Текст книги "Путешествие в будущее и обратно"
Автор книги: Вадим Белоцерковский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 56 страниц)
В период безработицы я, разумеется, много времени проводил в моем «параллельном мире». В частности написал статью об исторической неизбежности социализма, настоящего, демократического.
Во второй части книги (в главе 7) я рассказывал о психологическом обосновании такой неизбежности. Однако подобное обоснование – дело, как говорят в математике, необходимое, но не достаточное, и я все время продолжал думать и об историческом обосновании. Информация и впечатления, приходившие ко мне на Западе, помогли продумать этот вопрос.
Ход моих рассуждений был примерно следующим.
Чтобы исследовать вопрос, какой строй должен прийти на смену капитализму и госсоциализму, и убедиться в неизбежности этой смены, надо проследить две важнейшие линии: освобождения труда и развития демократии.
На заре цивилизации господствовал рабовладельческий уклад, когда и раб, и его руки, и плоды его труда были собственностью рабовладельца. Уклад этот существовал веками – и казался современникам вечным и незыблемым. Однако его сменил феодализм, при котором собственностью феодала, владельца средств производства (тогда это была главным образом земля), стали «только» рабочие руки и плоды труда крепостных работников. (В России феодализм был ближе к рабству.) Затем пришел капитализм, когда хозяину средств производства стали принадлежать лишь плоды труда работников (наемных). Таким образом, несмотря на все зигзаги истории, мы видим линию постепенного освобождения человека и его труда по мере развития сознания людей и производительных сил: раб – крепостной – наемный работник...
И не существует и существовать не может в природе причин, по которым этот процесс освобождения может навсегда остановиться на нынешней стадии и не сложится в конце концов строй, когда и плоды труда станут собственностью их производителей, что будет означать ликвидацию наемного труда – последней стадии рабства – и полное освобождение человека. У истинно свободного человека никто не может отобрать продукт его труда. Продукт труда должен быть и будет неприкосновенной частной собственностью его создателя, кем бы он ни был по социальному положению.
Исчез рынок рабов, исчезнет и рынок труда, рабочих рук. У Станислава Лема прекрасно сказано: «О чем главная мечта раба? – О рынке, на котором он мог бы купить себе доброго хозяина». И подобные мечты потеряют «свою сладость».
Обращаясь в агентство по трудоустройству, человек будет искать не работодателя, который обещает больше платить за его работу, а компанию работников, предлагающую лучшие условия совладения капиталом, средствами производства.
Ведь работники, владеющие продукцией своего труда, неизбежно будут становиться и совладельцами капитала. Ибо тот, кто владеет продукцией, будет владеть и средствами производства, так как только у него есть деньги для поддержания и обновления этих средств.
И в результате сложится форма собственности, которую можно назвать групповой трудовой собственностью, когда все постоянные работники предприятия/учреждения, и только они, являются его владельцами. По принципу: кто не работает, тот не владеет! Этот принцип, в отличие от феодально-социалистического «кто не работает, тот не ест», является сугубо правовым принципом, проистекающим, в свою очередь, из священного права собственности производителя на продукт своего труда.
Таким образом, намеченная выше линия развития будет выглядеть следующим образом: раб – крепостной – наемный работник – работник-совладелец (средств и продуктов производства).
Сходную линию, шел я дальше, можно проследить и в развитии демократии. Демократия для узкой группы – олигархии, потом – для всех имущих граждан (цензовая демократия), потом – для всего мужского населения, затем – и для женщин; т. е. распространение демократических прав вширь на все общество. Как и права собственности на продукцию труда!
И мы вновь не найдем в природе причин, по которым бы это развитие должно остановиться. И следующий этап – это вступление демократии внутрь трудовых ячеек общества. (Развитие вширь уже исчерпано!) А именно – выборность и разделение власти внутри этих ячеек: совет трудового коллектива – законодательная власть, администрация – исполнительная, ревизионно-контрольные комиссии – судебная. Иными словами, это будет означать создание системы демократического самоуправления. Что возможно, конечно, лишь с одновременным укоренением групповой трудовой формы собственности на средства и продукцию производства. Наемный работник не может иметь права голоса в делах предприятия и в распределении его доходов, в частности.
Обе линии приводят к двум фундаментальным правам истинно свободного человека: к праву решающего голоса во всех касающихся его делах, во всех структурах, членом которых он состоит, от трудовой ячейки до государства; и к праву собственности на продукт своего труда.
Оба эти права, как я убежден, должны лечь в основу конституции свободной России и любой другой свободной страны. Права эти, кроме всего прочего, призваны освящать и регулировать трансформацию капиталистического уклада в социалистический. Концепцию этих прав я считаю одним из своих важнейших вкладов в теорию демократического социализма, наряду с разработкой механизма расширенного воспроизводства в социалистическом обществе.
Концепцию «двух прав» (говоря немножко по-китайски!) я опубликовал в книге «Продолжение истории: синтез социализма и капитализма», вышедшей уже в Москве. В эмиграции я ее опубликовать не смог, лишь говорил о ней в своих передачах по «Свободе».
Важным для меня событием в безработный период было, как я уже упоминал, мое сотрудничество с одним из ведущих советологов и социологов Западной Германии Вольфгангом Леонгардом, автором всемирно известной мемуарной книги «Революция пожирает своих детей». В этой книге он рассказывает историю своей неординарной жизни. Его родители, немецкие коммунисты, бежали от нацистов в Советский Союз и там благополучно угодили в сталинские лагеря, а Вольфганг – в специальный интернат для детей арестованных в СССР иностранных коммунистов. В войну он работал на радио «Свободная Германия», а после войны в команде Ульбрихта переехал в Восточную Германию устанавливать там «коммунистический режим». Разочаровавшись в деятельности немецких коммунистов, Леонгард в конце 40-х годов бежал в Югославию, чтобы помогать властям Тито строить новый социализм. (Леонгард был, наверное, первым в послевоенное время высокопоставленным беглецом из соцлагеря!) Но и в югославском социализме он со временем разочаровался и переехал в Западную Германию, где стал работать в области социологии и в издательском бизнесе. Вместе с женой, Элке Леонгард, доктором философии и депутатом бундестага от социал-демократической партии, вел в издательстве «Хердер» серию под рубрикой «Европейские свидетели эпохи». В этой серии супруги Леонгард издали, между прочим, мемуарную книгу Евгения Гнедина, сына Александра Парвуса и бывшего советского дипломата, а затем и узника ГУЛАГа.
Я предложил Леонгардам издать в их серии и мое «Самоуправление». Книга их заинтересовала, и они решили ее перевести и издать, и со своей стороны предложили мне написать для «Хердера» еще и мемуарную книгу и в ней, кроме всего прочего, рассказать, как зарождались и развивались мои идеи синтезного социализма. Для многих они в мемуарном изложении, с историей их зарождения и развития, говорил мне Леонгард, будут более понятны и более убедительны, нежели в чисто теоретическом виде. Я, естественно, согласился на это предложение.
Я подготовил для немецкого издания «Самоуправление» и засел за мемуары. «Самоуправление» вышло в свет у «Хердера» в 1989 году под названием «Россия перед выбором: самоуправление или тоталитаризм?» в формате карманной книги (Taschenbuch), т. е. весьма большим тиражом.
Мемуарная книга, которую я успел написать за время своей безработицы, очень понравилась Леонгарду и была в его бюро уже переведена на немецкий, но неожиданно распалось (по не известной мне причине) сотрудничество Леонгарда с «Хердером», и мои мемуары остались не изданными. (Леонгард свою издательскую деятельность не возобновил.) Я пытался пристроить мемуары в какое-нибудь другое немецкое издательство, но безуспешно, хотя отзывы рецензентов везде были очень хорошими. Для коммерческого успеха мемуарной книги необходима большая известность автора, да и к Советской России и людям оттуда интерес тогда на Западе очень упал.
Часть четвертая ВОЗВРАЩЕНИЕ
Глава 33«Россия перед выбором».
Завещание Сахарова.
Одряхлевшее прошлое.
«Процесс пошел».
Полемика с Гайдаром. Сгущение времени.
Союз трудовых коллективов
В 1989 году, как я уже говорил, у «Хердера» вышла по-немецки моя книга «Самоуправление» под названием «Россия перед выбором. Самоуправление или тоталитаризм?» Меня иные тогда спрашивали с иронией: «А третьего не дано? Например – буржуазной демократии?» Теперь уже так не спрашивают: с демократией покончено, и до тоталитаризма осталось совсем немного!
Получив в руки сигнальный экземпляр книги, я пришел к руководству русской редакции и дерзко заявил, что надо бы, как водится в таких случаях, передавать оригинальный русский текст книги по радио. Начальству пришлось согласиться: «Хердер» – это высокая марка! И я стал передавать книгу по частям, еженедельно.
Тем временем начались горбачевские реформы, направленные в сторону трудового самоуправления. Был принят закон об аренде предприятий трудовыми коллективами с выкупом их за счет прибылей, и стали вводиться выборы директоров. Я выступал в своих программах и комментариях с критикой половинчатости этих реформ. Выборы руководителей, утверждал я, должны начаться лишь после того, как предприятия станут собственностью работников, чтобы у них была заинтересованность выбирать эффективных, а не покладистых руководителей. И выкуп предприятий за счет прибылей – тоже очень опасное дело! Во-первых, большинство коллективов уже давно выкупили свои предприятия за счет безвозмездно отнимавшейся у них государством значительной части продукции (их частной собственности!), а во-вторых, большинство предприятий нуждались в ремонте, модернизации или конверсии, и коллективы могли бы тратить свои прибыли на эти цели, вместо того чтобы отдавать значительную их часть опять же государству (за аренду и в счет выкупа). Такой ход реформы, утверждал я, словно специально задуман номенклатурой, чтобы реформы эти провалить. Ну и, в-третьих, коллективы должны были бы получить больше прав на рыночное хозяйствование: на ценообразование, маркетинг и т. п. Говорил я, конечно, и о необходимости создания кооперативного кредита по регионам.
Критиковал я Горбачева и за национальную политику, в частности, за обман крымских татар, добивавшихся возвращения на родину, а потом и за преступное применение силы в Прибалтике и Грузии и за неприменение оной вовремя в Азербайджане – для пресечения армянских погромов. Я говорил, что это может привести в конце концов к полному распаду СССР. Люди в нерусских республиках видели, что империалистический дух по-прежнему сидит в российских правителях, заявляющих себя демократами. Я выступал за то, чтобы Москва опережающим образом действовала в направлении создания конфедерации республик со свободой, естественно, их выхода из СССР.
Выступал я по радио и против опоры Горбачева на номенклатуру, доказывая, что номенклатура будет блокировать проведение демократических реформ и может в конце концов свергнуть вечно колеблющегося Горбачева.
Но обстановка в стране все-таки постепенно либерализовалась. Начались поездки на Запад деятелей культуры и «прорабов» перестройки. На моих глазах произошло историческое событие: прибытие на «Свободу» первых советских представителей, режиссера и двух артистов «Ленкома», для участия в беседе у микрофона. В Мюнхене в это время проходил месячник советского театра. В коридор к проходной высыпали едва ли не все эмигранты, сотрудники РС. Ленкомовцы, напряженные, испуганные, шли по коридору, стараясь не смотреть по сторонам. Потом «прорабы» повалили к нам толпой, неплохо зарабатывая на участии в передачах!
Приехала из Москвы и телевизионная группа, чтобы снимать эмигрантскую элиту, и столкнулась с неожиданностью: предполагаемые персонажи фильма отказывались сниматься, узнавая, кто еще из эмигрантов будет в кадрах! Отказывались либо из-за испорченных взаимоотношений, либо из нежелания уронить себя, снимаясь с недостойными по рангу. Режиссер жаловался, что только двое согласились на съемку, не интересуясь, кто еще будет в фильме: Синявский и Гинзбург. Для сравнения. В апреле 1988 года чехословаки пригласили меня (с Анитой и Женей!) в итальянский городок Кортону на конференцию, посвященную 20-летию Пражской весны. И там я увидел всю чехословацкую эмиграцию, старых и новых, левых и правых, и как они радовались встрече друг с другом, как дружно проводили время, пили и пели! Конференция финансировалась фондом Фильтринелли. Кроме меня там, как и прежде, не было ни одного представителя русской эмиграции.
В 1989 году к нам с Анитой приехали первые гости из России – Лен и Люся Карпинские. С Леном мы были знакомы еще с университета. Он тогда, будучи секретарем вузовского комитета комсомола, соприкасался с моим персональным делом («строгий выговор с занесением» за отказ выполнить поручение партии и комсомола!) и старался его смягчить.
Начались поездки в Россию и с нашей стороны. И тут выявилось интересное обстоятельство: политэмигранты правой ориентации, в том числе члены НТС, получали визы на въезд в СССР безотказно, демократам же – отказывали! Я получил два отказа подряд. То есть вновь стал «отказником», но теперь – в обратном направлении!
А рвался я в Москву и для того, чтобы посетить Андрея Дмитриевича, но не успел: 14 декабря 1989 года его не стало.
Хочу напомнить здесь читателю о последнем выступлении Сахарова, состоявшемся утром его последнего дня на собрании Межрегиональной депутатской группы.
Приведу первую часть этого выступления, в которой содержится нечто подобное завещанию Сахарова и одновременно его прогноз.
«Я хочу дать формулу оппозиции. Что такое оппозиция? Мы не можем принимать на себя ответственность за то, что делает сейчас руководство. Оно ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда все будет разрушаться, интенсивно разрушаться. Все планы перевода на интенсивную, рыночную экономику окажутся несбыточными, а разочарование в стране уже нарастает. И это разочарование делает невозможным эволюционный путь развития в нашей стране. Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути – это радикализация перестройки» (курсив мой. – В. Б.).
Сахаров всегда писал и говорил удивительно емко и немногословно, но в приведенном фрагменте плотность достигает уже каких-то «космических» кондиций.
Обращаю внимание читателя и на то обстоятельство, что Сахаров, выступая, наверняка предчувствовал приближающуюся кончину. И это, без сомнения, побудило его сказать самое важное, что он считал необходимым сказать людям.
В начале 1990 года Лен Карпинский – он тогда работал в «Московских новостях» заместителем Егора Яковлева – по его вертушке позвонил своему бывшему следователю (который вел его дело в брежневские времена) Филиппу Бобкову, занимавшему пост заместителя председателя КГБ (Крючкова), и спросил, почему Белоцерковскому не разрешают въехать в Союз? Бобков попросил позвонить через неделю и тогда сообщил, что Белоцерковский состоит в некоем списке нежелательных лиц, «но пусть едет!». И я наконец получил разрешение, и мы с Анитой полетели на свидание с «родиной-мачехой». Это было в мае 1990 года, после 18 лет жизни за рубежом без надежды на возвращение.
Москва поразила меня сразу же, еще в аэропорту, серостью, бедностью, отсталостью. Таких темных и неуютных аэропортов, как Шереметьевский, я нигде на Западе не видел. Светлее и уютнее был даже Внуковский аэропорт, из которого я улетал в эмиграцию. И эти подозрительные носильщики с тележками и не менее подозрительные шоферы, встречающие прилетающих.
Ленинградское шоссе, на котором я так много тренировался и выступал, будучи велосипедистом, улица Горького, площадь Маяковского – все это оставалось в памяти как нечто все-таки нарядное. Теперь же все эти места предстали также серыми, скучными, чужими.
Поражали грязные и почти пустые продуктовые магазины. Впоследствии «либералы», агитируя за избрание Ельцина, кричали, что возвращение коммунистов к власти означает возвращение к пустым магазинам. Но до эмиграции в Москве и других крупных городах я не видел пустых магазинов. Мало было модных и качественных товаров, но полки не стояли пустыми. То же относилось и к продуктам.
В целом в Москве у меня возникло ощущение возвращения в прошлое, но постаревшее и одряхлевшее. В точности как это описано у Войновича в «Москве 2042»!
Ветхими и грязноватыми были и квартиры друзей, в которых мы останавливались, дворы и подъезды. Постаревшим и почерневшим представилось и «славное» московское метро. Терзали душу пожилые люди, торговавшие на улицах, возле метро всякой ерундой. Поражало изобилие нищих, а также брошенных собак и кошек. Анита, страстно любящая животных, не раз говорила мне, что не поедет больше в Москву, потому что не в силах видеть несчастных четвероногих! В дальнейшем, все-таки приезжая в Москву из-за меня, она брала под опеку всех брошенных кошек в ближайших подвалах, кормила их и лечила, подкармливала и собак. Брошенные, точнее выброшенные домашние животные продолжают до сих пор (пишу в 2004г.) ютиться во дворах и подвалах, и их не стало меньше. И это ведь симптом озверения людей! Животных не кастрируют, а приплод подбрасывают в другие дворы подальше от своего. Наплевать этим людям на все и вся! В Германии за 30 лет мы не видели ни одного бездомного животного!
Познакомились мы и с таким позорным явлением, как роющиеся в мусорных ящиках люди. Их фактически тоже выбросили!
Побывали мы с Анитой в Кратово, на моей «малой родине». С волнением ехал я туда, но и там все выглядело запущенным, ветхим, неродным. Участок нашей дачи был изуродован, клены перед домом, посаженные еще отцом в начале 30-х, все были спилены – кому мешали?
– от клумб и дорожек, за которыми так ухаживала мама, ничего не осталось, и какой-то уродливый, недостроенный кирпичный дом стоял на участке. Окно дачи было взломано ворами – дело было в начале мая, до дачного сезона – и мы через окно проникли внутрь. И там вновь увидели ветхость, пыль...
Позже я прочел у Бродского замечательные стихи о его «малой родине»: А зимой там колют дрова и сидят на репе, И звезда моргает от дыма в морозном небе. И не в ситцах в окне невеста, а праздник пыли Да пустое место, где мы любили.
Я был и рад, и не рад, что попал на дачу, на этот «праздник пыли» и запустения.
В тот первый приезд и в ближайшие следующие одно лишь радовало в Москве – глаза у людей на улицах были веселые, и молодежи на улицах было много, и почти не встречались люди жлобского сорта.
(Потом, в эпоху Ельцина, все переменилось: витрины разгорелись, а глаза – потухли, молодежи стало меньше, а жлобов – опять больше, да еще нового типа – «крутых», с бандитскими лицами и затылками. И все больше и больше стало на улицах людей, особенно вне Садового кольца, несчастных, нищих, потерянных.)
Еще до того первого посещения Москвы у нас в мюнхенской квартире раздался как-то телефонной звонок, и я услышал в трубке голос старшего сына, Сергея Буркова. Звонил он из Аахена, с научной конференции, и сразу сказал, что хочет увидеться и хочет эмигрировать. Года через два он это с моей помощью осуществил, находясь в Америке в научной командировке. Пришлось мне ходить с ним в Нью-Йорке по инстанциям и давать клятву, что он, Бурков Сергей Емельянович, мой сын.
О мотивах эмигрировать он сказал мне коротко: «Не вижу перспектив! В нашем институте (это знаменитый институт теоретической физики им. Ландау АН СССР!) уже много сотрудников уехало и еще больше – собирается. Наука рушится!».
Я, значит, стремился обратно, а множество людей – мне навстречу!
Побывали мы, конечно, и на Немецком кладбище. Это была по-своему самая радостная встреча: увидел могилу отца и матери и бесхитростный памятник из красноватого мрамора, сделанный в виде открытой книги: на одной стороне-странице – барельеф отца, на другой – мамы. Как только увидел памятник, еще за пару шагов до него, я словно вошел в какую-то особую атмосферу, в светлую тишину, что ли? Это непередаваемо. И это ощущение охватывает меня всякий раз, когда я посещаю могилу родителей. Понравилось мне и кладбище: старинное, в высоком лиственном лесу, с вороньим граем в вершинах.
В тот первый приезд в Москву я впервые увидел живого Ельцина. Приближались выборы председателя ВС РСФСР. Ельцин был кандидатом от демократических сил и проводил предвыборную встречу с московской интеллигенцией в Доме кино. Выглядел он тогда еще легким, худощавым, живым. Но уже неприятно поразило его выступление: он откровенно заигрывал с национал-патриотами, высказал их тезис, что Россия самая униженная республика в СССР, что все другие республики ее эксплуатируют, и заявил наглую, «коричневую» ложь, что в РСФСР самый низкий доход на душу населения из всех 15 республик! (На самом деле Россия тогда была на четвертом месте после трех прибалтийских республик, не говоря уж о том, что не одним доходом жив человек.) И склонность к «культу своей личности» у Ельцина уже просматривалась: перед его выступлением был показан апологетический документальный фильм о нем. «Этот фильм не пойдет вам на пользу!» – крикнул какой-то интеллигент из зала. «В жизни я лучше выгляжу?» – развязно отшутился Ельцин. Но в эйфории тех дней я как-то вскоре уже позабыл об этом первом и всегда ведь самом важном впечатлении. А ведь Ельцин еще до того отличился неожиданным приемом в Моссовете демонстрантов патриотического общества «Память» во главе с ее лидером Д. Васильевым. В речи перед «памятниками» Ельцин расписывался в своем почтении к их «идеалам Великой России», журил за антикоммунизм и ни словом не упрекнул за их махровый антисемитизм!
И еще одна деталь. Московская интеллигенция встречала нас, эмигрантов, как правило, с распростертыми объятиями, и мы с Анитой думали, что это радушие порождено политическим прозрением. Но позже я понял, что это было большим заблуждением: люди, радушно встречавшие нас, за редким исключением, глубоко сидели в старом советском («совковом») миропонимании. И когда первая эйфория стала спадать, эта старая сущность начала проступать наружу. Радушие объяснялось, видимо, тем, что они нас видели победителями. Начало проступать непонимание и неуважение демократических принципов, плюрализма, гуманности, но уважение к Власти, завистливая неприязнь к Западу, квасной патриотизм, лживость, короче весь комплекс раба. Я это как-то определил как феномен вставных мозгов. На Западе многие люди – пенсионеры, артисты, дипломаты – носят вставные челюсти, что бы легко было улыбаться, а в России – вставные мозги! Вставленные пропагандой в советские времена.
Ну и самое важное: я понял, что мне будет очень трудно в России пропагандировать свои идеи синтезного социализма по той причине, что я, благодаря усилиям эмиграции, возвращался на родину без «имени», без известности. Многие знали меня как сотрудника «Свободы», но почти никто не знал как теоретика нового социального строя, идеи которого получили на Западе безоговорочное подтверждение в практике.
К концу 80-х годов в стране худо ли бедно началось движение за трудовое самоуправление и приватизацию предприятий в пользу их работников. Появлялись даже выступления в прессе за введение выборов в законодательные органы власти по производственному принципу.
В тот период я уже начал печатать в российской прессе статьи, которые я, как правило, делал на основе своих «скриптов» (текстов для радио), и одной из моих первых публикаций была статья в «Московских новостях», написанная в полемике с Егором Гайдаром. Осенью 1989 года в «Московских новостях», самой тогда смелой и прогрессивной газете, развернулась дискуссия между Александром Некричем, Леном Карпинским и Егором Гайдаром: можно ли очеловечить социализм или перестройка должна идти к воссозданию капиталистического строя? Некрич решительно утверждал, что очеловечить и обновить социализм нельзя, а Карпинский с Гайдаром возражали ему. В частности, Гайдар в статье, о которой я уже упоминал (см.гл.29) «Частная собственность – новый стереотип» писал:
«Набравший силу процесс демонтажа идеологических стереотипов грозит обернуться формированием новых, противоположных по знаку. И вот уже многим кажется, что достаточно произнести магические слова «частная собственность», «свобода предпринимательства» – и проблемы решатся как по мановению волшебной палочки...
...История не оставила нам шансов повторить английскую модель социального развития. Идея же, что сегодня можно выбросить из памяти 70 лет истории, попробовать переиграть сыгранную партию, обеспечить общественное согласие, передав средства производства в руки нуворишей теневой экономики, наиболее разворотливых начальников и международных корпораций, лишь демонстрируют силу утопических традиций в нашей стране...
...Курс на обновление социализма, включающий и демократизацию общественной жизни, и создание гибкой, динамичной, многосекторной экономики, и развитие системы социальных гарантий, не дань верности идеологическим ориентирам прошлого, а просто результат здравого анализа реальной расстановки общественных сил».[70]70
Московские новости. 8.10.1989
[Закрыть]
Вот как писал Гайдар за два года до того, как начал проводить свою «в утопических традициях» реформу в пользу «разворотливых начальников и международных корпораций»! Я, между прочим, не верю, что за два года взрослый человек, интеллектуал, может изменить свои взгляды на 180 градусов. Просто такова «принципиальность» наших либеральных мыслителей, которой они ярко блистали уже и в эмиграции. Не забудем еще, что незадолго до полемики в «Московских новостях» Гайдар работал в «Коммунисте» и «Правде» и защищал «реальный социализм» Сталина —Брежнева!
Я включился в дискуссию и написал статью «Возрождение социализма?», которую напечатали в «МН» 31 декабря 1989 года со многими цензурными сокращениями. В статье этой я доказывал, что существующий в стране строй невозможно облагородить, очеловечить, как невозможно и возвратить страну к капитализму, и необходимо создавать принципиально новый строй, который был бы синтезом лучших принципов социализма и капитализма.
Сейчас вспомнил, что ранее в эмигрантском украинском журнале на русском языке я опубликовал статью «Самоуправление и пропасть между мирами» (Форум. 1986. № 15) , которая имела прямое отношение к упомянутой дискуссии. В ней я писал, что в случае перехода советской России к капитализму она перейдет не в «первый», а в «третий» мир. Я опирался тут на свою гипотезу о невозможности возникновения в наше время полноценно развитых буржуазно-демократических режимов.
После публикации моей статьи в «Московских новостях» меня начали печатать и другие газеты и журналы. Не обошлось это без курьезной реакции на «Свободе». Мои успехи в советской прессе, разумеется, вызывали возмущение у многих сотрудников-эмигрантов, которые тоже пытались, но безуспешно, публиковаться в России. И однажды меня вызвали на беседу два заместителя директора русской редакции, эмигранты, и стали выговаривать мне, что я дискредитирую «Свободу», печатаясь в советских газетах, но я оставил их упреки без внимания, указав им, что ни в каких уставах станции это не запрещено.
Запомнился и такой случай. В руководстве РС работал тогда интеллигентный шотландец на американской службе по фамилии Эллиот. У нас с ним сложились хорошие отношения, и однажды мы вместе смотрели по телевидению первомайский парад на Красной площади. Во главе колонны трудящихся двигался огромный плакат: «Самоуправлению – да, бюрократии – нет!».
«А ведь это благодаря вашим передачам и статьям началось это движение!» – сказал вдруг Эллиот. Я возразил, что он преувеличивает мою роль. «Нет, нет! – не уступал он, – я не вижу никого, кто бы так упорно, как вы, и на таком уровне пропагандировал бы в России самоуправление и трудовую собственность». И он рассказал мне, что недавно он побывал в Москве и видел на Пушкинской площади, которая была тогда московским Гайд-парком, мою большую статью из «Независимой газеты» с программой развития самоуправления. Она была вывешена на стене, и около нее толпился народ и обсуждал ее.
И я не понял, как он относится к этой моей роли, нейтрально или с неодобрением. Эллиот был хорошо воспитанным шотландцем!
