Текст книги "Белла (ЛП)"
Автор книги: Уинстон Грэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)
– Не многие горничные готовы тут работать, – сказал Пол.
– Мы сократили их число до двух. Но и мужчины справятся, если им будут хорошо платить. – Глядя в мрачное лицо Пола, Валентин добавил: – Дейзи нравится мой шимпанзе. Сегодня у нее отличное настроение. Не хочешь остаться на ужин?
Пол сорвал еще травинку.
– Дейзи умирает, как Вайолет и Дорис. Но она покрепче их. Ей повезло.
Валентин вздохнул.
– Скверно иметь такое семейное заболевание. Твои родители нормально себя чувствуют для своего возраста?
– Отец – конченый пьяница. Со временем я нашел средства, чтобы ему помочь. Разнообразные средства, законные и незаконные. Он пропил деньги, которые я ему давал... Мать – сгорбленная старая карга, которая считает, что жизнь обошлась с ней сурово. Так оно и есть! Но ей не хватает смелости дать сдачи. Она со страхом пригибается и ползает, словно ее вот-вот поразит молния. Я, по крайней мере...
– Что?
– По-моему, я рассказывал, ты вроде знаешь, что когда я женился на Мэри, она была здоровой двадцатилетней девушкой. Теперь она болеет, как и остальные. Наверное, я тоже проклят. Но я знаю, как дать сдачи!
– Стивен Каррингтон однажды вечером спьяну намекал на что-то подобное.
– Ты про потасовку в Плимутском доке, когда Стивен убил вербовщика? Ну да... Позже было еще одно дело... назовем его ограблением. В нем участвовал и твой брат, или кузен, называй как хочешь. На деньги от этого дела он купил себе армейский чин и жил припеваючи в Брюсселе. Стивен вложил деньги в судоходное предприятие в Пенрине. А я... что сделал я? Кормил с ложечки папашу, и только у него появились лишние деньги, так он все спустил на выпивку!
Стояла полная тишина, нарушаемая лишь гудением насекомых и пчел. Море напоминало металлический синий сланец, два рыболовных судна неспешно процарапывали на нему дугу.
– Там внизу, – указал Валентин. – Почти все исчезло. Видно только носовую часть судна. Это «Тресона» из Сент-Айвса. Члены экипажа выбрались и вскарабкались на скалы, а когда прилив сошел, сумели добраться до Тревелласа.
– У Мэри, моей жены, выпали все волосы, – глухо произнес Пол. – Ей сделали парик.
– Боже милосердный!
– Сомневаюсь в этом.
– Это случилось после Рождества?
– Заболевание шаг за шагом прогрессирует.
– Жаль это слышать.
Они пошли дальше.
– Крики чаек не напоминают тебе вопли женщин, которых мучают? – вдруг спросил Пол. – Так и слышно: «Прошу, прошу, не надо!»
– К чему ты все это говоришь, Пол?
– Что «все»? О болезнях моих женщин?
– А еще о своих давних приключениях. Я не буду скорбеть по этому поводу. Мы сами строим свою судьбу. Или такая жизненная позиция для тебя слишком скучна?
– Я не смирюсь с судьбой, которую мне уготовал жестокий Господь. Мне кажется, ты из той же породы.
– Я скорее считаю, что мне ближе Батто. Мне нравится бить себя в грудь и огрызаться. А так я вполне мирный человек.
– Так вот, похоже, всем известно, что ты нанял рыбака для перевозки запрещенного груза во Францию, а обратно привез чай, шелк, бренди и все в таком духе.
– Ничего подобного, милейший друг. Я веду самую обычную торговлю на своем бриге между Падстоу и Росслером. Так что тут все вполне законно.
Пол чуть улыбнулся.
– Что ж, никто не предполагает, что я совершаю нечто незаконное, я веду вполне обычную жизнь. Если Бог существует (или существует только дьявол?), он знает, что это не так. Я бы с радостью врезал ему и плюнул в лицо.
Пол сопроводил эти слова соответствующими действиями, его лицо перекосилось от злобы и ненависти.
– Если ты не веришь в Бога, тогда почему злишься на него?
– А ты не злишься?
– Я не особо о нем думаю. Мать заставляла меня ходить в церковь и молиться. Когда она умерла при родах, я это прекратил.
– И ты пытаешься отомстить Богу?
– Вроде не пытаюсь. Я постоянно ссорился с отцом... официальным отцом, который часто обращался со мной, как с мусором, без конца то жаловал, то презирал, и в конечном счете я его возненавидел. Теперь мне даже его жаль. И жаль другого отца. Наворотили дел и меня заодно втянули... Недавно я позволил им вызволить себя из переделки, которую я уже сам устроил.
– Мы довольно похожи.
– Это ты так говоришь. Но есть существенное отличие.
– Какое?
– Я родился с необузданной страстью к красивым женщинам. С переходного возраста у меня... короче говоря, я развлекался с ними на полную катушку. Тогда как ты... у меня такое впечатление, что тебе не нравятся женщины.
– Я их ненавижу.
Валентин с интересом воззрился на спутника.
– Всех женщин?
– Нескольких могу выносить.
– А мужчин?
– У меня нет к ним тяги, если ты об этом.
– Но ведь ты женат.
– Мэри какое-то время отличалась от других. Вскоре я перестал удовлетворять ее требованиям, как и она перестала удовлетворять моим. Если бы она родила мне сына, то нашлось бы какое-то решение. Вместо этого она стала гнить изнутри, как червивое яблоко, зараженное болезнью. Лучше бы померла.
– Батто стал бы прилежным семьянином, – съязвил Валентин. – Через годик-два я, может, отправлю его обратно в Африку, чтобы он нашел себе пару.
– Удачи тебе в этом.
– Это точно. Посмотри-ка туда, – указал Валентин тростью. – Вон за той расщелиной нашли Агнету.
Пол приставил ладонь козырьком над глазами.
– Нет. Вон на той вершине за расщелиной.
– Откуда ты знаешь?
– На следующий день я ходил с Беном Картером и констеблем Парди осматривать место происшествия. Это ведь Бен нашел тело. Я точно помню место, потому что землю вокруг истоптали зеваки.
Часть четвертая
Клоуэнс
Глава первая
Весной английский кабинет министров, пережив заговор, в ходе которого головы министров собирались выставить на пиках перед Мэншн-хаусом, официальной резиденцией лорда-мэра, готовился к унизительной коронации самого непопулярного монарха в истории. Однако на расходы не скупились. На новые драгоценные камни для короны ушел миллион фунтов стерлингов, а также на парады, празднества, религиозные и светские церемонии во множестве соборов страны. Вильгельм, герцог Кларенс, следующий претендент на престол, поделился мнением с другом, что если когда-нибудь он взойдет на трон, то «такой чепухи будет по минимуму». Королева Каролина Брауншвейгская, грубая, дородная, нарумяненная, с крашеными волосами, которую давным-давно отослали в Италию, где она вела чрезвычайно распутную жизнь, теперь заявила, что возвращается в Англию и будет короноваться вместе с супругом.
Новый король пришел в ужас. Недавно он завел очередную любовницу и хотел исключить Каролину из литургических церковных молитв и даже, возможно, добиться расторжения брака. Однако все попытки (а их предпринималось множество) воспрепятствовать ей потерпели поражение, и пятого июня она высадилась в Дувре. Туалет ее составляли корсаж с глубоким декольте из бельгийского кремового кружева и короткая голубая юбка, открывающая толстые ноги в высоких лаковых сапогах. К разочарованию толпы, она не привезла итальянского любовника, но народ всячески старался оказать ей теплый прием.
Звонили церковные колокола, ликующие толпы выстроились вдоль пути до самого Лондона. Ее встречали почти как герцога Веллингтона сразу после победы при Ватерлоо. В Лондоне лошадей распрягли, и толпа с шумными приветствиями тащила карету до самого Карлтон-хауса. Посреди переполоха и грохота разбитых окон, разорванных ограждений и фейерверка ее провозгласили английской королевой, нравится это Георгу и министрам или нет. Многие сочли, что признание королевы массами обусловлено не столько восторгом от ее выдающихся качеств, сколько желанием показать презрение и неприязнь к человеку, который еще до января именовался принцем-регентом.
Начались недели трезвых собраний; в обстановке бесконечных шествий и демонстраций коронацию перенесли на осень. Королева побывала везде. Во время затянувшихся переговоров касательно как ее прав, так и их отсутствия, она ежедневно подъезжала к Вестминстеру в экипаже с шестью лакеями в красных с золотом ливреях и намеренно надевала черный кудрявый парик почти до плеч, шляпу с белыми страусиными перьями и длинный черный плащ. Король не выходил на улицу из страха, что его закидают камнями, а экипаж перевернут. В воздухе витала революция. Вскоре после Манчестерской бойни [3]3
Манчестерская бойня 16 августа 1819 года – столкновение гражданских лиц полицией и гусарами после митинга, на котором были выдвинуты требования предоставления всеобщего избирательного права. В результате столкновений по разным оценкам погибло от 11 до 15 человек и ранено от 400 до 700 человек.
[Закрыть] грянул мятеж, затем на улице Катона созрел заговор с целью убить всех министров, так что можно было ожидать чего угодно. Демельза, беспокоящаяся о безопасности дочери-певуньи, вздохнула чуть ли не с облегчением, что сейчас Белла находится далеко от всей этой суматохи и живет в относительно мирном французском городке.
Премьера «Севильского цирюльника» в новой французской постановке прошла в театре Жанны д'Арк через три дня после триумфального возвращения королевы Каролины в Англию, в четверг, восьмого июня 1820 года. Летняя вспышка холеры не помешала спектаклю, в итоге выкупили все места, и шумная толпа стояла в партере. Морис сделал гениальный ход, позволив некоторым уличным нищим выучить самые привлекательные мелодии, чтобы публика сразу их узнавала и приветствовала.
Белла играла Розину – юную, хорошенькую и кокетливую девицу, богатую наследницу, которая находится под опекой доктора Бартоло и влюбляется в графа Альмавиву. Бартоло сам намеревается жениться на подопечной с целью наложить лапу на ее приданое, и делает все возможное, чтобы помешать роману с графом. Потом появляется цирюльник Фигаро, который все запутывает, но каким-то образом в итоге помогает влюбленным обрести супружеское счастье. Главная и побочные сюжетные линии, маскировка и обман, укрывательство и неожиданные повороты, а еще взвод солдат, бродячие певцы, красивое пение и хорошая актерская игра, призванные вызывать смех, пока спектакль не завершился недовольством доктора Бартоло и счастьем влюбленных.
В первой картине первого акта Белла использовала голос не в полную силу, в основном стояла на балконе, пела речитатив, вела себя то скромно, то кокетливо, то огорченно. Только перед вторым актом, когда опера уже шла сорок минут, начиналось ее первое испытание. Там она исполняла каватину Розины «Una voce poco fa» («Только что я услышала голос»), вскоре следовали строки «Io sono docile» («Я послушна...»), хотя к тому времени стало вполне очевидно, что она явно не послушная.
– Тебе предшествовали сильные мужские голоса: тенор, баритон, бас, теперь твоя очередь, – сказал ей Морис. – По сравнению с ними твой голос может показаться слишком мягким. Вот тут ты ошибаешься! Слушатели уже в первой сцене оценят твой уровень. Начинай тихо и нежно. Не раскрывай сразу всю мощь голоса. Помни о роли: ее следует играть задумчиво, романтично; вот потом становись озлобленной, разумеется, в положительном смысле, а под конец понадобится смелость! Это будет великолепно!
Поначалу зрители вели себя спокойно, хотя ощущалось затаенное волнение, а когда появился Фигаро, пришли в полное восхищение. Морис предупредил Беллу, что Гарсия будет выглядеть бодрее, так и случилось.
– Одни хорошо показывают себя на репетициях, а другие нет. Хайдер обычно не очень, но вот увидишь, вечером все будет по-другому.
Дуэт графа и Фигаро тоже прозвучал удачно, и когда опустился занавес, началась суета со сменой декораций. Первая картина проходила на улице у дома доктора Бартоло. Теперь фасад разделили надвое и откатили вправо и влево, чтобы освободить пространство для мило обставленного салона с исключительно важным фортепиано на самом видном месте, которое выдвинули вперед, чтобы заполнить пустоту.
За декорациями следил помощник режиссера Эдмон Ларго, но Морис все равно урвал пару минут, чтобы поздравить каждого с успехом. Он быстро поцеловал Беллу и спустился в партер. Зрителей стало беспокоить долгое ожидание. Когда к оркестру присоединился дирижер и начал подниматься занавес, три солдата, выполнявшие обязанности работников сцены, не успели вовремя исчезнуть из поля зрения. Их встретили свистом восхищения из партера. Вскоре настал черед Беллы. Морис поймал ее взгляд и улыбнулся.
Она запела в стиле бельканто, начала неторопливо, затем ей стало казаться, что так не годится, и Белла решила выйти из повиновения. Посреди исполнения Белла заметила, что освещающая сцену лампа чадит. Каким-то образом увиденное напомнило ей прием в Тренвите, не самый последний, а семь лет назад, когда она пела «Сборщик ячменя» и «Травушка созрела». На этот раз она пела не в огромном зале Тренвита в окружении друзей и знакомых, а в чужой стране, и смотрела на море лиц; одни внимательно слушали, другие глазели с разинутым ртом, кто-то чесался, шептался, а некоторые (женщины) смотрели чуть ли не враждебно. А свеча прямо над ее головой до сих пор чадила.
В какое-то мгновение ее накрыл страх сцены, голос на два такта ослабел, потом она опять пришла в себя, прозвучали трели, и она с блеском справилась с заключительным разделом. Когда Белла закончила и музыка стихла, наступила тишина, сначала послышались единичные хлопки, затем рокот толпы, в котором она распознала овации. Морис подал знак Белле, и она поклонилась. Три, четыре, пять раз, потом Морис взмахнул палочкой, стих последний звук, и опера возобновилась. Теперь стали хохотать над коварством Фигаро и графа Альмавивы, а также хитроумными проделками старого доктора Бартоло, за этим последовал красивый дуэт Розины и Альмавивы, затем откровенный фарс с появлением солдат (один из них невозмутимо принес лестницу и понюхал свечу).
Так завершился долгий первый акт, наступил двадцатиминутный антракт, чтобы отдохнуть и с новыми силами ринуться в бой. Предстояла еще одна смена декораций, но действие в основном проходило в доме доктора Бартоло, так что хватит и перестановки мебели.
– Великолепно! – шепнул Морис Белле. – Вышло лучше, чем я ожидал. Дополнительные репетиции все-таки принесли огромную пользу.
– Черт! – воскликнула Белла. – Я допустила ошибку в арии. Засмотрелась на свечу и...
– Чепуха! – возразил Морис. – Мало кто заметил. Это уж точно. Ты разве не слышала овации?
– Да, но я...
– Все прошло отлично, Бутончик. Продолжай в том же духе, прошу тебя. Все идет очень славно.
Он удалился, мелькнули растрепанные рыжевато-русые волосы.
Неразбериха в партере задержала занавес перед вторым актом на полминуты. Не дождавшись полной тишины, Морис взмахнул дирижерской палочкой.
Фарс, который поставил Морис, проходил в основном во втором акте, но перед началом фарса был «урок музыки», вызвавший много споров. Фигаро, пытаясь устроить брак, убеждает высокого, неуклюжего учителя музыки, басистого дона Базилио, прикинуться хворым и заменить его графом Альмавивой, переодетым в помощника дона Базилио.
Они с Розиной начинают урок музыки под неусыпным взором доктора Бартоло, и Розина, узнав замаскированного возлюбленного и вне себя от радости, исполняет любовные песни в фортепианном сопровождении Альмавивы.
Второй акт, как сказал Морис, относительно короткий, и он взял пример с постановщика в Санкт-Петербурге, когда примадонна пела не произведения Россини, а по собственному выбору. Тогда прозвучало три песни, но Морис решил ограничиться двумя, которые последовали вслед за рондо «L’inutile precauzione» («Ненужная предосторожность»), которое погрузило доктора Бартоло в дремоту. Белла начала с Морли. Незатейливая мелодия не требовала от певицы усилий, лишь приятного и округлого звучания, в чем Белла преуспела, исполнив пять куплетов в полной тишине. Когда песня закончилась, послышались легкие хлопки. Белла ощутила, как под коленками льется пот. Чтобы немного оживить и встряхнуть действие, Бартоло пробуждается ото сна, а потом снова засыпает.
Еще одна английская песня? А может, не стоит? Мало кто в зале понял слова. Она задумалась, и тут Бартоло очнулся во второй раз и объявил о своих симпатиях к старинным песням, после чего запел ариетту «Quando mi sei vicina» («Когда ты рядом со мной»), заслужившую громкие аплодисменты.
Затем, глазея на Альмавиву, Белла начала вторую песню – «Возложим лавровый венец» Пёрселла.
Зрителям песня понравилась, они оценили ее юный задор, но Белла поняла, что не слишком зацепила зрителей. Посреди песни кто-то выкрикнул из партера: «Долой англичан!» Затем послышался скорее смех, чем свист, но звуки стихли, когда она преодолела трудный финал. Последовали аплодисменты, одни искренние, другие в поддержку. Белла повернулась к залу и поклонилась. Это были совсем не те овации, которые получил Фигаро или даже Альмавива. Несмотря на заверения Мориса, Белла знала, что ее секундное замешательство не осталось незамеченным. В основном в зале сидели неискушенные зрители и очень мало знали об опере, но в ложах были и знатоки, которые ездили на оперу в не столь далекий Париж. Они не считали ошибку серьезной, но все же заметили ее. Каватина «Una voce poco fa» стала первой отличной возможностью для Беллы. А она споткнулась. Другие прекрасные арии и дуэты уже прозвучали. Но эта картина – ее второй шанс завоевать сердца слушателей. Сейчас самое время.
Она кланялась и кланялась. Морис ждал, чтобы продолжить оперу согласно замыслу Россини. Дирижерская палочка находилась почти в горизонтальном положении, только чуть приподнята.
Вот тут и проявилась бойцовая натура Беллы. Она не просто боролась за признание публики, а состязалась с мужчинами. Если не считать Берту, то она была единственная женщина в спектакле. В ней росло искушение. Прямо-таки дьявольское. Белла взглянула на Мориса. В ответ тот чуть улыбнулся. Дирижерская палочка поднялась на дюйм.
Белла подошла к фортепиано, где граф Альмавива в маскировочном наряде ждал, когда музыка возобновится.
– Жан-Пьер... – попросила Белла. – Ты позволишь?
Тот изумленно на нее вытаращился, но Белла не теряла времени даром. Она уселась на краешек табурета и быстро вытеснила Жан-Пьера. Когда он поднялся, Белла положила руки на клавиши.
Она собиралась спеть на бис.
И заиграла.
Перед глазами возникли воспоминания пятилетней давности, когда она пела ту же мелодию на старинном расхлябанном спинете, в тесном окружении множества похотливых польских солдат.
Белла запела:
Сыны Отечества, вставайте,
Великий, славный день настал!
Врагам на вызов отвечайте,
Их стан кровавый флаг поднял...
Все могло дурно закончиться. Эта песня стала гимном революционеров, а позже – бонапартистов. Песня войны, которая теперь стала народным гимном. Она могла вызвать ярость, иронический смех, презрительные возгласы или даже возмущение, оказавшись посреди итальянской оперы. Но ничего подобного не случилось.
Во время первого припева «К оружью, гражданин» из партера к ней присоединилась пара голосов. Когда Белла начала второй куплет, пел уже весь зал.
Любовь к отчизне и народу,
Придай нам сил на нашу месть,
И ты, прекрасная свобода,
В бой нас веди за правду и за честь!
Победа, ты нас ждёшь по праву,
Врагов прогнать нам помоги,
Узрят пусть битые враги
И твой триумф, и нашу славу!
Вступили скрипки, а Морис спокойно выжидал с чуть поднятой дирижерской палочкой.
Когда подошел к концу второй припев, в зале уже творился ад кромешный. Толпа свистела, кричала «ура», топала. Белла в десятый раз поклонилась; Морис взмахнул палочкой, но снова ее опустил, поскольку овации не утихали.
Наконец, все успокоились, и опера возобновилась.
Когда представление закончилось и опустился занавес, Морис Валери вышел к актерам на сцену. Он втиснулся между Беллой и Фигаро и взял обоих за руки. Когда они кланялись и улыбались, он прошептал:
– Змея! Колдунья! Лисица! Тигрица! Ангел! Ведьма! Сорванец! Золотко! Люблю тебя! – Они поклонились, он поцеловал ей руку. – Ты прелесть! Люблю тебя! Ни у одной женщины нет такой дерзости, такого чутья! Я готов взорваться от избытка чувств. Ты могла нас уничтожить, но получилось все наоборот!
Белла приняла адресованный ей огромный букет красных роз, явно от Мориса.
– Мне... кажется, сеньор Россини меня бы не одобрил.
– Я его пригласил.
– Что? Но он...
– Нет. Наконец-то он ответил на письмо. Но возможно, завтра.
– Вряд ли я осмелюсь показаться ему на глаза.
– Тебе придется! Никуда не денешься!
Когда слушатели наконец выскользнули под летний дождь, актеры и все помощники сели праздновать прямо на сцене. Арман, Гарсия и Лафон поздравили Беллу, и она тоже горячо их поздравила, поскольку пошла на риск, но успешно справилась с задачей. Им же она отдала должное за пение и игру. Луковый суп, куриные ножки, рыбные пироги, яйца ржанки, красное и белое вино – все смеялись и болтали, сбрасывая накопившееся за весь вечер напряжение. Перепелиные яйца, пирожки со свининой, силлабабы, спаржа, пирожные с джемом, белое вино, красное вино...
Когда пиршество закончилось и народ стал потягиваться, зевать, рыгать и шумно прощаться, Белла все никак не могла успокоиться. Морис приобнял ее.
– Идем, дорогая, я отвезу тебя домой.
Вскоре окончательно стемнело, но где-то среди дождевого тумана маячил полумесяц. Они шли рука об руку по пустынным улицам, через главную площадь и повернули к реке. Беседовали о подготовке к спектаклю, неожиданных перипетиях первой, отчасти любительской постановки, когда столько всяких мелочей идет не по плану и столько всего идет замечательно. Жизнерадостный Фигаро с неуемной энергией, забавная черная шляпа дона Базилио и его павлинья походка, ловкость и проворство доктора Бартоло, так что публика покатывалась со смеху.
Они подошли к дверям ее комнаты.
– Кофе напоследок? – спросил он.
– Можно. Вряд ли я усну.
– Все мы в итоге уснем. Знаешь что?
– Что?
– Мне кажется, можно дать четыре спектакля вместо трех.
Они выпили по чашке кофе и раскинулись в креслах, напряжение наконец стало отпускать. И все же им не спалось. Наступила тишина довольства, удовлетворения, насыщенности. Но когда Белла зевнула и посмотрела на Мориса, он не сводил с нее глаз. Белла знала, что для него долгий день еще не закончился. Тут она поняла, что хочет того же, что и он. Она знала, что такого нельзя допускать, но ей этого хотелось. Совесть и добропорядочность проигрывали сражение.
Морис медленно покинул кресло и опустился перед ней сначала на одно колено, затем на другое.
Белла смотрела, как он снимает с нее туфли. Оба не проронили ни слова. Он осторожно, почти как доктор, поднял ее юбку, потянулся за подвязками, снял их, стянул чулки и бросил их кучей к туфлям. Затем начал целовать ее ноги. Сначала левую, потом правую. Его крепкие зубы любовно покусывали кожу. Морис встал и сходил за ножницами. Вернувшись, он склонился над ней и разрезал ленту, удерживавшую юбку. Затем взял ее за руки и осторожно потянул, заставив наклониться вперед. Расстегнул пуговицы сзади и поцеловал в шею. Потом поднял на ноги, сдвинул корсет и, обхватив за бедра, помог избавиться от платья.
Теперь на ней оставалась только тонкая белая сорочка. Морис нежно целовал ее лицо и сбросил с ее плеч бретельки, и Белла оказалась перед ним обнаженной. Он не стал отступать и глядеть на ее тело, что могло бы ее смутить, а вместо этого привлек к себе, по очереди обхватил каждую грудь и прикоснулся к ней губами. Оба осторожно, словно в танце, отступали к алькову, где стояла закрытая балдахином кровать.
Морис откинул полог, обнял Беллу за талию и колени и перенес на кровать. Белла лежала, подтянув колени и не сводя с него широко открытых глаз, пока он срывал с себя одежду, как будто та ему ненавистна. Раскидав одежду по полу и тоже оказавшись голым, Морис залез под балдахин, раздвинул ее ноги и уставился на нее, словно кладоискатель, нашедший сокровище.
Спустя два дня, ближе к вечеру, в Руан прибыл сэр Росс Полдарк.
