в то время во Владимирской тюрьме Володю Буковского.
– Да, да, – мямлит он расслабленными губами,– конечно, но вы не должны замыкаться только в своих проблемах. В мире много страданий и горя, кроме ваших. Нельзя объяснить индусской многодетной женщине ее нищету феноменом ГУЛага. Или посмотрите, например, что творится в Чили. Я уже не говорю о Южной Африке...
«Господи,– пристыженно кляну я себя,– что ты пристал к человеку со своими болячками! У него сердце обливается кровью за малых сих. Ведь каково ему сейчас в роскошной квартире (выделено мною, как пример низости Максимова. Никакой роскоши в доме Белля не бы-ло.В.Б.) со скорбящей душой, когда кровожадные плантаторы лишают несчастных папуасов их доли кокосовых орехов! Поимей совесть, Максимов!»
– И вообще, самый опасный вид насилия – это все-таки эксплуатация. Прежде всего надо справедливо распределить материальные ценности. Вы же христианин, – он даже откидывается на спинку кресла, считая этот свой довод неотразимым, – Христос тоже прежде всего делил хлеб.
В отвердевшем, с горячей поволокой взгляде его – торжество уверенного в себе триумфатора. И невдомек этой закаменевшей во лбу особи, что Сын Божий делил Хлеб свой и добровольно, а он жаждет делить чужой, к тому же с помощью автомата и наручников» (с. 24—25).
Все это, разумеется, смесь лжи, клеветы и издевательства.
«Новелла» о Вилли Брандте. Напомню читателям, Брандт смолоду был антифашистом и после прихода к власти Гитлера бежал в Швецию и жил там до конца войны. Став после войны бургомистром Западного Берлина, он во время советской блокады Берлина организовал вместе с американцами, с Дж. Кеннеди, снабжение западных секторов города, в результате чего блокада потерпела крах. В качестве канцлера ФРГ во время визита в Польшу совершил исторический акт покаяния: стал на колени перед памятником жертвам восстания в еврейском гетто и от имени немецкого народа попросил прощения у евреев мира за нацистские зверства и Холокост. Всем своим поведением Брандт снискал свирепую ненависть советских властей. За политику разрядки напряженности ему была присвоена Нобелевская премия мира. Как и Белль, он боролся против колониализма. На мой и многих людей взгляд, включая А. Сахарова, Брандт был одной из самых светлых фигур среди государственных руководителей в истории Германии и мира.
И вот что написал о нем Максимов:
«Теперь следующий. По миротворческой, так сказать, линии. Перековавшийся на голубя мира ястреб холодной войны. (Выделено мною. Проговаривается здесь Максимов! Ведь он же обвиняет Брандта как раз в том, что он «голубь»! «Ястребом» его называла советская пропаганда. В.Б.) Перековывался без отрыва от основного производства по окончательному преобразованию европейской социал-демократии в услужливую разновидность еврокоммунизма. Попивает. Слаб к женскому полу. С годами становится все слезливее. От умиления обплакал пиджачные лацканы у всех нынешних заплечных дел мастеров от Брежнева и Кастро до Герека и Амина Дады включительно. Завидует: ведь как здорово устроились, никакой тебе оппозиции, сплошная лояльность!
В ответ на просьбу принять и выслушать Буковского небрежно цедит:
– Буковский не из числа моих московских друзей. Что правда, то правда. У него в Москве другие собеседники, собутыльники, соратники. Те самые, которые запытали в подвалах Лубянки русскую социал-демократию, те самые, по законам которых социал-демократическая деятельность приравнивается у них к уголовному преступлению, те самые, что стоят за спиной восточноберлинских пограничников, стреляющих в спину его бегущим на Запад соотечественникам. Хороши друзья, ничего не скажешь!» (с. 29).
Между прочим, преемник Брандта на посту канцлера и его однопартиец Хельмут Шмидт, продолжая политику Брандта, сыграл решающую роль в установлении на немецкой территории американских крылатых ракет средней дальности, ответное производство которых в СССР повело к разорению советскую экономику, что и закончилось крахом режима.
И последний примечательный сюжет: «Еще один экземпляр с тою же носорожьей хваткой. Неопределенного возраста, пола и даже национальности. То ли офранцуженная русская, то ли обрусевшая француженка. Воплощает собою полное единство формы и содержания: всем природа обделила, как Бог черепаху. Проделала извилисто целеустремленный путь от французской компартии до советского сыска. Подвизается то ли секретарем, то ли соглядатаем в комитете то ли физиков, то ли химиков, то ли зубных врачей. Комитет, впрочем, не занимается ни физикой, ни химией, ни зубными протезами, а исключительно Правами Человека, причем в мазохистском духе. Когда у партаймадам осторожно спрашивают об удивительных метаморфозах ее общественной карьеры, она устремляет на любопытствующих торжествующий взор рыбьего колера:
– Диалектика!
Интересно бы знать заранее, каким диалектическим манером сумеет вывернуться она, когда ее наконец приведут с кольцом в ноздре в следственное стойло, где будут разбираться дела носорогов – стукачей, бывших на подножном корму у советского гестапо?» (с. 28, выделено мною. – В. Б.).
Этот сюжет, как и предыдущие, тоже «воплощает собою полное единство формы и содержания». Я знал эту женщину. Меня познакомил с нею Леонид Плющ, в спасении которого она и профсоюз преподавателей, в руководстве которого она состояла, сыграли решающую роль. Участвовала она и в вызволении из СССР других диссидентов, подвергавшихся там репрессиям.
Особая подлость заключается здесь в намеке по поводу «неопределенного пола» этой женщины. Дело в том, что во время войны, как мне объяснили в Париже, она находилась в немецком концлагере и там была нацистскими «врачами» стерилизована. «Намек» этот вызвал ужас в Париже.
Замечательна здесь и непринужденность, с какой Максимов зачисляет объект своей сатиры в агенты «советского сыска», пребывающего на «подножном корму у советского гестапо».
В первом варианте «Саги», напечатанном в «Русской мысли», был сюжет и о Белле Ахмадулиной и ее «муже из КГБ». Чем-то, видимо, Белла не угодила Максимову. Но писатели из его окружения умолили его выбросить этот сюжет из «Саги». Сюжет о французской правозащитнице их не взволновал!
Далее, в том же 19-м номере «Континента» на задней обложке была напечатана ксерокопия листовки, которую якобы разбрасывали американцы и англичане во время войны с Германией среди власовских солдат. Вот ее полный текст, как он был отпечатан в журнале:
«Солдаты!
Если вы перейдете на сторону Союзников, с Вами будут хорошо и дружески обращаться. Вас будут хорошо кормить – одинаково как Союзных солдат. Помните, что Союзники ваши друзья, и не верьте тому, что говорят вам немцы – они вам врут.
Перейдете ли вы к нам добровольно или будете захвачены в честном бою, с вами будут обращаться по добру – по хорошему. Только дайте понять нашим солдатам, что вы сдаетесь. Подымайте руки, когда подходите к нам. Снимайте ваши шлемы.
Сохраните эту листовку. Покажите ее союзным солдатам, когда будете сдаваться».
И ниже примечание редакции: «Такие листовки разбрасывали союзники в тылах у врага в конце сорок пятого года. Все, кто поверили обещанным в них гарантиям, были выданы вскоре на расправу Сталину».
То есть обманули западные демократы бедных русских «коллаборантов», нельзя им верить.
И в номере не было никакого материала на данную тему, который описывал бы историю и давал объективную оценку этой листовке. Если она вообще существовала на свете!
В целом этот номер журнала поверг меня, что называется, в состояние шока. Тогда я и спросил Иржи Пеликана, не думает ли он, что Максимов – попросту агент, Азеф с Лубянки? Читатель помнит, что ответил Пеликан? «Если бы такое случилось в чешской эмиграции, то да, а в русской это еще ни о чем не говорит!»
Между прочим, в чехословацкой эмиграции чрезвычайное возмущение вызвал появившийся в 1985 году роман Максимова «Звезда адмирала», в котором прославлялся адмирал Колчак и обливались грязью офицеры и солдаты чехословацкого корпуса за то, что они в 1919 году вышли из борьбы с большевиками.
Напомню, что одной из причин этого ухода от борьбы было нежелание чехословацкого корпуса прикрывать жестокие репрессии, чинимые армией Колчака в Сибири. В обращении к представителям стран Антанты в ноябре 1918 года руководители корпуса писали о том, что «под защитою чехословацких штыков местные военные русские органы позволяют себе такие дела, над которыми ужаснется весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, убийство мирных русских граждан целыми сотнями, расстрелы без суда людей демократических единственно по подозрению в политической нелояльности – составляют обычное явление, а ответственность за все это перед судом народов целого света падает на нас за то, что мы, располагая военною силою, не воспрепятствовали этому бесправию».[58]58
Политический дневник. Амстердам. Фонд им. Герцена. 1972.С.568
[Закрыть]
Об этой причине выхода чехословацкого корпуса из Гражданской войны в нашей стране мало кто знает. О ней умалчивала советская пресса: нельзя же показывать, что враги революции (чехи и словаки) были гуманными людьми; умалчивает и пресса нынешняя, антисоветская: нельзя же показывать, что борцы с большевиками (колчаковцы) были извергами. Ничего не пишет об этом и Максимов.
Зато Колчак у Максимова говорит командиру чехословацкого корпуса генералу Сыровому о его солдатах: «Они ведут себя в приютившей их стране, как шайка обезумевших мародеров, изменивших одной присяге, а теперь и другой, и все это ради спасения собственной шкуры. …Чего вы стоите со своим воинством, Сыровой, плевка не стоите!»
Воссоздание независимой Чехословакии максимовский Колчак комментирует в этой «беседе» следующим образом: «Под шумок большой войны, за спиной у истекающей кровью Европы, вырыли себе свою национальную нору и думаете отсидеться в ней от всемирного потопа. Не получится, Сыровой, рано или поздно, но потоп этот доберется и до вашего иллюзорного убежища, где вы вознамерились теперь избавиться от своей лакейской мизерабельности за счет чужой крови, но она настигнет вас, эта кровь, и падет, если не на вас, то на ваших детей».
И в конце романа Максимов помещает заявление ТАСС от 21 августа 1968 года о вступлении войск Варшавского договора в Чехословакию. Пророчество Колчака сбылось, возмездие настигло Чехословакию!
Журналы и газеты русской эмиграции немедленно начали печатать отрывки из этого романа. «Выход каждой новой книги Максимова – это всегда событие в литературно-политической жизни русского зарубежья», – писала пресса эмиграции. Максимов наряду с Солженицыным был вождем эмиграции, а книги вождей российские люди привыкли почитать. (Часто при этом их не читая!)
Как видим, черная ненависть к чехам и словакам объединяла «антикоммуниста» Максимова и «коммуниста» Брежнева, журналистов эмиграции и КПСС.
Весьма интересна деловая переписка Максимова, которую он вел очень энергично. Вот две выдержки из его писем, попавших ко мне через Аниту, которая, напомню, работала в магазине оптовой книги Нейманиса, распространявшего «Континент».
Из письма Максимова О. Нейманису от 2 марта 1984 года:
«Никакой Фрайбург, ни все фрайбурги вместе взятые не вправе распоряжаться судьбами русского «Континента» за нашей спиной. К сожалению, в Германии, видимо, еще не перевелись люди, которые никак не могут забыть о тех золотых временах, когда русские «унтерменши» гнули на них спину на их скотных дворах за брюквенную похлебку или умирали от голода в их лагерных бараках. Но им, этим людям, следует зарубить на их носу, что времена эти прошли и никогда более не вернутся, а если, паче чаяния, и вернутся, то закончатся для них еще хуже, чем в прошлый раз.
Исходя из всего вышеизложенного, я просил бы Вас строить с нами в будущем свои взаимоотношения. Разумеется, если у Вас есть намерение продолжать их».
В российской эмиграции это называлось: «Подождите, наши придут, они вам покажут!».
Поясню, Фрайбург был связан с Нейманисом в распространении «Континента» по магазинам в ФРГ и чем-то прогневил Максимова.
Примечательно еще и такое письмо к Нейманису от 1 июля 1983 года: «Мы отдаем себе отчет в том, что столь выдающемуся книжному гешефтеру как Вы, круглосуточно занятому глобально важным делом распространения великих произведений столпов современной мысли и литературы вроде Эфраима Севелы, Вадима Белоцерковского и Аркадия Львова и несущему ответственность за фирму с многомиллионным оборотом и сотнями служащих, просто недосуг заниматься нашим маленьким и нерентабельным изданием».
Максимов обложил меня самыми низкопробными, с его точки зрения, авторами.
Однажды Нейманис спросил Аниту: «Чем ваш муж так насолил Максимову? Стоило мне упомянуть его имя, как он разразился такой бранью, что пришлось отстранить трубку от уха. Мне казалось, что он мне его заплюет!».
Фраза о «многомиллионных оборотах и сотнях служащих» – издевка Максимова. Магазин был маленький. Между прочим, на вопрос Нейманиса у меня тоже не было ответа.
